скачать книгу бесплатно
Стокгольмский синдром
Федор Метлицкий
Герой повести попадает в психиатрическую больницу после знакомства со странным босым стариком в белой тунике, «с взглядом античного пророка во впадинах глаз», словно он явился из ветхозаветного времени в наш миллениум, ужаснулся тем, что творится на Земле, и проповедует новое Откровение. Оказалось, что древние знали о нравственности больше, чем мы. В психушку попал и старик, и другие, кто общался с ним. Но больницу захватывают террористы. Странно повели себя и старик, и больные.
Федор Метлицкий
Стокгольмский синдром
1
В коридор отделения полиции, в зудящем неоновом свете, легко ступил седобородый старик в белой тунике и в сандалиях на босу ногу, с нездешним взглядом античного старца во впадинах глаз. Его держали за руки двое полицейских.
Поджарый капитан в мятом мундире, с неподвижным длинным лицом, недовольно заслонился, как от яркого солнца.
– Бомжа привели. Странный какой-то.
– Почему странный?
– Шел по улице и бормотал что-то, вроде: видел все и уразумел, что видел, но не для этого рода, а для родов отдаленных, которые явятся.
Капитан поскучнел.
– Кто такой?
– Я писец правды, – спокойно ответил старик. – А кто вы, добрая стража, совсем не похожая на ту, что видел?
Менты гоготнули.
– Мы писцы обвинительных протоколов.
В глазах капитана мелькнул интерес.
– Постой, ты не монах? Жил где-нибудь в скиту? Или бомж?
– Я прибыл оттуда, куда не проникнет, даже через игольное ушко, ваш род стражей.
Нет, это не бомж. Старовер?
Второй полицейский, держащий старика, ухмыльнулся.
– Он тут известен. Проповедует любовь к врагам.
– Из радикалов?
Их много пришлось гонять на митингах, хотя капитан против них ничего не имел. Приказ, ничего личного.
Он представил вереницу тупых алкоголиков и воришек, что прошла за двадцать лет службы. Это была тяжелая возня с запахом блевотины, пьяным матом и тут же, после наручников, рабским заискиванием. Их запахом пропахла вся ментовка. Жалел их, безвольных, трусливых, с мгновенными вспышками ярости, внимательных к чужому добру. И задиристых «радикалов», с которыми не знал, что делать. Подозревал, что люди готовы на все, и был противостоянием этой бездне. Жалел, но считал, что их надо бить палкой по голове. А этот тип занятный.
Старик пронзительно смотрел на него.
– Тьма тем лет прошли, а бич еще не стал божьим бичом. Остался бичом демонов.
– Ты о чем?
– Мне ведомы твои мысли, стражник. Они, как черви, копошатся в твоей голове. Из семени вашей сети стражников произойдет источник чистых и справедливых охранников порядка.
Один из полицейских поднял дубинку-«демократизатор». Капитан, неизвестно отчего, почувствовал острое раздражение, переходящее в недоброжелательство, как обычно перед неуступчивыми «радикалами».
– Как ты смеешь!
– Сегодня ты встал с похмелья, с тупой головой, и только пресс-секретарь Олечка возбудила в тебе радость.
Капитан изумился: и правда, вчера нажрались с соседом, а красавица Олечка – эх, как бы я с ней!.. Откуда это старик?
– Надо тебе изменить все. Увидеть то, что забыл.
Капитан понял, что здесь дело необычное.
– Это о тебе, старик, ходят разные слухи? Будем готовить бумаги. Посидишь за агитацию.
Старика схватили за руки. Он засмеялся.
– Ты не такой. У тебя дома есть полка книг-писаний, открывающих мир, и дочерь твоя светлая – свет в окошке, и Олечка волнует тебя невозможным. А ты тешишь себя тщеславием власти, превратил свою должность в доходное дело, и не знаешь ничего другого.
