скачать книгу бесплатно
Почему-то Женя кивнула. Послушно кивнула, словно завороженная. Вместо того, чтобы плюнуть в морду этой стерве и громко хлопнуть дверью. Она сидела на стуле, словно приклеенная. Не было сил встать. Не было сил ответить. Просто не было ни на что сил…
– Евгения, дорогая, – снова запела Тобольчина, – а ваша дочка… Точнее – старшая дочка. Вы как-то обмолвились, что девочка проблемная. Особенно по сравнению с младшей. Вы говорили, что ваша младшая дочь – ну просто ангел. А вот другая… В смысле – старшая. Они совершенно разные, ваши девочки. Я долго рассматривала их фото – и вправду совсем разные! Младшая похожа на вас. А вот старшая – Мария, кажется, – на вас непохожа. И на вашего мужа тоже. И с сестрой они абсолютно разные! Кстати, а как они между собой? В смысле – девочки, сестры? Тоже воюют? Или сейчас все устаканилось? Наладилось со временем?
– Господи, какая чушь! – пролепетала Женя. – Какая несусветная и кошмарная чушь! Откуда у вас такие бредовые сведения?
– Из вашего интервью, – с удовольствием уточнила Тобольчина.
– Бред, – повторила Женя, – у моих дочерей все в порядке. Они – близкие люди, подруги. И моя старшая дочь, Маруся, она давно уже… повзрослела. Удивляюсь, где вы такое… нарыли? Может быть, я не самая лучшая мать и у меня куча промахов в воспитании моих дочерей, но… Главное в своей жизни я сделала правильно!
– Ошибка? – словно обрадовалась Тобольчина. – Ну слава богу! – с облегчением выдохнула она. Кашлянула, глотнула воды и попыталась растянуть губы в улыбку.
– Ну вы уж не занижайте так свою самооценку! – попросила Тобольчина. – Быть женой, матерью и вдобавок писателем – уже о-го-го! Не скромничайте, дорогая Евгения!
– Я… – кашлянула в волнении Женя, – я и не скромничаю. Я говорю правду.
– Ну и славно, – выдохнула Тобольчина. – Дети есть дети. У каждого свой характер. И переходный возраст. Пубертат – как принято говорить ныне. У всех по-своему сложный. Но проходит и он.
Женя увидела, как тревожно смотрит на нее Вероника – и удивленно, с интересом, неожиданно вернувшаяся Ольшанская.
Тобольчина покрутила головой, разминая шею, и несколько раз сжала и разжала пальцы рук. Потом на минуту прикрыла глаза и замерла, словно зверь перед прыжком.
Женя сидела такая опустошенная, словно из нее вытряхнули все внутренности. Ей казалось, что если бы сейчас сказали – все, стоп, снято, – у нее бы совсем не было сил подняться и выйти из студии. К тому же начала болеть голова. Сковало затылок, и загудели виски. Верный признак того, что скоро, вот-вот начнется мигрень. А эта история долгая. Дня на четыре – в лучшем случае. Полный покой, зашторенные окна, два одеяла – озноб. И никаких праздников! Отменяются праздники. Точнее, их отменили. Марина Тобольчина отменила. Одним махом и тремя предложениями. Талантливо, что говорить. Не каждый способен. Что б ей… Всю жизнь она боялась ЭТОГО вопроса. Всю жизнь! Всю жизнь, каждую минуту она понимала, что ВСЕ ЭТО может однажды… выскочить. Как убийца из-за угла. И все, что она так долго, тщательно и, скорее всего, неумело строила, рухнет в секунду. Как домик Наф-Нафа. Вспомнила – было такое! В самом начале, когда она была совсем неопытной дурочкой. Лепила, что попало. Тогда в сердцах обмолвилась про Маруську – та и вправду тогда хорошо доставала!
Тобольчина глянула в подводку, пробежала глазами, одернула пиджак и крикнула:
– Я готова. Поехали!
