скачать книгу бесплатно
Это весёлое вино, резвое, юное, от него не оторваться. А оно спешит, иногда от своих молодых эмоций немножко пузырится, захлёбывается и убегает: скорее, успеть же надо!
Vinhos Verdes – Португальское Зелёное вино (будем звать его по имени, с прописной буквы).
Видится слегка шипучий напиток цвета хризолита. Этот полудрагоценный камень имеет яркий, жизнерадостный оттенок светло-зелёной травы или морской волны, но уже растаявшей на белом песке, и часто он полупрозрачный, что роднит хризолит с португальскими зелёными винами. Эти вина так же разнообразны в оттенках и цветах, как их более южные собратья из других регионов: красные, розовые, белые – тем не менее, все они Зелёные.
В Зелёных винах меньше алкоголя, они поголовно все отрицают зрелый возраст и не хотят расставаться с молодостью. Что поделать! Таков заносчивый характер этих северных португальцев – Зелёных! Их не соблазнить тем, что с возрастом они приобретут некий ореховый, ванильный или медовый вкус. Нет! Им не нужно ждать, они предлагают себя сегодня, сейчас, после сбора урожая и подготовки к продаже. Красные – резковатые, терпкие – явно на любителя (преимущественно из местных жителей). Ими угощают в чашах, по-домашнему, без выкрутас: «Пейте, люди добрые, мы не избалованные, готовы быть налитыми в простые белые чаши, они у каждого португальца имеются дома. Для нас важен не антураж, а весёлая компания». Зелёное вино, будь оно красным, розовым или белым, всегда дарит ощущение юности.
Свежесть – вот отличие Зелёных от иных. Возможно, северные области Португалии этому способствуют: там не всегда до полной готовности вызревает виноград, потому он чуть менее сладкий и не отличается изысканным вкусом. Да уж что там скрывать, попроще он! Как и сама молодость, если помните… Не так уж важно было, в каких интерьерах летом отдыхать, важна была своя компания, дружеские, тёплые отношения, веселье, а также природа: море, горы, лес, озеро, река, воздух и звёздное небо. И ветры, освежающие и подгоняющие, не церемонящиеся, дающие настрой на преодоление, на победы, радость и обновление.
Может быть, так и получился зелёный цвет этого самого вина: голубое небо смешалось с солнечными золотыми лучами и превратилось в Зелёное вино.
Это не игристое вино, хотя оно играет с пьющими его, собирая на поверхности весёлые пузырьки. Они чуточку пощипывают, покалывают язык, как льдинки в жару. Кстати, это вино всегда должно быть прохладным, чтобы остудить разгорячившихся.
Как и всё в молодости, Зелёное легко пьётся, легко забывается, с лёгкостью вспоминается. И всё с улыбкой.
Москва. Февраль 2015 г.
Оливы
Вы видели старые оливы в Средиземноморье? Наверняка.
Но не все обращают пристальное внимание на них, своеобразных и по-своему величественных и прекрасных. Их древность просто невероятна: бывает более двух тысяч лет. Тысячелетний возраст маслины не редкость. И ещё поражает жизненная сила этих вечнозелёных: у них есть свойство самовосстановления. Они всегда смело противостоят любому негативу. Снимаю шляпу, уважаю за силу и такую любовь к жизни.
Корявые, часто нелепые, переплетённые стволы, выпуклые, толстые, мощные «бычьи» шеи (место, где ствол и корень соединяются), выпирающие из земли кривые корни. Стволы высотой всего около метра, внешне кряжистые, шершавые, грубые, как уже не молодые крестьяне, работающие в масличных рощах. Их не сравнишь с изящными берёзами или ивами. Оливы – древние труженицы, кормилицы многих народов, им не до показных изящных, изысканных экстерьеров.
