скачать книгу бесплатно
Говорил Курдин беззлобно, скорее желая пошутить, но Ори взбесился.
– Я хоть что-то сделал! – орал он. – Я хотя бы действую!
Глава 8
Никто, похоже, не знал, что стало причиной войны с Тешем. У приверженцев «Буйного бродяги» были свои теории, у правительства – свои, за которыми скрывались какие-то махинации, но там, где протекала жизнь Ори, никто не знал, из-за чего и даже когда война началась.
Много лет назад в Нью-Кробюзоне случился затяжной спад, и экипажи торговых кораблей стали рассказывать о неизвестных судах, совершавших на них молниеносные пиратские нападения. Исследовательские экспедиции и торговля ньюкробюзонцев оказались под угрозой. За свою историю Нью-Кробюзон постоянно колебался между принципом самодостаточности и колониальной политикой, но, как замечали его уязвленные лидеры, никогда еще по планам, связанным с заморской торговлей, не наносилось столь неожиданного удара.
После нескольких столетий колебаний и охлаждения отношений город заключил соглашение с ведьмократией, и корабли под флагом Нью-Кробюзона опять начали беспрепятственно бороздить воды пролива Огненная вода. Так был открыт морской путь к тучным землям на дальней оконечности континента и близлежащим легендарным островам. Корабли возвращались в гавань, и моряки рассказывали о Мару’ахме. Годами они плавали за тысячи миль от дома и привозили из крокодильих городов-двойников под названием Братья слитки золота с вкраплениями драгоценных камней. А потом на море снова начался разбой, на этот раз беспощадный, и в Нью-Кробюзоне начали понимать, что это – открытое противостояние.
Таинственные суда Теша, всегда ветхие – баркентины и щегольские лодочки под парусами из яркой материи, – и их матросы с выкрашенными хной бородами и подпиленными зубами перестали появляться в порту Нью-Кробюзона. Прошел слух, будто по давно забытым дипломатическим каналам тайный посол Теша сообщил мэру города о том, что два государства находятся в состоянии войны.
Сообщения о кораблях, ограбленных моряками Теша в проливе Огненная вода, появлялись все чаще и носили теперь официальный характер: об этом писали в газетах и правительственных информационных листках. Мэр ратовал за отмщение и ответный удар. Военно-морской флот стал вербовать больше новобранцев, – как слышал Ори, в том числе и насильственно.
Война пока еще шла далеко и казалась абстракцией – морские сражения в тысячах миль от Нью-Кробюзона. Но конфликт разгорался все больше. Министры все чаще говорили о нем в своих речах. Вновь сделанная ставка на заморскую торговлю оказалась неоправданной: зарубежные рынки не спешили распахнуться для нью-кробюзонских товаров, доступ к редким предметам роскоши был отрезан. Корабли уходили и не возвращались. Закрытые некогда заводы так и не заработали – наоборот, переставали работать все новые, и вывешенные на их воротах объявления о «временной остановке производства», словно в насмешку, поросли мхом. В городе наступил застой; работы не было, целые районы превращались в трущобы. Комиссованные солдаты начали возвращаться домой.
Инвалиды войны просили милостыню в Собачьем болоте и Речной шкуре, а заодно рассказывали о своих несчастьях всем желающим. Покрытые шрамами, лишившиеся рук и ног в бою или в переполненных лазаретах, они носили следы таких ранений, которых не мог нанести никто, кроме солдат Теша.
Сотни вернувшихся оставили на войне разум и, рассеянные по всему городу, в безумном бреду синхронно твердили одни и те же слова на неведомом шипящем языке. Ори слышал, что у некоторых глаза превратились в набухшие кровью мешки, но зрения они не лишились и непрестанно кричали, видя повсюду смерть. Люди боялись ветеранов, как собственной нечистой совести. Однажды, много месяцев назад, проходя по улице, Ори увидел человека, который разглагольствовал перед толпой, потрясая своими руками, серыми и безжизненными, точно вымоченными в отбеливателе.
