скачать книгу бесплатно
– Постараюсь! – изо всех сил напрягся Данилов. – Около трех он – Бааска, значит, друг мой – ко мне зашел. Мы каждый год с ним собираемся на двадцать третье! Ну, выпьем малость, поговорим по душам, армию вспомним, сослуживцев…
После короткой паузы Игнат Семенович опустил голову.
– Потом ничего не помню, как отрубило! А что случилось? Скажите, не томите!
Следователь, будто не расслышав вопроса, извлек из ящика в столе прозрачный пакет с вещдоком и положил на стол перед Даниловым.
– Вам знаком этот нож, Игнат Семенович?
– Да, это мне Бааска в день пятидесяти пятилетия подарил…
– Хорошо подумайте. Посмотрите внимательно: может, просто похож?
– Не-ет! – утвердительно протянул Данилов. – Этот нож Бааска ковал для меня, я его среди сотни узнаю! Мой нож. Точно мой.
– Так и запишем, – выдохнул следователь, продолжая щелкать клавишами. – Нож обвиняемый признал…
– Простите, – не сдержался Данилов. – В чем меня обвиняют? Расскажите, пожалуйста, что все-таки произошло?
Следователь вынул листок из каретки печатной машинки и с недоверием взглянул на Игната Семеновича.
– А вы и вправду ничего не помните?
Данилов помотал головой и стыдливо опустил взгляд.
– Ничего!
Топорков достал из своей папки листок и монотонно зачитал:
– 23 февраля 1995 года, после совместного распития спиртных напитков, между гр. Даниловым И.С. и Алексеевым В.В. возникли разногласия, в результате которых гр. Данилов И.С. нанес гостю Алексееву В.В. удар якутским ножом в бедренную артерию…
Данилов почувствовал, как кровь хлынула в голову, и, едва прозвучало «от полученных ранений гр. Алексеев В.В. скончался в поселковой больнице», – потерял сознание.
Резкий запах нашатыря привел Данилова в чувства, он осипшим голосом попросил воды и, жадно осушив почти весь графин, что стоял у следователя, вытянул вперед руки:
– Я преступник, отведите меня в тюрьму прямо сейчас! Пожалуйста, я вас прошу, гражданин следователь!
– Присядьте, Игнат Семенович! – поспешил успокоить обвиняемого следователь и положил на край стола несколько бумаг. – Распишитесь в протоколе допроса и…
– И? – переспросил следователя Данилов. – В тюрьму?
– Пока – в камеру! – с уверенностью ответил следователь. – До утра посидите, подумаете, успокоитесь, а завтра утром продолжим.
В коридоре к Данилову бросилась супруга Вера:
– Игнатушка, как же так! Как ты, как сердце? Следователь разрешил тебе таблетки передать!
– Не надо, ничего не надо, – как отрезал мужчина и отвел взгляд. – Простите меня, простите, родные, пожалуйста!
В камере, тщетно пытаясь заснуть, Данилов то вдруг вскакивал, как сумасшедший, и метался от стены к стене, то забивался в угол и, не моргая, задумчиво смотрел в потолок. Когда чувство полной безысходности овладевало его воспаленным сознанием, и жизнь теряла всякий смысл, безумный взгляд Игната останавливался на стальной решетке над дверью. Однако эти мимолетные приступы душевной агонии внезапно озарялись светлым образом жены с дочерью, и тогда ему становилось невыносимо больно и стыдно за свои суицидальные мысли. Он сжимал руками голову и, чтобы не завыть в голос, до скрежета стискивал зубы.
Спутались утро, день, ночь. Казалось, этот кошмар не закончится никогда, и внезапный окрик милиционера «На выход!» уже не встревожил, а, напротив, стал для Данилова спасением от его сводящего с ума одиночества. И опять – узкие коридоры КПЗ, решетки, наручники и кабинет следователя, который на сей раз Данилову удалось рассмотреть, пока Топорков с озабоченным видом корпел над какими-то бумагами. Посереди кабинета стоял массивный стол, оставшийся, вероятно, в наследство еще от дознавателей НКВД, на нем – старинный графин, печатная машинка, настольная лампа, литровая банка с кипятильником и мятая пачка индийского чая. Рядом – вытертое кожаное кресло, литой сейф из стали у стены, а над ним – портрет, с которого строго взирал Феликс Дзержинский.
Завершив свои дела, Топорков разложил перед задержанным документы.
– Игнат Семенович, у следствия нет вопросов по этому делу. Ни вы, ни свидетели не отрицают вашей вины. К тому же, правление совхоза и сельского совета предоставило на вас положительную характеристику как на добросовестного работника, честного и порядочного гражданина, а также ходатайство. Учитывая то, что вы не представляете общественной опасности, а также имеете хронические заболевания, до суда я отпускаю вас под подписку о невыезде! Подпишитесь – и свободны.
– Нет, так нельзя! – возмутился Игнат Семенович. – Я не могу это подписать, это неправильно! Пожалуйста, отведите меня в камеру…
– Здесь, здесь и здесь! – с настойчивой категоричностью потребовал следователь. – Подписывайтесь, Игнат Семенович, не отнимайте ни мое время, ни свое! Вина ваша полностью доказана, я свою работу сделал!
Данилов перевел дыхание и трясущейся рукой вывел свою фамилию под печатным текстом. Отложив ручку, он поднялся и смиренно убрал руки за спину.
– Все, теперь меня можно в камеру?
– Игнат Семенович! Еще раз объясняю! – закрывая в сейфе папку с документами, повторил следователь. – В отношении вас избрана мера пресечения в виде подписки о невыезде! Советую вам находиться дома и за пределы района до окончания следствия не выезжать, а пока – вы свободны!
– А дальше? Как же… – сбивчиво пытался уточнить Данилов.
– А дальше – как суд решит! – желая прекратить этот бессмысленный для себя разговор, с усталой небрежностью проговорил Топорков и кивнул на выход. – Более я вас не задерживаю. До свидания!
Игнат Семенович вышел из дверей ПОМа совершенно потерянным. Он опустился на заснеженное крыльцо и, бесцельно всматриваясь куда-то, погрузился в раздумья.
– Игнат! – окликнула Данилова супруга. – Поехали домой, председатель машину дал, чтобы тебя забрать.
Пряча глаза, Данилов кивнул водителю и сел на заднее сиденье совхозного УАЗа. Вера села рядом, обняла, шептала что-то и нежно гладила по седой шевелюре. Но Игнат ничего не слышал, безучастным взглядом смотрел он на мелькающие улицы сквозь небольшой просвет затянутого морозом окошка и понимал, что жизнь его уже никогда не будет прежней.
По приезде Игнат первым делом истопил баню. Он с упорством натирал себя жесткой вехоткой, стегал березовым веником, плескал на раскаленную каменку, лишь бы избавиться от ощущения грязи, которое, подобно кислоте, разъедало плоть.
Укутавшись простыней, Игнат вышел в предбанник, толкнул ногой дверь и уселся на порожек. Взор его упал на невысокий забор, за которым виднелся добротный дом Алексеева. Данилову стало дурно, он облокотился на дверной блок и, взявшись за грудь, стал по-рыбьи хватать воздух ртом. Боль хоть и не сразу, но отступила, и Игнат, несмотря на запрет врачей, закурил. Дом товарищу и эту изгородь они ставили вместе, еще накануне рождения сына Василия. Да, хорошие были времена! И жизнь была какая-то полная, насыщенная: если оглянуться, так ни дня даром не проходило: охота, рыбалка, вечерние посиделки семьями, колхозные будни и праздники… А ведь их – Игната и Васькины – дети вот прямо тут голопузыми по двору носились, в школу пошли, потом старшего в армию проводили, дочку Игнатову замуж выдали, и все это – вместе с Василием. Нет, не товарищем он был Игнату, а братом, самым что ни на есть настоящим братом!
Данилов вспомнил, как в юности с распределительного пункта в Якутске его направили в Хабаровский учебный центр сержантского состава.
– Пацаны! Есть кто из Якутии? – доставал Игнат бесконечными расспросами новобранцев, но среди его роты не оказалось ни одного земляка. Игнат было уже отчаялся, но как-то после марш-броска к нему подсел запыхавшийся паренек и, отложив автомат, протянул руку.
– Здорово! Я Василий. Это ты искал земляков из Якутии?
– Ну, я, – вглядываясь в восточное лицо сослуживца и ожидая подвоха, нарочно растягивал слова Данилов. – А что?
