скачать книгу бесплатно
Конечно же, в съемной квартире мамзель им будет лучше. Теплее, уютнее. Таня их не задерживала. Сухо кивнула:
– Всего наилучшего!
Мамзель, правда, сказала «спасибо».
– Да не за что! – бодро откликнулась Таня. – За что спасибо-то? Вы ж так ничего и не съели!
Митька торопливо зашнуровывал кроссовки, головы не поднимал. Косо мазнул по щеке:
– Мам, спасибо! Ну, мы рванули?
– Угу, – усмехнулась Таня. – Рванули! Штаны не порви, прыткий мой!
Сын сделал вид, что не расслышал.
Таня закрыла за ними дверь и опустилась на стул. Ей показалось, что из нее выкачали весь воздух. Ловила его ртом как рыба, а вздохнуть не могла.
Просидела, наверное, около часа, потом поднялась и поплелась в комнату – нужно убрать, а то будет тошно совсем. Утка застыла в жиру, как муха в варенье. Салаты подсохли, пожухли. Кисло пахло вином.
Она с ожесточением вываливала плоды своего труда в мусорное ведро. Все остатки, которые сладки. Вместе с почти нетронутой уткой. Приговаривая при этом:
– Ну и черт с вами! Ну и пожалуйста! Ну и идите вы… В ваши Парижи! Жрите там свои фуа-гра и лягушек! А нам и здесь хорошо! С кислой капустой и винегретом!
Бормотала, выкрикивала, а потом плюхнулась на табуретку и разревелась.
Вот она, жизнь, мать ее так. Растила сыночка, лелеяла. Пестовала детку свою, надежду, опору и гордость. Хотя чем особенно было гордиться? Обычный мальчик, середнячок. Это для мамы праздник и счастье.
Ревела, ревела…
Ну а потом успокоилась. Ничего, проживем! Без вас проживем, не помрем. Правда, верилось в это с трудом.
Легла в постель и позвонила Светке, и тут ее прорвало. Просто авария на плотине. Потому что всегда после этого становилось легче. А сейчас нужно было одно – чтобы стало полегче. Ну хоть чуть-чуть…
Светка орала:
– Да забей ты на них! Забей, поняла? Вырос птенчик – и тю-тю! Маме привет! Улетел! Сын – это гость. Квартирант и сосед! Ты поняла? Все, успокоилась и… – Светка выдохнула, замолчала и выпалила: – И занялась личной жизнью!
Ага, как же! Личной жизнью… смешно. Какая там личная жизнь в сорок два? А про сыновей-птенцов и соседей, про сыновей-квартирантов… Светке-то откуда знать? Лучшей подруге?
Таня хмыкнула про себя: «Все такие советчики! Ну даже смешно!»
Светка была бездетной. Говорит, не страдала – долю такую выбрала себе сама.
А от кого рожать-то? Правильно, не от кого! Все либо козлы, либо – козлищи!
– Да ладно, – вяло отбрехивалась Таня, – просто нам с тобой не везло!
Ну все, потрепались, и будет. Странно, что не помогло. Всегда становилось легче после этих самых разговоров, всегда отступало. Но – не сегодня. И не сейчас. Слишком больно, слишком обидно…
В горле тугой комок – разрастается, разбухает, как дрожжевое тесто в кастрюле. Даже дыхание перекрывает – так тяжело…
Нет, а как вот смириться? Был сын – и нет! Был маленький, крошечный мальчик – самый сладкий и самый любимый. Для которого всё – вся моя жизнь! Комочек родной. Теплый и вкусный. Шейка сзади, под мокрыми волосиками после сна, нежная, влажная. Уткнешься туда носом – и страшно тебе за все! За него, за этого мальчика, за крошку свою. Знаешь ведь – жизнь штука сложная, вредная. Никого не пропустит. Значит, и ее мальчика? Тоже прижмет? Господи, не приведи! Умоляю – меня! Слышишь – меня! От него отведи! Отведи, умоляю! Все болезни, все страхи. Печали все, трудности. Все – на меня!
Страх душил по ночам – просыпалась в поту и подскакивала к кроватке: дышит? Господи, дура какая!
Все тут вспомнилось, все – и ночи бессонные, и болезни. И как свалилась со стула в больнице – три ночи без сна. Свалилась с таким грохотом! Стыд-то какой! Всех разбудила. А главное – перепугалась. Погонят сейчас! Выпрут, и Митька останется в боксе один. А персонал не дозовешься.
Ничего, обошлось! Вошла сонная и недовольная, вечно хмурая медсестра Тома.
– Чё тут у вас? Ну, ты даешь… – Зевнула широко и ушла.
Таня перевела дух – уф, не поперли! Славатегосподи!
Да все равно бы не ушла – вцепилась бы в ножки кровати и не ушла! А Митька тогда и не проснулся даже – такой был слабенький, сердце рвалось…
Не ел ничего. Совсем. Пару ложек компота – и все.
Спрашивала его:
– Ты что-нибудь хочешь, сынок? Ну, что-нибудь вкусненькое? Тортик, конфетку? Мороженое? Биг-мак твой дурацкий?
