скачать книгу бесплатно
– Да нехай его хоть кондратий хватит, только дышать легче будет. Все, Палыч, конец связи, кажется, у нас очередной клиент.
«Вилков»:
– Конец связи, и ни пуха!
«Трибуц»:
– К черту!
* * *
24 марта 1904 года 15:05 по местному времени. Восточно-Китайское Море, 30 гр. СШ, 125 гр. ВД.
Пятые сутки три корабля под андреевскими флагами бороздят Восточно-Китайское море, останавливая и досматривая торговые корабли. И вот какая незадача – почти все они идут под британским торговым флагом, и уж точно все везут Японской империи все необходимое для войны с русскими варварами. Как-никак, британский торговый флот -самый многочисленный в мире, и по количеству единиц и по дейдвейт-тоннам. Не сравнить ни с чем шок, который испытывают британские шкиперы, когда к ним на палубу поднимаются возглавляемые офицером русские матросы. Короткое разбирательство, проверка документов, досмотр содержимого трюмов – и вот уже команде предложено или спуститься в шлюпки, или в тихий и уютный трюм, где они и пробудут до прибытия в любой российский порт. Не было ни одного торгового судна, которое нельзя было бы обвинить в перевозке военной контрабанды. Когда-то эти законы писались под диктовку лордов британского адмиралтейства, которые думали, что это им и их союзникам на веки вечные суждено останавливать и проверять; но нет, роли переменились – и вот уже британская торговля страдает от слишком суровых законов.
Но что это?! Через воды, опасные сейчас для всех кораблей, не несущих на флагштоках ни доброфлотовского триколора, ни андреевского стяга, неторопливо, двенадцатиузловым ходом, пробирается пароход под торговым британским флагом. На его борту – игривое название «Веселая Марго». В его трюмах образцы новейшего военного снаряжения, которое необходимо испытать на войне против Российской империи, а в каютах около двух сотен британских волонтеров, что плывут на войну с русскими варварами. О, как тяжко жить, когда с Россией никто не воюет! Настоящий крик души истинного либерала и джентльмена. А ведь на борту, кроме джентльменов, есть еще и два десятка леди, достойных последовательниц Флоренс Найтингейл и Мери Сикол. Они тоже гордые, тоже готовы в огонь и под пули, чтобы доказать, что Британия достойна править миром.
Но не срослось. На этот раз небеса не были благосклонны к британским затеям. Пока суровые викторианские джентльмены пытались флиртовать с чопорными и не менее викторианскими дамами, «Веселую Марго» ощупали невидимые пальцы поискового радара на вертолете с «Трибуца». Судно было измерено, взвешено и признано годным к захвату. А как же – водоизмещение около пяти тысяч тонн и двенадцать узлов скорости. И теперь каждый оборот винта приближал британский трамп к затаившемуся в засаде хищнику. Впередсмотрящие внимательно обводят взглядом горизонт – но не разглядеть им на морской глади лежащий в дрейфе покрытый маскировочной раскраской корабль, да еще и с острых носовых углов. Вот до «Веселой Маргариты» остается миль пять – и «Трибуц» дает ход, вздымая под форштевнем белопенный бурун. Морской тигр прыгнул, и теперь британской козе осталось только блеять в ужасе.
Джонни, Джонни, вот ты и нарвался на собственную хитрость. Хотел быть умнее всех, Джонни? Теперь плати по счетам, Джонни, время пришло. Не вернешься ты в родной Саутгемптон, Джонни. Ты приплыл, Джонни!
* * *
Тогда же, и там же. БПК «Адмирал Трибуц».
Команда «средний ход» – и «Трибуц» двинулся навстречу неопознанному пароходу, с каждой секундой набирая скорость. Капитан первого ранга Карпенко опустил бинокль.
– Сергей Викторович, – он повернулся к командиру БЧ-4, – передайте на «Аскольд» Рейценштейну, что мы взяли еще один трамп. Сейчас он у нас на встречном курсе и государственного флага пока не видно, но судя по обводам корпуса, судно британской постройки. Андрей Николаевич, как всегда, будьте готовы дать один снаряд под нос, если клиент вдруг проявит неблагоразумное упрямство.
– Будет исполнено, – ответил командир БЧ-2, и через несколько секунд: – все, товарищ командир, цель на сопровождении…
– Будем посмотреть… – Карпенко снова поднял бинокль к глазам. – Ах, как банально!
В ответ на переданное сигнальщиком по международному коду требование лечь в дрейф и приготовиться к приему досмотровой партии, встречный пароход начал отворачивать вправо, показывая полощущийся за кормой Юнион Джек.
Карпенко сквозь зубы выматерился.
– Опять британец упрямый, медом им тут, что ли, намазано? Андрей, дай ему разок, поближе к корпусу – но только так, чтобы шкурку не поцарапать.
Перед самым носом парохода встал высокий столб воды от разрыва фугасного снаряда. Теперь британский шкипер знал, что его ждет, если он и дальше будет искушать судьбу. Британец выкинул флажный сигнал «Ложусь в дрейф», а через аварийные клапана с оглушительным ревом в небо ударил молочно-белый столб пара.
