скачать книгу бесплатно
На протяжении десятилетий…
Что я знал по рассказам других людей.
Хорошо и давно её знавших.
Коим волей обстоятельств порой приходилось с ней общаться.
Хотя бы и фрагментарно.
Что с каждым годом давалось любому приходящему к ней всё труднее и труднее.
Сама же она своё запущенное донельзя нищее жилище почти не покидала.
Видимо, лишь здесь, внутри своей квартиры, ощущая себя вне зависимости от всех непостижимых условий и правил окружающего мира…
Несколько лет подряд на заседаниях жюри премии поднимался вопрос о том, что очень хочется дать ей нашу премию.
Однако также было совершенно ясно, что это будет сопряжено с кучей дополнительных сложностей.
Так всё и оказалось.
Впрочем, так всё оказалось лишь примерно год спустя.
А пока мы успешно провели в ЦДЛ торжественную церемонию вручения литературной премии имени Корнея Чуковского – 2013.
И я с нетерпением жду, когда Департамент СМИ перечислит на расчётный счёт Союза писателей Москвы причитающиеся нам деньги.
За организацию и проведение культурно и социально-значимого мероприятия.
Жду, сколько могу.
До упора.
Иначе говоря, до 23 декабря (очередные извинения за рифму…).
А 23 декабря звоню начальнику (це) управления печати Департамента СМИ Елене Казаковой и предпразднично интересуюсь, когда же, наконец, к нам отправятся наши кровные бюджетные денежки.
Ответ Казаковой поначалу меня хоть и насторожил, но не слишком.
Будучи таковым:
– Знаете, Сергей, там небольшую нестыковочку у вас в смете наши юристы вычленили. Сейчас я быстренько уточню вопрос у зампреда, а вы мне через полчасика перезвоните…
Ирина Оснач
Все окна тёмные
Рассказ
Тарелка была упакована как новогодний подарок. Фольга, лента, бант. Ещё бы открытку с игривым намёком: красотка на кухне, пинап-гёрл. Пухлые губки, голые плечи, коротенький фартук. Замахнулась ножом на огромный сочный помидор, сейчас-сейчас из него брызнет сок…
Но откуда тёте-соседке знать про картинки пинап? Дура, натянула на себя коротенький халат для соблазнительности, а ноги венозные, в синих шишках.
Валентин ухмыльнулся, вспоминая визит соседки. Пухлая подушка. Того и гляди перья из неё полезут. Кудахтала курицей:
– Зашла познако-ко-ко-миться… будем нако-ко-коротке, если что надо, не стесняйтесь…
И причмокнула жирнокраснопомадными губами. Наверное, работает продавщицей в «Цветах» или галантерее: бант накрепко припечатан степлером к фольге, а цветная фольга замотана так мастерски, что не развернёшь, только разорвать. Валентин поддел фольгу когтем, распорол. На тарелке лежал пирог. Валентин принюхался – картофельный.
И эта соседка вегетарианка! Хорошо, любишь ты морковку и капусту, хрусти, как крольчиха, никто тебе не мешаешь. Но если хочешь подмазаться к мужчине, купи ему кусок мяса… Небось, возилась с этой запеканкой весь вечер, а мясо – его и готовить не нужно, кинул кусок на огненную сковородку и тут же снял. Валентин облизнул губы.
А потом жалуются, что их котики-собачки куда-то подевались. Сами виноваты!
Валентин поковырял запеканку, съел кусок, вздохнул. Сходить бы за мясом, но погода такая, что не разгуляешься. Ветреный ливень.
Ладно, утром можно пораньше встать и по пути на работу забежать в мясной. Взять пару стейков, тут же проглотить… пока продавщица будет изумляться, раззявив рот и выпучив глаза… и побежать дальше, в метро… до обеда хватит.
Валентин лежал на кровати, ворочался и вздыхал.
Это была четвёртая, нет, пятая съёмная комната в этом городе. И везде – соседки. Холостячки, вдовушки, разведёнки. Завидев Валентина, тут же начинали стряпать. Подкормить, потом попросить помочь розетку-гвоздь-карниз прикрутить-прибить. Пожаловаться на нелёгкую женскую долю, посмотреть в глаза, погладить по руке…
Валентин терпел, терпел, но когда доходило до поглаживания, съезжал с квартиры.
И хоть бы раз комнату сдавал мужик. Нет, всё бабы-бабёнки-бабищи. Не успел снять, ключ получить, привезти вещи… и даже не распаковать их… уже стучат в дверь, пироги-тортики несут, знакомиться хотят. Потом гвоздь-розетка-карниз, и цап за руку…
Валентин наловчился собирать свои вещи за полчаса. Вещей всего три коробки. Сложить в коробки вещи и вызвать такси. И быстрее, быстрее, пока соседка не взломала дверь и не набросилась на него, не повалила на кровать, прижав телесами так, что и не рыпнешься, не выскользнешь, не укусишь, не зашипишь. И будешь ты картофельным пирогом, который дебелая соседушка примется мять, щипать и отщипывать, кусок за куском…
Валентин ворочался на диване, вздыхал, смотрел на окно, в которое колотил ливень. Отчего-то вспомнил маменьку, как провожала его в армию. Вокзал, поезд, проливной дождь. Стайка новобранцев. И он в этой стайке. И вдруг услышал мамин голос:
– Валя, Валюшка!
Мама бежала под дождём. Кинулась к нему и давай гладить по голове, по плечам:
– Сынок, бить тебя будут! Терпи! Перетерпишь, отстанут.
На лице мамы слёзы вперемешку с дождем.
Маменька этими своими отчаянными возгласами удружила ему. В учебке его пару дней дразнили Валюшкой. Собрались бить – в туалете. Терпеть и покорствовать Валентин не стал. Отлупил обидчиков так, что те отступили, заткнулись и долго соображали, привиделось ли, как щуплый пацан стал многоногим, когтистым, с клыкастой пастью и с огромным хвостом. Или это была тень на стене нужника, отблеск не пойми чего с улицы.
Маменька не знала, что Валентин давно всё о себе ведает, давно превращается и самообладает. С каких пор? Да с детсада, когда маменька забыла забрать его из детсада. Потом выяснилось, что не забыла – лежала в больнице, избитая мужем. Тот в ярости, не совладав с собой, набросился на неё. А потом исчез, уполз навсегда.
Маменьку в крови нашла соседка. Куда уж было соседке вспомнить, вызывая скорую, охая и ахая, о мальчишке в детсаду.
Не вспомнила. Валентин сидел и ждал, ждал и сидел возле ведра поломойки, которой воспитательница поручила присмотреть за пацаном, пока родители не придут. Валентин сидел у ведра с грязной водой, сидел и ждал. Потом сказал, что сам домой пойдёт.
Поломойке-то что? «Иди, иди!»
Валентин вышел, пошёл к забору – а калитка закрыта! Возвращаться в детсад, просить, чтобы открыла калитку, слушать сочувственные охи:
– Так твои родители и не пришли? Вот беда! Где они? Пьют, что ли?
И он полез на забор. Полез не как мальчик с короткими руками-ногами, а как большой и очень сильный… неизвестно кто. Валентина так обрадовала ловкость и сила, которой обладал, что он даже не стал смотреть на свои новые руки и ноги. Другим было и тело, ну и пусть! Зато он бежал сейчас по забору, а если ему захочется – может и по стене дома побежать…
Ай! Резкая боль в мизинце. Валентин на ходу засунул палец в рот. Боль прошла.
Так и бежал, пока на него не залаяла соседская собака. Валентин остановился, стал прежним. Подошла соседка, хозяйки собаки:
– Валя, а мама в больнице… Арто, ты почему на Валю рычишь? Нельзя! Пойдём к нам, я тебя покормлю, чаем напою. А завтра к маме отвезу!
– Я домой! – насупился он.
Соседка повела к себе. Валентин спрятал мизинец в кулак, пил чай, кивал. Соседка выполнила свой долг добра и сочувствия, отпустила. Дома было темно и без мамы. Он включил свет в ванной, достал аптечку. Ноготь на мизинце был сорван.
Утром Валентин сам пошёл к матери в больницу. Она спросила про палец. Валентин замялся. Маме он рассказывал всё, но не тут, в палате, с двумя тётками на больничных койках.
Мама долго смотрела на него, вздохнула.
Маменька Валентина была самым обычным человеком и самой лучшей мамой на свете: она любила Валентина. И никаких превращений. А отец… Отца Валентин больше не видел.
Когда Валентин уже был, кажется, в классе девятом, пришло письмо. Написал его доброжелательный пенсионер, который жил по соседству с отцом. Нашли вашего мужа и отца утром возле гаражей. Мёртвого и растерзанного. Много крови, рядом с телом – лапа и хвост. Но куртка была соседа, и голова его. Милиция шукала, да не дошукалась. Решили, что мужики пили у гаражей, да поспорили. И забили собутыльника насмерть. Откуда взялись лапа и хвост – тут без нечистой силы не обошлось.
Валентин с маменькой об отце никогда не говорил. Но наследство осталось: сила, которая спала внутри Валентина, свернувшись в клубок. Она могла спать месяц и даже полгода. Что будило её? Могла молниеносно развернуться, выпрыгнуть наружу и оскалить пасть, если Валентин чувствовал обиду, ярость. Потом сила стала слышать его отчаяние, тоску и даже сильный голод.
Самым большим удивлением были ни лапы с длинными когтями, ни клыкастая морда. И к хвосту, который он сначала не знал куда девать, и даже наступал на него, Валентин приноровился. И бегал и прыгал с хвостом.
И то, что может лазать по отвесной стене, тоже перестало его изумлять.
Удивлением – до сих пор! – была вода.
Он тогда погнался за выдрёнком. Шел к метро через парк. В парке река. И парк, и река старинные. Толстые деревья, высокий берег. Шорох в листьях, движение к реке. Валентин мгновенно навострил уши и глаза: юркое, с хвостом, на четырёх лапах, и та-ак пахнет рыбой! Выдрёнок!
Выдрёнок нёсся к воде: позади враг, сильный и ужасный, который вот-вот догонит, схватит длинными когтями и сожрёт. Добежал до реки и нырнул – вниз, под воду.
И Валентин домчался, но чуть-чуть позже.
И полетел над водой. Это ему так показалось, что он летит. Потом понял, что бежит. Бежит по воде. Вода покрыта плёнкой, будто на речку бросили прочную ткань. И если бежать по ней, бежать быстро, то вода держит даже Валентина с его лапами, мордой, длинными тяжёлыми туловищем и хвостом.
На мгновение Валентин замедлил бег, высматривая выдрёнка, и лапа провалилась в воду.
Валентин выдернул лапу и помчался к противоположному берегу. Выдрёнка нигде не было. Хорошо, тогда было солнечно и тепло, футболка и джинсы высохли, пока он шёл к метро.
С тех пор Валентин полюбил бегать по воде. Беги, беги! Остановишься – утонешь. Будь сильным, но прячься, иначе уничтожат, как отца.
Маменька тревожилась, вздыхала, спрашивала, когда Валентин найдёт себе ровню, женится.
Валентин хмыкнул, вспоминая маменькино лицо. Встал, походил по комнате. Прислушался – у соседки-курицы было тихо. Посмотрел в окно – дождь присмирел.
В круглосуточный магазин идти было лень и далеко. Но можно прогуляться по стене, скорее всего, под крышей дома спят голуби. Схватить одного и перекусить…
Только он подумал про голубя, его писк, хруст косточки, когда перекусываешь шею, голубиное мясо, как тут же мгновенно обернулся.
Вылез в окно и пополз по стене наверх, минуя окна.
Почти все окна были темны, светились два этажом выше. И одно почти под крышей.
Валентин не удержался, глянул в два окна.
Одно было кухонным. Внутри, за окном, на кресле возле стола питон обвивал поросёнка.
В другом окне светился торшер, это была спальня, на кровати лежала коза, рогатая, с копытами. Мигал телевизор, слышалась пряная музыка. Коза смотрела индийский фильм.
Попробуй отними у питона поросёнка! Да и с козой повозиться пришлось бы. Валентин вздохнул, вспомнил о голубях под чердаком. Не отвлекаться, наверх, наверх!
Прополз мимо форточки, из которой слышалось что-то про воду, по которой гулять…
– Со мной-ой-ой…
Валентин не прислушивался, подумал: «Почему гулять? По воде надо бежать, быстро бежать».
Наверх, наверх! Уже слышно, как возятся под крышей голуби. Один этаж, другой, и то самое третье освещённое окно… Валентин поднял лапу, чтобы ползти дальше, да так и замер.
На кухне за столом сидела прелестница. Какой изящный длинный хвост, а лапы, лапы! Она почесала лапой с коготками морду, вздохнула, глядя на тарелку, на которой было не пойми что, трава какая-то. Красавица мечтала о мясе. Сейчас она помается, повздыхает, и юркнет на стену, под крышу, чтобы схватить голубя.
«Тут мы и встретимся», – Валентин вздохнул, лапа его царапнула по стене, соскользнула… Он заскрёб всеми лапами по стене, красавица кинулась к окну… Но Валентин уже летел вниз, на мокрый асфальт. И всё, и ничего, и неужели так?
Он зацепился лапой за какой-то провод, повис, покачиваясь. Изловчился, схватил провод двумя лапами. И засмеялся.
Саша Ирбе
Готический роман
Новелла
К чему скрывать?! Эта новелла написана почти по реальным событиям моей жизни, но не для того, чтобы рассказать о перипетиях своей судьбы, а для того, чтобы и себе, и (я надеюсь) другим ещё раз напомнить, что наше представление о боли и боль другого человека различны.
1. В детстве меня схоронила от этого мама
Я явственно помню тот последний день моей яркой, стремительно и ничем не омрачаемой жизни.
Вверху, надо мною, плыли чёрные, безликие ветки деревьев, а вместе с ними плыло всё: кресты, стволы и, точно яичной скорлупой, обсыпанные снегом могилы…
Я никогда не была на кладбище. В детстве меня схоронила от этого мама, а потом?.. Потом как-то и не случалось, чтобы кто-нибудь умирал. А если и умирал, то обстоятельства всегда складывались так, что именно в этот день на меня сваливалось неимоверное количество дел, и при всём моём великом желании я не успевала приехать.
Наверное, вы удивляетесь, почему «великом». Здесь я грешна! Меня, как писательскую душу, всегда интересовал вопрос встречи жизни со смертью. Будучи наполовину язычницей, я относилась к последней как к неизбежной участи бытия, к тому, без чего гармония в мире была бы непредставима.
Вы только представьте, какое желание власти и страсти явилось бы в каждом из нас, если бы мы только знали, что мы – бессмертны?!. И лишь одно праздное любопытство и вечная жажда ещё не испытанных впечатлений, а вовсе не стремление с кем-то печалясь проститься, влекло меня на таинственные погосты.
Вы только не подумайте, что я вовсе не видела кладбищ!