– Ничего, – мотал он головой. – Ни-че-го.
Ну, и у нее кусок в горло не лез – похудела тогда килограммов на десять. Из больницы вышли просто два узника – оба от ветра качались. Встречали тогда мама и Миша. Тогда был еще Миша…
Тогда долго ловили такси – Миша был «безлошадный». Машина и Миша – господи! И подумать-то страшно.
А потом, когда Митьке было шестнадцать, он снова попал в больницу.
Таня ночевала тогда у Светки, так было ближе навещать сына. После выписки их встречал Богомолов – что правда, то правда. Про хорошее мы тоже помним. Встречал. Она позвонила ему накануне – сможешь забрать?
Думал, правда довольно долго, но потом проговорил:
– Заберу.
Она положила трубку и подумала, что загадала: откажется – все, конец. Тут уж точно конец! И никаких объяснений!
Был у Тани один «страшный страх» – показаться навязчивой. Шло это издалека, из самого детства, – наверное, после развода родителей.
Те развелись, когда ей было десять. По ночам Таня слышала, как они ругаются – из их комнаты доносились приглушенные звуки скандала.
Правда, наутро все делали вид, что все хорошо, – мама кормила папу завтраком, а Таня опускала глаза – ей было неловко и стыдно, что среди ночи она просыпалась и прислушивалась к звукам, доносящимся из родительской спальни. Она считала, что вторгалась во что-то секретное, стыдное, куда ей, ребенку, был вход воспрещен.
Ей не хотелось смотреть в глаза родителям – было неловко. Неловко оттого, что она стала невольным свидетелем, что оказалась посвященной в проблемы взрослых, невольно втянута в их взрослые непонятные игры. А еще было мучительно, что ее родители скандалили и выясняли отношения и она вынуждена была скрывать, что все знает.
Отец, которого она обожала, ушел в одночасье – быстро собрал чемодан и был таков. Чемодан собирал при Тане, не очень-то обращая внимание на растерянную, испуганную девочку.
– Ты в командировку? – тихо спросила она.
Отец вздрогнул, резко обернулся и коротко бросил:
– Нет. Я насовсем.
Потом она думала: зачем? Зачем он сказал ей так? Можно было же, в конце концов, как-то смягчить!
– Насовсем? Почему насовсем? – закричала Таня. – Как это – насовсем? Ты что, уже не придешь? Вечером, после работы?
Отец медленно сел на стул, внимательно посмотрел на дочь и тихо ответил:
– Приду. Почему не приду? Но не насовсем, понимаешь? Я отсюда, Танюшка, уйду. Из этой квартиры. Жить буду у бабушки Оли. А ты будешь к нам приходить! Ты же любишь к ней приходить?
Таня молчала. Бабушку Олю, мать отца, она, конечно, любила. И приходить к ней на Песчаную тоже любила. И ее пирожки с капустой любила. И тяжелая скатерть с бархатной бахромой ей нравилась – она заплетала ее в косички. Но как это так? Что получается? Папа станет теперь всегда жить у бабушки Оли? Постоянно? И на Песчаную она будет приходить в гости не только к бабушке, но еще и к собственному папе? И его больше не будет здесь, в этой квартире? В квартире, где они жили вместе? Вместе садились ужинать, смотреть телевизор, где папа читал ей любимые книжки? Где по утрам в воскресенье она вбегала в родительскую спальню и забиралась под одеяло – между мамой и папой, посередине.
Папа еще «досыпал», и она щекотала его за ухом – кончиком своей длинной косы. А он сначала недовольно морщился, пытался отвернуться, а потом открывал один глаз и с хитрым прищуром смотрел на дочь.
Теперь всего этого и вовсе не будет? Ужинов, завтраков, общих гостей, воскресений и праздников? Всей этой привычной и радостной суеты?
И почему все это происходит без мамы? Почему он тревожно посматривает на часы и явно торопится?
Таня многого не понимала, а вот плохое чувствовала – это точно. Еще она почувствовала, что вот-вот расплачется, и почему-то бросилась в кухню, чтобы накрыть все для ужина.
Это была уже ее обязанность – тарелки, вилки и ложки, хлеб и солонка. Все остальное, конечно, делала мама.
Тарелка выскользнула из рук и с грохотом упала на пол.
Таня вздрогнула и заплакала.
А папа… Папа не вбежал на кухню, чтобы узнать, что произошло, не порезалась ли дочь и вообще – все ли в порядке. Папа крикнул из коридора:
– Танечка, я ухожу! Закрой дверь на цепочку!
Таня выскочила в коридор и закричала:
– А ужинать, папа? Я уже все приготовила!
Он махнул рукой, чмокнул дочь в щеку и вышел за дверь.
Оставшись одна, Таня села на низенькую табуреточку и снова заплакала. Так она и просидела в коридоре до самого прихода мамы с работы.
– Ушел? – усмехнулась мама и, кажется, не очень удивилась. – Что ж, этого и следовало ожидать.