– Ну вот и все, недолго музыка играла… – Карпенко, прищурившись, посмотрел на недавнего сержанта, а теперь подпоручика Ухова. – Товарищ поручик, берите своих ухорезов, и обшарьте мне эту посудину от киля до клотика. Будьте добры, найдите, в чем тут секрет, ведь, судя по курсу, они шли не в Сасебо или в Нагасаки, а напрямую в Чемульпо.
В этом походе в распоряжении Карпенко было отделение морской пехоты из две тысячи семнадцатого года, развернутое во взвод за счет прикомандированных на обучение матросов с эскадренного броненосца «Севастополь». Эти русские парни прошли краткий испытательный тест и были признаны пригодными для обучения «без отрыва от производства». На «Аскольде» и «Новике» тоже было по одному отделению инструкторов. На этих кораблях посмотреть на тренировки по рукопашному бою сходились все не находящиеся на вахте офицеры и свободные от работ матросы. Раньше подобное они могли видеть только в цирке, где на ковер выходили знаменитые бойцы. А здесь и сейчас чудеса проделывали обычные парни, на вид даже моложе большинства присутствующих. Ажиотаж привел к тому, что, например, на «Новике» то один, то другой мичман или молодой лейтенант выходили на общую тренировку. Некоторые не выдержали и бросили после пары занятий, но несколько особо упрямых офицеров упорно продолжали совершенствовать свое умение лишить жизни ближнего своего не только с помощью снарядов и самодвижущихся мин, но и с помощью голых рук и ног. Но на «Трибуце» дело обстояло немного не так, здесь пришельцы из двадцать первого века были дома, а местные уроженцы в гостях.
– Это ж удивительно, – говорил своим товарищам во время краткого перекура какой-нибудь матрос Василий Петров, – это ж что, нас здесь совсем за людей чтут? Почитай, мы тут неделю, а местные благородия и в морду никому не дали. А Леонид Петрович, тот вообще криком ни разу не кричит, а сначала все объяснит подробно, да еще картинку нарисует, чтоб понятней было…
– Ага, а кормят как! – подхватит его приятель, – а наказания, ну разве ж это наказания – отжаться. Ни тебе на шесть часов под винтовку, ни, опять же, по морде…
– Но, ты это кормежку зря вспомнил, – отзовется третий, попыхивая самокруткой. – у нас на «Севастополе» тоже недурно кормят; не так как тут, но недурно. Гнилья в котле, например, совершенно не бывает, не сравнить с некоторыми… Но все равно, когда ты не нижний чин, не быдло, а товарищ боец, так служить можно, ой как можно! Дайте мне микаду, паарву!
– Тревога, взвод, строиться в полном боевом! – доносится издалека крик дневального.
Это значит – все, цыгарки брошены в урны и все на выход. Только вот какое может быть полное боевое для матроса в тысяча девятьсот четвертом году? Ну, во-первых, винтовка Мосина со штыком – это раз. Два офицерских нагана с самовзводом – это два, пехотная лопатка в чехле – это три. Спасибо Леониду Петровичу – показал ее в деле; страшное оружие, а с виду и не подумаешь… И еще, на сладкое – пробковый жилет и поверх него самодельная разгрузка, с обоймами к мосинке.
И вот уже с борта парохода послушно спущен трап, и к нему причаливает катер с «Трибуца», полный вооруженных людей. А на палубе парохода… На палубе – «кино и немцы», то есть викторианские джентльмены в своих мундирах цвета хаки и пробковых шлемах.
– Что-то многовато здесь этих ископаемых… – пробормотал про себя Ухов и нажал на тангенту, выходя на связь с «Трибуцем». – Товарищ капитан первого ранга, тут это, британское офицерье, в большом количестве. Вы бы это, стволы пушек на них навели, а то мне как то не по себе, уж больно их много и все при оружии…
– Вижу, Леонид! – и на британский пароход нацелилось все, включая реактивный бомбомет подбойного борта.
Ситуация сложилась взрывоопаснейшая – британцы превосходили морпехов числом раз в шесть-семь. Но на противоположной стороне мощь семи автоматов, двух РПК и одного «печенега». Оружие взведено, снято с предохранителя и нацелено на группу британцев. На открытой палубе они порубят лимонников вместе с их «смит-и-вессонами» в котлетный фарш. Стоит прозвучать хоть одному выстрелу – и начнется кровавая вакханалия.
– Господа, предлагаю бросить оружие, гарантирую вам жизнь, – на неплохом английском языке прогремел многократно усиленный электроникой голос Карпенко, – в случае же оказания сопротивления вы будете уничтожены.
