скачать книгу бесплатно
(хотя арамейский акцент – непобедим),
и теперь проповедуют буддизм
отсюда до самых Касситерид,
но рыбу едят, рыбу мы все едим.
Ты хочешь сказать, что эта рыба…
нет, рыба не говорит,
она всевышним благословлена от носа и до хвоста,
а потому никакой генетик ее не оплодотворит,
ее тело – летучий александрит, горящий как три куста,
из которых вот этот же в прошлый раз
общался с одним таким,
не напасешься таблиц, не ототрешь никаким песком,
никакой проточной водой,
ты им про город, ты им про дом —
а они тебе строят Рим,
и радужный мост, и башню до звезд,
и станцию над звездой,
с прозрачным парусом-плавником
и надписями на нём,
а внутри течет все та же река, края ее словно нож,
и под радужной пленкой любой язык
по-прежнему глух и нем,
ходи осторожней, промочишь ноги —
до смерти не доживёшь.
«По болоту, по крылья в зеленом лягушечьем тираже…»
По болоту, по крылья в зеленом лягушечьем тираже
бродит птица выпь в именительном падеже
и откуда взялась, никого не спросишь уже,
потому что ушли в словари мещёра, меря и весь
и одна морошка морочит путников здесь,
обшивает кочки, раскидывает желтую сеть,
имитирует север, до которого лететь и лететь.
«Уважающая себя женщина останавливает быка…»
Уважающая себя женщина останавливает быка
вязальной спицей, одним ударом,
слегка изогнувшись внутри оборок,
а потом уходит варить варенье
из тумана, лимона и болотного огонька,
заготавливать летние вечера,
запечатывая между створок.
Уважающая себя женщина возникает
из предрассветной мглы,
совершает простейшие манипуляции,
и мгла перед нею послушно тает,
и никто никогда не скажет ни слова
об устаревшей модели метлы,
на которой она летает.
Уважающая себя женщина ежечасно
собирает себя из трех половин —
из домашней весны, горящей листвы
и звезды, что над кромкою крыш повисла,
она может быть счастлива и несчастна
по сотне мелких причин
и одной большой, о которой даже
упоминать нет смысла.
Горнорудный вальс
Этот город как дятел земную кору долбит,
из-под камня его лоббирует трилобит,
потерявший привычный выход к морскому дну,
сохранивший панцирь, ощутивший себя как вещь,
у него одна надежда – на нож и ковш,
на подземную мышь, грызущую корни гор,
на холодную металлическую луну,
наводящую сигнал сквозь пласты, в упор,
вот он выбрался, выполз, на рыжей гряде застыл —
поутру над карьером дышит дымное серебро,
ископаемый? значит здешний, значит, добро
пожаловать в Брокен Хилл.
«Ты проснешься, увидишь, что время село на мель…»
Где вьюгу на латынь переводил Овидий.
А. Тарковский
Ты проснешься, увидишь, что время село на мель,
что от края земли до сердца твоих земель
виноград и плющ, и перекипевший хмель
заплетают пашни,
государь, господарь, гремучий хозяин льда,
ты бы впредь проверял, кого ссылают сюда,
за какие шашни.
Кто пришел, кто скрестился, прижился,
хлестнул из жил,
над замерзшей степью, где только канюк кружил,
тонкой черточкой – привет реввоенсовету,
и теперь в лавровых, средь бабочек и вьюнков
по ночам менады ищут себе волков,
а родную вохру просто сжили со свету —
и уже не охранишься ни от чего,
вот и плачется превращенное вещество,
не узнав округи,
где звенит левантиец привкусом всех пустынь…
– Ну откуда на нас взялась вся эта латынь?
– Да из вьюги, товарищ Мираж,
как всегда, из вьюги.
«Встала из мрака богиня соленых вод…»
Встала из мрака богиня соленых вод,
на Пастернака, метеоролог, труби поход,
хлещет потоп, зеленый, фиолетовый, золотой,
от начала времен параллельно ничьей земле,
это все он со своей неуверенной правотой
и контрабандными чернилами в феврале,
встала его обида от Антарктиды, от солнечных ледников,
город чихнул и пропал из виду,
а также из писем и дневников,
у остановки – автобусов нет,
остается ждать бригантин,
дышит ливнёвка на ладан,
на чубушник и на жасмин,
встало, объяло дымом,
не формалином – так янтарём,
Ной проплывает мимо —
говорит, непарных мы не берём,
он не владеет рифмой, новой привычкой
средних веков, промежуточных мокрых дней,
он уже взят в кавычки, вычтен вместе с ковчегом,
землей и всем, что плывет над ней,
дождь хлынул – не остановишь, но невозмутим
юго-восточный встречный пассат,
сонмы морских чудовищ привычно плывут на работу
сквозь райский сад,
пусть он, как хочет, пишет, но видишь,
между чернильных грив
в море слоями вышит – и лезет выше —
на красный свет, как обычно, – барьерный риф.
«Откапывая очередное завтра, глядя как крошится земля…»
Откапывая очередное завтра, глядя как крошится земля,
куда подевались динозавры, не спрашивай журавля,
всехяден, всерыщущ, благоразумен,
везде впечатан в петит,
он никуда отсюда не умер, он все еще летит.
Наблюдая закат в молдавской зимней полупустыне,
где лиса ныряет в сугроб на корпус, заслышав мышь,
понимаешь: все, что ты думаешь,
проще уже сказать на латыни —
но на ней ты и говоришь.
Чей водород проплывает мимо, чей алеф – иль текел —
несет стена,
написано углекислым дымом
на листьях хвоща или плауна,
и ты проходи осторожно мимо, не то припомнишь,
прямо с утра,
кем это лицо бывало вчера —
какой пожар торчит из-под грима,
и выпадет пеплом твое «тогда»
в годичный слой гренландского льда.
«Cоставить до половины список больших кораблей…»
Пришел невод с травой морскою…
Cоставить до половины список больших кораблей,
сбиться со счета, проснуться, открыть «Эксель»,
взять источники, внести, изменить формат,
импортировать в сон
и уже на той стороне вспомнить, что ты – незряч,
и не можешь здесь прочитать тоннаж, имена гребцов,
гавани приписки и
прозвища царей,
что ж, придется обходиться собой, строкой
и соленой смесью из слухов, тоски, легенд,
что выкатывается в речь как ночной прибой,
приносящий добычу хозяевам маяков,
просыпаться нет смысла – рассказчик всегда слеп
на любой войне,
о любой войне,
из любой.
«Cлучайно нашел пропавшие Варовы легионы…»
Cлучайно нашел пропавшие Варовы легионы
где-то в Южном Крыму или на Кавказе,
мгновенно запил, ночами грузил вагоны,
жил у каких-то волчиц на какой-то хазе,
понимал: при любом раскладе ему не светит,
промолчишь – оскорбится Август, опубликуешь – эти,
им ведь тоже осточертели болота, сено, солома,
а в Причерноморье и климат почти как дома,
греки живут и девушки черноглазы,
правда, язык калечит гортань и туманит разум,
но спустя пару лет лишь турист отзовется кратко,
что местное ополчение марширует римским порядком…
