скачать книгу бесплатно
– Лишь намекни, без мамы, мне лично. Мужик мужика более чем поймет. У Нелли пропадал? Вижу, замешана женщина. Тогда все ладно.
– Папа, ты у нас психолог от бога, в точку попал, но это не Нелька.
– Бывало, на улицу не выгонишь. Армия и возраст вносят коррективы. Догонишь еще свое, не проморгай большое, светлое, настоящее. Судьбина может только однажды нужное подкинуть – дуракам случается и дважды. Не буду изгаляться, прочитал ты поболее меня, чай, знания не отскочили брызгой от раскаленной сковороды.
Матвей прошел к своей этажерке, достал стопку пособий, перелистал «Технологию металлов» – остановился на «Теоретической механике». Законы по жидкостям подтянуть, задачки порешать – все в голове свежо. Решил с учебой не откладывать, завтра же посетить улицу Свободы, 36, – два года отучился в филиале индустриального института. Мысли лились автоматом следствием от попадавшихся на глаза предметов, а надо всем довлел образ Галины. Матвей передернул плечами, упал руками на пол, отжавшись тридцать раз. До сих пор его жизнь протекала в мирном размеренном русле, он любил предположить что-то, взвесить и обозначить время исполнения. От своих действий у Матвея всегда оставалось удовлетворение. В новых обстоятельствах в нем проявилась нервозность, неуверенность, что же обозначить главным. Он схитрил сам над собой: главное завтра – сходить в институт, есть и заглавное – купить обещанную говорящую куклу. Матвей запечатлел в памяти возврат Маришки ни с чем. Ее детское милое разочарование стояло перед глазами живым напоминанием.
Глава 19
Маргарита Ивановна не любила прогулок в избитые места. Редко, очень редко соглашалась на уговоры Василия Никаноровича, проходила с ним по его излюбленным уголкам. В ней не заложилось природой и со временем не развилось потребности к сезонным, исподволь наступающим переменам. Ее прагматизм воспринимал окружающий мир штампами времен года: зима, весна, лето, осень. Ни медленное, чувствительное для Василия Никаноровича угасание природы осенью, ни едва ощутимое дыхание весны в последней фазе зимы ее не трогали. И так было всегда, и вовсе не от естественного следствия приходящих в полоне зрелых лет недугов и настроений оно обозначилось клеймом – проявлением, свойственным ей с юных лет. Такие разные, они прожили много совместных лет. Те годы, что сейчас становилось явным, напоминали два параллельно идущих конвейера. В той жизни не просматривалось жертв, благоприятия складывались исключительно сочетанием идеологических приверженностей, вовсе не усилий навстречу друг другу. Жили, растили детей, так бывает обычно, так сложилось и у них, за исключением планов на будущее. Она никогда не принимала планы мужа на ура, правда, и не отрицала их категорически, но той нужной, одухотворяющей помощи он от нее не получал никогда. В существе Маргариты Ивановны утвердилось стойкое убеждение в своем особом предназначении, другом месте, в каждодневном празднике жизни. В русском языке есть меткое сравнение – «тянуть лямку», по ее убеждению, она ощущала ее непомерное физическое давление. Она не могла принять как реальность занимаемое место на этой земле. Ее удел, ее стиль – веселье, обожание со стороны партнера, подарки. И от доставшейся ей, с ее точки зрения, нелегкой участи она пыталась удовлетворить себя в застольях, в поиске своих единомышленников. И находила, вначале изощрялась приобщить к своим понятиям мужа, а когда поняла бесполезность потраченных усилий, от случая к случаю напивалась. Приходило отрезвление, и она сопротивлялась сама себе, в какой-то момент сознавая свое падение, но на долгое время ее не хватало. Василий Никанорович по молодости свирепел: как можно не понимать очевидного; со временем если не мирился, то забывался в новом устремлении. Умудрялся достигать чего-то рядом с ней, но без нее, и все еще любил, помня за реальным образом ту далекую Маргаритку.