Англичане даже чуть присели под раскатами этого громового голоса, который, казалось, доносился с самих небес. Джентльмены не вынесли пристальных взглядов странных солдат в пятнистой одежде, с размалеванными, как у аборигенов Америки, лицами. Наведенные прямо в лицо стволы неизвестного оружия тоже не добавляли британцам уверенности в себе. А уж удлиненные магазины подсказывали британским офицерам, что это оружие наподобие винтовки Мадсена – еще и многозарядное, и, скорее всего, автоматическое. А вот у этой штуки сбоку свисает кончик пулеметной ленты – так это пулемет, что ли, такой маленький? Что будет, если у того Ивана, что держит его в руках, не выдержат нервы и он надавит пальцем на спуск, перечеркивая очередью толпу джентльменов от края и до края?
Вот на палубу брякнулся один револьвер, второй, третий… Обезоруженных британцев, наскоро обыскав, согнали к борту и оставили под охраной пулеметчика, пятерых матросов с «Севастополя» и прицелом скорострелок с «Трибуца», а в низы уже ринулись штурмовые группы. Несколько секунд спустя сухо треснул револьверный выстрел из «смит-и-вессона», в ответ грохнула двухпатронная очередь и выстрел из нагана. Отчаянно завизжала женщина, но потом крик внезапно оборвался. На этом попытка сопротивления была исчерпана. После обыска выяснилось, что в трюме парохода находилось с десяток пулеметов «Максим» новейшей модификации, сотня винтовок «Ли-Энфилда» со снайперскими прицелами и большое количество патронов британского образца. Также имелось восемь новых полевых трехфунтовых (в данном случае 76-мм) пушек с разнообразным набором боеприпасов. Согласно сопроводительным документам, все это вооружение направлялось в первую армию генерала Куроки для проведения испытаний в боевых условиях. А британские офицеры оказались волонтерами – то есть формально частными лицами, согласившимися добровольно принять участие в войне против России на стороне Японии. Рейценштейн, когда услышал о таком «подарке», молчал минут пять, потом спросил:
– Вы-то сами что думаете, Сергей Сергеевич?
– Пароход отпускать никак нельзя, Николай Карлович, – ответил Карпенко, – налицо самая наглая военная контрабанда. Да и другим будет пример нехороший.
– Пароход мы, конечно, арестуем, – после некоторого раздумья ответил Рейценштейн, – а что нам делать с британскими офицерами?
– А ничего, доставим их в Порт-Артур, и пусть решает его высокопревосходительство Наместник Алексеев. В конце концов, его именно для этого на должность и поставили, пусть думает. Все равно ничего страшного с ними не произойдет, в худшем случае их интернируют до конца войны, а в лучшем – просто вышлют обратно в Англию по железной дороге. Хотя я бы их, сукиных котов, покрошил бы у стенки из пулемета и не поморщился, они ведь наших русских солдат и офицеров собирались убивать. Воображали, наверное, чего-то, рыжие бестии, предвкушали…
– Экий вы злобный, Сергей Сергеевич, – вздохнул Рейценштейн, – ведь нельзя же так, это все же цивилизованная нация, европейцы.
– А вы, Николай Карлович, поинтересуйтесь, что эти цивилизованные делали с другими европейцами, с бурами, – огрызнулся Карпенко, – как женщин и детей насмерть в лагерях тысячами морили, чтоб вынудить их мужей и отцов сдаться. Только не поседейте раньше времени. Нет для англосаксов ни чести, ни совести, а только прибыль. И договор с вами они будут соблюдать, только пока это им выгодно – не то что мы, русские. Поэтому разговаривать с ними можно только глядя через прицел.
– Ладно, Сергей Сергеевич, – ответил Рейценштейн, – вы там заканчивайте, часа через три мы подойдем к вам с «Новиком» для высадки на эту «Веселую Марго» призовой команды. А потом давайте уж в Артур собираться, а то можем и к Пасхе опоздать.
– Не имею ничего против, Николай Карлович, – ответил Карпенко. – ожидаем вашего подхода.
