скачать книгу бесплатно
Ко мне подбежал Жора Михеев, неплохой, но совершенно безвольный тип.
– На зарядку, – спокойно ответил я.
– Но… – он не знал даже, что сказать, бедняга.
– С сегодняшнего дня зарядка является личным делом каждого, – передразнил я голос диктора и, видя его непонимание, добавил, – каждый делает зарядку, когда хочет, как хочет и если хочет.
– Это точно?
– Точнее не уточнишь.
– Так можно того, вообще ничего не делать?
– Сколько угодно.
– Отлично! – сказал он, остановился и тут же закурил.
Завтрак действительно был великолепным. Особенно удивило меня шампанское. Согласно этикетке, это было самое обычное «Советское шампанское», но вкус… Я вспомнил, как когда-то давно меня угостили правительственной, из обкомовских, колбасой. Там тоже кроме названия не было ничего общего с народным прототипом.
Сразу после еды нас собрали в кинотеатре. На этот раз говорил дежурный врач:
– Дорогие друзья! Разрешите вас поздравить с началом эксперимента и пожелать успехов, успехов и еще раз успехов. Сегодня наш с вами первый день. Сразу отсюда вы пойдете в соседнее здание, которое с завтрашнего дня будет играть роль поликлиники. Там вы пройдете регистрацию, получите свой первый аванс, запишетесь на работу, получите адрес и ключи от квартиры.
Далее, сегодня для вас открываются и будут работать все магазины. Вы сможете купить в рамках своего аванса, что пожелаете. Жить сначала вы будете по двое. Ключи и адреса выбираются в случайном порядке. Потом сможете все это сами изменить. Единственно что, вам придется после каждой перемены места жительства сообщать свой новый адрес дежурному врачу или санитару. Работа, как и зарядка, теперь являются добровольными, но отныне вы будете проживать здесь за свой счет. Также вы сможете покупать каждый раз обеды или заказать оптом комплексное питание, гарантировав себе регулярную еду и отсутствие головной боли по поводу пропитания. Ваши комнаты оснащены по минимуму всем необходимым, включая минимум одежды. Остальное вы сможете докупить в магазине.
Так же, как и везде у нас есть свои законы. Для вас это инструкции. Их надо соблюдать неукоснительно. Нарушение инструкции – это особо тяжкое преступление, которое будет караться достаточно серьезно. Также обязательным для вас будет посещение терапии или особых киносеансов. Пропуск терапии, наверно, самое тяжкое нарушение распорядка. Со временем инструкции будут изменяться, о чем мы будем вас информировать заранее по радио. Также на территории эксперимента будут работать круглосуточные кафе и рестораны. На этом все. Можете быть свободны.
Все вскочили, как угорелые и побежали занимать места в очереди. Я решил не спешить. Я был уверен, что здесь давно уже все распределено, включая квартиры и рабочие места, так что спешить было нечего. Я, не торопясь, вышел на улицу, сел на лавочку и закурил.
– Вы позволите? – это был Цветиков.
– Конечно, садитесь. Здравствуйте.
– Здравствуйте.
Мы обменялись рукопожатиями.
– Ничего, если я вас буду звать Дюльсендорфом? Нравится мне ваша фамилия. Звучная и необычная. Как и вы сами.
Я не знал, что во мне показалось ему звучным и необычным, но решил ничего об этом не говорить. Чем бы дитя ни тешилось, лишь бы денег не просило.
– Хотите чаю? Настоящего хорошего чаю?
– Индийский?
– Зачем. Грузинский, но собранный вручную, когда надо, как надо, кем надо и где надо.
– Не откажусь.
Он махнул рукой, и перед нами возник небольшой стол с чаем и пирожками.
Чай был действительно замечательный. Свежий, горячий, крепкий. С богатой вкусовой гаммой. Он был приготовлен по всем правилам, так как мне объяснял когда-то один бродяга. Не люблю слово бомж. Бомж – это как-то унизительно. А бродяга… Джек Лондон, Шаляпин, Горький были бродягами. Так вот, чай надо заваривать крепким и пить крепким и свежим, не разбавляя водой. Если от чая вдруг затошнит, значит, все, норма. Тогда надо взять хлебную корку, макнуть ее в соль и съесть. Тошнота пройдет.
Цветиков пил именно такой чай. Нам подали его в дорогих чашках тонкой работы. Цветиков ненавидел стаканы. Он всегда говорил, что чай из стаканов пьют только комиссары и пассажиры поездов. Приличные люди пьют чай или из чашек, или из пиал.
– Мы на вас возлагаем большие надежды, – сказал мне за чаем Цветиков.
Я внимательно на него посмотрел.
– Я не могу сказать вам больше, тогда эксперимент потеряет свою чистоту. Единственно, о чем бы я хотел вас попросить, – это отнестись со всей серьезностью к происходящему. Конечно, многое вы не будете понимать, многое покажется вам неприемлемым, но вы не должны забывать, что это эксперимент, направленный на благо человечества, и если некоторые моменты способны приносить боль, то скальпель хирурга тоже приносит боль, однако, это боль во благо. Помните это, Дюльснендорф.
Разговор был окончен. Я еще выкурил сигарету и отправился на регистрацию. Передо мной ждала своей очереди пара неудачников, торчащих все это время в душном коридоре. Эти тоже спешили получить свою похлебку первыми, но волею судьбы оказались разве что впереди меня – человека, который никуда не спешит. Я не участник собачьих бегов. Пусть другие носятся за пластиковой костью на потеху зевакам, я же давно потерял интерес к этим химерам.
Регистрация напоминала медкомиссию в военкомате. Та же очередь, те же сквозные кабинеты, из одного попадаешь в следующий, и т. д. Я получил свой расчетный номер, получил ключи, получил аванс – тетрадный лист, на котором прописью было написано «сто рублей» и стояла печать. Получил разнарядку на работу. Мне надлежало работать по улучшению территории. Замечательно. Ничего не имею против труда по силам на свежем воздухе. Перетруждаться, естественно, никто не собирался.
Уладив формальности, я отправился домой. Мне досталась маленькая однокомнатная квартирка на третьем этаже с крохотной кухонькой, маленьким балкончиком, совмещенным санузлом и небольшой комнатой на все случаи жизни. Квартирка была недавно отремонтирована, и в ней еще пахло краской. Не понимаю, по какому принципу подбираются и вообще производятся все эти отвратительного цвета обои, линолеумы, краски…
В квартире было все необходимое. Даже посуда и постельное белье. Можно было вполне отказаться от бега с препятствиями по магазинам, толкотни с согражданами и прочей общественной жизни.
Соседа моего еще не было, и я решил его подождать. Я лег на кровать, закурил и уставился в потолок. Все вроде бы складывалось хорошо. Эксперимент мне начинал даже нравиться, но что-то продолжало сосать у меня под ложечкой.
Вскоре, пыхтя и отдуваясь, в квартиру ввалился сосед. Это был лысеющий мужчина лет пятидесяти в метровой толщины очках. Не то чтобы мы с ним не были знакомы – в наших условиях это было практически невозможно, – но, если я не ошибаюсь, мы ни разу не обмолвились словом. Я не особо лез со знакомствами, да и он держался большей частью в стороне. Он, словно муравей дохлую гусеницу тащил невообразимых размеров и формы сверток с покупками: в основном всякие причиндалы для дома, которыми обычно занимается хозяйка, пирожные к чаю и фарфоровую кису, которую мы тут же окрестили Буденным. Сразу было видно, что он домашний, хозяйственный человек, представитель одной из ныне современных семей, где муж и жена незаметно поменялись ролями.
– Подождите, я помогу.
– Валентин. – Он протянул мне руку, когда куль (единственное пришедшее на ум определение его свертка) был втащен в квартиру, а его содержимое благополучно разложено по полкам.
– Дюльсендорф, – почему-то назвал я фамилию, – вообще-то меня зовут Карл, но Дюльсендорф мне нравится больше. – Я пожал его руку.
– Будем знакомы.
Я что-то похожее пробурчал в ответ. Ненавижу фразы типа «очень приятно» или «рад был познакомиться». Пошлятина, но в подобных ситуациях лично мне ничего оригинального в голову не приходит.
– Давай, может, по пиву? – предложил я.
– Пойдем, – охотно согласился он.
Кафе было несколько. Маленькие, на четыре-пять столиков, они казались естественным элементом ландшафта среди цветов и деревьев. Уютные столики идеальной чистоты, мягкие удобные кресла, приятные официантки. И пиво, настоящее вкусное пиво. Такое пиво я пил только один раз, когда попал на день рожденья к дочке директора пивкомбината.
Мы заказали пиво и сосиски. Сосед попытался, было, сам за себя заплатить, но я пресек эту его попытку на корню.
– Вы и так, наверно, потратили весь аванс на благоустройство жилья. Я же не догадался даже бутылку взять, так что угостить – это моя почетная обязанность, и не возражайте.
Он не возражал.
– Честно говоря, я думал, что будет хуже, – разговорился сосед за второй кружкой пива, – после того, что мне наговорили, здесь просто рай.
– Вам говорили об эксперименте? – чуть не подпрыгнул я.
– Да нет. Я понятия не имел об эксперименте, а когда меня взяли, думал, все, конец. Там бы я не выжил.
– Влипли куда-то?
– Именно влип, как кур в ощип. У меня жена, дочки. Надя и Галя. Замечательные, умные девочки. Работал я на заводе технологом. Зарплата, сами понимаете, какая. Звезд с неба не хватал, пресмыкаться не пресмыкался. В партию вовремя не вступил. Семью же содержать надо, вот я и подрабатывал, печатая на печатной машинке. Деньги небольшие, но вместе с зарплатой уже что-то. Однажды мне принесли какую-то книгу, затертую третью или четвертую машинописную копию, настолько неразборчивую, что о многих словах приходилось догадываться. Деньги пообещали хорошие. За это меня и взяли. Оказывается, мне подсунули запрещенный самиздат, который, получилось, я распространял. Следователю я рассказал все сразу, не дожидаясь, когда начнут обрабатывать. Он выслушал меня внимательно, потом предложил на выбор: добровольное участие в эксперименте или пребывание в местах заключения по всей строгости закона. Здесь на меня не то, что судимость… здесь я вроде как герой.
Мы выпили еще, и его окончательно развезло. Он принялся рассказывать мне о жене. Жену он любил до обожания и в то же время боялся. Дома все делал сам, не представляя себе жизни вдали от обожаемого каблука. К тому же по его словам она была красавица, а он никакими такими достоинствами не отличался. В общем, она могла бы найти себе другого, но выбрала его, за что он и был ей несказанно благодарен.
Самое главное и самое неоцененное человеческое благо – это стабильность. Мы способны привыкнуть к любой жизни, к любым мало-мальски подходящим условиям для существования, если у нас для этого есть необходимое количество времени. Можно жить в богатстве, в нищете, прикованным к инвалидному креслу или постели. Люди умудрялись жить даже в лагерях смерти, и некоторые из них живы до сих пор. Нас угнетают бедность, одиночество, отсутствие любви или здоровья? Нет и еще раз нет! Нас угнетает потеря, реальная или вымышленная, когда мы в мечтах имеем то, что приходится терять по возвращении в реальность. Но дайте немного времени, и мы уже не помним имена любимых, без которых не могли прожить и минуты. Конечно, есть любители перемен, но их перемены не более чем стабильное изменение условий бытия, и стоит нарушиться этой текучей стабильности, как весь мир для них превращается в хаос.