Не откажешь себе в желании вдоволь насмотреться на типажи редких «натурщиков» или «натурщиц» – древних деревьев. Они просятся, чтобы их запечатлели в живописи или в ваянии. Эти изваяния или картины проживут лет сто и исчезнут, а деревья не только останутся плодоносящими и зелёными, но ещё и помолодеют! Можно пройтись по краю рощи или углубиться. Не найти похожих – все разные, каждое дерево особенное, оно привлекает, его хочется зарисовать или сфотографировать, а дома долго рассматривать, соприкасаясь с его историей. Нередко встречаются двойные и тройные стволы с дуплами, многочисленными пустотами, образующими решётки и узоры. Стволы, как артритные узловатые суставы: скрючены, неестественно сцеплены, неразрывно связаны между собой – декоративны. Кажется, некоторые из них были когда-то подстрижены не увлечённым эстетическим чувством, а очень уставшим и спешащим домой обрезальщиком, наскоро укоротившим толстые ветви, чтобы на них выросли молодые (плодоносят двухлетние веточки). Оливы регулярно подстригают, что делает их головы кудрявыми и всегда молодыми. Шелест миллионов листочков, их двухцветность, постоянная переливчатость и болтливость – всё это свойства молодости. Серебристые, на ветру они, будто мальки, резвятся у морского берега, поворачиваются то одним, то другим боком, сияя на солнышке серебром и тёмной зеленью.
Крона напоминает чашу (специальная стрижка), куда легко вливается солнце и облагораживает жарким золотом плоды. Становясь фиолетовыми, они отдают накопленное богатство людям. Оливковое масло – и лекарство, и пища, и косметика – всё с самых древнейших времён и поныне. Листья оливы исцеляют раны, укрощают лихорадку. Венки и ветви оливы – символы мира, знания, победы, бессмертия, олицетворение целомудрия – редко какому растению так повезло с символикой.
Тайна их долгожительства поражает. А связь древних стволов с молодой кроной настраивает на оптимистический лад такого союза и сотворчества: одно без другого непродуктивно и нежизнеспособно.
Старые деревья имеют вид скульптур, а иногда даже архитектурны. Их надо рассматривать с разных сторон, чтобы составить представление о внешности и о характере. Некоторые типажи гостеприимны: в их дупло бывает легко спрятаться, как в глубокое кресло, его спинка и подлокотники надёжно обнимают, а листва спасает от солнца. Жучков и мошек там не водится, очень опрятны эти деревья. Древние, они свидетели, заставшие знаменитые города ещё молодыми. Сколько людей и событий проходило мимо них, а они запоминали, копили лица, историю, а теперь так же смотрят на нас: проходИте и вы. И мы проходим, но оставляем ли след?
Москва. Март 2015 г.
Шаль
Простая, скромная, не эффектная, как другие, наверное, можно пройти мимо. С одной стороны она палевая, цвета светлого и сухого песка, с другой – цвета мокрого песка, но с обеих сторон рисунок одинаковый, традиционный индийский. Эта шаль несколько мимикрирующая, не яркая, не кричащая. Она приятная: тонкая, мягкая шерсть и к тому же струящаяся изящными складками. Потому что пух, по традиции, весной вычёсывается с шеи высокогорной козочки, и ткань получается невесомой и ласковой. Такой шалью хочется укрыться от прохлады, защититься от внешнего. Кисти незатейливы, тоже из простых: не длинные, без узоров переплетений – обычные. И всё кажется невзрачным, но почему-то притягивает. А каково наименование – шаль… Деликатно, тепло, уютно, изысканно – одновременно. Имя, если его повторять, прозвучит короткой, приглушённой, немного таинственной музыкальной фразой: шаааль – шаль. Персидское имя, но кажется, пришло это произношение от французов – тоже добавлен флёр изысканности.
А ещё иногда от шали исходит едва заметный, прозрачный (или призрачный?) аромат свежескошенной травы или волнующегося моря – несколько неопределённый, но очень свежий запах, напоминающий то ли ветер на вершинах гор, то ли озон после грозы.
Она манит, зазывает, но так тонко, ненавязчиво, навевает кое-какие воспоминания о той, чьи плечи покрывала, а потом так стремительно падала на землю и свивалась в складках – тогда эта причудливая драпировка могла быть прелестной находкой для художника – самому такое не сделать, только она может улечься столь живописно и позировать, сколько надо. Сочетание, игра близких цветов песка и соломы, причудливых природных узоров… Смотреть и смотреть, и находить всё новые ассоциации. Недоумевать, чем же привлекательна она? Ведь так бывает и с людьми: голову сломаешь, почему притягивает.