* * *
24 марта 1904 года, после полудня. Поезд литера А, где-то на подъезде к Харбину
Великая Княгиня Ольга читала. Читала уже почти сутки. Читала днем, читала ночью, лишь время от времени забываясь тяжелым и коротким сном. Вот и сейчас, пока Ася расчесывала и укладывала ее волосы, она не отрывала глаз от экрана. Попытка перечитать все была, конечно, безумной, Ольга подсчитала, что теми книгами, что поместились на маленькой «флешке», можно было бы забить Зимний Дворец доверху. Тут нужны годы и годы. Первым делом она нашла и одним духом проглотила свои мемуары «Иен Воррес. Последняя Великая Княгиня». Прочитав, она плакала, плакала и молилась. Жизнь, ушедшая зря, как вода в песок. Ненужный и бессмысленный брак, поглотивший юность, поздняя любовь, совпавшая с потерей Родины, и жизнью на чужбине. Сыновья, выросшие настоящими датчанами и оставившие мать. Смерть на безвестном хуторе в канадской провинции и то место, которое ей было определено историей. Строчка в справочнике: Великая Княгиня Ольга. Младшая дочь Императора Всероссийского Александра III и датской принцессы Дагмары, в православии Императрицы Марии Федоровны. Родилась 1 июня 1882 года, умерла 24 ноября 1960 года. Точка, все! Согрело душу теплом упоминание, что у ее гроба стояли гусары Ахтырского полка. Ее полка. Скорее всего, это были не те самые гусары, которые помнили ее, а их дети и внуки. Но это не меняет главного – преданности и чести. Но и эти преданность и честь были как пир на пепелище, они уже были не нужны Новой России, которая давно жила своей жизнью. Выплакавшись, Великая Княгиня взялась за дневники братца Ники, но минут через пятнадцать забросила это. Несчастный братец Ники, маленький человек с изнеженными руками, волею судьбы оказавшийся на престоле Великой Державы, которую требовалось суровой железной дланью вздымать на дыбы. Вздохнув, Ольга отложила планшет в сторону и задумалась. Российская Империя представилась ей огромным поездом, на всех парах несущимся мимо верстовых столбов прожитых лет. Как избежать крушения в роковом семнадцатом году? Ведь несмотря ни на что, Ники может повторить свои безумства, и тогда ужасный конец снова неизбежен, несмотря ни на какую помощь из будущего. Скорее всего, каперанг Иванов прав и еще есть время разрядить мины, заложенные под фундамент Империи. Но будет ли Ники этим заниматься? Она честно себе ответила, что, скорее всего, кое-как, и ничего не доведет до конца. А пришельцы из будущего? Их, вероятно, отодвинут в сторону, когда ситуация станет не такой острой, и потом грохнет пусть не в семнадцатом, а в двадцать восьмом или сороковом. Надо что-то делать иначе… Почему-то ей на ум пришли немецкие слова – «Аллес капут!» Но что можно сделать? Ведь проблема не только в Ники, проблема в еще нерожденном цесаревиче Алексее, которому Алиса Гессенская уже передала проклятье королевы Виктории. Это через ее дочерей эта чума королей поползла по царствующим домам. Не может быть наследником ребенок, готовый умереть от любой царапины. А братец Мишкин пусть пока и Наследник, но сам боится трона больше, чем огня. Скорее всего, он опять чего-нибудь начудит, только чтобы не попасть на этот крючок. Вопросы жгли ей язык. Ах, маман, маман, как мне нужен твой совет, ведь всего через три дня мы будем там, на Элиотах…
Все, Ася закончила с куаферией – и Ольга, поблагодарив свою горничную одобрительным кивком, решительно встала на ноги. «С Мишкиным говорить все равно бесполезно, может быть, Сандро что-то подскажет?» – подумала она, выходя из купе.
Но избежать встречи с братом ей не удалось. Когда она проходила мимо его купе, то услышала доносящиеся из-под двери взрывы, выстрелы, металлический лязг и шум схватки и крики умирающих. Врожденное женское любопытство заставило ее чуть сдвинуть незапертую дверь и заглянуть внутрь. Братец сидел за столом, уставившись взглядом в лежащий перед ним «планшет», который и издавал все эти звуки. Вот грохнуло так, что заложило уши, и Ольга тихонько прикрыла дверь, пока Мишкин не заметил ее нескромного подглядывания.
В купе Великого Князя Александра Михайловича царила совсем другая атмосфера. Господа офицеры не читали романов, и даже собственные мемуары Великий Князь пробежал крайне бегло, лишь только для того, чтобы убедиться, что ему нечего стыдиться перед потомками. Сейчас они с Карлом Ивановичем с жадностью разбирали проекты британских, американских и германских кораблей первой половины двадцатого века.
– Дальше пятидесятого года и смотреть не будем, – заявил Великий Князь, – эти атомные корабли для нас сейчас в любом случае перебор.
– Атомный у них только котел-с! – блеснул эрудицией Лендстрем. – А машины у них обыкновенные, турбины-с.
– Тем лучше! – согласился Великий Князь. – Но, Карл Иванович, вот ты это откуда знаешь?
– Пока вы спали, почитал-с немного, – Лендстрем замялся, – только вот, Александр Михайлович, беда у нас во флоте. Все наши корабли строятся с угольными топками и машинами тройного расширения, но это, как оказалось, вчерашний день. У британцев почти готов проект турбинного линейного сверхброненосца с пятью башнями главного калибра и смешанным угольно-нефтяным отоплением. Да вы только посмотрите, мыслимо ли это сейчас – скорости броненосцев в двадцать три узла, скорость крейсеров в тридцать узлов. И это все только за счет турбин Парсонса и нефтяных котлов. А артиллерия! Вот наш, русский, проект – линкор Севастополь, это же целых ДВЕНАДЦАТЬ двенадцатидюймовых орудий, это как три обычных броненосца – целая эскадра.
Великий Князь бегло просмотрел предложенный материал.