– Вероника Юрьевна, – мягко улыбнулась Тобольчина, – ну, а теперь о вас. Какая интересная и, простите, непростая судьба! Девочка из глухого уральского городка. Точнее, поселка. С ранних лет в интернате. В пятом классе победительница трех областных олимпиад. Серебряная медаль. Поступление в медицинский институт. И дальше – сплошная сказка, просто история для сериала – общежитие, полуголодное существование, обноски. Шесть коек в ряд и отсутствие элементарных удобств. И вдруг… Брак с москвичом, прекрасная, профессорская семья, огромная квартира в сталинском доме. Сказка? Так не бывает? Золушка, честная, умная, трудолюбивая, получает все. Но! Останавливаться она не собирается – хотя, можно было бы, наконец, расслабиться. Она защищает диссертацию, делает карьеру, непостижимую, невероятную, блистательную. И к тому же рожает прекрасного сына. Воистину чудесная сказка! Никто не поверит. А ведь это все – чистая правда. Да, Вероника? Что это – награда за тяжелое детство? Плата за трудолюбие? Просто удача? Или высшая справедливость? В которую мы совсем перестали верить?
Вероника Стрекалова пожала плечами и тихо сказала:
– Не знаю. Просто… так получилось. Я… ничего для этого не делала. То есть… Делала, конечно. В смысле – старалась. В смысле – трудилась, – совсем растерялась и запуталась она. – А про мужа… Просто… мы встретились и полюбили. Наверное, так.
– Да не наверное, а наверняка! – продолжала напирать Тобольчина. – И слава богу, что все сложилось именно так и звезды совпали. Как говорится, судьба! Но – ваша скромность, Вероника, все же излишня. Своими заслугами и достижениями нужно гордиться. А вы их стесняетесь!
Стрекалова чуть порозовела и даже слегка улыбнулась. Словно расслабилась после сдачи самого трудного в жизни экзамена. Казалось, что экзекуция подошла к концу, но тут Тобольчина чуть подалась вперед и, уставившись на Веронику своим немигающим взглядом, вдруг спросила:
– А почему вы попали в детдом, Вероника Юрьевна? Как так случилось?
Стрекалова сжалась, съежилась, опять побледнела как простыня, губы у нее задрожали.
– Так получилось, – еле слышно пробормотала она.
– Получилось? – неподдельно удивилась Тобольчина. – А как получилось? Вас сдали туда ваши родители, Вероника Юрьевна?
В студии повисла тишина – такая, что было слышно, как муха трепещет крыльями.
Стрекалова не поднимала глаз. Женя почувствовала, как по спине льется холодный и липкий пот. Ей захотелось встать, сорвать микрофон и броситься бегом из студии. Но… она почему-то не могла встать, словно приклеилась к стулу. Стало так душно, что пот уже выступил на лбу и подбородке. Она вытерла его ладонью и почувствовала, как горит лицо.
– Мама, – вдруг сказала Стрекалова, – мама… очень болела.
– А отец, бабушка, другая родня? – тут же подхватила Тобольчина. – Неужели не нашлось никого, чтобы забрать к себе талантливого и красивого ребенка? Наконец, соседи? А что, кстати, случилось с вашим отцом? Он погиб, кажется? Совсем в молодом возрасте? Что с ним случилось?
– Он, – еле слышно, одними губами проговорила Вероника, словно в забытьи, – он замерз. На охоте. Просто заблудился и просто замерз. Такое бывает.
– Господибожемой! – покачала головой Тобольчина. – Какой это ужас! А мама? Тогда она и заболела? Ну, после этого ужасного события? И, кстати, вы уж меня извините – ЧЕМ она заболела? Чем таким она заболела, что отдала свою дочь в детский приют?
Стрекалова молчала. Молчала, уставившись на свои руки. Совсем, кстати, детские – без маникюра, с коротко остриженными ногтями. «Медицинские» руки.
– Я понимаю! – воскликнула Тобольчина. – Простите меня, Вероника Юрьевна! Есть вещи, о которых невозможно говорить даже по прошествии времени. Есть боль, которая не утихает никогда, – продолжала разливаться соловьем Тобольчина.
– А ваша мама? Она жива? – вдруг спросила она и снова уставилась на Веронику немигающим взглядом.
– Она… умерла, – почти беззвучно ответила та.