Шаль. Жаль. Немного жаль, что не удалось разгадать всего и увидеть, кто её ткал и придумывал для неё рисунок и цвет, кому она принадлежала и почему так приворожила…
Москва. Февраль 2015 г.
Шёпот
Зелёно-голубые шторы из шероховатой ткани, напоминавшей жатую бумагу, украшали большую и светлую комнату. Их приглушённый шелест был похож на шёпот волн и придавал комнате морское дыхание. Когда из окна или открытого балкона дул ветерок, шторы шуршали (или журчали?), как набегающий на гальку морской прилив, и задавали тон началу беседы в гостиной.
Шёпот был главным героем этой гостиной, потому что давал возможность каждому предмету выразить своё отношение к жизни, озвучить памятные события, пообщаться друг с другом. Не будь его, все бы молчали. Его ждали, и когда он являлся, каждый радовался и готовил свой рассказ. Шёпот был свободен, мог жить, где пожелает, но полюбил хозяев, привязался к интерьеру и поэтому решил остаться здесь. К тому же, некий артистизм его натуры давал возможность проявлять себя неординарно. Он одаривал предметы интерьера разнообразными интонациями (подумать только!), выявлял таким образом их характеры и меняющееся настроение.
Густым неторопливым шёпотом переговариваются диван и стулья. Более сухой и быстрый шёпот слышен от зеркала и столика маркетри.
Хрустальная и довольно шумная люстра с подвесками и два таких же бра неохотно шепчут, потому что желают говорить в полный, звонкий голос. Шёпот не для них: разгореться и светить в 100 ватт минимум, звонко и ярко блистать – таково их предназначение. А вот послушать соседей они не откажутся – слух у них отменный.
Гордостью гостиной было высокое, до потолка, зеркало-трюмо в стиле рококо. В золотой резной короне оно стояло на золочёных же деревянных резных ножках и имело по бокам украшения, напоминавшие свисающие изящные серьги – тоже позолоченные. Это дивное зеркало каждый раз извлекало из накопленных отражений всё новые и новые сюжеты. Жизнь прошла мимо него в разных комнатах и домах с конца XIX до XXI века. Уж оно могло шептать и рассказывать всем о таком, чего другие не видели. В нём сохранилось бесчисленное множество характеров, типажей, костюмов, мимики, поз и жестов… Ему доверяли, и оно никогда не разглашало тайн. И только теперь из его дивных историй слагались целые семейные саги и романы-адюльтеры.
Если прислушаемся, то сейчас идёт рассказ о семье, которая первой приобрела это сокровище – высокое и статное трюмо. В зале тогда сияли огни, играл струнный квартет, приглашены были гости по случаю въезда семьи в только построенный новый дом. Блеск украшений, изысканность причёсок и туалетов – всё отразилось и осталось в зеркале навсегда. Кажется, молодые хозяева чувствовали это и сегодня, иногда они пытались рассмотреть некие призраки прошедшей жизни в зеркале, фантазия и рассказы старших им помогали. Брат и сестра и их друзья ценили необыкновенно красивую обстановку квартиры, особенно этой комнаты. Всё там дышало современным воздухом, но «декорации» были старинными, совсем не стандартными, как в похожих одна на другую соседних квартирах.
В центре комнаты был овальный стол и стулья из красного дерева, диван с украшенной резьбой спинкой, на каждом из его округлых подлокотников – рог изобилия, наполненный цветами и фруктами. Именно так, в полном достатке (но недолго), жила семья бабушек и дедушек больше ста лет назад. Поодаль стояли два кресла из того же красного дерева, они перешёптывались друг с другом и слушали доносящееся до них общее неразборчивое шептание.
Когда начиналась беседа стульев, кресел и дивана, стол чувствовал себя центром, главным участником – мимо него не ускользало ничего. Позже, когда шёпот соседей сходил на нет, он начинал свой спокойный монолог о прошлых застольях. Все с интересом слушали, потому что были тому свидетелями, но сами многое уже забыли, ведь очень давно всё изменилось: и стиль жизни, и поколения, и меню застолий…
На всё это смотрела несколько свысока Собака – картина художника Моррена в позолоченной раме. Её запоминали все гости, и часто она являлась чем-то вроде визитной карточки. Без неё немыслим был дух этого дома. Собака, пожалуй, единственная, кто не шептала, она наблюдала и оценивала. Шёпот её немного побаивался, но не признавался в этом.