Постепенно жизнь входила в свое русло. Работа была совсем не пыльной, правда, творческой ее тоже трудно было назвать. Обычно приходилось выполнять задания, требующие однообразного, монотонного труда. Это с лихвой компенсировалось зарплатой, которой хватало за глаза. Шмотки меня не интересовали, выпивка и дорогая жратва требовались не часто, а больше тратить было не на что. Я выкупил отдельную комнату и был сам себе хозяином.
Каждый обустраивался, как мог. Многие брали на воспитание детей, увеличивая за счет этого жилплощадь, да и пополнение в семейный бюджет было немаленьким – детям платили приличное пособие. Некоторые из нас поженились, разменялись и жили семьями. Были дамочки, открывшие бордель. Брали они по-божески, да и дело свое любили, так что популярность их быстро достигла максимального значения. Захаживал к ним и я, если не мог найти какую-нибудь бесплатную блядь. Таких у нас, как, собственно, и везде было достаточно. Были у нас и откровенные алкаши, которые нигде не работали, жили скопом в самой отвратительной квартире, сдавая в наем остальное жилье, за что и пили.
Главным недостатком нашего бытия были махровое однообразие и мертвая скука. Дни протекали как один бесконечный день. Работа, терапия, кино, кафе, секс… мы медленно двигались по кольцевой, наматывая оборот за оборотом. Я чувствовал, как мозги заплывают жиром. Я тупел день ото дня. Я даже начал получать удовольствие от дурацких фильмов, которые нам показывали каждый вечер. Казалось, что скука была одним из условий эксперимента. У нас не было ни газет, ни журналов, ни телевидения, не говоря уже о книгах. Радио транслировало только местные новости и дурацкую, лишенную всякого эстетизма музыку, от которой начинало сводить зубы уже с утра. От скуки мы попытались заняться художественной самодеятельностью и даже выпустили один номер стенгазеты, но нам это тут же запретили:
– Эксперимент не предусматривает подобной активности с вашей стороны, – такими были их объяснения.
Чтобы совсем не свихнуться от скуки, я занялся спортом. Кроме зарядки, которой я занимался в любую погоду и с любым настроением, я каждый вечер ходил на спортивную площадку. Я занимался йогой, бегал, отжимался от пола, подтягивался на ветках, качал пресс. Из нескольких простыней я соорудил что-то вроде каната, привязал его к дереву и лазил по нему каждое утро. Я выпахивался на износ, до появления того кайфа, который приносит только регулярный спорт. Я приходил с тренировки, принимал душ, выпивал в кафе чашечку кофе с пирожным, выкуривал сигарету и отправлялся спать, если, конечно, в мои планы не входила личная жизнь. Тогда я либо снимал скучающую дамочку и вел ее к себе, либо шел в бордель. После секса я мгновенно проваливался в сон – очередной кошмар, которые меня преследовали с начала эксперимента.
То я уходил настолько глубоко под землю, что у меня закладывало уши. Я блуждал по подземным коридорам, тщетно ища выход и все больше увязая в этой подземной паутине. То я от кого-то убегал, и мои движения были слишком медленными, чтобы спастись. Почти каждую ночь я продирался сквозь колючие заросли или пытался преодолеть огромные старые заборы, готовые вот-вот упасть. Я начал кричать по ночам. Я не понимал, что со мной. До поры до времени.
– Уважаемые участники эксперимента! Всем приготовиться к проверке. Вам надлежит в течение трех секунд подняться с кровати, отойти от нее на два шага и ждать комиссию. Члены комиссии откроют дверь своим ключом, так что беспокоиться не надо. Не надо волноваться. Это обычная проверка. Выполняйте все требования членов комиссии, и все будет нормально, – выдало радио равнодушным мужским голосом.
Было раннее утро – до официального подъема оставался час-полтора.
Минут через пять ко мне в комнату вошли три санитара.
– Карл Дюльсендорф? – спросил один из них, наверно, старший.
– Да.
– Предъявите, пожалуйста, свои деньги.
– Минуточку.
Я открыл ящик стола и достал несколько листов бумаги.
– Вот.