– Вы знаете, что это такое! – кричал он им. – Знаете! Меня слегка задел взрыв, и вот, видите? Костоправы думали отнять мне руки, говорили, что от них все равно проку нет, но они просто не хотели, чтобы вы увидели…
Он повертел своими жуткими конечностями, и те заколыхались, точно бумажные, но тут подоспели милиционеры, заткнули ему рот и повели прочь. Ори успел заметить ужас на лицах зевак. Неужели в Теше и впрямь вспомнили давно забытую науку изготовления цветовых бомб?
Неуверенность в завтрашнем дне, упадок нравов, страх стали приметами городской жизни. И тогда правительство собралось с силами. Два или три года назад оно объявило о переходе к особой наступательной тактике. Стало больше работы и больше трупов. Каждый знал кого-нибудь, кто сам ушел на войну или напился с незнакомцами в портовом кабаке и исчез. На верфях Устья Вара, города-спутника Нью-Кробюзона, начали строить броненосцы и субмарины, и это стало толчком к возрождению: на заводах и фабриках, разбуженные войной, заработали прокатные станы и загрохотали молоты.
Гильдии и профсоюзы были объявлены вне закона либо сильно потеряли в правах. Новые рабочие места создавались даже для тех, кто привык нищенствовать, хотя толку от них было мало. Напряжение в Нью-Кробюзоне достигло предела, город надрывался из последних сил.
Каждая эпоха порождает своих разбойников. Когда Ори был ребенком, гремело имя Джека-Полмолитвы, Объездчик прославился в Неделю Праха, Алоиза с бандой знал каждый сто лет тому назад. Да и сам Джаббер в некотором смысле тоже был разбойником. Отвергнутые обществом, они устанавливали свои правила, и толпы людей, которые плевались при виде переделанных, клялись именем Джека-Полмолитвы. Разумеется, слава многих была раздута: в свое время это были обыкновенные карманники, которых народная молва почему-то возвела в ранг героев. Но некоторые существовали на самом деле, как Джек, – Ори не сомневался, что видел его. А теперь появился Торо.
Суккоту Ори проводил с актерами. Взяв зарплату за день, он встречался с ними в «Загоне», пабе у Холмового моста, где они играли в игры и спорили об искусстве, а вдали виднелись вымазанные слюной насекомых крыши Кинкена. Студенты и затворники богемных кварталов всегда радовались приходу Ори, ведь он был одним из немногих настоящих рабочих в их кругу. Вечером Ори, Петрон и другие устраивали арт-инцидент: надев костюмы свиней из пантомимы, они шествовали на Салакусские поля мимо «Часов и петуха», давно опошленных всякими выскочками и городскими позерами, приходившими туда поиграть в искусство. Актеры хрюкали на посетителей и поросячьими голосами визжали: «Ах, ностальгия!»
В пыледельник Ори грузил товары в порту, а вечером пил с работягами в одном из пабов Бездельного брода. Сидя в дымном, полном пьяного смеха зале, он скучал по пестроте «Загона». Его внимание привлекла одна барменша, и Ори вспомнил, что видел ее на каком-то подпольном сборище. Стоя рядом с ним, она отогнула край фартука и показала ему экземпляр «Буйного бродяги» в потайном кармане, предлагая купить, но обида и злость на Курдина навалились на Ори с новой силой.
Он так решительно замотал головой, что барменша подумала, будто обозналась. Ее глаза расширились. Бедная женщина, Ори вовсе не хотел ее пугать. Он убедил ее в том, что разговаривать с ним безопасно, называя ее Джеком.
– Я устал от них, – шептал он. – Устал от «Буйного бродяги», который вечно толкует, что к чему, но никогда ничего не делает, устал ждать перемен, которые не наступают. – И он изобразил пародию на язык немых.
– Хочешь сказать, что это бессмысленно? – переспросила она.
– Да нет, смысл есть… – Ори в запальчивости ударил кулаком по столу. – Я уже несколько месяцев эту чушь читаю. То есть… милиция-то не сидит на месте. Дикобразы действуют. А с нашей стороны что-то делают лишь психи из Лиги Неумеренных или бандиты вроде Торо.