Маргарита Ивановна выглянула с высоты балкона на мир – огромный, но не свой, он простерся перед ней пустотой. Василий ушел на свою прогулку-размагничивание. Вечерело. Ей вдруг сейчас, сию минуту, сию секунду захотелось устранить накрывающую ее тоску. Тоска, как зуд, как потребность смахнуть с лица досаждающее насекомое, толкнула ее к сиюминутному действию. Она попыталась остановить себя и не смогла, пока еще понимая, как будет нелегко объясняться с мужем. Пыталась отвлечь себя домашними перестановками, но тщетно, пересилить себя не смогла. Она подошла к заветному хранилищу, припала к бутылке на глоток, а когда спрятала, покатились из глаз слезы: «Как просто убить тоску. Глоток – и от тоски осталась половинка, еще глоток – и ее нет». После двух глотков вернулась назад, сделала еще один. В груди зажглось счастье, и она сделала ровно столько глотков, сколько смогла выжать из стекла. Маргарита Ивановна не была сволочью, ее глодали угрызения совести, но до поры, пока не вступал в свои права другой мир.
Алкоголь подействовал мгновенно. Ее качнуло на дверной косяк – она ударилась бровью – на щеку скатилась капелька крови. Когда вернулась на кухню, в дальних закоулках памяти еще отчаивалась отсутствию воли. Алкоголь извращал ход мысли: «Ей хорошо, и цель достигнута, а Этот пусть тешит себя работой. Жизнь так коротка». Она не могла в этот миг сопоставить с собой опускающегося в пьянке сына, о своей возможной в этом вине. Она сидела в наступившей темноте – слезы ручьем катились из глаз. Теперь она плакала не от угрызений совести, не в ожидании последствий семейного скандала – Маргарита Ивановна плакала от жалости к себе, от прожитой не своей жизни.
Глава 20
Виктор Андреевич сидел нога на ногу. Лариса вошла и присела рядом.
– Поражаюсь твоей энергии, Лариса. Вижу тебя каждую смену, из всех выделил тебя как идеальную для кого-то жену.
– Поступило предложение? Чью кандидатуру предлагаете рассмотреть?
– Ценю шутки, в каждой из них есть своя истина. Романтики в нашей работе мало, в основном это благотворительность. Если не питать себя красками, превращаешься в робота. Есть желание, есть объект – ищи синхронизацию.
– Виктор Андреевич, при полной синхронизации должны рождаться дети. Состаритесь, начнут дрожать руки, кто вам на смену?
– Ла-ри-са, ты не факир – я не змея. У тебя красивая грудь, она меня будоражит, и я не хочу предполагать, что будет завтра. Кто знает, возможно, твои борщи перетянут мои эмоции в сторону сопливых детей. А пока… мы могли бы провести вместе вечер у меня.
Он смотрел на нее немигающим взглядом, до циничности прямолинейный. Лариса улыбнулась – в их среде все обходились без сантиментов. Безобидный врачебный цинизм в своем кругу – ничего из ряда вон. Она не скривила в неудовольствии лицо, но посмотрела на него не менее пронзительно.
– Вас понял, осуждаете либо резюмируете?! Извините, я приверженец решительных к страсти женщин. Мы мудреем с каждым новым шагом. Будем жить дальше, не обязывая друг друга ничем. Я не слукавил, иногда действительно хочется домашнего уюта. Самобичевания не будет – я использовал свой шанс. Пошли на перевязку…
Лариса проделывала свою работу почти автоматически. Перед ними лежал натужно улыбающийся Вовчик. Ему было больно. Лариса отрывала прилипшие тампоны, терпеливо размачивая их раствором. Она делала это медленно, на что Виктор Андреевич нервно переминался с ноги на ногу.
– Занимайся, я зайду позже, – отрывисто бросил он, уходя за дверь.
Глава 21
Завтра наступало дольше, чем того хотелось. В шесть утра Матвей проснулся, попытался закрыть глаза. Поменяв несколько раз положение тела, так и не смог отделаться от навязчивой мысли. Он помнил о своем обещании, и посещение Галины не должно стать чрезмерно назойливым. Будь позывом чистая страсть, он смог бы пересилить с визитом. Матвей удивлялся себе: он влюбился в маленькую девочку?! Ее печальные глазешки никак не выходили из памяти. Карусель детских просящих глаз всю ночь в невероятных сочетаниях преследовала его. «Да нет же, здесь жалость и моя возможность. Он может и хочет осчастливить ребенка, и он сделает так». Вместе с тем и объятия Галины не остались в стороне. Матвей менял ход мыслей – все равно оторопью зудело в воспаленном сознании: через пять дней у нее очередная вахта. На десять дней потеряется всякая возможность видеть ее, десять дней ее будут ласкать чужие глаза. Матвей, пытаясь избавиться от наваждения, сел на кровати. Наваждение отодвинулось, продолжая импульсами просекать грудь под надуманными, до смешного изощренными подходами. Он вслух повторял ее шальное признание – Матвей жил в нем. Как легко он одерживал Свистуна, объясняя его тягу обидным – «дорвался». Безоглядность в выборе не составляла свойства его характера. Прагматизм, выверенность в собственных действиях его порой даже раздражали. Он хотел пересилить в себе эти доминирующие качества, пытался доискаться карамазовского безрассудства. Вместе с тем Матвей понимал: «Борьба бесполезна – в этом он весь. Тогда отчего понесло?» Вопросы оставались без равноценных ответов, и он решил: «Сегодня оторвусь еще раз, а там осмотрюсь. Дорвался… нетушки: чем меньше женщину мы любим, тем больше нравимся мы ей. Осчастливлю Маришку – и без задержек по своим делам». Не спеша он привел себя в порядок, когда вышел, почувствовал мамин внимательный взгляд.
– Папа встал ни свет ни заря, и ты туда же. У папы уважительная причина: друг не может завести машину – поехал прикурить. Мне непонятно, папа ведь не курит? Как можно так бепардонно в пять утра названивать по такой чепухе?
– Мама, я догадываюсь. У дяди Жени, скорее всего, сел аккумулятор. От папиного аккумулятора запустят двигатель, – улыбнулся Матвей, обнял за плечи маму и поцеловал. – Что замышляешь на завтрак? Я совсем не хочу есть – кофейка хлебну – и ноги в руки.
– Куда ты спозаранок, Матюша?
Матвей не стал раскрывать всю подноготную своих планов, сказал лишь об институте. Выпив по чашечке кофе, они расстались.
Подошел к магазину «Детский мир» – двери оказались закрытыми. За спиной послышался возглас ребенка:
– Мамочка, закрыто, мы подождем, да?
Молодая женщина держала за руку мальчика лет пяти, улыбнувшись Матвею, ответила:
– Откроется в десять, полтора часа убивать время. Видишь, и дядя пришел за подарком, и он подождет.
– Мамочка, а самолетик летать сможет сам?
Матвей потрепал мальчугана по плечу:
– Наберись терпения, насколько я знаю, есть и вертолеты летающие. Джойстик к нему продается – устройство для управления, – и тихо, для мамы ребенка, наблюдая простоту их одеяния: – Стоить будет немалых денег…
Женщина неестественно отвернулась, достав платочек, утерла глаза.
– Вы плачете, я виноват? – посочувствовал ей Матвей.
Женщина приложила палец к губам, показав на сына, во все глаза поедающего витрину игрушек.
– Не знает он, держу от него правду – его папа погиб в Сирии. Летал как раз на вертолете. С деньгами у нас все в порядке – желания нет жить дальше. – Она кивнула в сторону мальчика. – Ради него держусь.
Матвей стоял, понурив голову, внутренне ругая себя за вмешательство.
– Пойдем, сыночек, прогуляемся. Зайдем на рынок и вернемся.
Женщина с чувством сожаления посмотрела на Матвея.
– Давай ручку, – протянула она руку сыну. – Вы так молоды, кто у вас?
– А у нас девочка, Мариша, – я за говорящей куклой пришел. Вам ведь все равно возвращаться, можно пойти на рынок вместе?!
Матвей протянул руку мальчику:
– Давай свою мужественную руку.
Они шли, растянувшись на весь тротуар. Встречные люди понимающе уступали дорогу, улыбаясь их идиллии. По дороге познакомились.
Глава 22
По усердию Маргариты на кухне, не повернувшейся к нему лицом, по тому, как она его встретила, не задав обычного вопроса «как погулялось?», Василий Никанорович понял страшное для себя. В груди разрастался дискомфорт.
«Господи, дай мне поддержку, – стучало молоточком ускоряющееся сердце. – Смолчать – значит дать очередной повод, допустить свое смирение».
Он как можно спокойнее урезонил ее:
– Какой повод у тебя сегодня?
Она повернула к нему покрасневшее лицо, глаза ее излучали ненависть.
Плохо акцентируя слова, она прожгла его сердце избитой в каждом подобном случае фразой:
– Ты, проклятый трудоголик, ты… ты, пошел ты…
От сжатых желваков у Василия Никаноровича хрустнуло в ушах, заныло в подреберье.
– О, небо, я грешен – все мы грешны, дай мне понять, Господи, за что мне такое испытание, чтобы вот так, из месяца в месяц, пытать, из года в год, изощренно, по-садистски? Господи, лучше убей меня сразу, – шептали его губы.
В голове закрутилась каша из услышанного в разных источниках. Василий Никанорович почувствовал себя в какой уже раз одним-одинешеньким на всем белом свете. Он вспомнил свою несчастную маму, вырастившую его без отца, их несладкую жизнь. Отец, участник Великой Отечественной войны, летчик истребительной авиации, после демобилизации не смог найти свое место в штатском обличье, запил горькую – не дрался, он никогда не поднял руки на мать, он просто регулярно пил, пил и молчал. Несмываемым тавром сохранились в памяти его слова при прощании. Васечка учился тогда в первом классе – отец вызвал его с урока, крепко прижал к себе, пахнущий военным обмундированием, и тихо произнес:
– Я желаю вам с мамой счастья, не поминайте лихом… – подтолкнул его к двери. – Учись, дружок, хорошо и не повторяй моих ошибок.
Эти слова остались его последним воспитательным воздействием для ушей Василия. Никто из мужчин отныне не участвовал в его воспитании. Именем своим он остался обязан сыну Сталина, в честь которого отец и назвал его. Много позже, будучи взрослым, Василий Никанорович виделся с отцом: в кепочке, в сером пиджачке, он явился ему жалким, бесполезно доживающим свой век. Зла Василий Никанорович к нему не держал, да и любовь проявлялась состраданием – в нем жила благодарность этому родному, но очень далекому человеку за дарованную ему жизнь, за возможность трудиться и достигать. Знать бы, какой стороной судьба-злодейка повернулась к нему, не дай ему отец природного самоотвержения, не подтолкни в безотцовщине к борьбе за место под солнцем, в полосе моральных унижений от стоптанных ботинок, от застиранных брюк и рубашек.
Василий Никанорович слушал обидные, не заслуженные им слова жены – хотелось от бессилия плакать, но очищающие слезы оставались внутри, раздирая грудь все усиливающейся болью. Он вышел во двор, вобрал грудью воздух – голова просветлела, боль скомкалась в одном участке груди.
Посмотрел на небо, зажмурился от заходящего солнца. «За закатом всегда приходит рассвет. Ты всей-то красоты земной за работой пока и не видел. Надо жить, и в страдании жить!» В такие, трудные для него, минуты его вдохновлял великий библейский пример – мученическая смерть Иисуса Христа. Иисус принял муку, несовместимую с его страданиями, в искупление чужих грехов, во имя и его, Василия Никаноровича, независимой жизни.
Глава 23
Вовчик не спускал глаз с Ларисы – он не издал ни звука, хотя моментами боль пронзала до мозжечка, в следующее мгновение пальцы приятно щекотали тело. В эти промежутки он изучал ее, проваливался в странные для него самого аналогии. Он пытался сравнить ее сосредоточенное лицо с лицом Галины, отказавшейся от него в пользу богатства, и начинал понимать, здесь, распластанный на перевязочном столе: «Страсть и любовь неравноценны в одной упряжке. Страсть рванула на опережение и выдохлась, а любовь без рывков продолжает идти в ней, не считаясь ни с каким усилием».
Вошел врач, прервав несвойственные Вовчику рассуждения. Низко наклонившись, осмотрел рану, поправил отводящую трубку.
– Не все мне здесь нравится. Однако могло закончиться гораздо хуже. Не напрягайся, парень, вся жизнь впереди, не с такими болячками справлялись.
Обращаясь к Ларисе, он вполголоса дал указания и вышел. Вовчик остался наедине с ней.
Между ее размеренными манипуляциями он поймал ее руку.
– Один вопрос, позволите? С отрывом от производства.
Лариса застыла с поднятыми руками, глядя ему в глаза. «Сергеевна с точностью описала своего внука. В самом деле приятное мужественное лицо – понятен содержанием без купюр. Хотелось бы поболе культуры». Итак, на ее горизонте замаячили две реальные фигуры, остальные – временщики. Из своего небольшого опыта она остановилась на этих мужчинах.
Сомнения быть не могло – она знала свои качественные возможности, достаточно хорошо изучила психологию летунов-ухажеров. Лариса ловила себя на возобладавшем в ней прагматизме – пыталась противодействовать, а с годами он все настойчивее пер из нее. Время романтики безнадежно ушло. А сердце все еще хотело ее основ – любви. В обоих случаях вариант не срастался. Виктор Андреевич – ловелас со стажем, если и остепенится годам к пятидесяти – не лучшая перспектива. Второй – по сути мальчик, у него, как голос у юношей: пройдет ломка, через каких-то пару лет наступит зрелая переоценка. Она в себе так и решила: ее выбор – либо ответственный держатель семейства, либо флирт с хорошим генетическим материалом и одиночество во имя ребенка. Зрелость ее мысли вылилась не в ожидание чуда – вокруг масса примеров. Чем таким необыкновенным обладает она, чтобы суметь повернуть вспять текущую веками реку? Да, она не игрок и не ловец фартового подарка судьбы. В приоритете остается Виктор Андреевич – стоит ответить на его недвусмысленный намек: «Тебе сегодня хорошо – мне тоже, а назавтра – будем посмотреть». Эти мысли безобидным ройком освежились в голове – рождение их совершалось по ночам в муках, как тому и положено быть.
Лариса смотрела на Вовчика, стараясь придать своей мимике рабочей сосредоточенности.
– Не надо иметь семь пядей во лбу, чтобы не понять, кто мой спаситель.
Лариса улыбнулась, он так понятен ей в продолжении.
– Долг человека никого ни к чему не обязывает.
– Не то, не то я хотел сказать. Нить, или как там, – канва моей мысли сбита.
– У тебя будет еще не один день восстановить ее. Полежи без эмоций… Я заканчиваю…
Глава 24
Матвей видел счастливого мальчика, ощущал его цепкую теплую ручку и не давал себе отчета, почему вызвался пойти с ними. Желание родилось мгновением. Он не смог бы обозначить главный позыв, спроси его внезапно об этом. Хотя, зная некоторые свойства его характера, мы сами сможем сделать то определяющее заключение: включилась природная потребность в помощи всем обиженным мира. Они шли среди торговых рядов, оказалось, мальчуган давно освободился от маминой опеки и держал за руку одного Матвея.
– Папа, – увлек он его к восточным сладостям, – папа, купи пастилку, я люблю абрикосовую.
Сзади вмешалась его мама:
– Негодник, когда ты все успеваешь? Мы как раз и шли за ней. Не надо конфет, дай ему рахат-лукум и пастилу.
У Матвея перехватило дыхание от просьбы мальчугана. Он жестом отстранил вмешательство мамы.
– Мы разберемся сами, что и как…
Почувствовав поддержку, мальчуган стал перед прилавком на носочки.
– Вот эту, оранжевую.
– Угощай, Ванюша… и доброго дядю угости.
– Мамочка, ты что, не понимаешь? Он мой папа!
Возвращались к магазину без скованности в общении, удовлетворенные вкусом необыкновенного лакомства.
В магазине Эльвира, мама мальчика, шепнула Матвею:
– Выбирайте с ним, так и быть, я потом рассчитаюсь сама. Не будем портить праздник малышу.
Выходили с огромными коробками: в оконце одной застыло счастливое лицо куклы, в другой – звездастый, в цветах маскировки вертолет.
Ванюша позволил Матвею себе помочь. Спотыкаясь, он цепко придерживал коробку.
– Пап, а запускать вертолет сегодня будем?
Эльвира с отчаянием закрыла глаза, затем, подняв в недоумении плечи, посмотрела вопросительно на Матвея. Матвей попал впросак, он не знал, как ему ответить.
Эльвира ринулась на выручку.
– А куклу ты видел, дорогой мой? Дочка Матвея тоже ждет подарка.
– У папы есть дочка?.. – мальчик в немом удивлении дернул Матвея за рукав. – Что мама говорит?
– Не дочка вовсе, – поспешил успокоить его Матвей, – на самом деле знакомая девочка.
Эльвира опустила глаза. Матвею показалось, что напряжение в ее лице уменьшилось.
– Да, именно так, – уточнил он.
Запускали вертолет на полянке перед их домом. Собралось зрелищное представительство из других детей. Ванюша ревностно охранял их дистанцию к вертолету.
А когда управление полностью передали в его владение, мальчишки и девчонки начали давать деловые наставления. Под возгласы детей и стрекот вертолета Матвей почувствовал прикосновение к своей руке.