– Карл Иванович, Карл Иванович, ведь суть не только в котлах и турбинах. Нужны ли нам эти дорогие игрушки в Балтике, да и в Черном море? Видишь же, что здесь написано – «Дредноутная гонка», безумное желание наклепать побольше таких сверхброненосцев. На ветер выброшены кучи золота – и каков результат, кроме грозной видимости, я вас спрашиваю? А результат – пшик! Их топят аэропланы и субмарины, они подрываются на минах или после службы идут на слом, так и не сделав по врагу ни одного выстрела. Нет, тут надо думать, думать и думать! А насчет турбинных крейсеров я, возможно, с вами соглашусь. Скорости в тридцать и более узлов весьма завлекательны для этого класса кораблей, но, любезный Карл Иванович, надо представлять, против кого предназначены эти крейсера…
В этот момент в дверь купе постучали.
– Кто там? – недовольно отозвался Великий Князь Александр Михайлович, рассерженный, что его отрывают от серьезного разговора.
В приоткрывшуюся дверь просунулась кокетливо причесанная головка Великой Княгини Ольги.
– Сандро, можно к тебе?
– Входи, – отозвался тот, – правда, мы с господином Лендстремом заняты…
– Не уплывут никуда ваши броненосцы, – Ольга прикрыла за собой дверь. – Сандро, у меня к тебе серьезный разговор, можно сказать – семейный. – Она выразительно посмотрела на адъютанта Великого Князя. – Господин Лендстрем, будьте любезны оставить нас наедине для важного разговора.
Александр Михайлович со вздохом кивнул, и Карл Иванович, поклонившись венценосным особам, тихонько вышел из купе. В воздухе повисла неловкая тишина.
– Скажи мне, Сандро, – наконец заговорила Ольга, – ты думал о том что будет дальше? Ну, в смысле, после того, как мы выиграем с помощью наших друзей из будущего эту дурацкую войну с Японией. Ты же знаешь, что мы выиграли бы ее и так, если бы не глупости Ники и его окружения, особенно его окружения. Ты не верти головой, мы с тобой здесь и сейчас самые старшие из Романовых, которые знают одну очень важную тайну. Не рассчитывай на Мишкина, он у нас большой ребенок. Я заглянула сейчас в его купе – сидит и смотрит синема про какую-то войну. Ты подумай, что будет, когда пройдет первый страх от этих новостей – ведь Аликс, или кто еще, в любой момент будут способны внушить Ники какую-нибудь глупость, и тогда вся история в буквальном смысле начнется сначала. А что делать с наследником империи? Цесаревич Алексей и в этот раз опять родится больным. Ведь Аликс уже носила его, когда пришли наши друзья из будущего и поменяли историю. У меня нет причин не верить им в том, что быть болезни или нет, определяется при зачатии. Русская рулетка из двух патронов – да или нет. Ведь тогда все повторится, и Ники с Аликс снова начнут сходить с ума. Снова Распутин и вся та же бессмысленная грязь в жалкой попытке отрицать очевидное. Сандро, и ты, и я прекрасно знаем Ники, лучше всяких пришельцев из будущего. Если мы хотим спасти Империю, Ники должен уйти, уйти в частную жизнь, красиво и аккуратно. Помнишь, что нам показал каперанг Иванов, как ушел их этот президент, как его… а, Ельцин… «Дорогие россияне…» – передразнила Ольга Ельцинский гнусавый голос.
– Ольга! – не выдержал Александр Михайлович, – да что ты говоришь, еще не один Император Всероссийский не отрекался от престола!
– Ты же прекрасно знаешь, что Ники сам этого хочет, даже безо всяких пришельцев из будущего! – отрезала Ольга. – Вспомни, что сказал Драгомиров – «Сидеть на троне – может, стоять во главе России – нет!», да он и сам это прекрасно понимает. Все упирается только в желание Аликс быть императрицей без приставки «экс» и в вопросе того, кому передавать власть. Если мы решим вопрос наследника, то и с Алисой как-нибудь справимся.
– Мишкин? – прищурился Александр Михайлович.
– Сандро, из Мишкина император, как из мена балерина, – усмехнулась Ольга, – хотя он и лишен большинства пороков Ники, но на троне сидеть не хочет категорически. Узнав о таких планах, он с перепугу женится сразу на всех разведенных актрисках Питера в тот же час, лишь бы не захомутали. Сандро, ты лучше сядь, вот так, молодец. Знаешь, только не надо на меня кричать, но я думала о Ксении в качестве Императрицы и тебя как Регента Империи – до тех пор, пока вашему старшему сыну Андрею не исполнится двадцать один год.
– Господи, Ольга, – простонал Александр Михайлович, – так это же целых четырнадцать лет! Я не смогу!
– Сможешь, Сандро, сможешь, – кивнула Ольга, – знаешь, сколько всего хорошего я о тебе прочла? Пусть от Ксении в государственных делах толку мало, но мы с маман в чем-то тебе обязательно поможем. Да и Мишкин, Бог даст, после этой войны хоть слегка повзрослеет.
– А почему не одна из дочерей Ники? – продолжал отпираться Александр Михайлович.
– Сандро, они той же крови, что и Аликс, и могут нести в себе ту же ужасную болезнь, – возмутилась Ольга. – Ты что, хочешь перенести ту же самую историю лет на двадцать позже? И кроме того, сейчас даже самой старшей, Ольге, всего девять лет, и нет никакой уверенности, что она сможет родить здорового наследника. Ты же знаешь, как я их всех люблю – как своих собственных дочерей, но нет, нет и нет! Слишком это ненадежно.