– Ты ведь это не всерьез, правда? – Джек старательно понизила голос. – Ты ведь знаешь про ограничения…
– Черт, Джек, да не заводи ты эту бодягу про «границы индивидуальной активности». Достало уже. Ну скажи, разве тебе хотя бы изредка не хочется наплевать на все с высокого дерева? Понятное дело, ты ждешь перемен, как все мы, но перемены все не приходят и не приходят, и тогда начинаешь жалеть, что нельзя просто взять и плюнуть на все.
Вечером рыбдня Ори вышел из поезда на станции «Селитра». В дымном сумраке он шагал по кирпичным трущобам Грисской пади, переполненным людьми, как садок кроликами, мимо хозяек, которые отскребали с крылечек своих домов копоть из труб машинофактур и завитки граффити да переговаривались из окна в окно. Возле старой конюшни стояла очередь за бесплатным супом. Формально деньги на благотворительность шли из Кинкена, и порядок поддерживали три хепри, вооруженные – в подражание их главным богиням, Стойким сестрам, – арбалетом, кремневым ружьем, копьем и сетью с крюками, а у одной даже был жаломет с метазаводным механизмом.
Хепри потягивались, распрямляя тонкие и гибкие женские тела. Общались они без слов, шевеля ножками и усиками своих жукообразных голов, радужных, двухфутовой длины. Головы испускали пахучие облачка. Обернувшись к Ори – тот видел свое отражение в фасетках их глаз, – хепри узнали его и жестом пригласили к котлу. Он стал разливать суп и передавать его терпеливо ждущим своей очереди бездомным.
Начало благотворительной кухне положили деньги из Кинкена, но работали там местные. Когда, по словам мэра, у города кончились средства на поддержку нуждающихся, стали возникать альтернативные структуры. То ли в надежде пристыдить правителей Нью-Кробюзона, то ли от отчаяния разные политические группировки запускали собственные социальные программы. Плохо продуманные, они не могли удовлетворить всех желающих, однако партии конкурировали между собой, и одна программа вызывала к жизни другую.
В Каминном вертеле всем заправляли церкви: забота о стариках, сиротах и нищих лежала на верующих, монахах и монахинях. Открывая примитивные больницы и благотворительные кухни, секты еретиков и фанатиков заработали такой мощный капитал доверия, какой не собрать и за тысячу лет, проведенных в молитвах. Видя это, партия Новых Дикобразов решила не только избивать на улицах ксениев, но и открыть в Сантере приют для людей. Революционеры-подпольщики не могли последовать их примеру и заниматься благотворительностью открыто – их тут же арестовали бы.
Вот почему они согласились брать деньги Кинкена – по слухам, их давала сама Франсина Вторая, королева хеприйских преступников. Заправилы подпольной экономики нередко финансировали благотворительные программы: говорили, что из-за этого весь Костяной город стеной стоял за господина Попурри. Но откуда бы ни брались деньги, в приюте Грисской пади работали местные, и Союз настойчиво добивался, чтобы участие его сторонников не осталось незамеченным.
Когда бок о бок с непосвященными оказывались «союзники» разных направлений, это всегда приводило к расколу. Но спорить на политические темы приходилось шепотом во время перерывов.
Ори разливал бульон. Многих бездомных он помнил в лицо; некоторых знал по именам. Среди нищих было много переделанных. Вот, держась за лохмотья своего спутника, мимо проковыляла женщина с гладким лицом: от кончика носа до линии роста волос на нем не было ровно ничего, глаза удалили в наказание за какую-то провинность. Большинство стоявших в очереди были людьми, но впавшие в бедность представители других рас тоже не брезговали даровым супом. Приходил один какт с прозрачными и хрупкими от старости иголками. Лица многих мужчин и женщин покрывали шрамы. Встречались и сумасшедшие: они пели гимны, бормотали что-то непонятное или задавали бессмысленные вопросы.
– А ты дубль? – приставал ко всем прилизанный старикашка с едва уловимым акцентом. – Дубль? Или неумеренный? А может, ты вне закона? Сынок, ты дубль?
– Ори? За отпущением грехов пожаловал?
Ладия работала в приюте постоянно, и сегодня была ее смена. Всех добровольных помощников она дразнила тем, что они приходили облегчить свою совесть. Она была неглупа и разбиралась во взглядах каждого. Когда Ори пошел на перерыв, она подошла и плеснула ему в чай чуть-чуть спиртного. За шумом и чавканьем бездомных можно было не бояться, что кто-то подслушает их разговор.
– Вы как Торо, – сказал он ей. – Только вы да он делом заняты, меняете мир здесь и сейчас.
– Так я и знала. Знала, что ты из-за угрызений совести пожаловал, – ответила она, но это была шутка. – Ну что ж, вноси свою лепту.
Ори отработал смену, ни разу не потеряв терпения. Шепотом он разговаривал с теми, кто брал у него суп. Одни улыбались и отвечали, другие обдавали его запахом наркотического чая и перегара.
– Ты неумеренный? Или вне закона? А может, дубль? – прицепился настырный старикашка; Ори взял у него миску. – Точно, – сказал старик. – Ты точно дубль. Ты дубль, ты, сорванец.
С невинной улыбкой старик ткнул пальцем в живот Ори, где рубашка выбилась из штанов, открыв засунутый за ремень экземпляр «Буйного бродяги», «ББ».
Как можно более естественным движением Ори заправил рубаху, сходил к колонке, помыл миски (старик за его спиной дергал себя за бороду и твердил: «Ты дубль, да, дубль»). Потом нарочито медленно прошелся по комнате, раздал последние остатки хлеба и вернулся к старому весельчаку.
– Да, – сказал он спокойно и дружелюбно. – Я дубль, только об этом лучше помалкивать, друг. Не хочу, чтобы все знали, понимаешь? Так что сохрани это в тайне, ладно?
– Ну конечно. – Повадка старика вдруг изменилась. С присущей сумасшедшим хитростью он перешел на шепот. – Ну конечно, мы никому ничего не скажем, правда? Хорошие люди эти дубли. Вы, дубли. И эти, неумеренные, и свободные, и вне закона.
Лига Неумеренных, Свободный Альянс, Лига Объявленных Вне Закона – речь шла уже не просто о «Буйном бродяге»: старик перечислял политические течения внутри Союза.
– Хорошие люди, только болтают много, – сказал он и похлопал сведенными вместе пальцами, открывая и закрывая ладонь, точно рот.
– Сплошной треп. – Ори кивнул и улыбнулся.
– Да, поговорить они любят. Но знаешь, беды в этом нет, в разговорах. Это же не просто… болтовня.
– Кто этот старикан? – спросил Ори у Ладии.
– Спиральный Джейкобс, – ответила она. – Бедный старый псих. А что, он нашел себе собеседника? Может, ты ему приглянулся, а, Ори? Как он тебя окрестил: вне закона, дубль, свободный?
Ори уставился на Ладию, не зная, понимает ли она, что говорит.
– А в язык и руки он с тобой уже играл? Язык или руки, Джейкобс? – крикнула женщина и замахала руками, высунув язык, а старик довольно крякнул и сделал то же. – Насколько я понимаю, он за руки и против языка. А присказку его ты слышал? «Много трепа, мало дела».
Когда Ори уходил в тот вечер домой, у выхода его догнал другой доброволец, добрый и недалекий мужичок.
– Я слышал, как вы с Ладией говорили о Джейкобсе, – начал он. И ухмыльнулся. А потом шепнул: – Слышал, что про него болтают? Откуда он взялся? Из банды Джека-Полмолитвы! Джаббером клянусь. Он был с Джеком, знал Порезанного и смог удрать.
Глава 9
На следующий день Спиральный Джейкобс в приюте не появился и через день тоже. Ладия уже не встречала Ори с прежним радостным удивлением. Он понимал, что женщина подозревает его в распространении наркотиков или контрабанды и следит за ним, но он работал на совесть, и Ладии оставалось только ломать голову.
В суккоту, подметая в приюте пол, Ори услышал:
– Ты вне закона? Или ты дубль?
Увидев его, Спиральный улыбнулся и сказал:
– А вот и мальчик. Постой, ты у нас, ты… – Он заморгал, поднял палец и подмигнул Ори, потом наклонился к нему и прошептал: – Ты дубль.
