Булгаков на Патриарших

скачать книгу бесплатно

Где же в доме находилось само Лито? Почтовый его адрес значился так: «Сретенский бульвар, 6, Юшков переулок, 6-й подъезд, квартира 65». В «Записках на манжетах» указано два адреса. Первый, куда пришел рассказчик: «Дом 4, 6-й подъезд, 3-й этаж, квартира 50, комната 7», и второй, после переезда Лито, – уже во «2-м подъезде, 1-м этаже, квартире 23, комнате 40». И хотя при поисках пропавшего учреждения герой сталкивается с форменной чертовщиной (попавшей потом в повесть «Дьяволиада»), видно, что адрес фактического Лито лишь прозрачно зашифрован автором – 6-й подъезд и 50-я квартира (как и 65-я) и сейчас выходят в Юшков переулок. Но уже без литературно-просветительных организаций. Там всюду и достаточно плотно живут москвичи.

Все же числовые совпадения здесь у Булгакова не случайны, и набор цифр, составляющий этот подробный (даже нарочито подробный) адрес, не произволен. Номера этого дома со стороны Фролова и Юшкова переулков одинаковы: № 1. По переулку Милютинскому он значится под № 22. Но если считать по Сретенскому бульвару нумерацию частей дома раздельно, то больший по размеру корпус (с центральной перемычкой и двумя внутренними дворами) можно обозначить под № 4.

В этом корпусе и находилось Лито, в 65-й квартире 6-го подъезда, и, как и в повести, на 3-м этаже, а реальная квартира 50, состоящая из 10 комнат, находится в 5-м подъезде на 2-м этаже. Но эта квартира – естественно, «младшая сестра» одноименной (точнее – «однономерной») квартиры дома 302-бис на Садовой. В этом контексте рискнем предложить следующее числовое совпадение вымышленного и реального. Если сложить числа номеров дома, подъезда, этажа и квартиры в повести и в их реальных топографических прототипах, то получится по странному (а, может, и не случайному) совпадению одно и то же число. То есть: 4 + 6 + 3 + 50 = 6 + 5 + 2 + 50 = 63! Что же представляло из себя Лито в булгаковской повести и в действительности? О впечатлениях от поиска этого учреждения в «этом колоссальном здании» мы уже немного знаем, как и о его первых, видимо, тоже новообращенных сотрудниках. Герою повести пришлось писать заявление, бегать куда-то наверх, где некто и поставил заветные слова: «Назн. секр.».

История Лито началась с 12 ноября 1920 года, когда по декрету Совнаркома для объединения всей политико-просветительной и агитационной работы страны при Народном Комиссариате по просвещению был учрежден Главный Политико-Просветительный Комитет Республики. В его структуру среди прочих входил Художественный отдел (Худо) с подчиненными ему Театральным отделом (Тео), Отделом изобразительных искусств (Изо), Музыкальным отделом (Музо), Фотокинематографическим отделом (Фото-кино) и наконец, Литературным отделом (Лито). Но и это еще не все, и поэтому можно понять эти и последующие (выросшие почти до размеров трагедии) затруднения героя повести в поисках «своего» Лито. Ведь в структуру Наркомпроса входили помимо Главполитпросвета еще и Главпрофобр, Главсоцвос (фамилия персонажа в повести «Дьяволиада» – Ян Соцвосский) и Академический центр со своими аналогичными главполитпросветовскими подразделениями.

Чем занимался Булгаков в Лито, кроме работы секретаря? Обработкой присылаемых рукописей, составлением поэтических сборников русских поэтов, сочинением лозунгов для агитпоезда Главполитпросвета в помощь голодающим Поволжья. В это время им были написаны литературные фельетоны «Муза мести», «Евгений Онегин», «Театральный Октябрь».

Время шло, но судьба Лито складывалась так, что дни его были сочтены: «…Как капитан с корабля, я сошел последним. Дела – Некрасова, „Воскресшего Алкоголика“, „Голодные сборники“, стихи, инструкции уездным Лито приказал подшить и сдать. Потушил лампу собственноручно и вышел. И немедленно с неба повалил снег. Затем дождь. Затем не снег и не дождь, а так что-то лепило в лицо со всех сторон. В дни сокращений и такой погоды Москва ужасна. Да-с, это было сокращение. В других квартирах страшного здания тоже кого-то высадили»[28 - Булгаков М. Избранные произведения в 2 т. Т. 1. Киев: Днипро, 1989. С. 699–700.].

Так 1 декабря 1921 года Булгаков остался без работы. Но не надолго. И, как мы знаем из его автобиографических очерков и писем, в дальнейшем заведовал отделом хроники в «Торгово-промышленном вестнике», играл в бродячем коллективе актеров, вел конферанс в маленьком театре на окраине, работал заведующим издательской частью в Научно-техническом комитете при Военно-воздушной академии имени Н. Е. Жуковского и, наконец, поступил на службу в газеты, сначала в «Рабочий», потом в «Гудок», стал активно печататься в берлинской газете «Накануне», в московских небольших журналах.

Был уже январь 1922 года, и у Булгакова появился его первый московский очерк «Торговый ренессанс», где описан просыпающийся от долгой спячки – разрухи – город под «живым дождем НЭПО»:

«Для того, кто видел Москву всего каких-нибудь полгода назад, теперь она неузнаваема, настолько резко успела изменить ее новая экономическая политика (НЭПО, по сокращению, уже получившему право гражданства у москвичей)…

До поздней ночи движется, покупает, продает, толчется в магазинах московский люд. Но и поздним вечером, когда стрелки на освещенных уличных часах неуклонно ползут к полуночи, когда уже закрыты все магазины, все еще живет неугомонная Тверская… ест и пьет за столиками народ, живущий в невиданном еще никогда торгово-красном Китай-городе»[29 - Булгаков М. Чаша жизни. М.: Советская Россия, 1989. С. 377. 379–380.].

Аналогичную картину видит Булгаков, проезжая на трамвае маршрута «А» (очерк «Москва красно-каменная»):

«Жужжит „Аннушка“, звонит, трещит, качается. По Кремлевской набережной летит к Храму Христа…

Несется трамвай среди говора, гомона, гудков. В центр.

Летит мимо московской улицы. Вывеска на вывеске. В аршин. В сажень. Свежая краска бьет в глаза. И чего, чего на них нет. Все есть, кроме твердых знаков и ятей. Цупвоз. Цустран. Моссельпром. Отгадывание мыслей. Мосдревотдел. Виноторг. Старо-Рыковский трактир. Воскрес трактир, но твердый знак потерял. Трактир „Спорт“. Театр трудящихся. Правильно. Кто трудится, тому надо отдохнуть в театре. Производитель „сандаль“. Вероятно, сандалий. Обувь женская, детская и „мальчиковая“. Врывсельпромгвну. Униторг. Мосторг и Главлесторг. Центробумтрест…

До поздней ночи улица шумит. И мальчишки – красные купцы – торгуют. К двум ползут стрелки на огненных круглых часах, а Тверская все дышит, ворочается, выкрикивает. Взвизгивают скрипки в кафе „Куку“. Но все тише, реже. Гаснут окна в переулках… Спит Москва после пестрого будня перед красным праздником.

В десять по Тверской прокатывается оглушительный марш. Мимо ослепших витрин, мимо стен, покрытых вылинявшими пятнами красных флагов, в новых гимнастерках с красными, синими, оранжевыми клапанами на груди, с красными шевронами, в шлемах один к одному, под лязг тарелок, под рев труб рота за ротой идет красная пехота.

С двухцветными эскадронными значками – разномастная кавалерия на рысях. Броневики лезут.

Вечером на бульварах толчея. Александр Сергеевич Пушкин, наклонив голову, внимательно смотрит на гудящий у его ног Тверской бульвар. О чем он думает, никому не известно… Ночью транспаранты горят. Звезды…

…И опять засыпает Москва. На огненных часах три. В тишине по всей Москве каждую четверть часа разносится таинственный нежный перезвон со старой башни, у подножия которой, не угасая всю ночь, горит лампа и стоит бессонный часовой»[30 - Булгаков М. Чаша жизни. М.: Советская Россия, 1989. С. 382–386.].

Такие строки булгаковских репортажей вряд ли требуют особых комментариев. Места известны, хотя от некоторых не осталось до нашего времени и следа. И только на старых фотографиях, в мемуарах и на ленте кинохроники можно теперь увидеть зарисовки писателя.

Такие, например, как в другом его очерке – «Столица в блокноте», где сами названия главок говорят о многоплановости увиденного Булгаковым. «Бог Ремонт» – о восстановлении жилищного фонда, «Триллионер» – о сверхбогачах, нуворишах тогдашней Москвы, «Во что обходится курение» – о борьбе с курильщиками в общественных местах, «Красная палочка» – о милицейском регулировании уличного движения и наведении порядка в городе… И заканчивается очерк так:

«Нет пагубнее заблуждения, как представить себе загадочную великую Москву 1923 года отпечатанной в одну краску…

Москва – котел: в нем варят новую жизнь. Это очень трудно. Самим приходится вариться. Среди дунек и неграмотных рождается новый, пронизывающий все углы бытия, организационный скелет…

В порядке дайте нам точку опоры, и мы сдвинем шар земной»[31 - Булгаков М. Чаша жизни. М.: Советская Россия, 1989. С. 399–400.].

Такой «точкой опоры» в наведении порядка Булгаков считал в первую очередь глубокий профессионализм в деле. Кто-то должен резать кроликов, проводить операции, кто-то петь в Большом театре «Аиду».

Мысль о порядке в обществе, о нормализации жизни проходит у писателя через многие московские очерки, рассказы, фельетоны. Старая жизнь кончилась безвозвратно, нужно строить жизнь новую. И вести беспощадную борьбу с преступностью, спекуляцией, мошенничеством, бесхозяйственностью, равнодушием, хулиганством.

Об этом очерки «Комаровское дело» (суд над убийцей-извозчиком) и «Под стеклянным небом» (спекулянты в торговых рядах), фельетоны «Похождения Чичикова», «Три вида свинства», «Бурнаковский племянник», «Четыре портрета», «Спиритический сеанс», «Самогонное озеро». Полушутливые бытовые сатирические зарисовки: «Шансон д'Эте», «Псалом», «День нашей жизни», «Площадь на колесах», «Чаша жизни», «Воспаление мозгов», «Обмен веществ», «Путевые заметки», «Угрызаемый хвост», «Бубновая история», «Таракан» и другие.

Не как зритель, а как непосредственный участник событий – Булгаков в манифестациях и праздниках молодой советской власти: очерки «Бенефис лорда Керзона», «Присяга на площади Революции», «В театре Зимина», «Ноября 7-го дня», «Трудовой праздник на заводе „Динамо“», «Рабочий город – сад», «Знаменосцы грядущих боев», «На Красной площади».

В репортаже «Бенефис лорда Керзона» показана впечатляющая и гневная демонстрация – сопротивление угрозам английского империализма:

«В два часа дня Тверскую уже нельзя было пересечь. Непрерывным потоком, сколько хватал глаз, катилась медленно людская лента, а над ней шел лес плакатов и знамен. Масса старых знакомых, октябрьских и майских, но среди них мельком новые, с изумительной быстротой изготовленные, с надписями, весьма многозначительными. Проплыл черный траурный плакат: „Убийство Воровского – смертный час европейской буржуазии“. Потом красный: „Не шутите с огнем, господин Керзон. Порох держим сухим“…

Мальчуган на грузовике трубил в огромную картонную трубу. Публика с тротуаров задирала головы. Над Москвой медленно плыл на восток желтый воздушный шар. На нем была отчетливо видна часть знакомой надписи: „…всех стран соеди…“

Из корзины пилоты выбрасывали листы летучек, и они, ныряя и чернея на голубом фоне, тихо падали в Москву»[32 - Булгаков М. Чаша жизни. М.: Советская Россия, 1989. С. 421, 423.].

И в эти же годы начинающий журналист и драматург живо интересуется историей Москвы и Подмосковья, пишет серию художественных рассказов или маленьких повестей. Среди них два: «№ 13 – Дом Эльпит-Рабкоммуна» и «Ханский огонь», объединенные одной мыслью – борьбы старого, отживающего мира с родившимся новым, борьбы непростой и порой трагической. Эти рассказы продолжают в идейном плане его новеллы – очерки о Гражданской войне, такие, как «Грядущие перспективы», «Дань восхищения», «Красная корона», «Налет», «Необыкновенные приключения доктора».

Рассказ о доме Эльпит носит автобиографический характер. Уже известный нам дом на Большой Садовой улице, ставший первым московским жилищем Булгакова, – «герой» произведения, где его бывший владелец, табачный фабрикант Илья Давыдович Пигит превратился в Адольфа Иосифовича Эльпита, его управляющий караим Сакизчи в Бориса Самойловича Христи, «гениальнейшего из московских управляющих, матово-черного дельца в фуражке с лакированным козырьком…» Впрочем, предоставим слово самому автору.

«Так было. Каждый вечер мышасто-серая пятиэтажная громада загоралась ста семьюдесятью окнами на асфальтированный двор с каменной девушкой у фонтана. И зеленоликая, немая, обнаженная, с кувшином на плече, все лето гляделась томно в кругло-бездонное зеркало. Зимой же снежный венец ложился на взбитые каменные волосы. На гигантском гладком полукруге у подъездов ежевечерне клокотали и содрогались машины, на кончиках оглоблей лихачей сияли фонарики-сударики. Ах, до чего был известный дом. Шикарный дом Эльпит…

Большое было время… И ничего не стало. Страшно жить, когда падают царства. И самая память стала угасать. Да было ли это, господа?.. Генерал от кавалерии!.. Слово какое! Да… А вещи остались. Вывезти никому не дали. Эльпит сам ушел, в чем был.

Вот тогда у ворот, рядом с фонарем (огненный „№ 13“), прилипла белая таблица и странная надпись на ней: „Рабкоммуна“. Во всех 75 квартирах оказался невиданный люд. Пианино умолкли, но граммофоны были живы и часто пели зловещими голосами. Поперек гостиных протянулись веревки, а на них сырое белье. Примусы шипели по-змеиному, и днем, и ночью плыл по лестницам щиплющий чад. Из всех кронштейнов лампы исчезли, и наступал ежевечерно мрак…

Но было чудо: Эльпит-Рабкоммуну топили. Дело в том, что в полуподвальной квартире, в двух комнатах, остался… Христи.

Да-с, Христи был человек. Мучил он правление до тех пор, пока не выделило из своей среды Нилушкина Егора, с титулом „санитарный наблюдающий“. Нилушкин Егор два раза в неделю обходил все 75 квартир. Грохотал кулаками в запертые двери, а в незапертые входил без церемонии, хоть будь тут голые бабы, подлезал под сырыми подштанниками и кричал сипло и страшно:

– Которые тут гадют, всех в двадцать четыре часа!

И с уличенных брал дань»[33 - Булгаков М. Чаша жизни. М.: Советская Россия, 1989. С. 127–130.].

И этот дом сгорел. Не помогли старания Христи и предупреждения Егора Нилушкина, в котором узнают домкомовца Никитушкина, личность скорее комическую, чем грозную. Егор погибает во время грандиозного пожара, который случился в эльпитовском доме. Виновница – некая Пыляева Аннушка, бич дома из комнаты 5 квартиры 50, то есть реальная соседка автора. Эта «Аннушка с Садовой» вопреки строжайшим запретам Христи топила буржуйку выломанным паркетом, тяга шла в обитую войлоком вентиляцию, а рядом в студии были бидоны с бензином… И пошло-поехало.

«Родословная» Аннушки восходит к реальной женщине из 34-й квартиры, вечно разбивавшей посуду по причине своего кривоглазия. В рассказе «Самогонное озеро» Аннушка живет в квартире (или коридоре, как иногда называет ее автор) 50, она же возникает уже в 48-й квартире (этажом ниже) в «Мастере и Маргарите» и где-то мимоходом в «Театральном романе». А в этом рассказе она едва спасается от устроенного ею пожара.

Так сгорел дотла знаменитый дом Эльпита, но в реальности дом на Большой Садовой цел и невредим.

Аналогичную судьбу уготовил Булгаков другому дому, даже целой «усадьбе-музею „Ханская ставка“», описанному в следующем рассказе – «Ханский огонь», «где-то под Москвой, куда можно добраться дачным поездом».

Даются и другие ориентиры: деревня Орешнево, красноармейские лагеря невдалеке и роскошный дворец чуть ли не растреллиевской постройки, где находятся портреты бывших владельцев усадьбы князей Тугай-Бег-Ордынских, портреты лиц царской фамилии. Все это рассматривают приехавшие из Москвы:

«Вечерний свет, смягченный тонкими белыми шторами, сочился наверху через большие стекла за колоннами. На верхней площадке экскурсанты, повернувшись, увидали пройденный провал лестницы и балюстраду с белыми статуями и белые простенки с черными полотнами портретов и резную люстру, грозящую с тонкой нити сорваться в провал. Высоко, улетая куда-то, вились и розовели амуры…

Пошли дальше. Свет последней зари падал сквозь сетку плюща, затянувшего стеклянную дверь на террасу с белыми вазами. Шесть белых колонн с резными листьями наверху поддерживали хоры, на которых когда-то блестели трубы музыкантов. Колонны возносились радостно и целомудренно, золоченые легонькие стулья чинно стояли под стенами. Темные гроздья кенкетов глядели со стен и точно вчера потушенные были в них обгоревшие белые свечи. Амуры вились и заплетались в гирляндах, танцевала обнаженная женщина в нежных облаках. Под ногами разбегался скользкий шашечный паркет…

Шли через курительные, затканные сплошь текинскими коврами, с кальянами, с тахтами, с коллекциями чубуков на стройках, через малые гостиные с бледно-зелеными гобеленами с карсельскими старыми лампами. Шли через боскетную, где до сих пор не зачахли пальмовые ветви, через игральную зеленую, где в стеклянных шкафах золотился и голубел фаянс и сакс»[34 - Булгаков М. Избранные произведения в 2 т. Т. 1. Киев: Днипро, 1989. С. 311–315.].

Исследователи творчества Булгакова однозначно определили адрес этой усадьбы – подмосковный дом-дворец князей Юсуповых Архангельское, расположенный к западу от столицы, в нескольких километрах от станций Павшино и Красногорска Рижского направления железной дороги. Но писатель обобщил многие детали в описании усадьбы и связанных с ней событий, превратил в символ красивого, но мертвого музейного быта. Здесь проглядываются черты шереметевских дворцов – усадеб в Останкине, Кускове, дома в селе Высоком на Смоленщине, что попал в повесть «Роковые яйца», помещичьей усадьбы в Муравишниках.

Главный же «прототип» – музей-усадьба Архангельское, памятник русской культуры конца XVIII – начала XIX века, в который вложено много труда крепостных умельцев. Ансамбль усадьбы составляют дворец, два флигеля, театр и парк. Усадьба известна с XVI века, но начинает усиленно обстраиваться и украшаться с начала XVIII века, сначала князем Д. М. Голицыным, а затем князем Н. Б. Юсуповым, ведущим свое происхождение от ордынских ханов (отсюда и фраза в рассказе: «Отливая глянцем, чернея трещинами, выписанный старательной кистью живописца XVIII века по неверным преданиям и легендам, сидел в тьме гаснущего от времени полотна раскосый, черный и хищный, в мурмолке с цветными камнями, с самоцветной рукоятью сабли родоначальник-повелитель Малой Орды, Хан Тугай»[35 - Булгаков М. Избранные произведения в 2 т. Т. 1. Киев: Днипро, 1989. С. 323.]).

Усадьба строилась около 40 лет, создана по проекту французского архитектора де Герна. Проект, воплощаясь в жизнь, корректировался и дополнялся русскими крепостными мастерами. Здесь работали знаменитые архитекторы Е. Д. Тюрин, С. П. Мельников, О. И. Бове, И. Д. Жуков, итальянский декоратор П. Г. Гонзаго. Дворец построен в классическом стиле. В усадьбе собраны картины знаменитых художников, скульптура, хрусталь, мебель и другие художественные произведения. Усадебная библиотека насчитывала около 30 тысяч книг. Все архитектурные сооружения искусно вписаны в окружающий ландшафт.

Парк состоит из двух частей – регулярного и пейзажного, террасами спускающегося к Москве-реке и украшенного скульптурой. Пышность и красота юсуповской усадьбы постоянно привлекали внимание современников. Здесь бывали А. С. Пушкин, А. И. Герцен, Н. П. Огарев и многие другие видные деятели русской культуры[36 - Все Подмосковье: Географический словарь Московской области. М.: Мысль, 1967. С. 14.]