– Послушайте, – не выдержала Женя, – не кажется ли вам, что достаточно? Что надо остановиться?
– Стоп! – резкий крик заставил присутствующих вздрогнуть.
Тобольчина дернулась и посмотрела на Женю. Вдруг она обворожительно, как ни в чем не бывало, широко улыбнулась и сказала:
– Евгения Владимировна! Что ж вы так? Близко к сердцу?
– Травматично, – бросила Женя, – вам не кажется, что чересчур травматично? Зачем задавать ТАКИЕ вопросы? Или для вас это, простите, норма? К тому же праздничная программа! Не так ли? Вы обещали сплошной позитив!
– Норма для нас – это правда! – жестко ответила Тобольчина и резко встала. – Все! Перекур. На полчаса. И – не меньше!
И чеканным шагом вышла из студии.
Женя встала и подошла к застывшей Стрекаловой.
– Вероника, – сказала она и погладила ту по плечу, – ну, вы же знаете! Телевидение! Все они… без тормозов и морали. А мы с вами сами виноваты – нечего было подписываться! – она улыбнулась. – Или надо было смотаться тогда, перед этим… А не успели!
Вероника кивнула, не поднимая глаз.
– А пойдемте пить кофе? – предложила Женя, – в кафешке на первом этаже отличный капучино! И съедим что-нибудь. Калорийное и запретное. Какой-нибудь ужасный, жирный торт со сливками – как вариант? Прямые углеводы для восстановления сил!
Вероника кивнула и медленно встала со стула.
– А может быть, все же домой? Очень хочется отсюда удрать!
– Домой, разумеется! После торта – сразу домой. Ну не возвращаться же нам в этот вертеп?
Вероника кивнула, обрадовалась и даже слабо улыбнулась.
Когда они выходили из студии, им вслед раздался визгливый, полный ужаса, крик:
– Вы куда, героини?
Кричала кудрявая.
Женя обернулась и показала язык.
Вероника покраснела и, словно школьница, прыснула.
Они быстрым шагом спустились по лестнице и вошли в кафе. За столиком, развалясь, уже сидела Ольшанская, громко разговаривала по телефону, курила длинную сигарету и, увидев вошедших, приветливо помахала рукой, приглашая их к своему столику.
За столиком напротив сидела Марина Тобольчина и внимательно отслеживала своих новых знакомых.
– Какова гадина? – громко, чтобы та слышала, спросила Ольшанская и кивнула на Тобольчину. – А? Какова? Знала же я, что она сука. Но ведь напела! Напела, гадина! Что праздник, что «все будет светло и нежно»! Ну, не стервоза? – продолжала кипеть актриса. – Нет, я этого так не оставлю. И что повелась, старая дура?
Стрекалова тяжело вздохнула и осторожно, боясь обжечься, совсем по-детски отпила кофе.
– Стерва, конечно, – кивнула Женя, – и, вообще… Все их вранье, подставы. Рейтинг дороже людей. Но виноваты мы сами. Умные, опытные – и повелись. Славы захотели! Мало у нас этой славы… ну, и черт с ней. Лично мы – уходим.
– Сбегаете? – уточнила Ольшанская, чуть прищурив глаза. – Ну, молодцы. Тогда и я с вами. Хотя… – Она задумалась и закурила новую сигарету. – А если… Наступить этой крысе на хвост? Ну, прижучить ее? У меня получится, я умею.
– Пустое, – усомнилась Стрекалова, – там такой опыт! Любого в угол загонят. И потом – опускаться до ее уровня… По-моему, глупо.
– Согласна, – кивнула Женя, – просто уйдем, вот и все. И пошли они к черту с их рейтингами и прайм-таймами.
Ольшанская пожала плечами.
– Ну… раз мнение большинства, то я согласна. Хотя…
Тут они увидели, что Тобольчина направляется к их столику. Женя отвернулась, Вероника старательно крошила пирожное, а Александра, не мигая, смотрела на Тобольчину.
– Можно присесть? – жалобно спросила та. Никто не ответил.
– Будете казнить? – мягко и виновато спросила она.
