скачать книгу бесплатно
– Алеша? Брат? Жив? – услышал Ермолов знакомый голос и вскочил с земли.
– Саша! – радостно припал он к плотному полковнику в грязном обожженном мундире и без каски.
Александр Михайлович Каховский, родной брат Ермолова по матери от ее первого брака, в продолжение всего штурма был неподалеку от него. Командуя в первой колонне Дерфельдена батальоном Фанагорийского полка, он ворвался во вражескую оборону, которую перед тем подавили пушки Ермолова, а потом преследовал противника до последнего окопа.
– Ты был истинным героем, – не выпуская брата из объятий, говорил Каховский, счастливо блестя черными цыгановатыми глазами. – Сам Суворов справлялся о тебе у старика Дерфельдена…
– Что граф? Как его сиятельство? – нетерпеливо перебил его Ермолов.
Каховский напросился участвовать в деле, так как командир первого батальона фанагорийцев при рекогносцировке получил ранение. Должность же его была иной – он состоял адъютантом при особе графа Суворова-Рымникского.
Правду сказать, по простодушию, даже детскости его натуры великий полководец позволял находиться около себя людям в значительной части недалеким, но ловким и хитрым, порою не совсем честным, зато умеющим втереться в доверие. Такие, как Тищенко, Мандрыкин (которого Суворов называл просто Андрыкой), Тихановский, Корицкий, Тимашов, принесли своему начальнику немало забот и горя, вынудив его как-то сказать, что честные люди слишком редки, а потому надо привыкать обходиться без них.
Каховский, умница и смельчак, великолепно образованный, веселый и добрый, был одним из счастливых исключений, оставаясь любимым адъютантом Суворова. По представлению полководца он получил боевого Георгия за мужество и отвагу, проявленные при осаде Очакова.
– После штурма Праги Александр Васильевич тотчас потребовал к себе польских генералов, пожал им руки и обошелся с ними очень приветливо, – рассказывал Каховский брату. – Он распорядился пригласить на обед также пленных польских штаб-офицеров… После того лег на солому отдохнуть, а к ночи ему разбили калмыцкую кибитку…
– Ах! – пылко воскликнул Ермолов. – Мечталось мне в бою увидеть Суворова, заслонить его собой от вражеской пули! Вот счастливая участь воина! Отомстить жестокому и вероломному врагу…
– Алеша, Алеша, – тихо молвил Каховский, – и ты когда-нибудь поймешь, что поляки защищают себя – свои дома и семьи, свою свободу.
2
В роскошных покоях примаса Варшавы – католического епископа – Суворову представили большое число новопоступивших офицеров, которые отличились в недавних сражениях.
Генерал-поручик Вилим Христофорович Дерфельден, добрый старик, напускавший на себя вид строгий и неприступный, выстроил офицеров в одну шеренгу.
Несмотря на страшную стужу, окна во дворце были распахнуты настежь. Рядом с Ермоловым, едва доставая ему до плеча, тихо переговаривались двадцатитрехлетний ротмистр лейб-гвардии Конного полка князь Дмитрий Голицын 1-й и семнадцатилетний гвардейский поручик князь Иван Шаховской; обоим предстояло славное воинское поприще: первый сделался впоследствии генералом от кавалерии, второй – от инфантерии; оба они отличились в кампании 1812 года. В пражском деле Голицын и Шаховской участвовали волонтерами.
Суворов задерживался. Юный Шаховской был бледен и шептал соседу:
– Ей-ей, легче было под польскими пулями, чем под взглядом фельдмаршала!
Но вот отворились белые, с золотом, двери, и в залу не вошел, а вбежал Суворов. Он был в одеянии фельдмаршала российских войск и при всех орденах, его сопровождали Каховский и другие адъютанты. Суворов расцеловался с Дерфельденом, непрерывно шутил, сыпал солеными солдатскими прибаутками. Заметив, что офицеры дрожат в своих тонких мундирах, пояснил, указывая на окна:
– Для вымораживания из вас немогузнайства!
Быстро идя вдоль строя, он остановился возле Голицына с Шаховским:
– Не могу не отдать справедливой похвалы и одобрения за участие в минувшей баталии господам волонтерам!
Затем указал пальцем на Ермолова:
– А это что за богатырь?
При этих словах юноша почувствовал, как его бросило в банный жар: кровь прихлынула к вискам, перед глазами поплыли круги. Как сквозь сон, слышал он голос Дерфельдена, обстоятельно, с педантизмом эстляндца объяснявшего:
– Капитан Ермолов, командуя своей батареей, накануне штурма и во время его с отличным искусством и мужеством действовал.
– Помилуй Бог! – одобрительно отозвался Суворов. – Пушки работали славно. Стреляли цельно. Пропадало разве меньше десятого заряда. Открыли путь пехоте и кавалерии. Какой восторг!.. Постой! Уж не он ли заставил варшавян свезти свои орудия?
– Так точно, ваше сиятельство, – столь же педантично, тщательно выговаривая русские слова, доложил Дерфельден. – Вместе с капитанами Христофором Саковичем и Дмитрием Кудрявцевым сбил батарею на варшавском берегу. Но он был из отличившихся первым.
– Да это же чудо-богатырь! – вскричал фельдмаршал. – Не позабудь его, батюшка Вилим Христофорович, в реляции!
Он отбежал на середину залы и своим низким голосом, таким неожиданным при его малом росте, воскликнул:
– Помните, господа! В войне – наступление, ярость, ужас. Изгнать слово «ретирада»!
В соседней зале для представлявшихся офицеров между тем накрыты уже были праздничные столы.
Рассаживались, соблюдая строжайшую субординацию. За обедом не дозволялось катать из хлеба шарики, передавать солонку из рук в руки, кусать ногти, иметь на себе черный цвет. Сперва подали в каких-то глубоких глиняных чашках прескверные щи, а после ветчину на конопляном масле. Офицеры над щами морщились и воротили носы от перекисшей капусты. Ермолов же хлебал с аппетитом, и не потому только, что не избалован и привык к любой пище. С рождения он был почти вовсе лишен чувства обоняния: не знал запаха ни розы, ни резеды в естественном их виде и мог есть за свежую говядину – тухлую, от которой другие бежали вон из комнаты.
Подавая пример, Суворов ел и беспрестанно похваливал искусство своего повара Мишки.
Ермолов жадно глядел на полководца, стараясь запомнить его – его лицо, манеры, облик. Маленький, прихрамывающий, с грубой, обветренной кожей, припудренными букольками и косичкой, высоко поднятыми бровями и сверкающими умом голубыми глазами. Русский Марс!
Обед был едва не испорчен неосторожностью Каховского. Забывшись, любимый адъютант принялся грызть ногти. Суеверный Суворов вскочил с криком:
– Грязь, вонь, прихах, афах! Здоровому – питье и еда, больному – воздух и конский щавель в теплой воде!
Тотчас явился слуга с рукомойником, полотенцем и лоханкой.
Каховский нашелся:
– Виноват, ваше сиятельство! Замечтался, когда же вы поведете нас на французов.
Суворов успокоился и отослал слугу вон. Он давно уже помышлял о встрече с противником, достойным себя, и еще в Херсоне, перед польским походом, отправил фавориту Екатерины II Платону Зубову план французской кампании., Прощаясь с молодыми офицерами, Суворов повторил им в назидание любимые заповеди:
– Военные добродетели суть: отважность для солдата, храбрость для офицера, мужество для генерала. Будьте откровенны с друзьями, умеренны в нужном и бескорыстны в поведении. Любите истинную славу. Отличайте честолюбие от надменности и гордости. Привыкайте заранее прощать погрешности других и не прощайте никогда себе своих погрешностей. Обучайте ревностно подчиненных и подавайте им пример собою. Пламенейте усердием к службе своему Отечеству! А уж оно вас не забудет и воздаст по заслугам каждому!..
3
«Артиллерии капитану Ермолову.
Усердная ваша служба и отличное мужество, оказанное вами 24 октября при взятии приступом сильно укрепленного варшавского предместий, именуемого Прага, где вы, действуя вверенными вам орудиями с особливой исправностью, нанесли неприятелю жестокое поражение и тем способствовали одержанной победе, учиняют вас достойным военнаго Нашего ордена Святого Великомученика и Победоносца Георгия, на основании установления его. Мы вас кавалером ордена сего четвертаго класса всемилостивейше пожаловали и, знаки оного при сем доставляя, повелеваем вам возложить на себя и носить по указанию. Удостоверены Мы, впротчем, что вы, получа сие со стороны Нашей одобрение, потщитеся продолжением службы вашей вящше удостоиться Монаршаго Нашего благоволения.
Екатерина В С.-Петербурге
Генваря, 1 дня, 1795 года»
Глава вторая
Обещание
1
А Церера была стройной и румяной, с величественной осанкой и добрым взглядом, в венке из колосьев, с факелом и рогом изобилия в руках, из которого сыпались цветы, хлеб, яблоки, гроздья винограда и даже целые тельцы, бараны, свиньи. Она казалась бы всемогущей богиней, если бы не трещина, надвое рассекшая печь вместе с нею и грубо замазанная глиной. Четырехлетний Алеша навсегда запомнил Цереру, как и скромный родительский домик в Москве, в переулке между Арбатом и Пречистенкой, буланого меринка, дворовых ребятишек, пышные проводы Масленицы, малиновый церковный звон, а потом резную указку, расписанную синими фигурками, и первый букварь, по которому его учил грамоте дворовый служащий и тезка – Алексей…
Отец, вышедший в отставку по болезни в чине майора артиллерии, рассказывал мальчику о роде Ермоловых, о предках, об отчич и дедич, уходивших сонмом своим в глубь истории российской.
Согласно преданию, основателем рода был Араслан-Мурза-Ермола, по крещению названный Иоанном, который в 7010 (1506) году выехал к великому князю Василию Ивановичу из Золотой Орды. «Правнук сего Араслана, – как указывалось в составленном позднее Общем гербовнике дворянских родов Российской империи, – Трофим Иванов сын Ермолов в 7119 (1615) году написан по Москве в Боярской книге. Осип Иванов сын Ермолов от Государя, Царя и Великого Князя Михаила Федоровича за Московское осадное сидение пожалован поместьями. Равным образом и многие другие сего рода Ермоловы Российскому Престолу служили дворянские службы стольникам и в иных местах и жалованы были от Государя поместьями».
Правда, мало что осталось от полученных предками поместий отцу, Петру Алексеевичу Ермолову, принужденному по выходе в отставку в 1777 году тотчас пойти на гражданскую службу. Сто душ крестьян и сельцо Лукьянчиково Мценского уезда Орловской губернии – вот и все, что составляло родовое богатство Ермоловых. Сам Петр Алексеевич после службы в Москве был избран дворянским предводителем в Мценске, в 1785 году определен председателем гражданского суда Орловского наместничества, в следующем году произведен в коллежские советники, а затем и в советники статские, что соответствовало по Петровской табели о рангах полковничьему чину. После 1792 года и до конца царствования Екатерины II Петр Алексеевич исполнял обязанности правителя канцелярии могущественного генерал-прокурора А.Н.Самойлова, дальнего родственника по жене.
Марья Денисовна Ермолова в первом браке была за ротмистром Михаилом Ивановичем Каховским, рано умершим, от которого имела, как мы уже знаем, сына Александра. По свидетельству современника, родные братья по матери, Каховский и Ермолов, унаследовали именно от нее «редкие способности, остроту ума и, при случае, язвительную резкость возражений». Марья Денисовна была натурой незаурядной, особенно резко выделявшейся на фоне губернского общества Орла, где она оказалась с мужем после воцарения Павла I и последовавшего немедленного увольнения Петра Алексеевича со службы. Как вспоминал один из ее близких знакомых, она «до глубокой старости была бичом всех гордецов, взяточников, пролазов и дураков всякого рода, занимавших почетные места в провинциальном мире».
В характере Ермолова отчетливо проявились отцовское и материнское начала, придавшие ему с ранних лет особенный облик – гордость, независимость и вместе с тем скромность, серьезность. Отец, по словам мемуариста, одарил его «серьезным и деловым складом ума», а мать – «живым остроумием и колкостью языка, качествами, которые доставили ему громкую известность и вместе с тем наделали ему много вреда».
Воспитанный в духе уважения и даже преклонения перед всем русским – языком, обычаями, историей, Ермолов никогда не кичился ни своим дворянским происхождением, ни заслугами предков. Это ему, любившему говорить о себе в третьем лице, принадлежат слова: «Алексей Петрович Ермолов не может иметь обширной родословной и разумеет свое происхождение ничего особенного в себе не заключающим». Но то была прежде всего дань скромности, которой он всегда в высшей степени обладал, воспринимая себя и свой род лишь как крохотную частицу огромного ствола России и ее пышной и разветвленной кроны.
Он хорошо помнил своих предков, свой родовой герб: щит разделен горизонтально на две части, из коих в верхней в правом, голубом поле изображены три золотые пятиугольные звезды – одна вверху и две внизу; в левом, красном поле видна из облаков выходящая рука с мечом. В нижней части, в серебряном поле, поставлено на земле дерево, а по сторонам оного – лев и единорог. Щит увенчан обыкновенным дворянским шлемом с дворянскою на нем короною. Намет на щите голубого и красного цвета, подложенный золотом. Щит держат с правой стороны единорог и с левой лев. Но Ермолов никогда не преувеличивал цены голубой дворянской крови.
Род Ермоловых был заурядным дворянским родом, истоки которого следует искать не в выходцах из Золотой Орды, даже если они и были (впрочем, когда дальний родственник Ермолова подал в 1785 году челобитную «об учинении о дворянстве предков», в правительствующий сенат пришел ответ, что «по делам Коллегии иностранных дел Московского архива о выезде помянутого Мурзы-Ермолы никакого сведения не имеется»). Русское дворянство, в большинстве своем вчерашние смерды и оболы, стремилось отделиться и противопоставить себя «черному люду» с помощью иноземных предков, чаще всего выдуманных.
Уже в родословной книге, пополненной при царе Федоре Алексеевиче и получившей у историков по переплету название «бархатной», за исключением Рюриковичей, нет ни одного чисто русского рода. Так, Бестужевы выдавали за основателя своей фамилии англичанина Гавриила Беста, якобы въехавшего в Россию в 1403 году. Лермонтовы – шотландца Лер-монта. Козодавлевы вели свой род от древнегерман-ской фамилии Кос фон Дален. Толстые утверждали о своем происхождении от «мужа честна Индриса», выехавшего «из немец, из Цесарские земли» в 1353 году. Бунины – от прибывшего «к великому князю Василию Васильевичу из Польши мужа знатного Симеона Бунковского». Пушкины тоже называли себя потомками немецкого выходца, пока не было доказано их чисто русское происхождение. Даже Романовы считали себя выходцами из Литвы, а не тверскими боярами, каковыми были на самом деле. А дворяне Дедюлины заявили, что происходят не более не менее как от герцогов де Люинь!
Все это могло бы показаться историческим курьезом, если бы не использовалось недоброжелателями как оскорбительный для отечественной истории материал, призванный подтвердить неспособность русской нации выдвигать из собственных недр великих ученых, писателей, художников, полководцев, государственных деятелей. Из толщи народа, из недр его выделились и поднялись все знаменитые люди России, а со времен Петра Великого, сломившего чванную боярскую иерархию, в «верха» империи ворвались новые силы, резко подул свежий ветер. Недаром в числе первых российских генералиссимусов и «полудержавных властелинов» оказался недавний разносчик пирожков с ливером, с перцем Алексашка Меншиков.
В раззолоченные петербургские дворцы при преемницах Петра, как писал А.Н.Толстой, «приходили ражие парни, с могучим телосложением и черными от земли руками, и смело поднимались к трону, чтобы разделить власть, ложе и византийскую роскошь». Вчерашний певчий Алексей Розум на двадцать втором году жизни стал российским фельдмаршалом, а затем и тайным супругом царицы Елизаветы Петровны; внуки простого стрельца Орла, Григорий и Алексей Орловы, были подняты на высшие ступени власти и осыпаны наградами Екатериною II; среди фаворитов оказался и двоюродный дядя Ермолова – Александр Петрович, в короткий срок ставший генерал-поручиком, флигель-адъютантом и действительным камергером.
Среди «случайных людей» (так называли в XVIII веке фаворитов – от слов «случай», «удача»; «Вельможа в случае – тем паче: не как другой, и пил и ел иначе», – сказал Грибоедов в комедии «Горе от ума») было немало красивых глупцов, смазливых ничтожеств, факиров на час, ловкачей и просто авантюристов и проходимцев. Но среди них же мы видим немало и талантливых военачальников, и крупных администраторов, и многосторонне одаренных государственных деятелей, каким, к примеру, остался в истории России преобразователь Тавриды и тайный муж Екатерины Великой светлейший князь Потемкин.
Понятно, не родством с временщиком, «вельможей в случае», мог гордиться Ермолов. Его семья переплелась в свойстве сразу с несколькими выдающимися фамилиями, принесшими честь и истинную славу Отечеству. Родство шло через мать – Марью Денисовну, урожденную Давыдову. Она была родною теткою знаменитому поэту-партизану Денису Давыдову, который, таким образом, приходился Ермолову двоюродным братом. В свою очередь ее тетка, Катерина Николаевна, урожденная Самойлова, была родной племянницей «вице-императора» страны Г.А.Потемкина и от первого брака с Раевским имела сына Николая, героя войны 1812 года. Этот Раевский женился на внучке (или, как говорили тогда, на внуке) великого Ломоносова, родившей ему двух сыновей – Александра и Николая. Когда одному из них было пятнадцать, а другому одиннадцать лет, генерал Раевский вместе с ними во главе Семеновского полка бросился на французов в сражении у деревни Дашкове, на Салтановской плотине, в двенадцати верстах от Могилева…
Ермоловы, Раевские, Ломоносовы, Потемкины, Давыдовы творили русскую историю, укрепляя государство в тех его пределах, в которых оно и осталось в наследство отдаленным потомкам…
2
Стало уже обычаем записывать дворянских недорослей на военную службу чуть ли не с пеленок. 5 января 1787 года, на десятом году жизни, Алексей Ермолов был зачислен каптенармусом – унтер-офицером в лейб-гвардии Преображенский полк, в сентябре следующего года произведен в сержанты, а вскоре и в офицеры и к 1791 году имел уже чин поручика. Определенный в гвардию, первые годы юноша оставался под родительской кровлей, мечтая пойти по стопам отца-артиллериста. Петр Алексеевич рассказывал ему о своей службе, о тонкостях огневого дела, так что отвлеченные слова «карронада», «единорог», «гаубица», «мортира», «фейерверкер», «бомбардир», «канонир», «артиллерийская шкала» наполнялись для мальчика живым и глубоким смыслом.
Москва, которую видел юный Ермолов, оставалась средоточием русского служилого дворянства. Екатерина II, немка по рождению, сумела сделаться в душе чисто русской государыней. Она стремилась внушить подданным любовь к своему Отечеству и готовность пожертвовать для него всем достоянием и, если надо, жизнью. Сын своего времени, Петр Алексеевич Ермолов не уставал повторять первенцу святые для него слова:
– Когда требует государь и Отечество службы, служи, не щадя ничего, ибо наша обязанность только служить!..
Стремясь дать сыну подлинно хорошее образование, он определил его семи лет в университетский благородный пансион, на руки к профессору Ивану Андреевичу Гейму. Ученый муж полюбил пытливого мальчика, и Алексей привязался к своему наставнику. Много лет спустя, уже будучи генералом, Ермолов не проезжал Москвы без того, чтобы не посетить старика Гейма, которому был обязан развитием любви как к естественным наукам, так и к изящной словесности и живым и мертвым языкам. Математике он учился у педагога Крупеникова, блестяще овладев всеобщею арифметикой и искусством землемерия, или геометрией.
Москва жила тогда событиями, разворачивающимися на юге России. Гром побед над Оттоманскою Портой – суворовские виктории при Фокшанах и Рымнике, штурм Измаила, успехи Ушакова на море, разгром турок Репниным при Мачине и взятие крепости Анапа Гудовичем – возбуждал в юном Ермолове нетерпеливое стремление как можно скорее попасть на поле брани. Переведясь в 1791 году из гвардии в армию, с получением очередного чина, четырнадцатилетний капитан был назначен в 44-й Нижегородский драгунский полк, дислоцировавшийся в Молдавии. Однако к моменту приезда Ермолова в часть война уже закончилась. Находясь в полку, он практически познакомился с артиллерией, что еще более укрепило его в давней мечте – пойти по стопам отца.
Отец, видимо, думал иначе, желая, чтобы его сын сделал придворную карьеру. Занимая не особенно видную, но важную должность («у исправления порученных дел генерал-прокурору»), Петр Алексеевич Ермолов, человек необыкновенно умный и деловой, собственно, и был генерал-прокурором, а граф Самойлов им только назывался. Екатерина II, прекрасно разбиравшаяся в людях, в который раз удивила современников, отыскав себе такого деятеля в малоизвестном до того председателе Орловской гражданской палаты.
Отец добился назначения Алексея на должность старшего адъютанта при генерал-прокуроре и вызвал сына в Петербург. Началась внешне почетная, но бесцветная и ничего не дававшая для приобретения опыта служба.
Ермолов настойчиво добивался своей цели – стать артиллеристом. Наконец в марте 1793 года он был назначен квартирмейстером во 2-й бомбардирский батальон, чтобы подготовиться к экзаменам, положенным в то время для перевода в артиллерию. С первых же дней жизни в столице юный офицер продолжал упорно совершенствовать свое образование и занимался под руководством известнейшего петербургского математика Лясковского. Великолепно выдержав экзамен, Ермолов в августе 1793 года был переведен в капитаны артиллерии, с причислением младшим преподавателем (репетитором) к Артиллерийскому инженерному шляхетскому корпусу.
Корпус вел свое начало от Артиллерийской школы, учрежденной в 1721 году Петром Великим. При Екатерине II школа была переформирована в кадетский корпус, где получили образование многие отличные генералы, и среди них – М.И.Кутузов. Свое пребывание в корпусе Ермолов использовал для самообразования, и прежде всего в области военной истории, артиллерии, фортификации и топографии.
Среди преподавателей шляхетского корпуса был выпускник этого учебного заведения Аракчеев, а также его сослуживец по гатчинской артиллерии Каннабих. Затянутые в узкие зеленые мундиры на прусский манер, носившие неудобную прическу с косой, твердившие зады немецкого военного искусства, «гатчинцы» служили предметом непрестанных насмешек со стороны кадетов и молодых офицеров. Уже тогда зародились первые семена неприязни в душе самолюбивого и мелочного Аракчеева к острому на язык Ермолову.
Алексей Петрович относился к своей новой роли преподавателя-артиллериста как к полезному, но временному делу. Восстание в Польше и наступление русских войск под командованием Суворова побудило Ермолова немедля перевестись в действующую армию. Так открылась первая страница его боевой биографии, продолжавшейся тридцать пять лет.
3
Коза Амалфея, вскормившая своим молоком младенца Зевса, однажды, зацепившись за дерево, сломала себе рог. Его нашла нимфа, обернула листьями, наполнила плодами и подала Зевсу. Тот подарил рог своей сестре – богине плодородия Деметре, которую римляне называли Церера, и обещал ей, что все, что бы она ни пожелала, прольется из этого рога.
Церера желала изобилие яств земных входившему в жизнь Алексею Ермолову, но пророчество ее не сбылось. Она обещала алые розы и маки – густо и щедро пролилась кровь; груды яблок оказались горами ядер; гирлянды цветов и ветви с виноградом и персиками превратились в штыки и шпаги, а вместо овец и быков – на бранных полях тела, тела…
Глава третья
Золотая Нога
1
Ранней весною 1796 года в русской крепости Кизляр, в низовьях Терека, царило необычайное оживление. С двух сторон – от Астрахани, с Волги, и от крепости святого Николая, с Дона, – двигались к Кизляру регулярные войска, собиралась казачья конница.
Река Терек еще при царе Иване Грозном была «рекою зольного, Тереком Горынычем, что от самого гребня до синя моря до Каспицкого» – как пелось в старинной песне – и служила границей между Россией и Персией. Это был левый фланг русских владений в Предкавказье. Правый фланг был обозначен рекой Кубанью, по которой проходила граница с Турцией. Кубанское казачество здесь противостояло воинственным абхазцам, черкесам, сванам, шапсугам и множеству более мелких племен, населявших Западный Кавказ.
Однако народности, жившие к востоку от знаменитой вершины Казбек, то есть за Тереком, были еще воинственнее. Они совершали дерзкие набеги как на юго-запад, в пределы грузинских земель, так и на север, на казачьи поселения, и на восток, где узкая равнинная полоса вдоль Каспия издавна служила торговым путем для России и Персии, а через нее – со среднеазиатскими ханствами, Афганистаном и далее с Индией. Наиболее значительными из горских владений были Чечня, Ичкерия, ханства Казикумыкское и Кюринское, а также владения Тарковское, Мехтулинское, Даргинское и Аварское, среди которых вкраплениями располагались мелкие самостоятельные общины. Здесь каждый мужчина был воином, каждый аул – крепостью, а каждая крепость – столицей воинственного государства.
Поводом для появления вблизи персидских владений русских войск явились события, происшедшие далеко от Кизляра, за Кавказским хребтом, в многострадальной Грузии.
Пережившая свое государственное величие, помнящая имена могущественных царей – Давида III Возобновителя, Дмитрия I, Давида IV, Георгия III, знаменитой царицы Тамар, Грузия была истерзана кровопролитными иноземными нашествиями и внутренними междоусобицами. Государство беспрерывно распадалось на мелкие владения, подвластные то монголам, то персам, то туркам, которые давали царям грузинским только титул вали – назначенного наместника. Некоторые из царей отрекались даже от христианской веры, чтобы отступничеством спасти свои наследия. Но снова собрать воедино все области – Карталинию, Кахетию, Имеретию, Мингрелию и т. д. – не мог никто.
Кровавые набеги турок и персов ставили под сомнение вопрос о самом существовании грузин как нации. Поэтому начиная с времен Ивана Грозного местные цари и князья обращались к России за помощью и покровительством. Однако очень долго Россия не имела средств поддержать силою свободолюбивый грузинский народ.
Только Петр I вспомнил о Кавказе. Когда персы при разграблении торгового города Шемахи убили около трехсот русских купцов и захватили товаров на четыре миллиона рублей, русский император во главе двадцатидвухтысячного войска самолично двинулся на юг. В июле 1722 года громадная флотилия из 274 судов выступила из Астрахани, направляясь морем к Аграханскому заливу, несколько южнее устья Терека. Сюда же из Царицына спешил отряд регулярной кавалерии, да еще с Дона и Украины вызвано было по казачьему корпусу. К войскам Петра I присоединились также конные ополчения кабардинских князей.
В первых числах августа русская армия разбила под Утемишем каракайтагов и без боя вступила в Дербент. Ее появление на Северном Кавказе застигло врасплох изнуренную междоусобицами Персию. Уже хан бакинский обещал добровольно сдать свой город, уже шли переговоры о взаимных действиях русских с войском грузинского царя Вахтанга, как сильнейшая буря разметала русскую флотилию с провиантом, понудила Петра I вернуться обратно в Астрахань.
Тем не менее успехи русского оружия заставили персидского шаха осенью 1723 года заключить с Петром I трактат, по которому Россия приобретала Дербент, Баку, а также Гилянскую, Мазендеранскую и Астрабадскую провинции. Петр I готовился развить достигнутый успех, совершить дальнейшее продвижение русских на юг, но этому помешала его преждевременная кончина. Преемники великого преобразователя России не только не закрепили успехи Петра, но недальновидная императрица Анна Иоанновна даже возвратила персидскому шаху Надиру все приобретения на берегах Каспийского моря.
В последующие десятилетия Грузия оставалась лакомым куском, данницей и пленницей, за которую дрались турки с персами. Невольничьи рынки Анапы, Суджук-Кале, Стамбула и Каира были переполнены грузинскими рабынями, из которых наиболее красивые сотнями отсылались в гаремы правителей Востока. Некогда цветущая страна лежала в развалинах. И только в 1774 году по Кючук-Кайнарджийскому трактату Оттоманская Порта отказалась от всех своих притязаний на Грузию. А в 1783 году грузинский царь Ираклий признал себя со всеми своими наследниками зависимым от России.
Но тяжкие испытания для грузинской земли на этом не кончились.
В Персии в 1786 году, после кровавых междоусобиц, единоличным властелином стал евнух из гарема шаха Керим-хана Зенда – основатель новой династии тюрок-каджаров Ага Мухаммед-хан. Именно он сменил усталую династию софиев. Ага Мухаммед-хан даже среди азиатов отличался необыкновенной жестокостью, страстью к мести и всепожирающим честолюбием. Месть его простиралась так далеко, что он повелел вырыть из земли тела шахов Надира и Керима и вновь зарыть их – у входа в свой тегеранский дворец, чтобы иметь утешение ежедневно попирать их прах своими ногами. Жестокости же его не было предела: при взятии одного города он приказал поставить у городских ворот весы и взвесить выколотые у мужчин глаза. Таков был этот щах, который, покорив соперников внутри Персии – одних силою и бесчеловечными поступками, других, впрочем весьма немногих, великодушием, в 1795 году во главе шестидесятитысячного войска подступил к границам Грузии.
Напрасно царь Ираклий II молил Россию о помощи. Главнокомандующему на Кавказской линии графу Гудовичу из Петербурга приходили предписания, чтобы он только «обнадежил» Ираклия. Сам грузинский царь смог собрать для защиты своей столицы всего пятнадцать тысяч воинов. Почти все они легли костьми в неравной битве с персами. 11 сентября 1795 года орды Ага Мухаммеда ворвались в Тифлис. Вероятно, подобных ужасов не переживала даже многострадальная столица Грузии. Победители насиловали женщин, убивали детей и подрезали девушкам «на память» поджилки под правым коленом. Кура была запружена трупами. Оставив позади себя сожженный и разграбленный город, Ага Мухаммед угнал до шестнадцати тысяч грузин в неволю.
Ираклий II, спасшийся в старинном монастыре Ананура, взывал к Гудовичу, но тот, не получая указаний от императрицы, медлил. Наконец просьбы грузинского царя о помощи и ужасы персидского нашествия обратили на себя внимание в Петербурге. В кругу самых ближних Екатерина предложила привести в исполнение грандиозный план покойного уже Потемкина. План был химерическим и держался в строгом секрете, объявили только о персидском походе и возвращении обратно завоеванного Петром I Приморского Дагестана с городом Дербентом. Руководство Экспедиционным Каспийским корпусом предложено было Суворову, а когда он отказался – в ожидании более серьезной войны, – решено было поручить ему действовать за Дунаем.
Командование войсками вверялось графу Валериану Зубову. 24-летний генерал-поручик был гуляка, по обычаю того времени, ветреный, легкомысленный, но обладал бесстрашием и отвагой. Он зарекомендовал себя с лучшей стороны уже при штурме Измаила в декабре 1790 года.
Назначение Зубова глубоко задело главнокомандующего Кавказской линией, одного из самых опытных генералов в русской армии, графа Гудовича. Но, смирив обиду, он принялся формировать необходимые для похода войска.
Были созданы две пехотные и две кавалерийские бригады. Первой пехотной бригадой, состоявшей из двух батальонов кубанских егерей и стольких же батальонов кавказских гренадер, командовал генерал-майор С.А.Булгаков; во главе другой, образованной из сводно-гренадерского батальона, батальона Воронежского полка и двух батальонов из тифлисских мушкетерских полков, назначен был генерал-майор А.М.Римский-Корсаков. В состав первой кавалерийской бригады, руководство которой было вверено генерал-майору Л.Л.Беннигсену, вошли драгуны владимирские и нижегородские, а в состав второй – астраханские и таганрогские, ставшие под начало бригадира графа Апраксина. На линию были стянуты войска с Дона, Тавриды, из Воронежской и Екатеринославской губерний; командиром всех иррегулярных войск был определен герой Измаила генерал-майор М.И.Платов. Кроме того, был сформирован еще отряд под начальством генерал-майора П.Д.Цицианова. С моря действовала Каспийская флотилия под водительством контр-адмирала Федорова. Не считая ее экипажа, полки и бригады, подчиненные Валериану Зубову, насчитывали более двенадцати тысяч человек при двадцати одном орудии полевой артиллерии.
В первой бригаде Сергея Алексеевича Булгакова бомбардирским батальоном командовал капитан Ермолов.