Капитан оторопел. Он был обычным ментом, как их по привычке величал народ, со своей мятой формой, как бы отлитым однообразной службой. Опасный старик! Наверно, умеет расковырять душу. И почему-то подумал о невыносимости своей работы. Вранье, что на страже людей. Ничего, кроме усталого равнодушия, она не дает. И увидел свою ментовку – однообразные кабинеты с потертыми желтыми стенами, тюремным запахом, – с каким-то опричным порядком.
Лязгнули замки камеры предвариловки, с решеткой впереди для постоянного обозрения задержанных. Менты ввели туда не сопротивлявшегося старика.
Старик сидел в камере неподвижно, сложив ладони вместе. Его лицо подобрело, словно оградили от внешних опасностей.
Наутро отделение полиции переполошилось. В камере старика не было!
– Куда ты его дел? – кричал капитан на заспанного дежурного.
– Замки закрыты, я не открывал.
Капитан был испуган, как будто рушилась его карьера. Это было ЧП. Об этом проколе узнают – очередной провал в полицейской машине. Да еще с мистическим уклоном. Известная личность. Явно гипнотизер. Сколько вреда окажет, если не поймать!
* * *
Многие видели необычного старика, мелькавшего на улицах. В отрешенном взгляде его была сосредоточенность, словно искал что-то над суетой вокруг.
Он остановился перед обшарпанным кирпичным зданием некоего института, заполненным несметным числом фирм и фирмешек, арендующих здесь площадь.
Старик радостно шагнул в вестибюль. Ему преградили дорогу аккуратно одетые демоны с крепкими руками. Их руки сомкнулись в пустом месте, где должен быть старик. Он уже был у спасительно открывшегося лифта.
Помещение моей общественной организации было грязным, на потолке висели пласты штукатурки, углы завалены журналами и газетами. Ярким пятном на стене выделялась картина, подаренная какой-то бабкой-художницей. Мы организовали ее выставку, и она не желала брать деньги за свой подарок.
Ремонта не делали – не было денег, да и зачем: не свое, могут выгнать в любую минуту. Сотрудники подняли головы от компьютеров.
Старик остановился, осветив странной улыбкой, что-то в нем было располагающее.
– Я писец правды, кому открылись очи.
Все увяли. Очередной предсказатель? Были тут разные безумцы, которым открылись чакры, и грозящие концом света, и приближающейся кометой, и последней битвой народов, и грезящие воскрешением мертвых и эликсиром бессмертия…
– Спустился к вам в это странное место на земле, где оказалось так много небывалого и полезного для людей.
Я утомленно слушал того, кому открылись очи. Явно больной.
– Ваш мир шествует в небесное пространство благожелательности друг другу, которое откроется после часа последнего суда. Слышал, что вы чистые. Хочу через вас передать писание руки моей грядущим родам.
И передал мне свиток – рулон от факса. Мой зам засмеялся.
– Идите в другое место, в патриархию. Там вас примут.
Старик возмутился.
– Разве желание видеть мир близким распределено по отдельным местам?
Мой верный заместитель, грузный и бесцеремонный, схватил старика за плечи.
– Иди, иди.
Старик легко освободился, к удивлению зама. Меня что-то останавливало.
– Ты что? – уставился на меня зам, который всегда был весел и не знал печали, и потому привлекал. – Уж не хочешь ли его поддержать?
Старик повернулся ко мне.
– Ты устал от борьбы за твое благое дело. Когда пытался пробиться среди недоброжелателей, чьи кланы основываются на богатстве, и вера их относится к богам, сделанным их же руками.
Я опешил.
– А еще что знаете обо мне?
– Ты писец стихотворного слова и страдаешь, словно не можешь выйти на волю.
Что за чертовщина – откуда он знает? Захотелось продолжить разговор.
Моя общественная организация, как и другие подобные сообщества, наконец обрела свою маленькую нишу, востребованную на узком рынке. Мы нестабильно жили за счет организации конкурсов и конференций. Наша программа внедрения нравственных форм в общество потребления почему-то этим обществом не поддерживалась. Как все новое, перешла к другим, более прытким, превратилась в форму прикрытия интересов, мало что прибавив жизни. И все забыли авторов. Такова неблагодарность цивилизации, присваивающей результаты бессонных трудов и лишений одиночек, забывая их при жизни.