– Больше нет?
– Больше нет.
Они направили на мои деньги специальный фонарик, и на обычной с виду тетрадной бумаге появились водяные знаки и моя фамилия. Изучив деньги, они прошлись с каким-то прибором по квартире.
– Большое спасибо, гражданин Дюльсендорф, – сказал мне старший, отдавая деньги, – извините за беспокойство.
– А что произошло? – спросил я, понимая, что обычной проверкой это быть совсем не могло.
– Это не в нашей компетенции, – сказал старший и вышел вместе с остальными из квартиры.
Я сел на постель и закурил.
– А теперь, уважаемые участники эксперимента, можете собираться на завтрак. Спасибо за сотрудничество. После завтрака общее собрание в кинотеатре. Спасибо за внимание, – произнесло радио и замолчало.
Столовая гудела. Все только и говорили, что о сегодняшнем происшествии. В центре внимания был мой бывший сосед. Пользуясь случаем, он рассказывал всем и каждому о причине сегодняшней проверки. Вот уж действительно пятнадцать минут славы.
Выпивали они с девочками. Два на два. Он как хозяин, уединился на кухне, предоставив в расположение гостей свою комнату. Ночью они разошлись, и дерни его черт полезть за чем-то в шкаф с чистым бельем. Белье он нашел, а вот денег недосчитался. Ушел целый непочатый лист. Аванс или получка. Он, недолго думая, к санитарам. Они его успокоили, приказали сидеть тихо и помалкивать, а сегодня утром во время проверки взяли вора, что называется, с поличным.
Народ негодовал. Украсть деньги! И это возмущались люди, далеко не чистые на руку в прошлой, свободной жизни, люди, для которых обчистить ближнего все равно что сказать «здрасьте». Здесь же это было ЧП. У нас не было криминала. Даже бытового хулиганства не было. Мы настолько отвыкли от этих обыденных атрибутов той, прежней жизни, что находились в состоянии шока еще несколько дней.
Конечно, всем нам приходилось слушать истории про «те времена», когда дома не запирались, а если хозяева уходили из дома, то закрывали дверь на крючок. Честность? А что было красть, если ни у кого ничего не было, а если и было, то в одном экземпляре на всю деревню – попробуй потом покажи. Конечно, были и чужаки, которые часто ходили по тем дорогам, но стоило кому-нибудь обнаружить пропажу, как чужак навсегда исчезал среди бескрайних просторов «тех времен». Поэтому чужаки тоже не особо крали. У нас не крали по тем же соображениям, а вот, поди ж ты, нашелся умник, устроил нам почин. И вроде бы приличный был мужик.
Цветиков, выслушав все за и против, приговорил вора к пятнадцати суткам карцера.
Все пятнадцать суток мы сетовали на то, что наказание слишком мягкое и теперь пойдет-поедет, но когда мы увидели вора…
Мы его не узнали. Он превратился в седого, трясущегося и совершенно сумасшедшего старика. Тогда мы ужаснулись самой возможности попасть в карцер.
Это происшествие на какое-то время вырвало нас из мертвого оцепенения скуки, но, поднявшаяся было пыль времени, осела на свои места, и мы вновь погрузились в тихую, полужвачную жизнь.
Проснулся я совершенно разбитым. До подъема было еще полчаса. Всю ночь меня терзали кошмары. Как я уже говорил, они изводили меня с самого первого дня эксперимента. Со временем я немного привык к ним, и хоть сценарии сновидений продолжали приходить ко мне из фильмотеки фильмов ужасов, сам элемент ужаса или кошмара из них исчез. Той же ночью волна непреодолимого страха накрыла меня вновь.
Мне снилась глубокая яма в рыхлой жирной земле, даже, скорее, не яма, а зыбучий чернозем. Я целую вечность проваливался сквозь мягкую, рыхлую черную землю. Наконец, движение прекратилось. Я оказался у входа в небольшой грот, в который можно было протиснуться только на четвереньках. Я полз, чувствуя всю тяжесть нависающей надо мной земли. Не помню как, скорее всего, внезапно, как это часто бывает во сне, я очутился в бесконечно огромной пещере. Раздался писк миллиона глоток, и на меня накинулось полчище летучих мышей. Я пытался отбиться, но это было все равно, что отбиваться от снежной лавины. Тогда я лег на пол пещеры и закрыл руками лицо. Я лежал, а мерзкие твари больно ранили меня своими когтями и зубами.
Я уже начал прощаться с жизнью, когда они вдруг исчезли так же внезапно, как и появились. Я стоял на полу из белого мрамора, а мои руки раздулись от гноя до неимоверных размеров. Пальцы шевелились, но были как бы не моими. Тогда я крепко сжал палец, чтобы выдавить гной. Ноготь поднялся шубой. Из-под него хлынул поток гноя. Тогда я начал нервно выдавливать гной из всех пальцев обеих рук…
Я лежал на спине, тяжело дышал и смотрел в потолок. Страшно хотелось курить, но сил на то, чтобы взять сигарету, у меня не было. Я был полностью раздавлен и выпит сном. Наконец, пересилив себя, я поднялся, на ощупь, не включая света, нашел брюки и достал пачку сигарет. Глоток дыма принес облегчение. Я жадно, большими частыми затяжками выкурил сигарету и закурил еще. Вторую сигарету я курил уже медленно, наслаждаясь вкусом табака и наблюдая, как в мое тело возвращается жизнь.
«Обойдусь сегодня без зарядки», – решил я, – «лучше лишние полчаса поваляться в постельке». Я никогда не насиловал тело. Конечно, лень приходилось преодолевать частенько, но с голосом плоти я старался не спорить. Тело умней головы. Для меня эта мыль всегда была аксиомой. Я не признаю ни диеты, ни режимы питания, ни, упаси боже, режим дня. Все это ни что иное, как навязывание воли глупого ума разумному своим генетическим разумом телу. Вместо того чтобы учиться различать малейшие голоса тела, мы заковываем его в кандалы распорядка, разрушая мост к самому себе еще с раннего детства.
– Внимание всем! – рявкнуло радио громче обычного. – После завтрака всем собраться в кинотеатре. Повторяю, всем собраться в кинотеатре. Неявка… – но тут что-то щелкнуло, и радио замолчало.
– Вот тебе, батенька, и сон в руку, – сказал я себе и начал собираться на завтрак.
Мое предчувствие разыгралось с новой силой. Душа выла, как собака на луну в долгую холодную ночь.
Народ, а что, собственно, с народа взять, гудел, как потревоженный улей. Мнения разделились. Одни решили, что нам объявят об окончании эксперимента и отправят по домам – счастье не вечно. Другие готовились к приятному сюрпризу, конфетке за хорошее поведение. Третьи воспринимали ситуацию как контрольный промежуточный замер, точно мы свиньи на ферме.
Я сидел, механически ковырялся вилкой в тарелке и пытался побороть страх, готовый перерасти в неконтролируемый панический ужас. Я боялся, сам не зная чего. Я чувствовал себя беспомощным существом перед невидимым и оттого еще более страшным врагом.
В кинотеатре энтузиазм трудящихся заметно поугас. И было от чего. В зале было полно санитаров, вооруженных дубинками с электрошокером. Подобные декорации совсем не способствовали распространению оптимистичных настроений. Все сразу как-то поутихли, расселись по местам и стали ждать новостей.
Наконец на трибуну взошел профессор Цветиков.
– Здравствуйте, товарищи, – начал он свою речь. В зале прошел гул облегчения. Все сразу решили, что это что-то вроде комсомольского собрания. Сначала слушаем докладчика, потом преем в прениях, потом домой, так как какая может быть работа после собрания.
– Дорогие товарищи, – продолжил Цветиков, хлебнув воды из чистейшего стакана, – разрешите поздравить вас с окончанием первой фазы эксперимента.