– А если Ксения откажется? – продолжал сопротивляться Великий Князь, – она, ведь знаешь, всех этих государственных дел боится не меньше, чем Мишкин.
– Знаю, но Ксения сделает то, что ей скажет маман… а маман… маман, будь уверен, сделает те же выводы, что и я. Мы с ней и ладим-то не очень, потому что мыслим одинаково. Так что, дорогой Сандро, почитай, от тебя ничего и не зависит. А теперь я пойду, мон шер, можешь и дальше заниматься своими броненосцами, пока у тебя не появились другие, более важные дела.
* * *
24 марта 1904 года, через полчаса после разговора ВК Ольги и Сандро. Поезд литера А, где-то на подъезде к Харбину
Ольга ушла, но Сандро продолжал сидеть в оцепенении. Вернулся господин Лендстрем, но Великий Князь только вяло махнул на него рукой.
– Иди, Карл Иванович, оставь меня, мне подумать надо…
Адъютант ушел, а в голове все крутилась только одна мысль: «Она права, она права… в любой момент Ники сможет словить очередной бзик – и все, конец. Можно выиграть десять войн, но споткнуться на дурацкой прихоти Алисы Гессенской. Кроме того, у Ники настоящий талант собирать вокруг себя мошенников и проходимцев, вроде тех же Безобразовых. Вот и мое имя замарали с лесными концессиями на реке Ялу. А этот, который еще только будет, Гришка Распутин – судя по тому, что про него написали, будет стоить всех остальных фаворитов, вместе взятых. Правильно говорят, что если Господь хочет кого-то наказать, то лишает его разума. Но, Господи! Зачем, вместе с ним ты наказываешь всю Россию? Не виновна она ни в чем…»
Потом его мысли перескочили на другое. «Если не Ники и его дети, то кто же? Проклятая гессенская кровь отравила прямую линию. Дед сейчас, наверное, в гробу переворачивается. Господи! Подскажи! Научи! Последний раз такое на Руси было поболее ста лет назад, когда Павла Петровича – того – отставка через апоплексический удар табакеркой. Неужели и с Ники так же придется? Нет, я так не смогу, ведь он же мой друг! Господи, только бы Ники понял, что так будет лучше всем, в том числе и его семье. Должен же он хотя бы испугаться того ужаса, что ждет их впереди… Если он любит своих детей, пусть у него хватит мужества отречься, уйти с дороги истории. Неважно куда – в монахи, в отшельники, в патриархи, как ходили слухи в той истории. Ники, молю тебя, будь благоразумен, уйди сам. Но прежде чем он уйдет, должен быть избран преемник, чтоб не случилось нового стояния на Сенатской. Да и Февраль в той истории, как я понял, случился в том числе и потому, что Николай корону бросил, а Михаил не подобрал. Но на Михаила надежд нет; я видел, как со вздохом посмотрел на него Иванов, прощаясь. Видно, не все подробности нашей жизни донесла до потомков история, а от этой вот встречи иллюзии рассеялись. А вот на Ольгу что каперанг Иванов, что лейтенант Мартынов смотрели вполне определенно. Я не удивлюсь, если они ее уже мысленно короновали. Да, девочка, это явно не те люди, что останавливаются на полпути… Сложится все удачно – быть тебе императрицей Ольгой Первой, и я их в этом поддержу обеими руками. Только вот муж тогда тебе другой нужен будет; от этого, Ольденбургского, наследника не дождешься, одни только интриги… А что касается Ксении, то упаси нас Господи от Ксении-императрицы. Да, она хорошая жена и добрая мать, но это сейчас, когда ни она, ни я ничего не решаем и вокруг нашей семьи не вьются интриганы и лизоблюды. Да я взялся бы тащить этот крест, но совершенно очевидно вижу, как подобно мясным мухам над раной зажужжат, завьются дворцовые подхалимы, за долю скромную продвигая чьи-то частные интересы. И мне не уберечь ее от тлетворного влияния дворцовой клики, которая вмиг развратит ее душу. И тогда наш брак будет разрушен безвозвратно. А наши дети, ведь все это коснется и их… Нет, делать Ксению императрицей – очень плохая идея… а вот ты, моя милая Ольга, от этой ноши не отвертишься. Но! Все это так нетрадиционно, так что тебе нужна такая лейб-кампания, с которой никто не рискнул бы спорить. И сковать ее надо во время этой войны из офицеров-фронтовиков. Фронтовик – чужое, суровое слово, которое я вычитал, в когда просматривал одну книгу о той войне, что наши гости из будущего называют Великой Отечественной. В нем символ братства, своего рода ложа – только не тайная, а открытая, потому что этим людям нечего скрывать, зато есть чем гордиться. Но никакая лейб-кампания не получится без Гвардии. А та – в славном городе Санкт-Петербурге, и на войну не собирается. А это плохо, совсем плохо. Надо будет написать Ники, чтоб послал хотя бы по одному батальону от полка – получится сводная гвардейская бригада. И в столице будет кому порядок поддерживать, и в Маньчжурии господа гвардейцы в боях побывают и хоть чему-нибудь научатся. Пусть все видят, что Гвардия у нас не только для парадов.