– Живи! – бросила Ольшанская. – Чести больно много. Только передача твоя, – тут она усмехнулась, – не выйдет. Или других лохов поищи. А мы – досвидос, дорогая! Вот кофе допьем – и по домам, баиньки.
Тобольчина сморщила жалобную гримасу – вот-вот слезы брызнут из глаз.
– Девочки! – взмолилась она. – Ну я вас просто умоляю. Это редакторы, не я! Честное слово! Да разве ж я? Сама же женщина. Но! Я вас уверяю – все вырежем. Все, что вам не понравилось. Честное слово! Все вырежем и подчистим. Я вам обещаю!
– И будет все «светло и нежно»? – уточнила Женя. – То есть еще нежнее и светлее?
Тобольчина тут же кивнула.
– Ну, у всех же бывают косяки. Не права, признаю. А дальше – все про хозяйство, карьеру. Только про то, какие вы у нас молодцы!
– У себя, – тихо, но твердо поправила Вероника. – Мы у себя молодцы.
Тобольчина кивнула.
– Ну разумеется! Это так, фигура речи.
– Пойдемте, умоляю вас. А то мне такое устроят! При нынешнем кризисе… Просто удавка!
Она так запечалилась, что, казалось, того и гляди заплачет.
– Ага, пожалел волк кобылу! Так мы и поверили – в искреннее раскаяние…
– Ну, девочки! Честное слово! – продолжала канючить Тобольчина. – У нас же такие рейтинги! А еще – в выходной, перед праздниками!
– Лично мне, – твердо сказала Женя, – вот это совсем не надо. Мои тиражи позволяют мне избегать подобных историй. Веронике, я думаю, тоже. Уж ей-то тем более. Серьезный ученый! А вам, Александра? Мне кажется, тоже не нужно. Вас и без этого знают и любят!
– Ну, – нараспев возразила Тобольчина, – поверьте, никому это не повредит. Веронике Юрьевне – точно! Скоро выборы в городскую думу, а она, насколько я знаю, собирается баллотироваться. Разве не так, Вероника?
– Так, – кивнула та, – но для меня не все способы хороши. Вы мне поверьте.
Тобольчина ей не ответила и посмотрела на Ольшанскую.
– А про актрис и говорить не стоит. Верно, Сашенька? Вам-то пиар – просто как воздух. Чем больше, тем лучше. Я говорю правильно?
Ольшанская равнодушно пожала плечами.
– Народной любви мне хватает. Во! – и она провела ладонью по горлу. – А уж денег тем более!
Но спорить как-то раздумала.
– А вы, дорогая Евгения? Ведь хлеб писателя это тиражи? Я правильно понимаю?
– Верно, – усмехнулась Женя, – только… Хлеб бывает разный по вкусу. И по запаху тоже. Не слышали?
– Да у всех он несладкий! – закивала Тобольчина. – Думаете, у меня он душистей?
– Счас пожалеем! – кивнула Ольшанская. – Вот счас пожалеем и прямо заплачем!
– Ладно, – вдруг сказала Стрекалова, – раз обещали… Будет наука. Трем… дурам. Простите. Надо идти! Только с вами, Марина, надо держать ухо востро. Что мы и сделаем.
Все с удивлением уставились на Веронику.
Тобольчина обрадовалась и закивала.
– Спасибо, Вероничка Юрьевна! Вы прямо умница! Вот что значит – ученый. Холодный ум, холодное сердце, – тут она с осуждением глянула на Женю с Ольшанской, – не то что у нас, у людей творческих. Одни эмоции и никакой логики. Все вырежем, девочки. Честное слово!
– Вероника, – жестко сказала Стрекалова, – я – Вероника. А не Вероничка! Вы меня поняли?
Тобольчина нервно сглотнула и кивнула.
Ольшанская и Женя удивленно переглянулись.
Тут на пороге возникла кудрявая и, увидев компашку, бросилась к ним.
– Марина Викторовна, ну вы даете! Полежаев в истерике, а Лукьянов – тот вообще в обмороке. Через сорок минут надо освобождать студию, а вы тут. Кофеек попиваете!