Таня обрадовалась, что мама, похоже, не очень расстроилась. Может быть, все не так страшно? Ну, поживет папа у бабушки, да и вернется? Все ведь ругаются! Светка говорила, что ее родители вообще «орут до посинения»!
Спустя час Таня осторожно заглянула в мамину комнату – было странно, что она так долго оттуда не выходит. А как же ужин?
Обычно мама отдыхала минут пять, не больше. Скинет костюм или платье, снимет сережки и часики – и сразу на кухню, готовить ужин.
Мама лежала без света, в совсем темной комнате, одетая, поверх одеяла. Окно было раскрыто настежь, хотя на дворе стоял поздний сентябрь и было прохладно. И еще тоненько поскрипывали дверцы распахнутого шкафа – папа его не закрыл.
Перепуганная, Таня бросилась к маме и закричала:
– Мамочка, ты живая? Ты не мертвая, мамочка? Эй, просыпайся! Ну, пожалуйста, мама! Проснись!
У мамы были холодные руки. Холодные и чужие, не мамины.
Мама медленно открыла глаза и громко сглотнула.
– Господи, Таня! Ну что ты устроила? Конечно, живая! Просто устала и хочется спать.
Мама, конечно, врала – это Таня отлично понимала. Видела и мамины заплаканные глаза, и дрожащие руки. И в тот же вечер прибавились еще две разбитые тарелки – у мамы все валилось из рук.
– Ты… обиделась на него? – осторожно спросила Таня.
Почему-то слово «папа» тогда не произнеслось.
Мама хмыкнула и гордо вскинула голову:
– Вот еще! Чести много! Проживем как-нибудь, а, Танюх? – И, всхлипнув, отвернулась к плите.
К бабушке Оле Таня обычно ездила два раза в месяц. Уезжала в субботу, с ночевкой. Любила бабушкину высокую кровать с деревянной спинкой, большие и пышные подушки с кружевными, чуть пожелтевшими наволочками (бабушкино наследство).
«Эх, – говорила бабушка, – жаль, Таточка, не доживет эдакая красота до тебя! Истреплется вся! А такого белья уже и не делают! А вот перина, Татуля, твоя!» – и бабушка хвасталась легкой, воздушной периной на утином пуху.
Теперь Таня задумалась – и соскучилась она по бабушке, и поехать хочется. Но вдвоем с бабушкой они уже никогда не будут. А у них были свои секреты. Таня обожала, когда перед сном бабушка Оля рассказывала ей про свое детство, про свою жизнь. Про маленький городок на юге России, где прошло ее детство. Про каменный дом в два этажа: на первом – магазин головных уборов, собственность бабушкиных родителей. Шляпы и шляпки, цилиндры и боливары, боярки и кепки, канотье и капоры, клоши и котелки, токи и федоры, хомбурги и шапокляки – все это продавалось в этом чудесном магазине. И торговля, по словам бабушки Оли, шла замечательно. Жили в достатке – отдыхали на водах, имели свою пролетку, прислугу и бонну. «А потом все закончилось», – вздыхала бабушка Оля.
«Когда – потом?» – спрашивала Таня.
Бабушка вздыхала и махала рукой: «Когда рак на горе свистнул! Слыхала про это?»
Таня продолжала приставать: «Рак? А когда, ба? Нет, в каком году и какого числа?»
Бабушка сурово поджимала губы и дальше рассказывать не желала.
Иногда она рассказывала про свою первую любовь – мальчика Петю, кудрявого и талантливого. Пете прочили яркое будущее пианиста. Не вышло – он погиб в двадцать лет, в революцию. Неохотно бабушка рассказывала про свое замужество, про их с дедом Сергеем скромную свадьбу. «Винегрет и морковный чай, как тебе, а?» – смеялась бабушка, а Таня удивлялась: «А торт, ба? Ну как же – ведь свадьба».
Говорила и про войну, как было голодно и тяжело, просто ужас как тяжело. Из Москвы они не уехали – не захотели. Гасили по ночам зажигалки на крышах, а днем стояли у станков. Бабушка – на деревянном ящике под ногами: иначе до станка не доставала, маленького роста была бабушка Оля. Таня в нее.
В послевоенные годы тоже было несладко – карточки, карточки… И мука по карточкам, и даже толстые и серые макароны. Маленький сын и вдовство – дед с войны не вернулся. Потом она окончила техникум и получила специальность технолога по льно- и хлопкопрядению. Работала на камвольной фабрике, чтобы получить отдельную квартиру – жили-то в общежитии, не москвичи.
Бабушкина квартира казалась Тане только их вотчиной – бабушкиной и ее. А то, что теперь там будет жить папа, – это было как-то странно и чудно.
И еще ей казалось, что мама может обидеться. Но та сказала:
– Конечно же, поезжай! Бабушка ждет! А про все остальное не думай! Это все взрослые дела, дочка! И тебя они не касаются.
Глупые люди! Ах, какие же глупые люди! Глупые, странные взрослые.
Ее не касается? Ее, их родную дочь? Ну рассмешили!