Приняв это решение, Великий Князь встал. Пусть Мишкину и не бывать императором, но хоть чем-то он должен быть полезен; а он, понимаешь, вместо дела какие-то «синема» смотрит.
В купе Великого Князя Михаила было тихо. Никаким «синема» сейчас тут и не пахло, Их Императорское Высочество читали… Обернувшись на звуке приоткрывшейся двери, Михаил приветливо махнул рукой:
– Заходи, Сандро! Посмотри, что я нашел…
Александр Михайлович подошел и заглянул Михаилу через плечо.
– Кто это, Мишкин?
– Деникин Антон Иванович, в будущем генерал-лейтенант, монархист (что редкость) и патриот. Сейчас простой капитан, добровольцем поехал на войну. Находится неподалеку, в Маньчжурии. Вот каперанг Иванов говорил о тех, кто себя в будущем чем-то запятнал… а я подумал – может, поискать тех людей, которые, наоборот, были бы полезны и нам, Романовым, и России вообще. Вот еще – будущий противник генерала Деникина по Гражданской войне, рядовой двадцать восьмого казачьего полка, Буденный Семен Михайлович, полк сейчас тоже здесь, в Маньчжурии. Как-никак, командовал целой конной армией – значит, есть какой-то талант. Или вот еще – Карбышев Дмитрий Михайлович, ныне поручик, а в будущем генерал-лейтенант инженерных войск – правда, Красной Армии. Человек железной преданности, попал в плен к немцам во время второй войны и отказался им помогать. За это его обливали водой на морозе, пока не превратили в ледяной столб. Если этот человек будет верен, то не предаст даже под страхом самой ужасной смерти, а ведь это сейчас такая редкость. Пока все, но я стараюсь…
«Ай да Мишкин, ай да молодец! – молча подумал Александр Михайлович. – А мне-то и в голову не пришло, что сегодняшние поручики и капитаны завтра станут генералами, и что приметить этих людей надо бы пораньше. А Мишкин взял и догадался; надо будет мне посмотреть по моей, по морской части, какие будущие гении ждут нас на эскадре в Артуре и от кого чего ждать. А теперь посмотрим, чего там так взволновало Ольгу…»
– Мишкин, а что это у тебя давеча так шумело? – стараясь не выдать Ольгу, издалека начал разговор Александр Михайлович. – Пальба, взрывы, грохот какой-то…
– Так я тебе помешал? – смутился Михаил, – извини. Знаешь, Сандро, я вдруг захотел посмотреть на ту войну – не прочитать про нее, а посмотреть… И вот теперь я могу сказать, что, наверное, кое-что понял, рекомендую «Горячий снег». Сандро, представь, что целый корпус погибает в упорнейшей обороне. Само сражение – как тысячекратно увеличенная Шипка. И никто даже не помышляет об отступлении, все сражаются насмерть – и нижние чины, и офицеры. Нет, Сандро, ОНИ правы – если мы, не сломав своей России, сумеем вызвать из нашего народа эту силищу и обуздать ее, как обуздал ее Сталин, то… я не знаю – наверное, Россия станет самой могущественной державой мира, а может даже, и единственной Державой. У меня просто нет слов, и кружится голова. Я думаю, что, наверное, после этой войны, наша армия должна будет измениться и очень сильно. Давай я еще немного подумаю, потом скажу тебе, или лучше сначала сам посмотрю на островах Элиота, что там за такая «морская пехота»… А сейчас позволь, я продолжу свои занятия…
– Да, Мишкин, конечно, – Александр Михайлович уже открывал дверь купе, когда вдруг решившийся Мишкин окликнул его.
– Сандро, я тут по примеру наших друзей из будущего решил быть с тобой предельно откровенным. Пожалуйста, только не надо пытаться посадить меня на место Ники – не мое это место, не мое. Я вам только все испорчу, все еще хуже будет. И поговори, пожалуйста, с маман, а то мне кажется, что это ее идея – видеть меня в короне. Я вам всем помогу чем могу, но только не на троне. Прости, если что…
– Не за что извиняться, Мишкин, – пожал плечами Александр Михайлович, – ты был честен со мной, а главное с собой. И, может быть, из-за этого теперь твоя жизнь сложится несколько удачнее, чем в прошлый раз. И с твой маман я поговорю, и твою идею о будущих генералах обдумаю. Так что пока ищи их дальше. А я, с твоего позволения, все-таки пойду. Дела-с!