Больше того, нас как собаки терзали налоговая инспекция, контрагенты, поставщики услуг и прочие кредиторы. Но мы все еще представляли всем свою организацию мощной и всепроникающей – от страстного желания выжить и преуспеть, а на самом деле едва сводили концы с концами. Наше воображение бежало впереди фактов. И верило в собственную иллюзию.
Мне действительно чего-то не хватало. Отлегало, когда смотрел на бабкину картину – нелепо яркие краски деревенского пейзажа. Не знаю, было ли это искусство, но я понимал, что такое счастье.
Трагедия судьбы – избенки нищей.
Великое терпение и глад,
Где вырвали родное – в то огнище
Ушел – пресветлым утром! – муж-солдат.
Там бабы Любы время отшумело.
А нынешние – пуст и чужд их взгляд.
Кого б рядком – для слова, не для дела,
Ведь ей не много надо – был бы рад.
Какое ей богатство – серебристый
Туман над речкой, где стояла с ним,
И травы изумрудные, и чистый
Зеленый гнется лес – из той весны!
И снова силы юные, как прежде,
И страшной пустоты как будто нет,
И краски ль это, или взлет надежды
В последней и томящей тишине?
Понимал, что в любое время, и в старости можно открыть талант, даже гениальность. Нет в природе не гениев. Но все, что я делал здесь, не могло удовлетворить, казалось припыленным. Многим мешал творить тоталитаризм, мне же – земное притяжение, неумение додумать до конца, скорее всего из душевной лени.
Странная вещь! Меня снова накрыла серая пелена. В повседневности забываю, что за ней может открыться новый простор. Часто не помню элементарных достижений мысли, чувств – смотрю на свой пройденный этап как на чужое. Нутро человечье заскорузлое. Войти в то прежнее состояние что-то мешает: никак не вспомню, что меня возносило. Все та же привычка, правда, освобождающая, без каких-либо помех, мою целеустремленность на работе. Почему вдруг исчезает даже память о тех мгновениях, когда был счастлив, что мог видеть метафорами – проводниками в подлинное видение, в невероятный смысл? Что это за свойство духа – черстветь, не узнавая недавнего усилия, настроя на цель, – косность внутри? Как вытащить себя за волосы, вознестись в иные состояния души, туда, где мне все близко, и откуда моя работа кажется игрой, проиграть которую совсем не страшно? Как излечиться, спастись?
Моя скрипка часто разлажена, и сколько трудов надо, чтобы настроить себя на «пронзительный» лад, прорвать серую пелену! Мой дневник – череда уточнений-подпорок, записи-заклинания откуда-то из глубин младенческих воспоминаний или видения самого любимого, исцеляющего.
В процессе умственной дремы добирался до некоего света, где мог быть полностью искренним, и все вспыхивало в озарении. Появлялось ощущение времени, судьбы. В этот миг леса подпорок убирались. Но утром они линяли, измельчались, исчезал смысл, и снова видел мир фотографично. Приходилось подходить с другого боку, снова искал новые подпорки, старые уже не действовали.
И хотелось снова взглянуть на картину бабки, чтобы настроить мою скрипку.
Откуда-то донесся голос старика.
– Ты приближаешься к блистающему свету, но с двояким сердцем. Ты из тех немногих смертных, кто совершает усилие. Но некая болезнь тянет в болото.
Я удивился.
– Иногда могу прорвать эту пелену.
– Ты узко понимаешь свет. Так держатся секты. Но то не узкий луч. Нельзя им заменить всю жизнь, со всем ее чудом.
Я и раньше догадывался, что здесь исток моего одиночества.
Я остался один со Стариком (так мы его назвали), чтобы договорить.
– Где живете?
– Везде, где мой дух свободен.
– Значит, бомж? И, наверно, болен.
– А что, есть здоровье? Ты, ведь, тоже нездоров.
– Интересно, откуда вы знаете?