– Ты якут?
– Ну, якут, а ты? Бурят, киргиз или казах?
– Нее, я тоже якут!
– Земляк, значит! – пытаясь придать встрече некую значимость, прищурился Игнат, но, не сдержав эмоций, расплылся в улыбке, – Сахалы билэ?ин дуо, бырыат? По-якутски говоришь, брат?
– Нет, по-якутски не понимаю, – смущенно улыбнулся Василий и в оправдание добавил. – Родители из Якутска меня еще совсем маленьким увезли, я среди русских рос, да и предки на своем не общались…
– А хочешь, научу?
– А точно научишь?
– У меня по якутскому языку всегда отлично было, даже учителя хвалили!
– А как мое имя по-нашему будет?
– Бааска! Я тебя так и буду звать, ты не возражаешь?
– Называй! – воодушевленно откликнулся Васька. – Бааска, значит!
Родной якутский давался Василию на редкость легко, и уже через пару месяцев он свободно общался на нем, чем был несказанно доволен. Так между земляками завязалась крепкая мужская дружба. Но полгода строевой подготовки на плацу и часовая муштра перед присягой пролетели как один день, до распределения по воинским частям оставалось не больше недели, а там – кто его знает, в какую тьмутаракань призовет Родина: Советский Союз огромный! Горькое чувство скорого расставания с другом сильно расстраивало Игната, он привязался к скромному пареньку и не хотел терять такого товарища. Помнилось, отец часто рассказывал про своего друга, с которым служил на сторожевом корабле «Бесстрашный». Столько лет минуло, а он не мог забыть, как крепко они дружили, как после службы много лет переписывались, а потом… потерялись, раскидала жизнь и семейные заботы. Вспоминал это отец с огромным сожалением, и в комнате на столе его стояла фотография, где они в бескозырках у оружейной башни. Рассказ отца был для Игната уроком, он долго обдумывал, как вернее будет завести разговор, и решился наконец-то сделать это на перекуре:
– Слушай, Бааска! Давай адресами обменяемся, если что – через родоков спишемся! И еще, слушай, ты никогда не думал на родину переехать, в Якутию? Все ж земля предков! Неужели не тянет? Не екает вот тут? —Данилов приложил к сердцу ладонь.
– На родину, в Якутию? – улыбнулся Василий, и глаза его заискрились по-особенному. – Если честно, тянет, я всегда мечтал вернуться, только у меня там родных не осталось! Ехать не к кому.
– А я? Я что, не в счет?!
– Ты?
– Да, я! – вскинулся Игнат. – Твой друг, Данилов, – якутский якут! А тебе кого еще нужно? Поедем ко мне, председатель совхоза у нас мужик – во! – Игнат поднял вверх большой палец, – Если в совхоз работать пойдем, то и участок выделит, и дом построить поможет! Поселок наш на берегу Лены стоит. Ты и не представляешь, какая это богатая река! И самое главное: когда вскроются реки и пойдет лед, мы с отцом выбираемся на охоту в протоки, а там – утка, гусь!!! Да ты такой охоты с роду не видал!!
– Когда вскроются реки! – загорелся Василий и тут же расхохотался. – Эй, якутский якут! Сам-то не передумаешь?
– За меня не беспокойся! Я кремень, главное – ты не спасуй!
День распределения свалился как снег на голову, ранним осенним утром командир поднял роту по тревоге и объявил общее построение у штаба воинской части. Спустя час началось распределение:
– Город Уссурийск, воинская часть №…, – прозвучало из громкоговорителя. – Рядовые…
В конце длинного списка фамилий прозвучало:
– Данилов И.С., Алексеев В.В.…
* * *
– Игнатушка! – выхватил из воспоминаний звонкий голос супруги. – Председатель пришел, поговорить с тобой хочет…
Данилов наспех влез в трико, набросил на плечи шубейку и прошел в дом. Председатель в распахнутой дорогой дубленке угощался домашними оладьями, запивая их чаем с молоком.
– Ты, Игнат Семеныч, – по-деловому обратился он к Данилову, – впустую себя изводишь. Что случилось, то случилось, человека не вернешь, а жизнь – она дальше идет! И поверь мне, старому бобылю: раны душевные только семья и работа лечат! Сам знаешь, не мне тебе рассказывать, народу в совхозе не хватает, молодежь в город бежит за легкой деньгой, мужики спиваются, работать на земле стало некому! Выходи на ферму, там сейчас полный завал! Коровы в навозе, доярки не справляются, грозятся заявление подать на увольнение!
Игнат, потупив взгляд, уставился в пол. Прав был во всем председатель: и Ваську не вернуть, и не дело ему, крепкому мужику, на бабьей шее сидеть. Понимал умом все это Данилов, а вот сердцем не принимал; силился изо всех сил, но не мог.
– Прости, Федор Капитонович! – проговорил он дрожащим голосом, поднял на председателя глаза, полные слез, и с досадой ударил себя кулаком в грудь. – Душит меня воздух, понимаешь, Капитоныч, – душит! Задыхаюсь я, людям в глаза смотреть совестно, как жить дальше – не знаю, Капитоныч…
– Ладно, понял я тебя! – собирался уже уходить председатель, но у двери неожиданно задержался. – Слушай, а если в ночь, в коровник? Скотником! Уходить можешь раньше, как управишься!
– В ночь? В ночь, пожалуй, пойду! – уцепился за предложение Данилов.
– Вот и договорились! Вот это правильно, ты, давай, отходи понемногу, а с понедельника на работу.
Супруга налила Игнату чай с молоком и придвинула к оладьям блюдце со сметаной.
– Ты поешь, поешь немного! Осунулся, почернел весь, нельзя так, Игнат! Прав председатель, дело говорит!
Данилов взглянул на жену и со стыдом отметил, что прежде не обращал внимания, как за эти несколько дней она осунулась, как сошел с ее прекрасного лица здоровый румянец, каким утомленным стал ее взгляд! У самой, небось, на душе кошки скребут, а она виду не подает! Наверняка у себя в телятнике, оставшись одна, повоет по-бабьи, а потом отдышится, приведет себя в порядок и спешит домой, мужа утешить! И каково Верке сейчас – даже не представить, ее-то утешать некому! Женщины – народ терпеливый, где-то характером покрепче мужика будут и боль свою напоказ не выставляют. Как ни крути, а выходит, что Верка эту ношу в одиночку тянет!
* * *
Суд по делу Данилова назначили на середину апреля. Измученный душевными терзаниями, он ждал этого суда с болезненным нетерпением. По утрам первым делом отрывал листок календаря, затем перебирал и старательно укладывал в большую китайскую сумку свои вещи, которые намеревался взять с собой в колонию.
В день судебного заседания Данилов сходил в баню, надел чистое белье и собрался было в дом, но у крыльца вдруг остановился и поднял вверх голову. Бездонное синее небо дышало весенней свежестью. Игнат Семенович смотрел в него долго, не отрываясь, будто видит в последний раз.
В суд приехали за полчаса до начала заседания. Игнат все время был задумчив и спокоен, даже когда высокий милиционер велел ему пройти в зал и закрыл в клетку. Однако все изменилось с момента, когда в дверях появилась семья Василия. Сахаяна, что скрывала лицо за черным платком, даже не взглянула в сторону Игната, а ее младшая дочь, не удержавшись, бросила взгляд, полный глубокого душевного презрения и жалости. Данилова охватило внезапное смятение, он не вникал в суть речей, что произносили выступавшие, а когда ему задавали вопросы, растерянно смотрел на судью, потом быстро поднимался, кивал и частил невпопад: я согласен, согласен, не отрицаю, признаю вину. Адвокат то и дело поправлял подзащитного, а иногда и вовсе отвечал за него. Судья был раздражен и недоволен, сурово поглядывал то на защитника, то на поручителей, а те, сконфуженно переглядываясь, пожимали плечами. Лишь когда после короткого перерыва судья вернулся в зал и для вынесения приговора громыхнул молотком по столу, Игнат Семенович вздрогнул и поднялся с места. Он напрягся, нахлынувшее волнение мешало сосредоточиться. Разобрав среди нагромождения юридических терминов и статей УК слова «признать виновным», Игнат с облегчением выдохнул и с благодарностью посмотрел на председательствующего. Люди оживились, шумно покидая зал заседания. Высокий милиционер, что весь процесс стоял, вытянувшись, у решетки с подсудимым, отворил дверцу. Пожилой мужчина решительно шагнул ему навстречу и протянул запястья, ожидая, что тот немедленно застегнет наручники. Но сержант в некотором недоумении учтиво отошел в сторону. Сбитый с толку Игнат так и стоял, вытянув руки, не понимая, что происходит.
– Дорогой! – негромко проговорила супруга Данилова. – Пошли, дорогой! Домой, домой, Игнат!
– Домой? – в исступлении повторил Игнат и взглянул на супругу. – А как же «признать виновным», «лишение свободы»? Я же сам слышал!
– Условно! – пыталась донести до мужа Вера, но вместо радости в его глазах выразилось глубочайшее разочарование.
– А где мои вещи, сумка? – словно одержимый, повторил он несколько раз в полной уверенности, что милиционер сейчас отведет его на задний двор, где томится в ожидании строгий конвой. Но сержант словно прочитал мысли Данилова и, не желая более смущать своим присутствием странного осужденного, покинул помещение.
– Как же это, почему так несправедливо?! – полный протестующего негодования шептал Игнат. – Как это возможно – условно за убийство?!
– Непредумышленное! – тихо, но доходчиво говорила Вера, – Ты не специально это сделал, это вышло…
– По пьянке! – не дал закончить Игнат и тут словно прозрел. Вид его сделался бледен, губы приняли синеватый оттенок и стали судорожно подергиваться.
– Игнатушка! – вскрикнула Вера и полезла в сумочку. – Сейчас, дорогой, потерпи, – дрожащим голосом говорила она, спешно шаря по кармашкам, – сейчас, сейчас… А, вот, нашла! – с облегчением воскликнула она и вложила в рот мужа таблетку. – Сейчас отпустит, сердце у тебя совсем ни к черту стало!
Минут через двадцать боль отлегла. Цепляясь за супругу, Игнат вышел на улицу, но здесь его поджидало новое, более страшное испытание. На крыльце стояла Сахаяна. Игнат приготовился смиренно выслушать и стерпеть все, что угодно, но дело приняло совершенно неожиданный оборот. Женщина подошла почти вплотную к нему и какое-то время стояла в нерешительности, потом, собравшись духом, заглянула прямо в глаза Игнату. В ее взгляде не читалось ненависти, злобы или угрозы, напротив – он был открытым и ясным.
– Игнат! – сдержанно начала Сахаяна. – Мне трудно сейчас это говорить, но ты должен знать, – в ее голосе почувствовалась дрожь волнения, – Василий простил тебя! Он сказал это там, в больнице.
Данилов опустился на колени и зарыдал. Он искренне желал повиниться, но слезы душили его, слова вязли на языке, вместо них вырывались лишь обрывки бессвязных исковерканных фраз.
После суда Данилов сильно изменился: стал хмур, неразговорчив и замкнут. Тайком ходил на кладбище и часами просиживал у могилы Василия.
Теперь это был глубоко несчастный человек, полный разочарования, обративший свою жизнь в жалкое существование затворника. Он силился забыть все и начать сначала, но вновь и вновь упирался в стену, которую сам и выстроил.
В тот вечер Игнат Семенович задержался дома. По обыкновению, в такое время он уже спешил в коровник, а тут позвонил председатель, чтобы посоветоваться по важному делу. Так и проболтали около получаса. Игнат уже выходил и в дверях столкнулся с младшей дочерью Алексеевых – Маришкой. Та при виде соседа обмерла, захлопала ресницами, будто увидела привидение, и, едва не вскрикнув, бросилась вон. Данилов шарахнулся в сторону и, рухнув на колени, схватился за голову
– Айкы-ы-ы, как дальше-то жить! – глухо и протяжно завывал он в прихожей. Он готов был сгинуть, провалиться на месте, только бы все вернулось назад, но, увы, ни молитвы, ни его раскаяние не в силах были это сотворить. Оставалось свыкнуться с клеймом убийцы, носить его, как кандалы, при лязге которых каждый прохожий будет тыкать в тебя пальцем. Игнат Семенович ощутил, как сдавило сердце, стал задыхаться, завалился на пол и захрипел.
Очнулся Игнат в постели, рядом сидела старшая дочь Варя, точнее, Варвара Игнатовна, терапевт местной больницы. Женщина легонько гладила Данилова по плечу.