* * *
24 марта 1904 года 18:35 по местному времени. острова Эллиота, БДК «Николай Вилков»
Кандидат технических наук Позников Виктор Никонович, 31 год
Кажется, я понемногу прихожу в себя. Хм, интересное выражение – «прийти в себя». Значит, когда «выходишь из себя» – это как бы уже и не ты, то есть ведешь себя не так, как тебе свойственно (ну вот как получилось со мной, когда сдали нервы и я устроил этот безобразный цирк при всех). Но потом возвращаешься – и ты уже снова ты. Но вот у меня такое странное ощущение, что вроде я и вернулся «в себя», а я – уже не совсем я… Понимаю, звучит как бред шизофреника. Тем не менее, сейчас я здравомыслящ как никогда. И вот еще что немаловажно – у меня такое настроение, или состояние, будто вечное мое недовольство жизнью исчезло. И я сам себе дивлюсь – да с чего же оно исчезло? Где, где тот глас, что манил меня в Заокеанье и заставлял ненавидеть все, что меня окружало? Который, как мне казалось, и являлся моим главным стержнем, моей сутью – да без него я и не мыслил себя!
Пусто как-то теперь там, где жила эта суть; и кажется, будто свежие ветры вымели оттуда все, и лишь, может, по углам еще осталась свалявшаяся пыль, но и ее в конечном итоге ждет та же участь – быть развеянной по просторам мира… вот этого, нового мира. Что так повлияло на меня? Не знаю. Это что, получается, я что-то «осознал» – как любят выражаться педагоги, воспитывая нерадивых учеников? Получается, что так и есть. Но произошло это не так, как обычно раскаиваются у Божьего алтаря завзятые грешники, на которых снизошло некое озарение – рыдая и отрекаясь от себя прежних. Нет, от своих фундаментальных взглядов я не отрекался. Но вот отношение к России у меня и вправду поменялось. Я вдруг понял, что здесь и сейчас возможно изменить ее судьбу таким образом, что дальнейшая жизнь в ней станет весьма хороша… даже смею допустить, что не хуже, чем в Америке.
Конечно, некий скептический голос в моей голове нашептывал, что все бесполезно, что все в конце концов вернется к прежнему; но был этот голос слаб, тих и совсем не убедителен. Еще бы – ведь я сам раз за разом становился свидетелем того, с какой решимостью и воодушевлением крушат «наши» японцев… «Наши» – те, кто знают, к чему привело то поражение в НАШЕЙ истории… Все, пожалуй, идет к тому, что они учтут ошибки «своего» прошлого и не допустят их повторения. Ведь на самом деле можно, можно наладить здесь все таким образом, чтобы никогда не приходилось краснеть за свою страну… Было дело, и я в юности задумывался о возможных путях развития России, если бы исход у той войны был другой. Но вот мне выпал уникальный шанс своими глазами увидеть этот самый другой исход – и, черт побери, он мне понравился!
Впервые непривычной волной поднялась в душе моей гордость за «отечество»… слово это я всегда произносил с насмешливо-пренебрежительным выражением. Но сейчас я пытался привыкнуть, хотя бы мысленно, выговаривать его так, как это делали другие – Одинцов, Карпенко, майор Новиков, та же самая Дарья Спиридонова, секретарша Одинцова и его нынешняя ППЖ… А ведь они не только испытывали гордость за свое «отечество». Для того, чтобы испытать эту гордость, они еще и работали так, как не может никто другой. Представляю, что могло бы получиться у моих бывших соратников по так называемой «борьбе с режимом», задумай они сделать хоть что-то хорошее – наверняка ничего, кроме воровства, прикрытого множеством криков и бесполезной суеты.
И к этой гордости за свою страну я тоже пытался привыкнуть постепенно, потому что за свою родину обычно я испытывал только стыд… Нет, мне вовсе не приходилось себя ломать. Это происходило исподволь. Но приносило мне это только облегчение… Чудеса – моя обычная меланхоличность сменилась приподнятым состоянием духа. Стыдно сказать – я даже стал ловить себя на том, что мурлычу себе под нос бодрые марши! Я вообще не мог припомнить, когда в последний раз пребывал в таком приподнятом настроении. Впрочем, обстановка вокруг весьма тому способствовала. Все были какими-то оживленными, суетились, что-то делали – и это на фоне продолжающихся блистательных побед «наших». Мне, конечно же, то и дело приходилось сталкиваться с презрительными взглядами мужчин, но это меня не особо задевает. К счастью, мне не пришлось стать изгоем. Все три женщины из нашей научной группы охотно со мной общались. Они были милы, дружелюбны, открыты со мной и друг другом. И даже Зюзя, эта серая мышка, стала намного разговорчивее, чем раньше и, кажется, стала подкрашивать ресницы…
Но особенно удивила Яга. Она разительно преобразилась за то время, пока я сидел под арестом. Чистенькая, опрятная, причесанная, она оказалась довольно милой и приятной девушкой, у которой уже завелись поклонники из числа местных офицеров. Поклонники у Яги – раньше даже представить себе такое было невозможно, ведь от нее отвернулся бы даже бомж со свалки, а теперь какая же она Яга, Лейла, или Лейлочка – и никак иначе. Глядя на нее, я понимал, что удивительная перемена произошла не со мной одним…