«Первый заход», – подумал Ори и напустил на себя скептический вид: мол, прощу убогого на этот раз. И только когда вся еда была роздана, а бездомные нищие и воришки семьями потянулись с промысла на ночлег, Ори, словно от нечего делать, подошел к Джейкобсу.
– Угостить тебя выпивкой? – спросил он. – Похоже, у нас с тобой есть кое-что общее. Так что можно поболтать. О дублях. О нашем друге Джеке.
– Да, о нашем друге. О Джеке.
Старик улегся на одеяло. Терпение Ори подходило к концу. Джейкобс достал из складок одеяла сложенную бумажку, в сгибы которой набилась грязь. По-детски ухмыляясь, он протянул ее Ори.
Было прохладно, когда Ори возвращался домой. Он шел вдоль надземки, которая тянулась над морем шифера, изгибаясь между кирпичными арками, точно кольчатое тело морского змея. Свет, словно от газовой лампы или свечи, вырывался из грязных окон проходящих поездов и разгонял тени, которые спешили спрятаться среди угловатых крыш, но стоило поезду показать хвост, как темнота снова выползала из-за печных труб.
Завидев патрули, Ори ускорял шаг, опускал голову и прятал руки в карманы. Взгляды милиционеров он ощущал, как прикосновения. Заметить их было трудно: милицейская форма была прошита магическими нитями, поглощавшими свет и источавшими тьму. Выдавало оружие: Ори всегда казалось, что милицию вооружают чем придется, вот и теперь во мраке он разглядел странный набор – дубинки, жалометы, кинжалы и револьверы.
Он помнил, как двенадцать лет назад, еще до Депрессии, в начале Войны конструктов, вселявшая в людей безотчетный страх система негласного полицейского надзора через сеть шпионов, осведомителей и офицеров в штатском впервые дала сбой и на улицах появились вооруженные люди в форме. Причину всего этого Ори забыл. Он был тогда мальчишкой и вместе с другими пацанами лазал по крышам Малой петли и Барсучьей топи, на северном берегу Вара, откуда было хорошо видно, как отряды милиции ведут заградительный огонь по мусорным кучам Грисского меандра.
С присущей детям агрессивностью они подключились к избиению городских конструктов – жутко завывающих чистильщиков улиц и сборщиков мусора, заводных или паровых, внезапно объявленных врагами. Толпы людей окружали и ломали металлические создания. Те даже не сопротивлялись – просто стояли и ждали, пока их не разнесут на куски, втопчут в грязь стекла, вырвут из нутра кабели.
Но были и такие, которые сражались. Из-за них-то и разгорелась война. Зараженные вирусом разума – этих программ не должно было быть, но они как-то проникли в конструктов Нью-Кробюзона, – их аналитические машины заработали самопроизвольно и породили холодное механическое сознание. Самосохранение стало главной целью их нового существования, и они подняли металлические, деревянные и трубчатые руки на своих былых владельцев. Но этого Ори не видел.
Мусорные кучи Грисского меандра милиция сровняла с землей. Сначала их обстреливали, потом поджигали, и только после этого специальные бригады убирали груды пепла и оплавленные обломки. До войны там был завод – рассадник смертоносных программ, уничтоженный милицией вместе с чудовищным разумом, управлявшим им. Он оказался не то демоном, не то еще кем-то в этом роде, а может, советом, куда входили мыслящие механизмы и их сторонники из плоти и крови.
Конструкты и разные машины не перевелись в городе и после войны, но их стало гораздо меньше, и на каждую нужно было получать лицензию. Остальных заменили големы, на изготовлении которых разбогатели отдельные маги. А бывшие мусорные отвалы Грисского меандра до сих пор лежали обугленные и засыпанные пеплом. Они были за чертой города, и кробюзонские ребятишки любили бегать на пожарище и приносить оттуда разные штучки на память, а еще пугать друг друга сказками о духах машин, которые бродят по бывшим помойкам. Но Ори считал, что главное последствие противоборства – милицейские патрули на улицах, не исчезнувшие до сих пор. Через считаные месяцы после Войны конструктов начались мятежи безработных, и лишь немногие милиционеры вернулись тогда к штатской одежде.
Ори никак не мог решить, хорошо это или плохо. Среди подпольщиков бытовали разные мнения: одни говорили, что откровенное присутствие милиции – это демонстрация ее силы, другие – что слабости.
Бумажка, которую Спиральный Джейкобс дал Ори, оказалась древним гелиотипическим изображением двух мужчин, снятых на крыше Вокзала потерянных снов. Снимок был плохо напечатанным, выцветшим, растрескавшимся от времени. К тому же его сделали со слишком большой выдержкой, так что изображения людей смазались, но узнать их было можно. Седобородый Джейкобс уже тогда казался старым, а его улыбка отдавала безумием. Лица человека рядом с ним не было видно: его сняли в движении, вполоборота, с поднятыми руками. Пальцы левой ладони были вытянуты вперед, а вместо правой кисти со снимка грозила мощная клешня богомола.
На следующий день спозаранку, когда бродяг выпроваживали из ночлежки, Ори уже ждал у ворот.
– Джейкобс, – окликнул он, когда старик, почесываясь и кутаясь в одеяло, вышел на улицу. От яркого света он сощурился.
– Дубль! Ты же дубль.
Дело стоило Ори дневного заработка. Пришлось взять такси, чтобы отвезти дряхлого старика на Мушиную сторону, где у парня не было знакомых. Всю дорогу Джейкобс говорил сам с собой. Ори заказал им обоим завтрак на площади у милицейской башни Мушиной стороны; над их головами в сотнях футов от земли канаты подвесной дороги тянулись к другой башне, под названием Штырь, в центре города. Джейкобс долго и молча ел.
– Много трепа, мало дела, Джейкобс. Как считаешь? Слишком много вот этого… – Ори высунул язык. – Недостаточно этого… – Он сжал кулак.
– Дело надо пытать, а не языком болтать, – добродушно подтвердил бродяга и впился зубами в печеный помидор.
– Это Джек так говорил?
Спиральный Джейкобс перестал жевать и бросил на него хитрый взгляд.
– Джек? Я тебе расскажу про Джека. Что ты хочешь о нем знать?
Его акцент, едва уловимый след иностранного языка, на миг стал отчетливее.
– Он-то дело пытал, а не языком болтал, Джек то есть? – спросил Ори. – Так ведь? Иногда хочется, чтобы кто-нибудь дело делал, правда?
– Мы с Джеком прочли половину молитвы, – сказал старик с грустной улыбкой, все его безумие как рукой сняло. – Он был лучшим из нас. Я люблю его и его детей.
Его детей?
– Каких детей?
– Тех, кто пришел после него. Бычка, например.
– Да.
– Быка, то есть Торо.
– Торо?
Настоящее умопомешательство, темное море холода и одиночества, которое скрашивали лишь алкоголь да наркотики, плескалось в глазах Спирального Джейкобса. Но мысль, коварная, точно барракуда, еще бродила в них, и каждый взмах ее хвоста отражался на старческом лице. «Он меня испытывает, – подумал Ори, – проверяет, гожусь ли я на что-нибудь».
– Будь я чуть постарше тогда, я был бы с Джеком, – сказал Ори. – Он первый из всех, и тогда, и сейчас. Я пошел бы за ним. Знаешь, он умер у меня на глазах.
– Джек не умер, сынок.
– Я видел, как его убили.
– Ну это да, но вообще такие люди, как Джек, не умирают.
– Где же он сейчас?
– Думаю, сейчас Джек смотрит на вас, дублей, и улыбается, а про других, наших друзей, моих приятелей, он думает: «Ну, бычары!» – Старик закудахтал от смеха.
– Твои друзья?
– Ну да, мои дружки. У них большие планы! Я все про них знаю. Друг Джека – друг всей его родни.
– Кто твои друзья? – допытывался Ори, но Джейкобс не отвечал. – Что у них за планы? Кто твои друзья?
Старик покончил с едой, пальцами собрал с тарелки остатки и облизал их. Присутствие Ори было ему безразлично; откинувшись на спинку стула, он какое-то время отдыхал, а потом, все так же не глядя на своего спутника, встал и заковылял прочь, в хмурый, унылый день.