Словно лёгким голубоватым туманом наполнялась гостиная разнородными голосами, но всё шёпотом, так тихо, чтобы не потревожить, не вспугнуть тени прошлого. Голубой, чуть золотом светящийся туман пронизывал каждую вещь, он лился в окна сквозь шуршащие шторы и не хотел покидать это жильё, так богатое преимущественно приятными воспоминаниями.
Шёпот жил тихо, уединённо, за высоким зеркалом, в углу. Так он отгораживался от суеты и от шума, которого просто не переносил. Он жил в ожидании своей единственной любви – улыбки.
Когда она пришла, шёпот онемел от счастья. Объединившись, застыв в улыбке и прижав палец к губам, они произнесли: шшшшш… Все кругом замерли в восторге свершившегося, а потом зашептали, заулыбались, поняв значение произошедшего. Лёгкая улыбка, чуть слышный шёпот, мягкий свет заката через волнующийся шорох штор цвета морской волны.
И это вовсе не конец…
Москва. Март 2015 г.
Москва
Сильная, статная, гостеприимная, доброжелательная, широкая, сердечная. Она же заводная, неугомонная, стремительная, порой эгоистичная. Нередко по простоте характера напористая, случается даже вынужденно нахальная. Но при этом открыта всем. Знает себе цену, и не ошибается в этом: умна.
Не сказать, что в этой красивой и теперь современной столице удобно жить. Нет. Здесь многое неудобно, потому что мегаполис огромен и продолжает увеличиваться. Город перенаселён и перегружен машинами. Из конца в конец на городском транспорте добираться никак не менее полутора-двух часов, а на автомобиле вообще непредсказуемо долго. Но чем-то притягивает этот город… Может быть, способностью меняться, сохраняя стержень своей души неизменным. Может быть, готовностью принять всех, кто нуждается, и оказать содействие. Может быть, своей изначальной кольцевой структурой – ведь именно эта закольцованность, отсутствие острых углов и линий придаёт мягкость, даже запутывает живущих в ней: а пусть походят, поищут переулки в центре города. Москва ближе к женственной сущности, Петербург – к мужской. От Москвы иногда надо отдыхать, как от болтливой, хотя и любимой, женщины. Но уехав, так тянет обратно в домашний городской и привычный уже уют.
Приезжие рвутся на Красную площадь. Конечно, там Храм Василия Блаженного. Редко кто обходит его лабиринты внутри, чаще ограничиваются созерцанием экстерьера. Из моих знакомых, пожалуй, никто не расскажет детально об этом известнейшем храме, да и не часто ходят туда москвичи. Изначально построили восемь церквей вокруг центральной, девятой – там было непросто ориентироваться и надо бы помнить, какой придел посвящён какому святому или празднику. Позже пристроили ещё престолы, всего их, кажется, одиннадцать. Восемь церквей вокруг основной, девятой, на общем основании, фундаменты, цоколь и некоторые детали были построены из белого камня, тогда как весь храм из кирпича. Занятное сооружение и очень уж московским оно получилось, один декор чего стоит! Его надо разглядывать. Можно заметить элементы русских народных шкатулок, вышивки, росписи. Как улочки и переулки петляют, бегут то вверх, то вниз, так и храмовые детали то взбегают вверх быстренько, то уводят вас в сторону… Голова идёт кругом от разнообразия и переплетений множества деталей. Резные входы, арки, шатры, крыльца, площадки, разнообразная роспись. Похоже на сказку. Кто теперь вспоминает, что собор был сначала в основании белым?!
Трёхметровые стены общего для всего сооружения основания (подклета) прорезаны отверстиями – продухами. Хранили там казну, в подклете были сплошные тайники, даже спускающаяся сверху из основного храма лестница была тайной – её обнаружили уже в ХХ веке. Одна, общая для всех, обходная галерея и многочисленные переходы – много отличий этого храма от других.
Раньше все сравнивали Москву с Петербургом и считали её похожей на купчиху, в отличие от аристократичного Питера. Теперь и купчих нет, и Москва изменилась. Когда я пытаюсь в целом увидеть мой город и сравнить с образом колоритного человека, вижу, что многообразной Москве не уместиться в ограниченное подобие. Мне представляется собирательный образ. Москва – это, скорее, большая семья, где в просторном доме живут бабушки, дедушки, мать, отец, дети, внуки… В Москве живы ещё, слава Богу, прабабушки и прадедушки: их олицетворяют древний Кремль, древние соборы, старики-колокольни с горделивой всё ещё осанкой, и совсем маленькие старушки-церкви. Сохранились даже колокола, которые рассказывают о древних событиях, коим были свидетелями.
Старые бульвары, изящным пояском охватывающие талию красавицы Москвы, держат её в форме, не дают талии располнеть. Теперь и подумать нельзя, чтобы снять это раритетное украшение. Это память, с ним красавица сжилась и не мыслит жизни без золотого пояска. Пусть новые добавляются, а тот старинный пояс-украшение – самый ценный, памятный. Когда укрепительные сооружения перестали выполнять свою роль, то на месте стен Белого города появились один за другим десять бульваров. Они открыли новую эпоху в жизни Москвы и продемонстрировали её мирный характер. Восхитительны прогулки по Бульварному кольцу в любое время суток – это одно из живописных исторических, притом красивейших мест в городе. Дома, тянущиеся вдоль бульваров – почти все исторические памятники, о каждом из них можно найти удивительную быль. Здесь сохранилось немало старинных особняков, придающих городу его знаменитое своеобразие, ту самую московскую атмосферу.
Если продолжать игру и сравнивать город с семьёй, то бульвары – это, скорее всего, родители, с любовью обнимающие своих детей и племянников. Улицы, переулки, площади находятся в подкове, то есть в крепких объятиях Бульварного кольца. Уже позже на месте ещё одного (тоже оборонительного) Земляного вала было создано Садовое кольцо в виде променада для москвичей. Там жители обязаны были разводить сады, так появилась улица Садовая.
В самом центре города живут старые столпы рода – это и есть Кремль, Красная площадь. Как ни стареют, а остаются бодрыми, мудрыми и очень привлекательными.
Монастыри тоже в характере этой семьи – это воспитательные центры. Старики, словом. Имена стариков звучные, наполненные историями: Высоко-Петровский, Донской, Заиконоспасский, Зачатьевский, Новодевичий, Свято-Даниловский, Сретенский… Их молодёжь немного сторонится, не хочет попадать в строгость, непростой распорядок дня и обязательность выполнения устава – им охота всего этого избежать: вот бы насладиться жизнью среди своих ровесников!
А в Москве для досуга и веселья – полный простор. Только зарабатывай и трать – всё к твоим услугам. Открылось множество клубов, ресторанов и кафе на любой вкус, кинотеатры и театры, суперсовременные и традиционные музейные площадки, катки, парки, где можно и на роликах, и на велосипедах, и на скейтах… Теперь уже не сидят по домам за столом, не танцуют дома под магнитофонные записи, как когда-то, а встречаются компаниями вне домашнего уюта – так дети свободнее чувствуют себя.
Университеты, академии, научные центры – всё осталось и приумножилось. Семья растёт, взрослеет, не без этого. Ещё сохранились печатные издания (книги и журналы), даже библиотеки есть. Их читальнями продолжают называть, что навевает некие ассоциации, воспоминания о прошлой жизни. Они похожи на мам, они как тёти, которые всегда готовы принять молодых, попотчевать их традиционным и очень вкусным обедом. Иногда за этот пир приходится расплачиваться и слушать нравоучения и бесконечные рассказы: чем они жили и какими были в молодые годы… Ну что поделать? Это дань семейным московским традициям, того не избежать. Зато много можно получить от таких вот посиделок, всё сложить в копилку, ведь со временем точно это пригодится, но не сегодня, позже. Книги, журналы, читальни – куда вы уходите? Погодите…
Нередко улицы и переулки ведут себя как отцы: то прямолинейны и длинны – тогда идёшь, идёшь, смотришь по сторонам и открывается много интересного, нового, чего раньше не знал. А то вдруг переулки начинают петлять и заметать от кого-то (?!) следы, тогда воочию представляешь себе характер и ситуацию – наблюдай и помалкивай. Таких запутанных, сложносочинённых переулков в центре Питера не найти, а здесь – пожалуйста, сколько хочешь. И всё там является неожиданно, вдруг, как из-под земли – тоже отличие от иных городов.
Новые районы иногда не так безлики, как кажутся поначалу. И всё же воспринимаю их как соседей моей Москвы. Они другие, несмотря на многие удобства: метро, спортивные сооружения и даже зелень. Не имея в основе своей московского древнего стержня, они принадлежат иному роду, не московскому, без прошедших испытания временем традиций и устоев, они не похожи на московских родственников – это соседи.
Растёт город-семья, меняется. Но характеров-то много, не один. Город не скучный – всем найдётся место и занятие по вкусу, по душе. А любить этот город – наслаждение!
Москва. Октябрь 2014 г.
Сила. Истоки
Ксеня
Дом, который мне снится до сих пор, вот уже… нет, не скажу, сколько.
Дом на улице Карья в Пярну – приморском, курортном, зелёном, чудесном городке с аккуратными домиками прибалтийского стиля, с кинотеатрами, ресторанами, курзалом, эстрадой под открытым небом у моря. Это дом двоюродной бабушки. Мне странно видеть написанным слово «бабушка». Ксеня была мне просто другом, моей любимой, с которой я всегда хотела быть рядом, смеяться, делиться историями и слушать её рассказы о прошлой жизни.
О, эта жизнь, как из романа Мопассана: там и влюблённости, и страсти, и трагедии, благополучие и богатство, счастье в семейной жизни, великолепие светских гостиных, изысканность интерьеров, и потом – полный крах всего…
Фотографии Ксени
На фото конец XIX – начало XX века. Что за мир открывается, оттуда нет желания возвращаться. Погружаешься в иную жизнь.
Ксеня-гимназистка, стоит картинно, с прекрасной осанкой, взявшись за спинку наклонённого венского стула. Будто стихи свои читает. Юная красавица.
А здесь она в профиль с красивейшей и модной по тому времени причёской.
Она, но уже мама и супруга. С дочерью Ксенией и мужем Антоном в своей гостиной в Пярну на фоне изящных консолей, изысканной мебели, японских картин, вышитых шёлком. Члены семьи со вкусом, очень красиво одеты, по моде конца двадцатых годов ХХ века. Это счастливая и благополучная семья.
Вот она же в шляпке со страусиным пером (фото в три четверти) – своевольно приподнятая голова, большие карие глаза, красивый прямой нос, не улыбается, гордится статью.
Сохранилось и фото Екатерины Второй – это тоже Ксеня, в роли императрицы – не профессиональный, любительский спектакль. Роль для неё, потому что Ксеня по сути – царица. Высокая, темноволосая, умные глаза, соболиные брови (так издавна на Руси называли густые, шелковистые брови), красивая фигура, не худая, от неё исходит мощная жизненная сила, уверенность в себе, глубина чувств и самоконтроль. Это она – Ксения Леонтьевна Нымм.
На последних фото она осталась тоже царственной, но уже старой, ушла из жизни в 97, хотя уходить не хотела, желала жить.
Предки по материнской линии
Я любила расспрашивать Ксеню о «старине». Мои бабушки и дедушки рано ушли из жизни, вот Ксеня и заменила их всех. И она рассказывала.
Родились мои бабушки (Александра – родная, а Ксения – двоюродная) в Орше, в тогдашней черте оседлости. Семья обедневших русских дворян. В роду были шведы Калиниусы, поляки Томашевичи, французы Ордо. Наш предок Иван Меллер-Закомельский служил у Павла Первого, который в благодарность одарил своего любимца платиновым перстнем с алмазом и маленькими гранатами. Также подарил ему карманные часы с эмалью. Одна из прапрабабушек была фрейлиной, кажется, Марии Фёдоровны (второй супруги Павла I). Давно прошедшие времена…
Семейство жило в поместье на высоком берегу Днепра, куда из красивейшего сада, созданного руками моей трудолюбивой прапрабабушки Александры Станиславовны Калениус на месте бывшего «сметища», вела живописная тропа к Днепру и открывался изумительный вид на реку. Александра Станиславовна рано овдовела, потом похоронила свою дочь и воспитывала одна семерых внуков. Их отец, будучи уже вдовцом, сошелся с гувернанткой и бросил детей. Жили бедно, девочки-гимназистки давали уроки музыки, их бабушка сдавала дом, чтобы прокормить всех, сами жили во флигеле.
Моя бабушка – Александра – старшая из семерых. По свидетельству знавших её – необычайно одарённая пианистка, тонкой душевной структуры человек, романтичная, добрейшая и умнейшая женщина. Всю жизнь болела, была физически слабой, но очень сильной духом своим.
Ксеня – её младшая сестра, год разница – о ней пойдёт речь в рассказе.
Лена, Лида, Володя, Оля – умерли юными. Николай был младше Ксени, его я знала хорошо. Бывший белогвардеец, кавалерист. Потом был юристом в Академии им. Жуковского в Москве. Он подарил мне свои шпоры и сапоги (великоваты были!), когда я занималась конным спортом в 12 лет. Я его запомнила уже пенсионером, статным, высоким, интересным старцем.
А потом, когда я повзрослела, я стала Ксеню расспрашивать о 15 годах, проведённых ею в ссылке в Сибири в Красном Яру. Вот этого она не любила вспоминать. Но кое-что я запомнила. Хотя здесь – не об этом страшном времени. Много о нём написали очевидцы – не мне выписывать детали их судеб.
Плакучая и кудрявая берёзки. Портреты Крамского
По нашей семейной традиции, при рождении детей высаживали деревце, а потом смотрели, как растёт, каким становится. Так вот посадили две берёзки: для Шуры и для Ксени. Шурочкина стала плакучей, а Ксенина – кудрявой. Похоже, что жизнь старшей сестры напоминала всегда плакучую берёзку, а вот жизнь младшей – часто была кудрявой, хотя, далеко не всегда. По сути, обе жизни трагичны, виной чему – кровавая история России.
В семье часто видели сходство двух портретов Крамского с сёстрами: дама в белом на скамейке на картине «Лунная ночь» – копия Александры, а «Неизвестная» – это Ксеня. Точно уловлены характеры сестёр (прототипы иные). У нас дома висела копия «Лунной ночи» – мама видела в той даме свою маму. Разными были дружившие и очень близкие друг другу сёстры.
Ещё немного о сёстрах – 1914-1920-е годы
Моя бабушка и мой дедушка, поженившись, сначала жили в Орше, где дедушка инспектировал гимназии, потом переехали в Юрьев (Тарту), где он учился в университете.
Ксеня вышла замуж за немца, известного хирурга Асмута, который был старше её. Человек талантливый, многогранный, играл на виолончели, был богат и интересен как внешне, так и внутренне. Жили в Могилёве.
Туда как-то приехали в гости Александра с Владимиром. Начался еврейский погром. Это так страшно бывало в тех местах, что редко кто решался выглянуть из дома. Ксеня, Александра и Владимир – втроём – взяли икону и встали перед разъярённой, жаждавшей крови, толпой вооружённых дубинами, ломами, лопатами и пр. Не страшась, просто встали, и дед сказал (от природы оратор) что-то такое, что эта толпа остановилась! Всё. Закончился погром. В семье этим случаем гордились. Родные мои, бесстрашные, любящие всех людей, стоявшие насмерть за справедливость, вечная вам память! Молодцы.
Бабушку Александру Станиславовну приглашали к себе обе молодые семьи, но ей не нравилась ни немецкая атмосфера у Ксени, ни эстонский дух города Юрьева. Она так и жила в Орше, ей по душе был уклад русской дворянской жизни.
Флигель в революцию сожгли, сад, дом разрушили. Бабушки Калениус не стало.
В 1914 году началась война, Александра и Владимир с дочерью Надеждой уехали из Эстонии в Новосиль, а потом в Чернь, под Тулой, где у них в 1919-м родилась дочь Татьяна – моя мама.
Вот там была поистине нищенская жизнь. Ничего своего: ни дома, ни мебели, ни нормальной одежды, ни еды – словом, бедность. Смотрю на фотографии: на одной – худющие, нищенски одетые мои родные – у меня слёзы бегут. На другом фото – в шикарной обстановке в модных нарядах семья Ксени. Какой контраст: две страны, одно время, там – жизнь, а здесь – уничтожение жизни.
Дедушка работал, но денег было мало на четверых. Табуретки (мама всю жизнь их любила), струганый стол, кровати. Моя, в то время ещё маленькая, мама, пользовалась полной свободой, лазала по деревьям, плавала, ныряла, ходила в тёплую погоду только босиком. Малюсенький огородик и две или три курочки-несушки (жили до старости, умирали своей смертью: никто не мог резать). Доставали гречку – годами её только и ели. Мама потом не любила её, понятно, почему. А в то же время семейство Ксени жило прекрасно, весело, богато: наряды, светское общество, частые многолюдные застолья. Однажды она послала из Эстонии сестре посылку с дорогими чулками через военного (наверное, поверить не могла в то, как жила сестричка, хотя переписывались). Он подумал, что Александра не сестра, а мать Ксени, настолько истощена была моя бабушка. Был просто ошарашен их нищенским бытом. Да, есть что вспомнить… Словом, плакучая и кудрявая берёзки.
Пярну, ул. Карья, дом № 1
Ксеня – это Пярну, её дом номер 1 по улице Карья, напротив чудесного парка. Там, на Балтике, и проходило моё детство летом. Мы снимали комнату в этом доме, так как у Ксени не было места. Это был мой самый любимый дом, тогда он не мог сравниться ни с квартирой в Москве, ни с дачей, ни с самыми распрекрасными, виденными мной, домами. Намного позже я значительно сильнее полюбила построенный моим мужем Дом (всегда с большой буквы!) в Подмосковье, он вытеснил тот, эстонский, но не вычеркнул его из памяти.
Дом в Пярну двухэтажный, деревянный, просторный, с большим двором, с дополнительными постройками (флигели, сараи, прачечная). Сад. А место – самое лучшее во всём красивейшем Пярну: в центре, рядом православная церковь, рынок, гимназия (начальником был и мой дед), всего в 10 минутах ходьбы от моря – всё рядом. Так вот я всегда считала, что это дом нашей Ксени. А на самом-то деле, с конца 50-х Ксенечка жила в маленькой комнатке (бывший кабинет её супруга), но с отдельным входом. Малюсенькая кухонька со столиком и двумя стульями (за ширмой маленькая электрическая плитка на добротной старой дровяной плите). Раньше пользовались настоящей, большой, удобной, хорошо оснащённой кухней, но она осталась на другой стороне дома. Туда уже в 40-х годах заселились несколько семейств, превратив его в обычный «коммунальный». Так распорядилась госпожа Судьба: знала ты богатую благополучную семейную жизнь, любовь, узнай и бедность, нищету, одиночество…
Семья: Антон, Ксеня и дочь Ксеня
Вдовой после первого и недолгого замужества за Асмутом Ксеня приехала к сестре в Пярну. Муж её сестры Александры, мой дедушка Владимир Михайлович Успенский, к тому времени закончил Духовную академию в Сергиевом Посаде, затем и Тартуский университет. Преподавал. Был инспектором гимназий. В Пярну направлен начальником мужской гимназии. Там сняли квартиру на первом этаже дома на улице Карья, по соседству с гимназией (тот самый дом!). В то время у них была одна доченька Надя, 4-6 лет – моя тётя, моя будущая крёстная мать, сестра моей мамы (ещё не родившейся тогда). Приобрели мебель, обустроились и пригласили в гости Ксеню. К хозяину дома в это же время приехал сын – Антон Нымм. Дедушка позвал мастера починить испортившуюся печь (красивейшая была, изразцовая). Ксеня всегда интересовалась всем по хозяйству, наблюдала за работой, когда подошёл и Антон. Познакомились, не прошло и недели, как Антон предложил Ксене руку и сердце, был влюблён и оставался влюблённым в неё до своей гибели (советские расстреляли в 1941 году). Но Ксеня отказала: вдова, в трауре. Позже они поженились, родили дочь Ксению – мою любимейшую Ксенечку (судьба забросила её после войны в Австралию, где она дожила до 95 лет и умерла в марте 2015 года).
Вы ознакомились с фрагментом книги.
Для бесплатного чтения открыта только часть текста.
Приобретайте полный текст книги у нашего партнера:
