скачать книгу бесплатно
По выходным они гуляли вместе с семьями. Спускались к морю, купались и молчали, пока их жены болтали по пустякам. Иногда просили машину у кого-то из знакомых, чтобы прокатиться вдоль моря.
Одну из таких поездок Елена запомнила навсегда. Это был 1935 год. Тамара уже уехала в Москву. Поступила в медицинский институт. Фетхе окончил школу и собирался в Симферополь, в инженерное училище, а маме было всего 15 лет. Поездка развлекала её. Раскрепостилась и бушевала сочная южная зелень, возвышались горы, вольно дышало море. Наконец они подъехали к огромной долине. Вокруг, куда ни кинь взгляд, террасами спускались виноградники. Дед вышел из автомобиля. Сорвал одну кисть и поднес её к глазам. Виноградины заиграли с солнцем как драгоценные камни. Каждая ягода посылала свой изумрудный свет. Глаз нельзя было оторвать.
– Смотрите, дети. Раньше эти виноградники были наши. Теперь они общие. Не жалейте свое личное. Думайте о винограде. За ним ухаживают, его любят, делают отличное вино. Я хочу, чтобы вы любили эту землю, её язык и этот виноград.
Елена пришла в восторг. Так она потом рассказывала мне. Она поняла и почувствовала благородство своего отца. Его любовь к чему-то незримому, но родному.
Совсем по-другому отреагировал Фетхе.
– Что же тут хорошего, когда все, возделанное и созданное нашими предками, отдано неизвестно кому? «Всё вокруг колхозное, всё вокруг моё!»
Мама рассказывала, что главной чертой брата в эти годы была едкая ирония по отношению ко всему окружающему. Впрочем, высказывал он её только в кругу самых близких людей.
– Главное, что дело живёт, а не погублено, – строго ответил дед, – мы сами найдем, чем заработать и что делать.
Вот так и определились судьбы трёх родных людей.
Летом 1940 года вся семья последний раз собралась вместе. Отмечали пятьдесят пять лет Сулейману и двадцатилетие Елены. Пришли все друзья и знакомые. Бабушка вспоминала, что никогда не было у них так шумно, многолюдно и весело, как в этот день. Её больше всего радовало, что прилетела из Москвы Тамара, теперь уже известный в Москве врач-офтальмолог, с ней прилетел её муж-хирург; приехал из Симферополя Фетхе. А уж Михаил и его сын, Семён, который немного ухаживал за Еленой, просто не уходили из их дома, помогая принимать гостей.
– Я тогда даже подумала – не к добру это, такая радость и веселье, – говорила бабушка. – Как в колодец смотрела.
Поздней осенью 1941 года немцы заняли Крым и вошли в Гурзуф. Тамара осталась в Москве, её муж ушел на фронт. Ушел на фронт и вскоре погиб Семён, сын Михаила. Фетхе избежал мобилизации и примкнул к немцам.
Он на один день приехал в Гурзуф, чтобы объяснить отцу свой поступок.
– Русские отобрали у нас все: религию, землю, виноградники. Немцы всё нам вернут, когда уничтожат большевиков и евреев.
– Евреи-то тут причём? У них тоже отобрали всё, впрочем, как и у русских. Разве в этом дело, что взяли, что дали. Есть твоя земля. С ней мы должны быть вместе: и в горе, и в радости.
– Да нет у тебя ничего! Только немцы всё вернут!
Сулейман страшно побледнел и тихо сказал:
– Вон из моего дома.
Больше никто в семье, кроме моей мамы, Фетхе не видел. Она разыскала его в 1968 году в Мюнхене. Они встретились как чужие. Просто убедились, что оба живы.
Я своего дядю не видел никогда.
Вскоре до нас дошли слухи, что он принимал участи в расстреле евреев под Симферополем. Дед закрылся в своей комнате, он никого не хотел видеть. Вернуться к жизни его заставила новая беда. Арестовали и бросили в тюрьму его друга, Михаила.
Надо сказать, что после известия о гибели единственного сына Михаил сник, постарел, утратил интерес ко всему. Когда фашисты пришли за ним, он воспринял всё как-то отчужденно. Но мой дед не смог вынести ещё одного удара. Он достал старую феску, надел новую рубашку и кафтан, бабушка говорила, что он так никогда не одевался в обыденной жизни, но своей одеждой он хотел подчеркнуть торжественность случая. Он решил пойти к коменданту тюрьмы и вызволить друга. Надо сказать, что Крым заняли румыны, но руководящие должности и войска СС, конечно, были немецкие.
Дед обратился к коменданту на чистейшем немецком языке.
– Моего друга, с которым я провёл вместе всю жизнь, арестовали как еврея. Но он иудей по вероисповеданию, а не еврей. Он караим.
– Да, мне известно, но это профилактическая мера. Вопрос о том, евреи или не евреи караимы, решается на самом высшем уровне. Не нам его решать.
– Простите. Этот человек сейчас подавлен. У него горе. Я ручаюсь за него. Мы прожили бок о бок всю жизнь. Он будет жить у меня дома.
Комендант расхохотался.
– Ну, нет. Уж лучше вы с ним в камере дожидайтесь решению фюрера.
Так мой дед оказался в тюрьме. Он был человеком сильным, здоровым. Как мог, помогал другим заключённым, тем более что ему разрешили передавать передачи. Особенно он беспокоился о Михаиле. Но всё было напрасно. У того не было желания жить. Через месяц он тихо скончался на руках у деда.
Сулейман был в гневе, который перекрывал горе. Он потребовал, чтобы его привели к коменданту тюрьмы.
По-немецки Сулейман не захотел говорить и начал кричать по-русски и что-то по-турецки. Комендант помнил прекрасный немецкий этого человека, но принял игру. Он вызвал начальника госпиталя, расположенного рядом. Тот, румын, говорил и по-немецки и по-русски.
С ехидной усмешкой немец просил Георгия, так звали главного врача госпиталя, перевести ему крики этого человека. Георгий взглянул на Сулеймана. Это была первая и последняя встреча моего деда и моего отца. Врач старался как можно мягче переводить слова деда, о том, что немцы оказались не великими инженерами и музыкантами, а профессиональными убийцами, что в этом они нашли своё призвание.
Чтобы не говорил Георгий, гнев и крик деда были понятны и без перевода. Комендант вызвал конвой и велел расстрелять этого человека во дворе тюрьмы.
Так друзья и приняли одну смерть на двоих.
Георгий был потрясен. Он давно начал презирать немцев за жестокость и самомнение, но этот случай перевернул его.
Он узнал, где живёт семья убитого, и поспешил к нам. Когда он вошёл в дом, бабушка побледнела и только спросила: «Сулейман?» Короткий кивок был ей ответом. Она ушла плакать к себе в комнату.
Георгий остался наедине с Еленой. Он обратил на неё внимание еще во дворе тюрьмы, когда она носила передачи отцу. На неё нельзя было не обратить внимание. Вот передо мной её фотография, которую я попросил сделать в Лондоне, впервые увидев мать после десятилетней разлуки. Ей 43 года, а выглядит она как та двадцатилетняя красавица, которую увидел мой отец. Только взгляд, наверное, строже и умнее. Золотые волосы падают до плеч, обрамляя боттичеллевское лицо: чуть удлиненное, с огромными синими глазами. Тонкие пальцы рук придерживают шарф, падающий вдоль всей её стройной фигуры. Никаких украшений, только массивный старинный перстень с алмазом, доставшийся от прабабки. Вот такой, но проще и беззащитней, увидел её мой отец.
– Выходите за меня замуж, иначе, боюсь, комендант не оставит вас в покое. Я румын, меня зовут Георгий. После всего увиденного на войне я ненавижу немцев.
Как мне потом рассказывала мама, она поверила этому красивому и мужественному человеку. Благородство сквозило во всём его облике.
Все оставшиеся дни оккупации Крыма Елена и Георгий помогали партизанам. Особенно рисковал мой отец, передавая важные сведения, стараясь, как только мог, лечить раненых.
Красную армию он встретил в составе партизанского отряда. Потом ушёл дальше на фронт. Все тем же главврачом военного госпиталя, но уже советского. Он потом рассказывал мне, что зверства немцев подтолкнули его к такому решению, а встреча с мамой поставила точку в его колебаниях. Брат же Елены, Фетхе, ушел вместе с немцами.
Когда освободили Крым, Тамара стала звать мать и сестру в Москву. Муж её погиб под Сталинградом, детей не было, тоскливо оставаться одной в большой трехкомнатной квартире. Но мама и бабушка отказались. Они не хотели покидать родовое гнездо, где было столько радости и столько печали. А зря. В начале 1945 года маму арестовали. Не помогали ни свидетельства соседей о героической смерти дедушки, ни то, что муж у неё воюет в Красной армии. Бабушке срочно пришлось переехать к Тамаре в Москву, продав за гроши старый дом. Иначе её могла ждать участь крымских татар и турок. Ещё она надеялась, что в Москве письма с просьбой об освобождении дочери, возможно, дойдут быстрее. В конце 45 года отец вернулся из Берлина. Именно он нашел партизан, которым они с Еленой передавали сведения и смог вытащить жену из рук НКВД.
Елену выпустили в середине 1946 года. Но с условиями, о которых она рассказала мужу только перед разлукой в 1953 году.
Несколько лет они жили счастливо дружной семьей в большой квартире Тамары в самом центре Москвы. Отца отправили учиться в Высшую партийную школу, мама работала переводчицей в издательстве «Академия», Тамара стала профессором медицинского института. Но душой дома была бабушка. Человек тёплый, добрый, умный, она освещала и объединяла жизнь семьи. В 1950 году родился я. В силу обстоятельств, тяготевших над нашей семьей, настоящей моей матерью стала бабушка.
В 1953 год, после окончания Высшей партийной школы, отца отправили в Румынию на крупную партийную должность, но матери не позволили поехать с ним. Ей напомнили об условии освобождения: когда понадобится красивая молодая женщина, знающая языки, её отправят туда, куда сочтут нужным. Так мама оказалась в Лондоне. Я не видел ни отца, ни мать десять лет. Встретился с ними, когда ограничения были сняты. Каждый жил своей жизнью, но оба сознались мне, что эта первая страстная любовь была самой сильной и самой прекрасной в их жизни.
Валентина Кондрашова (Самара)
ЭТО ЛУЧШЕЕ СЛОВО… АРТЕК…
Рассказ
И сейчас, спустя сорок с лишним лет, эти воспоминания заставляют биться моё сердце чуточку быстрее, чуточку громче, чуточку радостней. И вновь я вижу себя ту, белобрысую и худющую, склонившуюся над учебником ненавистной геометрии. А все ради него… все ради обещанной награды – встречи с ним!
Две недели назад меня и еще двоих семиклассников вызвал директор школы и, ехидненько усмехаясь, помахал перед нашими носами какой-то бумажкой:
– Так, братцы-сестрицы, – начал он, наслаждаясь нашим испуганным видом, – из РОНО пришло письмо, в котором говорится, что вы… – директор сделал длинную паузу и только после того, как понял, что мы находимся на грани обморока, закончил, – едете в Артек. – И засмеялся чисто, звонко, радуясь и за нас, и, как ему показалось, удавшейся шутке.
– Но, – продолжал он после минутного перерыва, – для этого вы должны закончить год на «отлично». Лиза, – голова директора повернулась в мою сторону, – подтяни геометрию – она представляет для тебя большую опасность.
– Подтяну, – крикнула я и вместе со всеми выбежала в коридор.
Геометрия… За все остальные предметы я не переживала, статус «пожизненной» отличницы был даден мне не за красивые глазки, а вот с геометрией отношения не сложились с первого дня, но я знала, что смогу.
С этого дня началась моя агония.
Я чертила прямые, а видела стрелы дорог, ведущих к песчаным пляжам, вырисовывала ломаные, а передо мной всплывали величественные, окутанные голубой дымкой вершины гор, повторяла теоремы, а слышала шум утреннего прибоя и крики белоснежных чаек.
Все книги из библиотеки, где только могло быть упомянуто слово «Крым», переселились в мою комнату и перелистывались, перечитывались долгими, наполненными тоской и мечтой вечерами. Я наслаждалась чистым морским воздухом, трогала дрожащей рукой виноградные грозди и прижималась щекой к стволам невиданных доселе кипарисов.
А еще – море!
Оно было в каждом шорохе, в каждом шуме и каждом звуке, и даже в дыхании уснувшего дедушки мне чудился легкий шёпот морской воды. Море жило независимо от меня, такое огромное, такое чистое и манящее. Засыпая, я слышала, как оно желает мне спокойной ночи, просыпалась – и оно желало мне доброго утра, и постоянно просило – «учи-и-ись… учи-и-ись…».
И я училась.
К маю, когда нам должны были вручить путевки в Артек, я знала на «отлично» не только геометрию, но и всю историю Крыма. При желании я могла бы работать там гидом, однако особой любовью у меня почему-то пользовалась гора Аю-Даг. Ах, сколько сказок сочинила я для соседской детворы про этого легендарного медведя!
И вот пришел день, когда на общешкольной линейке объявили имена счастливчиков. Как на крыльях летела я домой и кричала всем попадавшимся по дороге знакомым: «Я еду в Артек! Еду! Еду! Еду!..»
В Артек я не поехала…
Мама сказала, что некому пасти корову, да и вообще, нечего там делать, только деньги тратить. Речка за огородом ничуть не хуже. Присматривая за жующей траву коровой, я представляла себя лежащей на песчаном пляже и вбирающей в себя тепло и силу черноморских волн. Летнее солнце быстро слизывало слёзы с моих щёк, а я мечтала о том, как стану взрослой, куплю билет на поезд и, набрав полную грудь воздуха, крикну: «Я еду к тебе, Артек! Еду! Еду! Еду!..»
Виктор Кротов (Москва)
СУРОЖСКИЕ СКАЗКИ
Крымский город Судак когда-то называли Сурожем. Вот и сказки там у меня сочинялись – сурожские. Полные солнечной радости от этих мест и от их жителей.
Это сказки-крошки, в каждой из них не больше ста слов. Но думаю, что если я снова окажусь в этих волшебных местах, сказочки могут вырасти, почему бы и нет?..
Спасибо моей жене, Марии Романушко, открывшей для меня эту благодатную землю, и нашим четверым детям, которые тоже разделили с нами это открытие. Спасибо семье Галичей, гостеприимный дом которых не раз служил нам здесь приютом.
Бульдозер на пляже
На пляж приехал бульдозер. Камни сгребает, песок выглаживает. Рычит, пыхтит, старается.
Отдыхающих вокруг много. Меньше, чем песчинок, но больше, чем камушков. Но никто почти не замечает бульдозер. А кто заметит – только улыбнётся.
Бульдозер-то совсем игрушечный. И рычит-пыхтит совсем детским голоском.
Визит бандитов
Отдыхала у моря семья. Жили они в белом домике, похожем на все остальные. Вдруг как-то ночью распахнулась дверь, и на пороге – бандиты. Один громадный, свирепый. Другой маленький, злой.
Дочка под кровать спряталась. Мама в обморок упала. Папа табуретку схватил…
А бандиты извинились, что дом перепутали, и ушли. Большой тихим голоском извинялся, зато маленький – ласковым басом.
Вот страх-то какой!..
Горлица-полиглотка
Жили в Крыму приятели-соседи: русский и татарин.
Говорит русский:
– За моим участком горлица кричит, по имени меня кличет: Иг-на-тий!
Удивился татарин:
– И у меня за участком горлица по имени меня зовёт: Рус-тем-чик! Неужели наши горлицы разных наций?
Пошли вместе своих горлиц выслеживать, но только одну заметили. Закричала она. Одному «Иг-на-тий» слышится, другом «Рус-тем-чик»…
Такой вот полиглоткой горлица оказалась.
Комар-пивопийца
Сидели друзья на веранде, пили пиво. Прилетел комар, не кусается, сел на край стакана и давай пиво пить!
Засмеялись друзья, ещё пива комару подливают, да и себе не забывают. Так напились, что и не заметили, как комариные друзья тучей налетели и давай кусаться-питаться.
Видать, у комара такое задание было: людей подготовить. Иначе он и капли пива в рот бы не взял.
Водомысль
Купался Свим в море. Нырнул с маской и трубкой под воду, а там цветок прозрачный плавает. Думает Свим: «Вот это водоросль!»
И вдруг слышит, как цветок думает в ответ: «Не водоросль я, а водомысль».
«Как это?» – думает Свим.
«Вот так, – отвечает цветок мысленно. – Мы, водомысли, от размышлений моря возникаем. Только нас редко кто замечает и ещё реже кто с нами общается».
Приплыл Свим к берегу задумчивым. Даже голову ощупал: не поросла ли она человекомыслями?
Богомил и богомол
Мальчик Богомил поймал богомола. Посадил в банку на столе. И пошёл ловить для него насекомых. Их много надо было.
Научился Богомил прятаться, как богомол, хватать мух, как богомол, – и так постепенно превратился в богомола.
Вернулся к себе, а там, оказывается, богомол из банки вылез, человеческой пищи наелся и человеком стал. Увидел человеческий богомол Богомила, смеётся:
