Чернорабочий

скачать книгу бесплатно


– Подумай, Даня. Это твоя жизнь. И заходи, если что, а «торпед» больше не приноси, утята Уток не кормят! Да?

Мы рассмеялись. Дверь за мной мягко закрылась, и я побрел к лестнице, прижимая к груди ворох дисков и стараясь не потерять теснящиеся в моей голове мысли, давая себе слово разобраться с каждой, в порядке очереди. Решить, что делать с ними и с самим собой. Но с каждой ступенькой мне становилось очевидней: никаких «кажется», «вроде бы» и «посмотрим». Лестница закончилась. Я переезжаю.

Глава четвертая

Два пожара

Октябрь 2004

Следующую неделю никак нельзя было назвать идиллически спокойной. Я метался между Ритой, которая взялась помочь перенести расположение ульпана в моем ваучере из Беер-Шевы в Центр, различными офисами, где оформлял какие-то бумаги, и Тель-Авивом, где через маклеров искал себе квартиру, ходил по городу, присматривался, оценивал, размышлял. Еще забегал к Уткам, от которых получал последние наставления. Они сокрушались, что я до сих пор не нашел себе здесь друзей, ведь тогда можно было бы снять трех-четырехкомнатную квартиру и жить, поделив оплату на двоих-троих – получилось бы неизмеримо дешевле. Но чего нет, того нет, друзья, надеюсь, в скором времени появятся, а пока… Хотелось курить.

Израильский Центр, сиречь Большой Тель-Авив, – это группа городов, сосредоточенная в прибрежной долине. Сам Тель-Авив едва ли мог похвастаться четырьмястами тысячами жителей, с плотностью населения, доходящей до 9000 человек на квадратный километр, зато количество его жителей вместе с так называемыми городами-спутниками (де-юре) или пригородами (де-факто) доходило до двух миллионов человек. Жилье (очень дорогое) и работу здесь можно было найти без особого труда. Здесь было сосредоточение различных офисов, бирж, банков, представительств компаний, исследовательских центров и промышленных предприятий, а также гостиниц, магазинов, ресторанов и кафе. В общем, жизнь во всех ее проявлениях, от элиты (Рамат-Авив, Герцлия-Питуах) до низов (южный Тель-Авив, старый Ришон ле Цион), кипела именно в центральной части Израиля.

Я удивлялся израильским автобусам, комфортабельным, с обязательным кондиционером и (уж простите мое восхищенное дикарство) двумя урнами – по одной у каждой двери, и привыкал к тому, что входить (на иврите в автобус «поднимаются») надо только через переднюю дверь, где сразу и расплачиваешься с водителем. Междугородние автобусы, высокие, с одним проходом посередине и двумя рядами кресел по сторонам были просто шикарными. Так как Израиль – страна очень маленькая, междугороднее сообщение очень насыщенное, да и расстояние между городами, как сказала бы бабушка из аэропорта, «шо твоя зарплата, Моня, нет того расстояния!». В общем, между городами автобусы курсируют с той же частотой, что и в самих полисах. Насмотревшись на это вечное движение, я не переставал удивляться той логистике, которую выстроили автобусные компании (в Израиле на то время их было две основных: «Эгед» и «Дан», зеленые и красные по цветам их автобусов). Между прочим, ко времени моего приезда в Израиль междугородняя автобусная компания «Эгед» была второй в мире (!) по величине. И это в стране, население которой в два раза меньше населения Буэнос-Айреса!

Портило впечатление полнейшее вымирание всей страны в шабат – с вечера пятницы до вечера субботы не ходил общественный транспорт (кроме редких и в обычные дни маршруток), не работали все учреждения, практически все магазины, да и машин становилось в несколько раз меньше. Религиозные евреи ходили в синагогу, зажигали свечи, молились, вкушали шабатнюю трапезу и отдыхали. А нерелигиозные и не соблюдающие шабат разъезжались (в случае, если у них была машина или деньги на такси) по различным клубам, дискотекам, ресторанам или культурно развлекались дома. Хотя работать в шабат было очень неплохо – почасовая зарплата вырастала до 150 %.

После трех дней поездок на автобусах Утки посоветовали мне попробовать съездить из Беер-Шевы в Тель-Авив на поезде.

Конечно, при слове «поезд», как и у любого постсоветского гражданина, у меня возникли не очень приятные ассоциации. Например, классе в десятом, на жутком порождении совковой конструкторской мысли мне с еще несколькими ребятами «посчастливилось» сгонять в Москву и обратно. Деньги копились месяца три, а дома, естественно, мы соврали, что едем большой компанией (с родителями одного из нас) к нашему лесному озеру на рыбалку. На пару-тройку дней. А сами, успешно закинув рыбацкий инвентарь в сарай самой покладистой из наших одноклассниц, «рванули». Да-да, получилось это сделать в обоих смыслах, поскольку пятнадцатилетние пацаны, конечно же, не могли не запастись огненной водой (естественно, не самого лучшего качества) «в дорогу». Причем пить при всех мы стеснялись и поэтому бегали «приложиться» в тамбур. Закуской служила купленная у местных коробейников снедь – одним словом, совпадало все, что только могло совпасть. Последствия в душном прокуренном вонючем и заплеванном плацкарте не заставили себя ждать. Помню еще, что какая-то сердобольная женщина возмущалась, что вечные, как гранитные берега Яузы, разносчицы беляшей отравили «бедных мальчиков». И настойчиво совала нам влажные салфетки с сильнейшим запахом концентрированного химического лимона, который действовал на нас… действовал, вы сами все понимаете.

Однако после довольно непростых действий с железнодорожными билетами (покупать их нужно в автоматах, а попробуй разберись в хитросплетении буковок и крючочков, именуемых ивритом! Пришлось постыдно нажимать на кнопку English и выбирать нужную мне станцию, пользуясь привычной латиницей) мои опасения развеялись как дым. Поезда оказались недлинными, обтекаемыми и комфортабельными, с большими мягкими креслами, стоящими парами «лицом» друг к другу, и столиками между ними. Я попал в поезд с двухэтажными вагонами и, посидев немного на нижнем этаже, перебрался на верхний. Остановки объявлялись приятным мужским голосом – на иврите и не очень приятным женским – на английском. Удостоверившись, что нужную мне станцию (Тель-Авив ha-Агана) пропустить будет сложно, я принялся обозревать разворачивающийся за окном пейзаж, не отличавшийся, надо сказать, разнообразием. Пустыню (не такую, как мы привыкли видеть по телевизору, а глинистую, с частыми кустарниками) сменили какие-то посадки, теплицы, за ними поля с редкими вкраплениями домиков и деревьев, мы проехали несколько карьеров с деловито копошившимися в них бульдозерами, экскаваторами и грузовиками, и все это перемежалось редкими остановками. В общем, смотреть было особенно не на что, поэтому я принялся размышлять о том, что меня ждало в конце пути.

Тель-Авив мне сразу не очень понравился. Как и во многих израильских городах, очень уж был заметен контраст между престижными, богатыми и приличными районами и районами, мягко скажем, неблагополучными. Глупо даже представить, что мне бы хватило денег на квартиру где-нибудь в месте из первой категории, поэтому, общаясь с маклерами и периодически выходя с ними «в город», чтобы посмотреть очередную конуру, я старался не смотреть по сторонам. Да, и это был «мой» Израиль, та же страна, проспекты с видами которой восхищенно разглядывали туристы по всему миру и из которой я никуда не уезжал (куда-нибудь в «страны третьего мира» – более расистское определение трудно подыскать). Надеюсь, что туристы нечасто попадают в южный Тель-Авив, где я уже четвертый день подыскивал себе квартиру. А если и попадают – то только проездом, когда их быстренько провозят через эти районы в высоких автобусах с очень тонированными стеклами.

Центром южного Тель-Авива, его пульсирующим грязным гнойным нарывом, его проклятием и язвой была Центральная автобусная станция (к которой обычно добавляли слово «новая» – чтобы не путать со старой, находящейся в четырехстах метрах к северу). Тахана Мерказит. Центральный автовокзал. Огромная (самая большая в Европе или, может быть, в мире!), семиэтажная (три этажа под землей), запущенная и пугающая, она сама по себе является целым городом, с настоящими улицами, магазинами, ресторанчиками, закусочными, скверами, площадью и заброшенными кварталами – и все это в одном здании, начиненном эскалаторами, лестницами, переходами, подъемами и спусками. Новая Центральная автобусная станция (для удобства я буду называть ее далее Тахана Мерказит или просто Тахана – как все русскоговорящие израильтяне) была открыта в 1999 году и с тех пор удостоилась невероятного количества титулов и названий в прессе. «Чудовище из Неве-Шаанана» (название района в Тель-Авиве) – еще не самое жесткое прозвище. Здание планировалось сделать одновременно и торговым центром, и автовокзалом, что позволило гордо написать над входом «Каньон "Тель-Авив"» (каньонами в Израиле назвают супергипермаркеты – ну о-о-очень большие торговые центры!), но еще больше усложнило и без того непростое функционирование этого бетонного монстра. Между прочим, девяносто девять процентов людей из всех, побывавших на Тахане, никогда не были ниже третьего этажа – он же первый подземный (и я не исключение). Учитывая, что и на третьем большинство помещений со стеклянными передними стенами, планировавшихся под магазины, стоят заброшенные, а коридоры освещены из рук вон плохо, боюсь подумать, что творится еще ниже. Хотя, говорят, там вроде бы парковка…

(Кстати. Несмотря на то что Тахана попала в Книгу рекордов Гиннесса (ежедневный человекооборот – более ста тысяч, и это все автобусами), из-за кошмарной запутанности выездов, въездов, коммуникаций и путей сообщения ее транспортные качества принято считать провальными. Например, железнодорожная станция, куда сейчас на полных парах мчится мой поезд и которая находится в 10 минутах ходьбы от автовокзала, никак с Таханой Мерказит не связана (хотя планов было, как водится, громадье: от фуникулера до подземной движущейся дорожки), улицы вокруг узкие и кривые, забитые такси, автобусами и маршрутками, что создает вечные пробки, а вокруг и внутри здания море бомжей и гастарбайтеров (преимущественно из Африки и Юго-Восточной Азии), с которыми никто и ничего сделать не может. Главное, и не хочет. Кстати, азиаты и африканцы снимают свое жилье тут же, рядом с Таханой, так как квартиры тут неприлично дешевы. Правда, зачастую живут они по пять-шесть человек в крошечной однокомнатной квартире, при этом умудряются размножаться не хуже кроликов и принимать активное участие в подпольной жизни южного Тель-Авива, от нападений на стариков и женщин до изнасилований).

У многочисленных входов в автовокзал стоят охранники, проверяющие потенциальных пассажиров. Делают они это медленно (если добросовестные), в часы пик везде стоят очереди (что само по себе, кстати, создает угрозу для безопасности), рядом нетерпеливо сигналят машины и автобусы, орет музыка в стиле мизрахи – ненавидимые мной восточные мотивы и козлиные голоса исполнителей, зазывая в обувной магазин с «самыми низкими ценами в районе». Лежащие на грязной плитке нищие просят милостыню, пьяные русские пристают к прохожим, на ломаном иврите рассказывая истории о потерянных деньгах на проезд, тут же к стене прислонился обколотый всеми видами дешевых наркотиков выходец из Судана с красными выпученными глазами, а возле каждого телефонного автомата очередь из на удивление некрасивых маленьких филиппинцев – эту картину мне теперь предстояло видеть каждый день. Как только я найду квартиру…

Между прочим, были в городе и приличные районы. Зеленые и ухоженные, чистые, светлые, без огромного наплыва нищих, бомжей, гастарбайтеров, пьяных, наркоманов, бандитов и воров. Но и квартиры в них стоили неизмеримо дороже, что автоматически ставило меня перед сделанным уже выбором, как перед фактом, – я буду жить в районе Таханы. И точка.

Уж не знаю, что мне помогло, поезд ли оказался счастливым средством передвижения, или просто сегодня был удачный день, но первая же осмотренная мной… – комната? – оказалась подходящей (по цене), потому что описывать (неизбежно сравнивая с постсоветскими аналогами) местные… ладно, квартиры! – было бы как минимум грустно. Хотя… почему бы и нет, собственно?

Но сначала нужно рассказать о маклере, который привел меня сюда и стоял, прислонившись к дверному косяку с нарочито отсутствующим видом. Посоветовал мне его мой бывший сосед по общежитию, Серега, который неделю назад уже съехал в арендованную им квартиру. «Дешево и с-сердито, ст-тарик!» – убеждал меня сосед, прощаясь. Он немного заикался, курил по полторы пачки сигарет в день и носил очки, которые вкупе с хвостиком придавали ему унылый вид. «П-позвони ему, не п-пожалеешь, толковый мужик! Не напарит, точно!»

Серега погиб через полгода, весной 2005-го, когда зашел перекусить в тель-авивскую закусочную, где подавали традиционные шаурму (шварму на иврите) и фалафель (шарики из бобовых, приправленные специями). Серегу взорвал террорист-смертник, унеся с собой в ад (потому что никаких семидесяти двух девственниц в райских кущах этим обдолбавшимся религией недочеловекам со съехавшими набекрень мозгами, естественно, не видать) еще одну тысячную процента вероятности, что между израильтянами и палестинцами когда-нибудь наступит мир. Нам, оставшимся в живых, полагалось смотреть лживые репортажи российских телевизионных каналов об Израиле и абсолютно не чувствовать, что живешь в стране, которая, согласно общественному мнению, является неким средним между угнетателем несчастных арабов и мировым агрессором с парой десятков ядерных боеголовок в подземных бункерах в пустыне. А еще повторять избитые слова Голды Меир о том, что мир здесь наступит тогда, когда палестинцы научатся любить своих детей сильнее, чем ненавидеть израильских…

Вообще, в 2004-м в Израиле было две категории явных жуликов, у которых на лице и без очков довольно легко можно прочитать «я – бандюк!». Это маклеры, занимавшиеся квартирами, и продавцы (владельцы) магазинов, продающих мобильные телефоны. Обе эти «отрасли», особенно в районах, где в крошечных комнатушках жили тысячи эмигрантов, были более чем востребованы, потому я натыкался на их филиалы на каждом шагу; и с каждым шагом поражался, что моя теория по поводу «бандюковости» подтверждается постоянно (я не имею в виду официальные представительства мобильных телефонных компаний, которых в тридцать раз меньше, там-то все нормально).

В районе Таханы продавцы телефонов были выходцами с постсоветского пространства (в частности, с Кавказа) и особенно соответствовали своей жуликоватости. Порой казалось, что существует какой-то кастинг при отборе этих чаще всего крупных, с зализанными волосами или короткой стрижкой, небритых и мрачноватых личностей, могущих впарить что угодно и кому угодно.

Много позже мне рассказывали такую «веселую» историю: один человек (судя по всему, непростой дяденька), решив купить себе мобильник, пришел с этой целью на Тахану Мерказит. Странно, конечно, почему он выбрал именно это место для покупки средства связи, особенно если он такой непростой, но об этом история умалчивает. Рассказывает же история, что, побродив по магазинам, дяденька остановился у небольшого киоска на пятом этаже, филиала сети магазинов, еще два из которых находились тут же, на Тахане, на четвертом и шестом. Пообщавшись с продавцом, описывать которого мне, надеюсь, нет нужды, покупатель условился с последним, что через час в этот киоск прибудет та самая модель, которой в данный момент «к большому, поверьте, сожалению» в наличии не оказалось. Очевидно, парень оценил дяденьку не очень правильно, потому что учел лишь одежду, обувь, очки в золотой оправе, ну, и престижность выбранной модели и сообщил, что телефон вот-вот появится, а стоить он будет… Цена была названа интересная. Не вдаваясь в подробности, можно сказать лишь, что бедолага торговец решил навариться и завысил реальную цену аппарата на двести шекелей (50 долларов), да еще и прочирикал что-то о скидке для такого приятного клиента. Условившись о встрече через шестьдесят минут, дяденька с продавцом расстались. Последний остался ждать, предвкушая легкие деньги, а первый, подчеркиваю, очень непростой, поднялся на шестой этаж, к самому большому из трех магазинов, и отозвал в сторонку старшего из тамошних распространителей телефонов. Разговор между ними был коротким, дяденька незамедлительно получил свой телефон с солидной скидкой, после чего удалился. По поводу дальнейших событий мнения различных рассказчиков расходятся, но, если придерживаться достоверных фактов, незадачливый продавец с пятого этажа не появлялся на работе с неделю, а когда все-таки появился, на лице его можно было заметить старательно загримированные и уже сходящие последствия ценовой политики парня.

Маклеры были немногим лучше, правда, среди них было гораздо больше израильтян, в том числе немало религиозных. Но жуликоватости им это не убавляло. Представитель этого племени, стоявший позади меня, был русскоязычным пятидесятилетним толстым мужичком по имени Рувим, правда, скорее всего, довольно давно осевшим в Израиле, из-за чего говорил он с сильнейшим акцентом, пересыпая свою речь многочисленными словами на иврите, большую часть которых я не понимал. Хотя сейчас он молчал. Цена уже названа, слово за мной. Рувим терпеливо ждет, пока я, пытающийся себе представить, как можно прожить в собачьей конуре как минимум год (именно настолько подписывается контракт), стою посередине «квартиры».

Пришло время описать типичное жилье, предлагаемое на съем всем желающим в районе Таханы (и наверняка во многих еще районах). Владельцы однокомнатных квартир на постсоветском пространстве! Я обращаюсь к вам, дорогие люди. Вы живете в хоромах, уж поверьте. Привыкшие хаять сталинки, хрущевки, триста тридцать пятую и сто третью серии – не стоит этого делать. Тысячи студентов, гастарбайтеров, чернорабочих, живущих в Израиле в «однокомнатных квартирах», могут вам только позавидовать. Почему? Сейчас поймете.

Типичная однокомнатная квартира в южном Тель-Авиве. Дверь открывается в комнату размером два с половиной на четыре (в лучшем случае) метра. Здесь обычно стоит шкаф, односпальная кровать, маленький холодильник. У стены – «кухня», два-три шкафчика, накрытые каменной плитой «под мрамор» (или деревянной доской «с покрытием» в трещинах), с раковиной и переносной двухконфорочной плиткой (кстати, газ в Израиле поступает в жилые дома из баллонов, а вовсе не по трубам, и раз в энное количество времени баллоны эти приходится менять). В углу дверь, ведущая в закуток полтора на метр – это совмещенные (других не бывает), извините, сортир и душ (вделанный в стену разбрызгиватель и дырка в кафельном полу, изредка бывают крохотные душевые кабинки). Ванна в Израиле – роскошь. На окне размером не больше метра по диагонали (про форточки и подоконники даже не вспоминайте!) всегда пластиковые жалюзи – трисы, стоящие перед стеклами. Израильтяне чаще всего закрывают их днем, чтобы солнце не нагревало воздух в квартире, и открывают вечером, чтобы проветрить квартиру. Зато цена, которую просят за эти хоромы, включает в себя налог на землю (что-то вроде квартплаты), свет, воду, по необходимости газ. На этом описание квартиры заканчивается, потому что заканчивается и сама квартира. Все.

В моем случае все было даже веселее, потому что кто-то (предыдущий жилец? хозяин?) расстарался и поставил в эту комнату низкую двуспальную кровать. Спать, несомненно, удобно, однако ложе перекрывало толику жизненно важного и очень ценного здесь пространства, оставив мне, собственно, вход в квартиру шириной в открывающуюся дверь и такой же ширины проход к кухне и сантехническим изыскам. Шкаф, стоявший в углу, площади не добавлял, нависая чуть ли не над самой кроватью, где я (теоретически) должен был предаваться объятиям Морфея. «Кухня» располагалась прямо у окна, рядом с ней находился санузел. Еще к стандартной обстановке добавлялась довольно широкая полка (ее задевала, открываясь, входная дверь), которую я мог бы созерцать, лежа на кровати, что позволяло сделать вывод о стоявшем здесь когда-то телевизоре. Вдоль стены от шкафа до кухни шел каменный уступ, шириной сантиметров двадцать пять и высотой в двадцать. На него можно поставить книги, которые у меня обязательно заведутся, а в углу у шкафа…

Обнаружив, что мысли мои приняли такое направление, я повернулся к Рувиму и сказал: «Беру!» Мы спустились к нему в контору, которая располагалась прямо в этом же доме, с торца, где он достал из ящика необъятного стола лист с убористо отпечатанным текстом на иврите с пропусками в местах для даты, суммы и имен хозяина и квартиросъемщика. Попросив меня ознакомиться, Рувим оставил меня бараном смотреть на хитросплетение полузнакомых значков, именуемых буквами, набрал номер хозяина квартиры, и мы договорились встретиться на следующий день в десять утра. «Можешь сразу с вещами приехать», – буднично сообщил маклер и отвернулся к компьютеру. Я вышел из офиса, по-дурацки улыбаясь, и машинально пошел на Тахану – благо идти было ровно две минуты, мой будущий дом располагался точно напротив автовокзала. И лишь на полпути к Беер-Шеве вспомнил, что железнодорожный билет, купленный утром, был действителен на поездки в обе стороны, так что возвращаться я должен был тоже на поезде.

Вернувшись в общежитие и ответив на многочисленные вопросы его обитателей о Тель-Авиве, дороге, квартирах, ценах (которые, между прочим, были заметно выше, чем на юге), я поднялся в свою комнату и повалился на кровать. Надо было выписаться из общаги, забрать у Риты ваучер на ульпан, собрать вещи и со всеми попро… Черт! По-человечески надо было бы сделать отвальную, настоящую, как Серега, который, абсолютно не умея пить, храбро влил в себя «стременную» (полстакана водки), после чего сполз, обмякнув, на пол, и отвальная продолжалась уже без виновника торжества. Пришлось тащиться в магазин, где, повинуясь нехитрой мужской логике, я сначала смел в рюкзак полхолодильника с пивом, а потом, махнув рукой, взял две бутылки водки. Колбаса, сыр, орешки, чипсы, минералка. Хлебом и консервами гулянку обеспечит общежитский «перекус». Пересчитав по дороге обратно оставшиеся деньги, я вздохнул. После того, как я заплачу завтра хозяину и маклеру (Рувим берет за свои услуги месячную плату за квартиру), в моем распоряжении останется не больше трехсот шекелей. Мало, учитывая, что следующая часть «корзины» зайдет на мой пока пустой банковский счет не раньше, чем через полторы недели. Ладно, прорвемся. Завтра я перееду, разложу вещи и решу, как потратить оставшиеся деньги так, чтобы не было мучительно больно. А пока…

* * *

Вставалось наутро очень тяжело. Морщась и потирая затекшую от лежания в одной позе шею, я озирался, пытаясь понять, ничего ли я не забыл. Потом окажется, что под кроватью в моей комнате остались мои единственные приличные ботинки, ни разу мной не обутые по причине теплой погоды, а зарядку для телефона я забрал из тумбочки в самый последний момент. Телефон! Утки подарили мне на прощание видавшую виды Nokia 3210 вместе с сим-картой, вбив туда свои номера, а также номер какого-то легендарного Марка, которому они сказали позвонить насчет работы. Я улыбнулся. Они предупреждали о чем-то еще, но сейчас мне об этом не вспомнить. Потом, потом… Зевая, я подхватил свои сумки и поплелся на первый этаж прощаться.

Через три часа вчерашний лист, лежащий на столе в маклерском офисе, украсили три подписи: моя, Рувима и хозяина, семидесятилетнего крепкого израильтянина с бельмом на глазу по имени Йони, в соответствующем месте появилась написанная прописью и цифрами сумма – 1110 шекелей, а в самом низу обозначилась дата: 17.10.2004. Забросив сумки на плечи и звеня ключами, я поднимался на третий этаж своей первой в жизни съемной квартиры.

Здесь я должен буду жить до семнадцатого октября следующего, две тысячи пятого года. Сюда я, наверное, буду возвращаться каждый день после работы и учебы, то веселый, то грустный, то смертельно уставший, то ужасно голодный, то пьяный, а то и не один. Отсюда через пятнадцать минут, сидя на двуспальной кровати и почти упираясь коленями в противоположную стену, я позвоню Марку, человеку, который уже завтра начнет для меня новую историю. Историю Чернорабочего.

Глава пятая

Марк-сизм

С Йони мы договорились, что семнадцатого числа каждого месяца я буду отдавать ему плату за квартиру. У меня был тридцать один день. Через полторы недели на счет зайдет «корзина», а вот что будет с зарплатой? Как мне будут платить и когда я в первый раз получу свои кровные? Чтобы не ломать голову понапрасну, я перешагнул через сумки, брошенные мной на пол (с отвращением подумав, что мне их еще и разбирать), отчего немедленно споткнулся о низкую кровать, потеряв равновесие, ухватился за дверцу шкафа, которая тут же отвалилась, и, продолжая за нее держаться, рухнул на пол. Зашипев от боли, я кое-как сбросил с себя коварный кусок дерева, бывший какие-то пять секунд назад благообразной частью моей мебели, и влез на кровать. Болели голова, которой я основательно приложился об угол кровати, правое колено, на которое пришлась вся тяжесть моего, слава богу, небольшого тела, и ныло уязвленное самолюбие, которому были явно неприятны мои первые шаги по моей же квартире. Лежа на кровати и держась одной рукой за голову, а другой за коленку, я сбросил обувь (да-да, без рук!) и бездумно уставился в не слишком ровно побеленный потолок. Что-то надо было сделать… Ах да, позвонить насчет работы Марку!

Марк, очевидно, был на самом деле легендарной личностью, раз его слава докатилась до нашей общаги в Беер-Шеве. Он занимался тем, что набирал людей на работу в бары и рестораны в Большом Тель-Авиве, то есть был посредником между заведением и работником: распределял смены, отправлял нужное количество людей в то или иное место. Само место платило деньги за работу ему, а уж Марк – своим людям. Несколько человек из наших уже пару раз работали «от него», несмотря на двухчасовую дорогу до Тель-Авива, и рассказывали, что у Марка множество работников и мест работы, он берет к себе всех, кто бы ни попросился, и с деньгами не напаривает.

Как в Израиле могут напарить с деньгами, знало все общежитие на примере Дениса, долговязого нескладного парня лет двадцати пяти, с оттопыренными ушами и носом-румпелем, что вкупе с бровями домиком придавало ему комичный, но вместе с тем немного грустный вид. Этот самый Денис устроился на работу в какое-то кафе охранником и в течение трех недель ходил счастливый и сияющий, как новенький шекель. Он рассказывал, что кормят его просто на убой, постоянно приносят кофе, а после работы предлагают остаться и попить пива, от чего незадачливый охранник практически никогда не отказывался. Работа была нетяжелая, время шло, и Денис уже написал список покупок на деньги с первой зарплаты, когда деньги зашли к нему на счет. История умалчивает о том, какая реакция была у нашего работника, когда он увидел сумму, но доподлинно известно, что он сразу побежал в кафе к администратору, принимавшему его на работу. То, что произошло потом, шокировало не только Дениса, но и всю общежитскую общественность. Администратор, судя по описанию, толстый еврей с масляной улыбочкой в скрадывающем пузо пиджаке и в интеллигентных очках, спокойно выслушал претензии охранника, после чего отвел его в свой кабинет и, достав какие-то бумаги, продемонстрировал их Денису. Тот узнал листки, которые были подписаны им в тот самый день, в который кафе получило нового охранника. Наш бедолага, знавший на иврите пару ругательств и «шалом», подписал их не читая. Объяснив администратору, что ему нужны эти бумаги или хотя бы их копии, и получив требуемое, Денис побежал к Рите, которая тут же перевела ему содержание одного из документов. Согласно ему, подписавшийся соглашался с тем, что стоимость всего, что предлагает ему кафе (кроме обеда, это было обговорено отдельно), вычитается из его зарплаты с десятипроцентной (!), как для работника, скидкой. Бедняга Денис, выпивший немалое количество чашек кофе и еще большее кружек пива, по обычной политике всех подобных заведений со стоимостью, завышенной раза в два, но зато со скидкой в десять процентов, получил треть причитающейся ему зарплаты. Надо ли говорить, что после этого случая в общежитии было собрание, на котором все новым репатриантам долго и вразумительно объясняли, что наша подпись – эквивалент удостоверения личности, что здесь за нашей подписью охотятся, и чтобы мы ничего не подписывали, если не изучили этого внимательно. Очень внимательно. Кроме этого, нам полагалось требовать перевод всего того, под чем нас просили подписаться. Собрание это прошло на третий день после моего приезда, и, глядя на вытянутое лицо Дениса, я выучил этот урок.

Так вот, судя по отзывам, Марк был куда более честным со своими работниками. Стоимость еды никак не могла отразиться на их зарплате, платилась она вовремя и подсчитывалась аккуратно. Я полез в карман и достал телефон. Помнится, Утки о чем-то предупреждали в связи с Марком, но вот о чем… Зря, конечно, они это сделали прямо во время отвальной, причем совсем не в начале этого действа, а примерно на стадии «ну, за рыбалку!». Так ничего и не вспомнив, я решительно набрал номер Марка. Из динамика неожиданно зазвучала музыка, что-то вроде сентиментальных инструментальных мелодий из сборника Romantic collection #23. Нудновато, конечно, но, по крайней мере, гораздо лучше скучных гудков. После секунд сорока звучания музыка замолчала и женский голос с металлическими нотками начал мне что-то вдалбливать на иврите. Пришлось отключиться. Очевидно, мой потенциальный работодатель находился в астрале, то есть попросту не мог подойти к телефону. Занят? Спит? Вышел куда-нибудь, забыв телефон? Не хочет отвечать? Черт его знает, но если Марк до конца дня так и не ответит, за отсутствием интернета и из-за невозможности читать газеты (проклятая безъязычность!) придется побегать по району, поискать объявления о работе – Утки говорили, что если с моим «кабланом» (так на иврите можно обозвать занимаемую Марком должность) что-то не склеится, такой вариант вполне возможен, хоть и нежелателен.

Вот ведь зараза, мне позарез нужно было дозвониться, давно пора было записываться на ульпан и начинать учебу, а Рита объясняла, что совсем недавно был объявлен набор в группу, которая начнет учиться с ноября, – самое то для меня, если я не хочу терять время! А я не хочу. Марк, не будь он непонятно где, сказал бы мне, когда и как мне полагается начать работать, мы бы с ним распределили время, сделали бы расписание, и я со спокойной душой, зная свои свободные часы, смог бы поехать записаться на учебу. Ребята из общежития нарисовали мне план, объясняя, как проехать до ульпана и обратно. Выходило, что ничего сложного здесь не было: выйти из дома, пройти несколько десятков метров, зайти на Тахану, найти на четвертом этаже место, откуда отходит четвертый автобус (четыре и четыре – легко запомнить!), и доехать на нем до перекрестка улиц Бен Иегуда и Арлозоров (с ударением на втором слоге). Там тоже немного пройти, свернуть на маленькую улочку, что-то на «л», и – вуаля! – я найду белое здание, место моей дальнейшей учебы. Ничего сложного, «главное, сказать водителю, что тебе нужен Бен Иегуда пинат АрлОзоров, и напомни минут через пятнадцать, а то они забывают», напутствовали меня. Записавшись, я должен был тем же манером (четыре и четыре) вернуться домой, заскочив по дороге в магазин, разобрать вещи и… и потом придумал бы, чем заняться. Хотя бы выйти погулять и осмотреть окрестности: как-никак, мне здесь жить. Но весь этот стройный план нарушил Марк, которому вздумалось не подходить к телефону. Вернее, в данном случае достаточно было просто вытащить мобильник из кармана, или где он там его носит? А вместо того, чтобы пообщаться с ним по поводу своего трудоустройства, мне пришлось отслушать гадкую романтическую мелодию и металлическую тетку, которая… Стоп! Если нудная музыка заменяет Марку гудки, значит, тетка призвана символизировать автоответчик, неважно, что я ни бельмеса не понял из ее бормотания. Но если она оттарабанит свою скороговорку, а после нее прозвучит характерный «пи-и-ип!», тот самый «пи-и-ип!», сообщающий всем желающим, что вот сейчас, как только они услышат этот самый «пи-и-ип!», они могут оставить свое голосовое сообщение, «пи-и-ип!», и поехали, так вот, если «пи-и-ип!» прозвучит – ура! Я сообщу Марку о своем желании присоединиться к его рабочей артели, оставлю координаты и спокойно поеду записываться на свой ульпан. Авось мне повезет, и работодатель перезвонит раньше, чем я доеду, тогда мы с ним договоримся на завтра, и все будет отлично!

Проделав всю процедуру с сообщением и довольно улыбнувшись, я перекатился на бок, и, не посмотрев на пол, спустил ноги с кровати. И ведь если бы просто спустил! Сбросил, как резвящийся молодой жеребенок. Мозгов у меня, очевидно, не больше, чем у вышеупомянутого животного, поскольку на полу, занимая все небольшое пространство между стеной и кроватью, лежала дверца, черт бы его побрал, шкафа, коварно растопырив крепления, которые «с мясом» выдернулись из этого дряхлого предмета мебели. «Мясо» представляло собой куски спрессованной в доски древесины (что это, ДСП? ДВП? не имею ни малейшего представления), а из этих кусков весело торчали мои будущие занозы. Несложно догадаться, что именно на крепления с точностью бывалого крановщика, сбрасывающего груз в заданную точку, опустились мои многострадальные ноги. С прискорбием отмечу, что после нескольких секунд, потраченных на осознание масштабов полученных мной ранений, воздух завибрировал от потока не слишком цензурных выражений: в короткой, но бурной и выразительной речи были упомянуты хозяин квартиры, израильские производители мебели (судя по состоянию шкафа, его производители давно отошли в мир иной, так что пришлось обобщить) и бедолага, последним использовавший этого мастодонта по прямому назначению. Изрядно укоротили мою речь и избавили мои подошвы от большого количества заноз носки, которые я снять не успел. Убедившись, что ничего серьезного моему здоровью не угрожает, я переполз на другой край кровати, встав с которого можно было оказаться прямо в душе, конечно, если дверь в оный была предварительно открыта. Ополоснув боевые раны, я с горечью почувствовал, что эйфория, охватившая меня после подписания договора, улетучилась с быстротой, достойной болида, управляемого твердой рукой Михаэля Шумахера – когда он еще был способен управлять болидами. С той же скоростью пришло понимание, что было бы неплохо обработать ступни чем-нибудь дезинфицирующим и оттого болезненным, но кто в двадцать лет думает о том, что в его багаже обязательно должна быть аптечка? Нет, безусловно, такие есть, но я к их числу не принадлежу. Плюхнувшись на кровать и перекатившись в сторону входной двери (начинаю привыкать к такому способу передвижения по квартире!), я дотянулся до одной из сумок и, порывшись в ней, выудил свой одеколон. Кажется, это рекорд: всего полчаса назад, переступив порог своего дома, у меня и мысли не возникало, что через тридцать минут будут болеть мои колено, голова и обе ступни, я сломаю свой единственный шкаф и научусь постыдно перекатываться, вместо того чтобы, с присущим человеку достоинством, ходить.

Побрызгав пряным ароматом на свои царапины и добавив несколько сочных эпитетов к портрету предыдущего обитателя моей квартиры, я обулся и, мстительным пинком затолкав дверцу шкафа под кровать, вышел в общий с еще тремя комнатами-квартирами коридор. Никакого желания знакомиться с соседями у меня не было, хоть я и понимал, что знакомство состоится в любом случае, но, во всяком случае, приближать этот момент не было никакого желания. Повернул два раза ключ в замке, подергал за ручку двери, проверяя, закрыта ли она, направился к выходу. Коридор был ярко освещен, в нише справа стояла общая стиральная машинка, не первой молодости, но, по уверениям маклера, рабочая. И снова лампы дневного света и побеленные стены – фантазии у них тут нет, что ли? С первой же зарплаты куплю себе тканей, постеров и прочей дребедени и развешу все это в своей квартире, только чтобы не видеть отражения мертвого света от казенной побелки.

Что-то часто я стал раздражаться в последнее время, правда, ушибы вкупе с похмельем вполне оправдывали нервозность. Еще и Марк не звонит. И тут я ощутил еще один катализатор моего раздражения: еле слышное монотонное попискивание, которое доносилось до меня уже с полминуты. Машинальный хлопок рукой по карману, и вот Данила Пучков срывается по направлению к своей двери, тыкает, торопясь и, как всегда в такие моменты, не попадая ключом в скважину, наконец, вваливается в квартиру… только для того, чтобы обнаружить забытый телефон безмолвно лежащим на кровати. На экранчике с зеленоватой подсветкой светилось сообщение об одном пропущенном звонке. «Марк работа». Кто бы сомневался! В подобных случаях я придумывал для себя самые убойные прозвища, типа «кретиноидально-амнезиетический олигофрен», но сейчас не было настроения. По-быстрому обозвав себя идиотом, я принялся звонить Марку. На этот раз тягучая мелодия оборвалась быстро.

– Алло! – судя по голосу, со мной говорил бесконечно уставший от всего мирского отшельник, которого потревожили во время созерцания кораллового рифа на берегу острова Родригес.

– Алло, здравствуйте, я вам оставлял сообщение, чтобы вы перезвонили, но не услышал звонка, меня зовут Даниил, и мне сказали, что с вами можно поговорить насчет работы, спасибо! – выпалил я на одном дыхании. Потом кашлянул и добавил: – Мне ваш телефон дали У… то есть Юра, Кирилл и Вова.

Отшельник недоуменно помолчал несколько секунд.

– А-а-а, Утки! Да-да, я тебе только что звонил, – наконец, сказал он голосом добродушного дядюшки Джо (такой дядюшка есть в каждой многочисленной американской семье – да вы и сами таких знаете). – Ну что ж, когда ты хочешь начать?

– Я… э-э-э… ну, завтра, – несколько обескураженный таким собеседованием при приеме на работу, промямлил я.

– Окей, Даня, значит, будешь работать вечерние смены, да?

– Да, у меня утром будет ульпан.

– Иврита нет пока?

– Учу.

– Ничего, выучишь, – он засмеялся, – а не выучишь, все равно без работы не останешься. Особенно если будешь меня держаться. Можешь спросить у Уток, как они меня называли, когда подрабатывали в моих местах.

– Да? И как? – вежливо спросил я.

– Папой они меня звали! – Мне представился уютный лысоватый мужичок, удобно сидящий в кресле, одетый в вязаный жилет, застегнутый на одну пуговицу на брюшке, с большой белой кружкой чая в одной руке и крекером в другой. Хотя нет, крекеры должны лежать в тарелке на столе, а другой рукой «папа» держит телефон. Я промычал что-то одобрительное и подхихикнул. Не то чтобы было смешно, но порадовать своего работодателя не помешает. – Ты откуда?

Я назвал свой город.

– Пару раз бывал проездом. Я сам из Кишинева, но здесь уже очень давно. Тебе сколько лет?

– Двадцать.

– Ладно, значит, давай адрес, я заеду за тобой завтра в пять вечера, заброшу тебя на работу, это в Герцлии, заведение называется «Макс Бреннер», а потом уже будешь ездить сам. Возьми с собой паспорт и номер счета в банке, чтобы я тебя оформил. Насчет оплаты ты должен быть в курсе, почасовая, будешь получать пока минимум, но с возможностью продвижения в будущем, уловил? Поработаешь немного, там посмотрим. Смена начинается в шесть вечера, что еще? Так, вроде все.

– А что я там буду делать?

– Тебе разве Утки не сказали? У меня работа в основном на посуде.

– Где?

– Ну, на мойке посуды. А что, есть проблемы?

– Нет-нет, все отлично, я просто не знал. – Честно говоря, мне было плевать, что делать. «Минимум» – это 18 шекелей в час, вернее, если быть точным, 17.90, в общем, нормально. Единственное, что надо бы выяснить, сколько длятся марковские смены. Но спросил я почему-то о другом. – Там кормят?

– Конечно, – удивился Марк, – а как же! Что-нибудь еще?

– Ну, э-э-э, я еще хотел спросить, всегда ли буду заниматься, то есть работать с вечера, потому что у меня ульпан и…

– Если ульпан с утра, буду давать тебе ночные смены, нет проблем, будем на связи и будем договариваться по поводу работы каждую неделю, не переживай.

– Да я не переживаю!

– Вот и хорошо, откуда тебя завтра забрать?

– Я живу напротив Таханы Мерказит.

– В Тель-Авиве, что ли?

– Ага.

– Так-так… Стой тогда на углу Левински, где вход на Тахану, я заберу тебя оттуда в пять. У меня белый «Пежо», «сапожок» такой. Кстати, обувь твоя должна быть закрытая, лучше непромокаемая, сам понимаешь. Ну, и штаны, естественно, никаких шорт.

– Хорошо, я невысокий, светлые волосы, буду в красной майке. Жду вас в пять.

– Давай, Даня. А, еще одно: хочешь выучить новое правило иврита?

– Ну, да, можно, – удивился я.

– В иврите, как и в английском, на «вы» не обращаются, есть только «ты», так что, раз уж мы в Израиле, отучайся выкать. – Марк снова рассмеялся. – Бывай, до завтра!

– До свидания!

– Бай!

И только отправившись записываться на ульпан и уже сев в автобус под номером четыре, тщательно пережевывая купленный в киоске по дороге сэндвич (разрезанный пополам багет с листьями салата, помидорами, огурцами и пастрамой – 5 шекелей!), я вспомнил, о чем предупреждали меня Утки.

Ни в коем случае не соглашаться на работу в «Макс Бреннер Герцлия».

Перекур первый

О Чернорабочем

Прежде чем перейти к продолжению пока лишь начинающейся истории Чернорабочего, нам хотелось бы перекурить. Перекуры у нас долгими никогда не бывают, так что поскорее начнем разговор, а так как в курилках беседы обычно ведутся обо всем понемногу, почему бы нам не поговорить об имени? Ведь коль скоро Чернорабочий становится для нас не просто словом, а именем собственным, с большой, заметьте, буквы «Ч», было бы неплохо разобраться, как появилось такое, прямо скажем, неблагозвучное имя в великом и могучем русском языке (и, благодаря этому, в нашем скромном повествовании).

Выяснилось, что наш Чернорабочий – явление в русском языке относительно новое. А прийти к такому выводу нам помогает аксакал среди словарей – Толковый словарь живого…, в общем, если проще, словарь Даля. В котором искомое слово просто-напросто не было обнаружено. Так же, как и слово «рабочий», одно из главных слов огромной страны на протяжении семидесяти лет. Нам остается довольствоваться отрывками из многословного (на несколько страниц!) определения первой половины искомого имени. Итак, что же Владимир Иванович сообщает нам о «черном»?

«ЧЕРНЫЙ, черного цвета, масти, самый темный, цвета сажи, противопол. белый и вообще цветной. <…> Грязный, нечистый, замаранный. <…> Тягловой, податной, из простонародья, черни. <…>». Пробираясь через многочисленные примеры и однокоренные слова, попутно с удивлением узнаем, что есть, оказывается: «черная головня, болезнь, нападающая на хмель»; «черная крупка, сиб. порох, мак ружейный, в тайной продаже» (кто думал, что черные рынки – явление современное?); «черный брак, маловесные кружки на монетн. дворе, идущие в переливку»… Читать и удивляться можно почти до бесконечности, но вот мы и наткнулись на нужное нам: «черная работа, тяжелая, грубая, самая простая, где нет никакого мастерства». Определение дано. И когда мы находим нужные определения в других, более поздних, однако не менее известных источниках, все они лишь повторяют Даля, правда, уже выделив нашему Чернорабочему отдельное имя и одну-две строки. Ушаков: «ЧЕРНОРАБОЧИЙ. Рабочий без квалификации, исполняющий черную работу», Ожегов: «ЧЕРНОРАБОЧИЙ. Рабочий, используемый на физической работе, не требующей квалификации». Для очистки совести заглядываем в словарь синонимов, где натыкаемся на чуждого и неприятного нам Разнорабочего. Этот последний отглажен и прилизан, он сидит с хамоватой улыбочкой, закинув ногу на ногу, он не имеет никакого отношения к черному, а значит, нижнему во всех иерархиях, и в нем нет никакого намека на грубую и нелицеприятную сущность милого нашему сердцу Чернорабочего. Стыдно сказать, но мы откровенно радуемся, не найдя даже следа Разнорабочего у Даля и Ушакова, и лишь Ожегов подкачал, сообщив, что это «рабочий на разных подсобных работах, не требующих специальной подготовки». Ну и пусть. Нам важно другое…

В. И. Даль сказал точнее всех о сути Чернорабочего. Это он, наш новый знакомый, выглядывает из-за каждой буквы, сопровождает нас в путешествии по страницам этого рассказа и уже совсем скоро поможет нам убедиться в том, что… Простите, телефон звонит…

– Что? Ой, да, не посмотрел на часы… Да-да, уже иду!

Торопливо тушим сигареты, вскакиваем, хлопаем по карманам, проверяя, не забыли ли мы чего в курилке, и быстрыми шагами выходим. Перекур окончен.

Глава шестая

Быт. Или не быт?

Посещение ульпана оказалось довольно приятным. Очутившись в нужном мне месте, я с удовлетворением обнаружил красивое белое здание с зелеными лужайками перед ним. Имелись даже небольшие аллеи и скамейки, а о вездесущих пальмах и говорить не приходится. Спросив у охранника, который был русскоговорящим, куда бы мне пройти, чтобы записаться на ульпан, и получив исчерпывающий ответ, я оказался в офисе у черноволосой худой израильтянки среднего возраста. Улыбнувшись и подождав, пока я непривычно растяну губы в ответной кривой усмешке (еще редкие советские «выездные» говорили, что главное отличие «их» от «нас» – в улыбках; Союз рухнул, отличие осталось), представилась. Выяснилось, что ее зовут Авива и она, как секретарь (если я правильно понял это слово) ульпана, сейчас проведет со мной тестирование, чтобы выяснить, какой у меня уровень иврита и в какую группу меня определят. Предложила отвести к русскоязычному секретарю, от чего я, естественно, отказался. Авива говорила медленно и четко, стараясь, чтобы ее слова были поняты мной точно, просила переспрашивать в случае чего, и параллельно вносила какие-то данные в компьютер, сверяясь с моими паспортом и ваучером на ульпан, которые я, по наущению охранника, положил перед ней на стол в самом начале нашей беседы. Хотя последнюю вполне можно было назвать монологом, изредка перемежаемым моим мычанием. Закончив клацать по клавишам и снова улыбнувшись, Авива сказала, чтобы я шел за ней, и углубилась в лабиринт коридоров, лестниц и переходов.

Ведомый секретаршей, новоиспеченный ученик через две минуты очутился в маленьком классе, стены в котором, слава богу, были выкрашены в темно-желтый цвет, да еще и увешаны различными таблицами с какими-то примерами слов и выражений. Авива предложила мне сесть за любую парту и немного подождать. С гордостью отметив про себя, что семьдесят процентов из всего сказанного (на иврите!) этой милой женщиной было мне понятно безо всяких вопросов, а остальные тридцать наверняка не особенно важны, я важно уселся на стул с пластиковым сиденьем и бросил взгляд на доску. Доска оказалась грязно-белой, блестящей, и на ней явно полагалось писать не мелом, а специальными фломастерами. Рядом с доской обнаружились телевизор на специальной подставке, видеомагнитофон и дивиди-плеер. Цивилизация! Спустя десять или пятнадцать минут ожидания, как раз когда я начал изучать таблицы и плакаты на стенах по второму разу, дверь открылась и в сопровождении мужчины лет сорока в рубашке, брюках и сандалиях, через которые ясно были видны салатовые носки, вошла Авива. В руках у нее были какие-то листы, ручки, фломастеры. Пригласив мужчину сесть, секретарша снова объяснила, что мы с ним должны написать тест, дабы выяснить наш уровень языка и распределиться по нужным нам группам. После чего она написала на доске время начала и окончания «экзамена», выдала каждому из нас по экземпляру теста, ручки и, пожелав удачи, удалилась.

Мужчина, вытерев платком потный лоб (конец октября 2004-го выдался, как говорили, непривычно жарким, мне-то сравнивать было не с чем), с опаской начал изучать свои задания. Сел он через две парты от меня, еще и через ряд, поэтому ни списывать, ни переговариваться не было возможности, да и не хотелось. Тем более раз в пять минут в класс обязательно кто-нибудь заглядывал, то ли по ошибке, то ли убедиться, что экзаменуемые не консультируются друг с другом. Углубившись в тест, я понял, что построен он хитро: начинался с самых легких заданий, где требовалось знать слова вроде «привет», «спасибо», «я», но постепенно усложнялся, так что, перевернув лист и попытавшись прочесть одно из предложений, которые надо было дополнить какими-то глаголами, я не понял ни одного слова. Пропыхтев с полчаса, с горем пополам мне удалось закончить примерно треть из всех предложенных заданий. Судя по обильно потевшему мужчине, который с самым несчастным видом грыз свою ручку, я понял, что у него дела обстоят не лучше, и, решив разрядить обстановку, дождался, пока тот поймает мой взгляд, и спросил:

– Ну как?

Тот посмотрел на меня глазами спаниеля, который уже третий день не может вспомнить, куда же он зарыл свою любимую косточку, и ответил неожиданно хриплым басом:

– Ниче. Сложно.

– Да, мне тоже тяжело, – подхватил я, надеясь, что беседа завязалась, но мужчина уткнулся в свои листки и глаз больше не поднимал. Ну и ладно.

Пролистав оставшиеся задания, я определил, что ничего из того, что осталось, сделать мне явно не светит, а потому придется скучать до конца отведенного нам времени, то есть – я глянул на часы, висевшие над доской, – еще минут сорок. Но секунд через двадцать дверь открылась и вошла Авива, на этот раз с другой израильтянкой, маленькой и кудрявой, лет пятидесяти на вид, державшей под мышкой черную кожаную папку. Глянув на меня, они, как по команде, заулыбались. Осведомившись, не хочу ли я сдать написанное, и получив от меня утвердительный ответ, Авива передала мой тест второй израильтянке и сообщила, что я должен пойти с ней. Мы вышли. Моя спутница сказала, что зовут ее Шломит, что сейчас мы перейдем в другой класс, где она проверит мой тест, и мы немного пообщаемся, чтобы выяснить мой уровень и, соответственно, группу, в которой мне предстоит заниматься. Говорила она чуть быстрее, чем Авива, но почти так же четко. Пройдя немного по коридору, мы зашли в класс немного больше, чем был тот, где мы оставили потного мужчину. Шломит села за парту, жестом предложила сесть напротив и попросила рассказать о себе. С моим, прямо скажем, небольшим словарным запасом это было довольно затруднительно, но пришлось кое-как попытаться связать в единое целое те немногие слова, которые застряли в моей памяти благодаря урокам, любезно предоставленным мне «Сохнутом», да и четыре недели, проведенные в Израиле, помогли. Слушая и кивая в такт моим словам, изредка поправляя и подсказывая, Шломит довольно шустро водила ручкой по строкам теста, делала какие-то пометки, поднимала на меня взгляд, улыбалась, продолжала проверять. Рассказ мой не слишком затянулся: и незнание языка помешало, да и жизнь у меня пока была не очень длинная, о чем тут рассказывать? Видя, что я безуспешно пытаюсь закончить какую-то особенно заковыристую свою фразу, Шломит отложила мой тест в сторону и сказала, что хочет задать мне несколько вопросов. Она спросила какие-то банальности, о которых я уже рассказывал, вроде «откуда ты?» и «где ты живешь?», но уже не исправляла и не подсказывала. Наконец, достав из своей папки какой-то бланк, Шломит начала его заполнять, попутно объясняя, что тестирование я закончил, прошел его успешно, но, чтобы мне было понятно, она должна рассказать мне о различных уровнях иврита, которые доступны в ульпане «Гордон». Оказалось, что группы делятся на пять уровней, по первым пяти буквам ивритского алфавита: «алеф», «бэт», «гимель», «далет», «hэй». Уровень «алеф» совсем для новичков, там начинают изучения языка с азов, и он подходит для тех, кто никогда раньше с ивритом не сталкивался. А я написал хоть что-то, и это доказывает, что «алеф» мне никак не подходит. Вопрос в том, продолжала Шломит, чтобы правильно определить, на какой уровень мне идти, «бэт» или «гимель», ведь мне не должно быть слишком легко или слишком тяжело. Она видит, что говорю я лучше, чем пишу, поэтому больше склоняется к уровню «гимель», но только при том условии, что мне придется перед началом занятий потренироваться в написании хотя бы тех слов, что я уже знаю, потому что – она развела руками – самых элементарных ошибок у меня уж слишком много. Готов ли я к тому, что мне придется много и усердно работать, чтобы мне не пришлось слишком тяжело на уровне «гимель»? Или мне лучше все же пойти на «бэт», где работать мне тоже придется, но будет явно легче?