скачать книгу бесплатно
M?tley Cr?e. Грязь. История самой скандальной рок-группы в мире
Мик Марс
Никки Сикс
Томми Ли
Винс Нил
Music Legends & Idols
M?tley Cr?e известны не только как одна из самых влиятельных метал-групп 80-х, но и как иконы мятежа и развязности. В жизни участников было все: от скандальных романов с такими знаменитостями, как Памела Андерсон и Лита Форд, и увлечений оккультизмом до передозировок и отбывания тюремных сроков. Перед вами самый подробный рассказ о свершениях и бесчинствах, щедрых дарах и опасностях славы рок-н-ролла. Эта провокационно написанная книга проведет вас за кулисы поразительного и отвратительного мира M?tley Cr?e. Издание содержит множество ранее неопубликованных фотографий, что позволят наиболее полно погрузиться в эпоху 80-х и 90-х годов прошлого века. Вы готовы начать безбашенное приключение с неподражаемыми M?tley Cr?e?
В книге присутствует нецензурная брань!
M?tley Cr?e. Грязь. История самой скандальной рок-группы в мире / Томми Ли, Винс Нил, Мик Марс, Никки Сикс при участии Нила Стросса
Посвящается нашим женам и детям. Да простят они нас за наши грехи.
«Итак, эту историю будут писать несколько человек – как на судебном процессе выступают несколько свидетелей; цель в обоих случаях одна: изложить правду наиболее точно и обстоятельно».
Уилки Коллинз «Женщина в белом», 1860
Часть первая
Дом вверх дном
Глава 1
ВИНС
Мы прозвали ее Бульвинкль[1 - Бульвинкль – лось, герой мультсериала «Рокки и Бульвинкль». – Здесь и далее прим. пер.] из-за того, что она была поразительно похожа на лося. Томми запросто мог заполучить любую девушку на Сансет-стрип, но не желал расставаться с этой лосихой. Он души в ней не чаял и даже планировал жениться, а все потому, что во время оргазма эта дамочка забрызгивала фонтанами сквирта все в радиусе километра.
К сожалению, свою дикую страсть она выплескивала не только через киску. В ход также шла посуда, стулья, занавески – короче, все, что оказывалось под рукой, да и кулаками помахать она любила. До этого момента, а я, на секундочку, жил в Комптоне[2 - Комптон считается одним из самых криминальных городов США.], мне еще не доводилось встречать такой дичи. Скажешь что-то не так, бросишь косой взгляд, и она впадала в неистовую ярость. Однажды ночью Томми попытался выпроводить ее, заперев дверь на щеколду (замок уже давно не работал из-за постоянных рейдов полиции), а эта безумная лосиха схватила огнетушитель и швырнула его в окно, чтобы пробраться внутрь. Позже той ночью копы вернулись и взяли Томми на мушку, пока мы с Никки прятались в ванной. До сих пор не могу понять, кого мы боялись больше: Бульвинкля или полицейских.
Да, окно мы, кстати, так и не починили. Слишком много возни. Наш дом находился неподалеку от «Whisky A Go-Go», и толпы гуляк после вечеринок стекались к нам через разбитое окно или через дерьмовую входную дверь, которую можно было запереть, только если засунуть картонку под дверной проем. Я делил комнату с Томми, а Никки, этот говнюк, получил в свое распоряжение самую большую комнату. Когда мы только переехали, то договорились меняться, чтобы каждый месяц по очереди наслаждаться отдельной комнатой. Но мы положили на это болт. Слишком много возни.
На дворе стоял 1981-й, и мы были кучкой ребят без гроша в кармане. Не считая коробки с одной тысячей копий нашего семидюймового сингла от менеджера, главным нашим сокровищем был кожаный диван и стереосистема, которую родители Томми подогнали ему на Рождество. Потолок был испещрен маленькими круглыми вмятинами, поскольку каждый раз, когда соседи жаловались на шум, мы в ответ долбили в потолок швабрами и гитарными грифами. Ковер, весь в дырках от окурков, пропитался алкоголем и кровью, а стены почернели от копоти.
Это местечко просто кишело всякими паразитами. Если мы хотели воспользоваться духовкой, нам приходилось добрые десять минут прогревать ее на максимальной мощности, чтобы убить полчища тараканов, которые роились внутри. Мы не могли позволить себе пестициды, так что брали лак для волос, щелкали зажигалкой и сжигали заживо этих ползучих гадов. Разумеется, мы могли купить (или украсть) вещи первой необходимости, такие как лак для волос, потому что без модных начесов ну совершенно нельзя выступать в клубах.
Кухня была поменьше, чем наш сортир, но такая же зловонная. В холодильнике обычно лежали старый тунец, пиво, болонская колбаса «Оскар Майер», просроченный майонез и, может быть, хот-доги, если это было только начало недели, и мы либо стащили их из винного магазина внизу, либо купили на свободные деньги. Но, как правило, все хот-доги съедал Большой Билл – двухсоткилограммовый байкер и вышибала из «The Troubadour» (который через год скопытился от передозировки кокаина). Мы всегда слишком очковали, чтобы сказать ему, что эти хот-доги были нашей последней едой.
По соседству обитала сердобольная парочка, которая время от времени приносила нам миску спагетти. Когда прижимало конкретно, мы с Никки чисто ради еды встречались с девчонками из продуктовых магазинов. Но выпивку мы всегда покупали на свои бабки. Вопрос чести, знаете ли.
В кухонной раковине кисла наша единственная посуда: два стакана и тарелка, которую мы время от времени споласкивали. Иногда на тарелке оставалось достаточно засохших объедков, чтобы наскрести на полноценный обед, и Томми таким не брезговал. Когда мусорный бак был переполнен, мы открывали маленькую раздвижную дверь на кухне и вытряхивали его содержимое во внутренний дворик. Вообще, дворик задумывался как милое местечко, где можно было поставить мангал и складной стул, но вместо этого там громоздились мешки с банками и бутылками из-под спиртного, да в таком количестве, что нам приходилось сдерживать мусор, чтобы он не хлынул в дом каждый раз, когда мы открывали дверь. Соседи жаловались на вонь и стаи крыс, которые начали там копошиться, но мы не собирались трогать этот мусор, даже после того, как Департамент здравоохранения Лос-Анджелеса появился у нашей двери и обязал нас ликвидировать экологическую катастрофу, которую мы устроили.
Но по сравнению с нашей ванной комнатой кухня была еще ничего. За те полтора года, что мы там жили, мы ни разу не удосужились почистить унитаз. Мы с Томми были еще подростками и просто не знали, как это делается. В ванной лежали тампоны, оставленные девочками накануне вечером, а раковина и зеркало почернели от краски для волос Никки. Мы не могли позволить себе (или просто ленились) купить туалетную бумагу, поэтому на полу были разбросаны испачканные в дерьме носки, флаеры групп и страницы из журналов. На обратной стороне двери черт знает почему висел плакат Слима Уитмана[3 - Слим Уитман (1923–2013) – американский исполнитель кантри- и фолк-музыки, в течение своей длинной карьеры продал более 120 миллионов копий альбомов.].
Дальше по коридору находились две спальни. Перед концертами мы репетировали и поджигали Никки. Бензин для зажигалок всегда стекал по его ногам прямо на ковер, оставляя обугленные пятна.
Наша с Томми спальня находилась налево от прихожей, и там царил свинарник: горы пустых бутылок и грязной одежды. Мы спали прямо на полу, на матрасах, накрытых одной общей простыней, которая однажды была белой, но теперь приобрела оттенок расплющенного таракана. Однако нам казалось, что мы жили на стиле, ведь в комнате был шкаф с зеркальной дверью. БЫЛ, ДА СПЛЫЛ. Однажды вечером Дэвид Ли Рот пришел к нам и уселся на полу с большой кучей дури. Пока он что-то рассказывал, не желая при этом делиться своим сокровищем, дверца шкафа слетела с петель и треснула его по затылку. Дейв остановил свой монолог на полсекунды, а затем продолжил как ни в чем не бывало. Видать, он даже не понял, что произошло, и даже не просыпал ни крупинки своего драгоценного порошка.
В комнате у Никки стоял телевизор, а двери выходили в гостиную. Но он почему-то наглухо заколотил их. Он сидел там на полу и писал «Shout at the Devil», пока все вокруг веселились. Каждый вечер после наших концертов в «Whisky» половина зрителей вваливалась к нам домой. Народ бухал и употреблял все, что удавалось достать: от кокса и героина до метамфетамина, опиоидов и снотворного. Я был единственным, кто тогда «пускал по вене». А все потому, что избалованная, богатая, бисексуальная блондинка-любительница тройничков по имени Лави, которая водила спорткар «Ниссан 280Z», научила меня, как правильно орудовать иглой.
На наши еженощные вечеринки заглядывали участники уцелевших панк-групп, таких как 45 Grave и Circle Jerks, а чуваки из недавних метал-групп, типа Ratt и W.A.S.P., тусовались во дворе и на улице. Девчонки к нам приходили по расписанию. Одна вылезала в окно, пока другая входила в дверь. У нас с Томми было свое собственное окно, а у Никки – свое. Требовалось лишь сказать: «Ой, кто-то пришел. Тебе лучше уйти». И они уходили – хотя порой не дальше комнаты напротив.
К нам повадилась ходить одна неимоверно тучная рыжуха, которая даже не могла пролезть в окно. Но у нее был «Ягуар XJS» – любимая тачка Томми. Больше всего на свете он хотел водить эту машину. Короче, эта девка пообещала ему дать прокатиться на «Ягуаре», если он ее трахнет. В ту ночь мы с Никки пришли домой и застали Томми на полу: он распластал свои тощие ноги, а сверху, словно огромное желе, колыхались обнаженные телеса той рыжухи. Мы хладнокровно перешагнули через него, взяли ром и колу и уселись на разложенный диван, чтобы насладиться зрелищем: она напоминала красный жук «Фольксваген», под которым расплющило автомеханика. Как только Томми закончил, он вскочил на ноги, застегнул штаны и глянул на нас.
– Мне пора идти, чуваки, – он гордо поднял голову. – Я щас прокачусь на ее тачке.
Засим он прошагал к машине через засранную гостиную, через разбитую входную дверь, мимо строительного мусора, ужасно довольный собой. С тех пор мы неоднократно ловили их за этой дьявольской сделкой.
Мы прожили в этом свинарнике столько же, сколько мать вынашивает свое дитя, а потом разбежались, переехав к своим девушкам. Контракт на запись – это все, о чем мы мечтали, пока жили там. Но по итогу мы получили только выпивку, наркотики, девчонок, грязь и судебные предписания. Мик, который жил со своей девушкой на Манхэттен-Бич, постоянно твердил нам, что таким макаром контракта нам не видать как своих ушей. Сдается мне, что он ошибался. Это место породило M?tley Cr?e, и, подобно стае бешеных псов, мы бросили свою суку, отправившись дальше с распухшими от тестостерона яйцами, чтобы породить миллион ублюдочных зародышей метал-групп.
Глава 2
МИК
Я говорил им: «Знаете, в чем ваша проблема? Вы постоянно влипаете в неприятности, а надо делать вот так». Потом я брал рюмку и швырял ее через всю комнату, и никто не понимал, что происходит. Я всегда умел действовать без палева. Меня можно было назвать аутсайдером.
Я жил в местечке на Манхэттен-Бич вместе со своей девушкой. Мне никогда не нравилось зависать в том доме. Я всякого там насмотрелся, так что нет, увольте. Мне уже давно перевалило за двадцать один, а им все еще было восемнадцать. Однажды я приехал туда на Рождество, и они откуда-то сперли маленькую елку и украсили ее банками из-под пива, трусиками, соплями, шприцами и прочим дерьмом. Перед тем как отправиться на концерт в «Country Club», они вытащили елку во двор, облили бензином и подожгли. Им эта выходка казалась очень забавной, а на мой взгляд это было тупо, и глаза слезились от вони. Весь этот пиздец мне быстро надоел. Как же грязно там было. Достаточно провести пальцем по любой поверхности, и он становился черным. Уж лучше я останусь у себя дома, буду бухать и тренькать на гитаре.
Никки встречался с какой-то ведьмой, с которой занимался сексом в сортире или в гробу у нее дома. Томми встречался с… я не помню ее имени, но мы называли ее Бульвинкль. А лось – не самое красивое животное. Она была ебнутой, срывала огнетушители со стен и громила окна, чтобы попасть в дом. Тупая молодая собственница с мозгами набекрень, если уж спросите мое мнение. Разбить окно, рискуя пораниться, – на такую дикость я бы точно не решился. Что творится в голове у таких людей, это выше моего понимания. Много кто верит в существование инопланетян, но я думаю, что мы и есть инопланетяне. Мы – потомки дебоширов с других планет. Земля что-то типа Австралии, куда в свое время Англия ссылала всех своих преступников. Нас кинули здесь. Мы – просто в край охреневшие люди с других планет, кучка отбросов.
Что-то у меня спина побаливает.
Слева направо: Роб Хемфилл и Фрэнк Феранна (также известный как Никки) вместе с друзьями перед школой Рузвельта в Сиэтле
Часть вторая
Приговоренные к свободе
Глава 1
НИККИ
Мне было четырнадцать, когда я попытался посадить свою мать за решетку.
Она из-за чего-то взъелась на меня, уже и не помню, в чем там дело было: может, я засиживался допоздна, забил на домашнее задание, врубал музыку слишком громко, одевался как бомж. Не суть – главное, что я больше не мог этого терпеть. Я разбил свой бас об стену, швырнул стереосистему через всю комнату, сорвал со стены плакаты MC5 и Blue Cheer и проделал ногой дыру в черно-белом телевизоре, а потом выбежал на улицу, хлопнув дверью. Снаружи я методично обстрелял камнями каждое окно нашего дома.
Но это только начало. Я уже некоторое время планировал, что делать потом. Я побежал в соседний дом, где обитали какие-то дегенераты, с которыми я любил обкуриваться, и попросил нож. Кто-то подкинул мне стилет. Я достал лезвие, вытянул левую руку с браслетом и погрузил нож прямо выше локтя, а затем продвинул его вниз примерно на десять сантиметров: достаточно глубоко, чтобы в некоторых местах показалась кость. Я ничегошеньки не почувствовал. Если честно, я подумал, что это выглядит довольно круто.
Затем я позвонил в полицию и сказал, что на меня напала мать.
Я хотел, чтобы ее упрятали за решетку, и тогда я бы мог спокойно жить один. Но мой план провалился: в полиции сказали, что я несовершеннолетний, и если я выдвину обвинения против опекуна, то меня отправят в детдом до восемнадцати лет. В таком случае я останусь без гитары на четыре года. Не будет гитары – и мне никогда не стать звездой. А я твердо намеревался стать звездой. Уж в этом я точно не сомневался.
Поэтому я заключил с матерью сделку. Я пообещал ей, что откажусь от обвинений, если она оставит меня в покое и позволит мне быть самим собой. «Ты меня никогда не поддерживала, – сказал я ей, – так что просто отстань от меня». И она отстала.
Я больше никогда не возвращался. Я поставил запоздалую точку в наболевшем вопросе моего побега. Все началось, как в классической панк-песне «Blank Generation», когда Ричард Хелл пел: «Я просил: “Выпустите меня отсюда” еще до того, как появился на свет».
Я родился 11 декабря 1958 года в 7:11 утра в Сан-Хосе. Я пришел в этот мир ни свет ни заря и, видать, даже тогда мучился от похмелья после вчерашней ночи. Матери везло с фамилиями примерно так же, как и с мужчинами. Урожденная Диана Хейт с фермы в Айдахо, девушка с искрящимися глазами, остроумная, волевая, целеустремленная и чертовски красивая, как кинозвезда пятидесятых годов, с элегантной короткой стрижкой, ангельским лицом и фигурой, которая заставляла мужчин поворачивать головы ей вслед. Но в семье она была белой вороной, полной противоположностью своей идеальной, изнеженной сестрицы Шэрон. У мамы был дикий неукротимый характер: бесшабашная любительница приключений, для которой «стабильность» – это пустой звук. Не приходилось сомневаться, что именно она была моей матерью.
Она хотела назвать меня то ли Майклом, то ли Расселом, но медсестра сначала спросила моего отца, Фрэнка Карлтона Феранну, который бросит нас через пару лет. Он и глазом не моргнув подложил маме свинью и назвал меня Фрэнком Феранной в честь себя любимого. Так и записали в свидетельстве о рождении. С первого же дня моя жизнь пошла наперекосяк. Наверное, в ту же секунду мне нужно было вползти обратно в утробу и умолять создателя: «Давай начнем все сначала?»
Перед тем как бесповоротно свалить от нас, папаша успел «настругать» сестру, о которой, как и о самом отце, у меня не осталось никаких воспоминаний. Мама всегда говорила мне, что в детстве сестра была вынуждена уехать, и мне не разрешали с ней видеться. Я узнал правду только через тридцать лет. Для моей матери беременность и дети были сигналом о том, что нужно сбавить обороты, и она ненадолго остепенилась, пока не начала встречаться с Ричардом Прайором[4 - Ричард Прайор (1940–2005) – известный американский комик и актер.].
Моему детскому сознанию не были знакомы такие слова, как «отец» и «сестра». Я понятия не имел, что моя семья неполная, поскольку в другом состоянии я ее просто не помнил. Мы жили на девятом этаже клуба «Saint James», известного тогда как «Sunset Towers», на бульваре Сансет. Всякий раз, когда я мешался матери, она отправляла меня жить к бабушке и дедушке, которые постоянно находились в разъездах, живя то на кукурузном поле в Покателло, штат Айдахо, то в каньонах Южной Калифорнии, то на свиноферме в Нью-Мексико. Бабушка и дедушка постоянно грозились взять меня под опеку, если моя мать не прекратит гулять. Но она не могла ни отказаться от меня, ни сбавить обороты. Ситуация изменилась к худшему, когда она присоединилась к группе Фрэнка Синатры в качестве бэк-вокалистки и начала встречаться с басистом Винни. Я постоянно наблюдал за их репетициями, где выступали такие звезды той эпохи, как Митци Гейнор, Каунт Бейси и Нельсон Риддл.
Когда мне было четыре года, она вышла замуж за Винни, и мы переехали на озеро Тахо, которое постепенно превращалось в мини-Лас-Вегас. Я просыпался в шесть утра в нашем маленьком кирпичном домике с диким желанием играть, но в итоге один-одинешенек кидал камешки в пруд, пока взрослые спали до двух часов дня. Я знал, что лучше не будить Винни, а не то он может меня ударить. Он всегда был в скверном расположении духа и бросался на меня из-за малейшей мелочи. Однажды днем он принимал ванну и вдруг заметил, что я чищу зубы не так, как он меня учил: не вверх-вниз, а из стороны в сторону. Он поднялся, голый, волосатый, покрытый капельками, словно горилла, попавшая под ливень, и ударил меня кулаком прямиком в голову, повалив на пол. Тогда моя мама, как обычно, кидалась на него, вся красная от гнева, а я улепетывал к пруду, чтобы спрятаться.
На то Рождество я получил два подарка: пока я играл на улице, к нам домой заглянул отец. Не знаю, была ли то слабая попытка снять груз вины или искренний порыв отцовской любви, ограниченный скромным бюджетом? Он подарил мне пластиковые красные санки с кожаными ручками. Вторым подарком стало рождение моей сводной сестры Сеси.
Мы переехали в Мексику, когда мне было шесть лет. Либо моя мать с Винни заработали достаточно денег, чтобы взять годовой отпуск, либо они от кого-то бежали (скорее всего, от ребят в синей форме). Они никогда не называли мне причину переезда. Я помню только, что моя мама и Сеси прилетели туда, а мне пришлось пересекать границу в «Шевроле» Винни вместе с Белль. Белль была его немецкой овчаркой, которая, как и Винни, постоянно кидалась на меня без всякой причины. Следы укусов еще долго не сходили с моих ног, рук и туловища. По сей день я терпеть не могу немецких овчарок (наверное, это как-то объясняет, почему Винс недавно завел себе овчарку).
В Мексике я провел чуть ли не лучшие дни своего детства: носился голышом вместе с мексиканскими детьми на пляже возле нашего коттеджа, гонял коз и кур, которые важно бродили по району, уплетал севиче[5 - Севиче – блюдо латиноамериканской кухни из морепродуктов.], ходил в город за кукурузными початками, приготовленными на огне и завернутыми в фольгу, а в семилетнем возрасте впервые попробовал травку вместе с мамой.
Когда Мексика им надоела, мы вернулись в Айдахо, где бабушка с дедушкой купили мне мой первый фонограф, серую пластмассовую игрушку, которая умела воспроизводить только синглы. Иголка была на крышке: опустишь ее – и зазвучит песня, откроешь – музыка останавливается. Я всегда слушал «Элвина и бурундуков», о чем мне постоянно напоминала мама.
Год спустя мы все погрузились в арендованный трейлер «Ю-Хол» и отправились в Эль-Пасо, штат Техас. Мой дедушка спал в спальном мешке на улице, бабушка – на сиденье, а я свернулся калачиком на полу, как собака. В возрасте восьми лет, еще до того, как стать звездой, меня уже тошнило от «гастролей».
После всех этих путешествий, когда я был обречен на одиночество, дружба стала для меня чем-то вроде телевизора, который включаешь время от времени, чтобы забыться. Всякий раз, когда я оказывался в компании ровесников, я чувствовал себя не в своей тарелке. В школе мне было сложно сосредоточиться. Какой смысл стараться, если через год я уеду и больше никогда не увижу этих учителей и детей?
В Эль-Пасо дедушка работал на заправке «Shell», бабушка жила в трейлере, а я ходил в местную начальную школу, в которой учились жестокие дети. Они толкали меня, обзывались, говорили, что я бегаю как девчонка. Стоило мне появиться на школьной площадке, как меня забрасывали футбольными мячами и объедками. Масла в огонь подлил дедушка: он состриг мои волосы, которые мама всегда разрешала мне отращивать, и сделал мне на голове «ежик» – не самая модная прическа в конце шестидесятых.
Мало-помалу я полюбил Эль-Пасо благодаря одному мексиканскому парнишке-сорванцу по имени Виктор, который жил через дорогу. Мы стали лучшими друзьями и были не разлей вода. Дружба с ним помогла мне забыть о своре ребят, которые ненавидели меня за то, что я был нищим белым калифорнийским отребьем. Но, как только я пообвыкся, пришли неизбежные новости: мы снова переезжаем. Я был опустошен, потому что на этот раз мне пришлось оставить позади друга.
Мы очутились в самом сердце пустыни, в Энтони, штат Нью-Мексико, поскольку мои бабушка и дедушка решили, что на свиноферме смогут заработать больше денег. Помимо свиней, мы также разводили кур и кроликов. Моя работа заключалась в том, чтобы брать кроликов за задние лапы и с размаху лупить палкой по затылку. Тело кролика билось в моих руках, кровь капала из носа, а я стоял и думал: «Он ведь был моим другом. Я убиваю своих друзей». Но в то же время я знал, что убивать их – это моя роль в семье; это то, что я должен был сделать, чтобы стать мужчиной.
Путь до школы занимал полтора часа издевательств в автобусе по ухабистой дороге. Когда мы приезжали, старшие ребята, которые занимали задние сиденья, валили меня на землю и не давали пошевелиться, пока я не отдавал им деньги за обед. После первых семи раз я поклялся, что это больше никогда не повторится. Но на следующий день все начиналось по новой.
Одним утром я взял с собой металлический ланч-бокс с картинкой «Аполлона-13» и наполнил его камнями. Как только мы подъехали к школе, я выбежал из автобуса, и, как обычно, меня догнали. Но на этот раз я начал размахивать своим орудием, ломая носы, пробивая головы и разбрызгивая кровь, пока мой контейнер для обедов не развалился при столкновении с физиономией одного из этих маленьких ублюдков.
Они больше не приставали ко мне, и я ощутил свою силу. Вместо того чтобы съеживаться при виде старших ребят, я думал про себя: «Только попробуйте ко мне лезть, я вас живо отмудохаю». Так я и поступал: если кто-то наезжал на меня, я самозабвенно мутузил его. Я был психом, и все стали держаться от меня подальше. Теперь я развлекался не тем, что бросал камушки в воду, а начал ходить по грунтовым дорогам с пневматическим пистолетом, отстреливая все живое и неживое. Моим единственным другом была старушка, которая жила совершенно одна посреди пустыни в трейлере неподалеку. Она сидела на своем выцветшем диване с цветочным орнаментом и пила водку, пока я кормил золотых рыбок.
Дневник с оценками Никки за шестой класс, Энтони, Нью-Мексико, школа Гадсден
Отец Никки – Фрэнк Феранна
Прожив в Энтони год, мои бабушка и дедушка решили, что свиньи – это не путь к богатству. Когда они сказали мне, что мы переезжаем обратно в Эль-Пасо – в один квартал от нашего старого дома, – я был в восторге. Я снова увижусь с моим другом Виктором.
Но я уже не был прежним – я превратился в злого и жестокого пацана, а Виктор нашел новых друзей. По пути в ненавистную мне школу Гадсен приходилось как минимум дважды в день проходить мимо его дома, и каждый раз я ощущал, как внутри меня нарастает одиночество. Затем мой путь лежал через школьный двор, где жестокие дети закидывали спортивным инвентарем. Я начал воровать книги и одежду из чужих шкафчиков, из вредности заходил в магазин «Piggly Wiggly», воровал конфеты и засовывал игрушечные машинки «Hot Wheels» в десятицентовые пакетики с попкорном, надеясь, что кто-нибудь ими подавится. На Рождество мой дедушка продал несколько своих самых ценных вещей, включая радио и костюм, чтобы купить мне нож, и я позаботился о том, чтобы его подарок не лежал без дела, – ножиком я прокалывал шины автомобилей. Месть, ненависть к себе и скука проложили мне путь к подростковой преступности. И я решил пройти по нему до самого конца.
В конце концов бабушка с дедушкой переехали обратно в Айдахо, на кукурузное поле площадью двадцать четыре гектара в Твин-Фолс. Мы жили рядом с силосной ямой, куда сбрасывали лишнюю шелуху и отходы, оставшиеся после уборки урожая. Потом это добро смешивали с химикатами, накрывали полиэтиленом и оставляли гнить в земле, пока куча не становилась достаточно зловонной, чтобы ее можно было скормить коровам. В то лето я жил как Гекльберри Финн – рыбачил в ручье, гулял вдоль железной дороги, расплющивал монетки под поездами и строил крепости из стогов сена.
По вечерам я носился по дому, воображая, будто еду на мотоцикле, а потом запирался в своей комнате и слушал радио. Однажды вечером диджей включил «Big Bad John» Джимми Дина, и я потерял голову. Эта песня, словно острый клинок, исполосовала в клочья мою скуку. Крутецкая песня, у нее был стиль и характер. «Наконец-то, – подумал я. – Это то, что я искал». Я так часто названивал на станцию, чтобы попросить поставить «Big Bad John», что диджей начал меня узнавать и велел прекратить хулиганить.
С началом учебного года все было точь-в-точь как в Энтони. Дети издевались надо мной, вынуждая меня пустить в ход кулаки. Они высмеивали мои волосы, лицо, обувь, одежду – все во мне было не так. Я чувствовал себя пазлом, в котором не хватает какого-то кусочка, и я не мог понять, что это за кусочек и где его искать. Поскольку насилие было единственным, что мало-мальски давало мне ощущение власти над другими людьми, я решил записаться в футбольную команду, где стал лучшим игроком. Я играл и в нападении, и в защите, но преуспел в роли защитника, где мог просто уничтожать квотербеков[6 - Квотербек – главный нападающий в американском футболе.]. Мне нравилось причинять боль этим ублюдкам. Говорю же, я был психом. На поле я был таким диким, что снимал шлем и начинал лупить им других детей, как своим ланч-боксом «Аполлон-13» в Энтони. Мой дедушка до сих пор говорит мне: «Ты играешь рок-н-ролл в точности как в футбол».
Футбол принес мне уважение, а футбол и уважение – женское внимание. Девчонки начали замечать меня, а я – их. Но стоило мне наконец-то найти свою нишу, как бабушка с дедушкой переехали в Джером, штат Айдахо, и мне пришлось начинать все сначала. Но на этот раз кое-что было по-другому: благодаря Джимми Дину я обрел музыку. Я слушал радио по десять часов в день: Deep Purple, Bachman-Turner Overdrive, Pink Floyd. Однако первой пластинкой, которую я купил, был альбом Nilsson Schmilsson Гарри Нильссона. У меня просто не было выбора. У одного из моих первых друзей, деревенщины по имени Пит, была сестра, загорелая белокурая красотка из маленького городка. Она ходила в коротких джинсовых шортиках, которые вызывали у меня дикую смесь желания и паники. Ее ноги были для меня золотыми сводами, и каждую ночь я лежал в постели и думал только о том, как хорошо я бы вписался между них. Я следовал за ней по пятам, словно пьяный клоун, запинаясь о собственные башмаки. Она тусовалась в производственной аптеке, ларьке с содовой и в музыкальном магазине. Именно там она улыбнулась мне белоснежной улыбкой, и я вдруг понял, что вместо альбома Deep Purple Fireball, на который копил, моя рука тянется к Nilsson Schmilsson, потому что она упомянула о нем.
Городок Джером толкнул меня на скользкую дорожку, которая спустя многие годы привела меня к Анонимным Алкоголикам. Кстати, по невероятному совпадению в Алкоголиках я познакомился и подружился с Гарри Нильссоном (на самом деле, в бредовом состоянии трезвости мы и впрямь говорили о совместной работе над альбомом). В Джероме был самый высокий уровень наркомании на душу населения среди всех городов США, что поистине впечатляюще для городка с населением в три тысячи человек.
Еще я подружился с одним придурком по имени Аллан Уикс, и мы проводили большую часть времени у него дома. Слушали Black Sabbath и Bread и разглядывали школьный альбом, обсуждая, с какими девчонками хотели бы встречаться. Конечно, когда дело доходило до действий, мы были жалкими. На школьных танцах мы просто стояли снаружи, слушали музыку, которая доносилась из-за двери, и чувствовали себя неловко, когда мимо проходили девушки, потому что до чертиков боялись танцевать с ними.
Той весной мы купили билеты на концерт одной местной группы, которая собиралась выступать в нашей школе. Басист носил огромное афро и повязку на голове, как у Джими Хендрикса, а у гитариста были длинные волосы и байкерские усы, как у Ангела Ада. Ну и круто же они выглядели: играли на настоящих инструментах через здоровенные усилители, и они покорили сердца школьников Джерома. Тогда я впервые увидел рок-группу живьем и был потрясен (хотя сами музыканты, скорее всего, проклинали того, кто организовал их выступление в дерьмовой средней школе захолустного городка). Я не помню, как они назывались, как звучали, играли ли они кавер-версии песен или свой материал. Они выглядели как боги – это все, что осталось у меня в памяти.
Я был слишком стремным, чтобы позариться на сестру Пита, поэтому выбрал Сару Хоппер: веснушчатую толстушку в очках, без соблазнительных шортиков и с ногами, которые больше походили на рогалики из кондитерской, чем на золотые арки. Мы с Сарой гуляли за ручку по центру Джерома, который состоял примерно из одного городского квартала. Потом мы шли в магазин, сто раз просматривали одни и те же пластинки. Иногда, чтобы произвести на нее впечатление, я выносил альбомом The Beatles, спрятанный под рубашкой, и мы слушали его в чистеньком доме, где жили ее религиозные родители-протестанты.
Однажды вечером я валялся на зеленом ковре у бабушки и дедушки, когда зазвонил их черный бакелитовый телефон, которым пользовались так редко, что рядом с ним не было ни стула, ни стола – он просто висел на стене. «Я хочу сделать тебе подарок», – послышался на другом конце голос Сары.
– Ну и что это? – спросил я.
– Я намекну тебе, – ворковала она в трубку. – B. J.[7 - Имеется в виду минет (англ. blow job).]
– Что-что?
– Я сейчас нянчусь с ребенком. Просто приходи.
Пока я шел к ней, я обдумывал, что могла означать аббревиатура B. J. Пластинка Билли Джоэла, фигурка младенца Иисуса, большой косяк? Придя, я застал ее в красном нижнем белье, которое висело на ней мешком и, по всей видимости, принадлежало ее маме.
– Хочешь пройти в спальню? – спросила она, прислонившись локтем к стене и положив руку на голову.
– Зачем? – задал я идиотский вопрос.
Итак, пока в соседней комнате играли дети, я впервые занялся сексом и обнаружил, что это похоже на мастурбацию, но гораздо более трудоемко.
Сара не позволила мне так легко отделаться. Ей постоянно хотелось этого: когда ее родители пекли для нас печенье, я трахал их дочь в другой комнате. Пока ее родители были в церкви, мы с Сарой занимались этим в автомобиле. Так продолжалось до тех пор, пока меня не постигло внезапное озарение, которое приходит хотя бы раз в жизни каждому мужчине: я трахаю самую страшную девушку в городе. Почему бы не поднять планку?
Поэтому я бросил Сару Хоппер и заодно прекратил общаться с Алланом Уиксом. Мне было абсолютно насрать на их чувства, потому что впервые я набрался смелости и поверил, что могу подняться выше уровня плинтуса. Я начал тусоваться с крутыми ребятами, такими как трехсоткилограммовый мексиканец по имени Бубба Смит. Я начал трахаться и употреблять алкоголь и наркотики. Мне казалось, что это делало меня крутым, особенно в свете ультрафиолетовых ламп, которые я купил в свою спальню. Народная мудрость гласит: если в спальне у вашего подростка появляется ультрафиолет, то ребенок больше вам не принадлежит. Он принадлежит своим друзьям. Прощай шоколадное печенье и The Beatles, здравствуй травка и Iron Maiden.
Мне пока что было далеко до самых крутых ребят из Джерома. У них были машины, у нас – велосипеды, на которых мы катались по парку и терроризировали целующиеся парочки. Я приходил домой поздно, обкурившись травкой, и смотрел музыкальное шоу «Рок-концерт Дона Киршнера». Если бабушка с дедушкой пытались хоть как-то меня образумить, я моментально выходил из себя. Им стало слишком тяжело справляться с этим каждый вечер, поэтому они отправили меня жить к маме. Мама вместе с моей сводной сестрой Сеси переехала в район Квин-Энн Хилл в Сиэтле, где они жили с ее новым мужем Рамоном, большим добряком-мексиканцем с зачесанными назад черными волосами, который разъезжал в тачке с заниженной подвеской.
Наконец-то город, который буквально кишит отморозками и дегенератами, город достаточно большой, чтобы удовлетворить мою неудержимую жажду наркотиков, алкоголя и музыки. Рамон слушал El Chicano, Чака Манджони, Sly and the Family Stone и все виды испаноязычного джаза и фанка. В перерывах между курением косячков он пытался научить меня играть эту музыку на побитой расстроенной акустической гитаре без одной струны.
Разумеется, вскоре мы переехали. На этот раз в район под названием Форт Блисс – кучка маленьких четырехквартирных домишек для малоимущих. В первый день в новой школе одноклассники, вместо того чтобы поколотить меня, спросили, играю ли я в группе. Я сказал, что играю.
Мне приходилось добираться до школы на двух автобусах, и, чтобы как-то скоротать полчаса до второго автобуса, я заходил в магазин музыкальных инструментов под названием «West Music». Там на стене висела красивая гитара Les Paul с золотистой декой, у которой был чистый, богатый тембр. Играя на ней, я представлял, как зажигаю на сцене вместе со Stooges, выдаю визжащие гитарные соло, пока Игги Поп бьется в конвульсиях у микрофонной стойки, а зрители кричат в экстазе, точь-в-точь как в школьном спортзале в Джероме. В школе я подружился с рокером по имени Рик Ван Зант, длинноволосым укурком, который играл в группе и держал у себя в подвале гитару Stratocaster и усилитель Marshall. Он сказал, что ему нужен басист, но у меня даже не было инструмента.
Поэтому однажды я пришел в «West Music» с пустым гитарным кейсом, который мне одолжил один из друзей Рика. Я попросил заявление на работу и, когда парень отошел за бланком, быстренько сунул гитару в футляр. Мое сердце готово было выпрыгнуть из груди, а зубы начали дорожать, как на лютом морозе, когда мне протянули бланк. Читая бланк, я заметил, что ценник гитары торчал из кейса. Я сказал, что занесу заявление попозже, и попытался уйти как можно более непринужденно, попутно ударяясь заветным кейсом о все стены, двери и барабанные установки, что встречались на пути.
В общем, я раздобыл свою первую гитару и был готов устроить расколбас, поэтому направился прямиком в подвал Рика.
– Тебе был нужен басист, – сказал я ему. – Я к твоим услугам.
– Тебе нужна бас-гитара, – усмехнулся он.
– Прекрасно, – ответил я, бросив футляр на стол, затем открыл его и вытащил свою добычу.
– Это обычная гитара, ты, идиота кусок.
