скачать книгу бесплатно
Я бросил курить (что и немудрено – вместе с остальными вещами в одной из комнат, которую и занял, обнаружилась и размокшая пачка, на восемь десятых состоящая из морской воды), дышу чистейшим воздухом. Питаюсь при посредстве скатерти-самобранки, которая выдает разнообразные, исключительно экологически чистые продукты. И по вкусовым качествам отменные.
У меня редкая, высокооплачиваемая работа. Правда, работодатель – брехло, это я уже выяснил, но Черномор уверяет, что деньги отчисляются честно, и если я когда-нибудь сумею вырваться с острова, получу все сполна. Так что независимо от мелких неудобств, я неуклонно богатею за счет честного труда со скоростью, которую могут позволить себе только голливудские кинозвезды и политические проститутки.
Блин, сплошные плюсы кругом!
Ну почему…
Ну почему я не владею позитивным мышлением?
* * *
Человек привыкает ко всему, это правда. Как бы ни разнились явления, человек привыкает: к работе, к «бич-пакетам», к демократии, к алкоголю, к теще, к телерекламе, к идиотским словечкам наподобие «как бы».
Но по опыту говорю – труднее всего человек привыкает к хвосту.
А вот думать надо, что рисуешь! При доставшейся мне медвежьей конституции хвост оказался архитектурным излишеством. Он не помогал при ходьбе и лазании по деревьям, он путался в траве, застревал в камнях и кустарниках. Однажды Рудя на него наступил, и это было больно, но не счесть случаев, когда я по невнимательности наступал на него сам, и это было не только больно, но и донельзя обидно.
Еще хорошо, что хвост достаточно послушен, если не забывать периодически поддергивать его во время ходьбы, способен какое-то время сохранять положение и не волочиться по земле, собирая мусор и цепляясь за все подряд. С другой стороны, он своенравен и зачастую норовит проявить самостоятельность. Он начинает подрагивать в такт музыке, когда Рудя играет на мандолине. Когда я разозлен, хвост напрягается и мелко, этак по-змеиному, трясет кончиком, а когда я доволен жизнью, совершает плавные волнообразные движения. Если бы он еще вилял по-собачьи, я бы вообще сгорел со стыда. Но этого, к счастью, нет.
Ладно, что я все о себе да о себе.
Остров мне достался безумно красивый. Название у него тоже красивое – Радуга. Пальмы, кипарисы, еще что-то такое широколистное, кажется, магнолии, а других названий я просто не знаю. На склонах горы растут сосны. Гора высотой примерно в километр, южный склон ее изрезан природными террасами, на одной из которых примостилось хрустально-чистое озеро, за что и саму гору я для себя назвал Озерной, но потом переименовал в Родниковую – лучше звучит. К тому же озеро одно, а родников на горе целых три, они питают не менее дюжины звонких ручьев, бегущих по склонам и исчезающих в непролазных дебрях южной растительности.
Небогатый, мягко говоря, опыт островной жизни не позволяет мне судить о размерах этого клочка суши. С вершины горы, на глазок – километров пятнадцать-двадцать в длину и десять-пятнадцать в поперечнике. Иногда становится интересно: вот, скажем, Таити – больше или меньше?
В юго-восточной части острова, неподалеку от пляжа, стоит деревянный терем – большой, яркий, похожий на иллюстрацию в книге русских народных сказок. На первый взгляд, он совершенно неуместен в данном ландшафте, однако скоро глаз привыкает. Куда больше удивляет контраст с остальными строениями на Радуге – они выполнены совсем в другом архитектурном стиле.
Их тут десятка три, точно не считал. Каменные, деревянные – все либо круглые, либо вытянутые наподобие банана, и со сглаженными углами. Те, что побольше, явно когда-то были жилыми, но кто и на какие средства в них жил, понять невозможно. Боги не боги, но личные вещи, уходя, собрали до единой. Зато строения поменьше – это заброшенные капища и кумирни, сиречь святилища языческие.
Они тоже пусты. Почти наверняка прежде здесь стояли идолы, а в боковых помещениях хранились предметы культовых обрядов, одеяния жрецов. Теперь остались только пустые алтари и цветные фрески на стенах. Если судить по ним, большая часть капищ была посвящена трем божествам: некоему триединому женскому, олицетворявшему три возраста прекрасного пола, триединому мужскому, сочетавшему такие традиционные ипостаси сильного пола, как труженик (или, скорее, покровитель ремесел), воин (он же – громовержец) и старый мудрец, хранитель священного знания, и еще одному, половой принадлежности которого я не понял, солнечному. Могу, конечно, ошибаться. В студенчестве я очень увлекался мифологией, но тут, чтобы основательно во всем разобраться, увлечения мало, нужны специальные знания.
В общем, складывается впечатление, что на Радуге обитала своего рода религиозная община. Не могу себе представить богов, которые жили бы в просторных, но все-таки бараках (там даже перегородок нет, всей мебели – столы и лавки вдоль стен), а в собственные капища ходили бы как на работу. Но, с другой стороны, я и самих-то богов представляю себе с трудом…
Как бы там ни было, а после ухода первых обитателей острова их жилища были превращены в складские помещения. Проходы заставлены ларями и сундуками, отдельные предметы развешены по стенам или свалены кучами на полу, кое-где разложены в относительном порядке на лавках. Как будто кто-то начал инвентаризацию имущества, но быстро отчаялся и махнул на все рукой. Или, скажем, лапой…
* * *
Я сознательно не описываю первые дни и особенно часы своего пребывания на Радуге. Ничего особенно интересного в моем поведении нет. Ну повозмущался, поотчаивался, а потом – куда деваться? К вечеру побрел в терем искать обещанную скатерть-самобранку.
Некоторые авторы фэнтези уверяют, будто привыкание к новому миру проходит трудно, однако читатель куда чаще встречает описания того, как герой адаптируется чуть ли не за полчаса. Возможно, мое свидетельство, поскольку я пишу правду и только правду, могло бы прояснить ситуацию, но, как я уже говорил, мне не с чем сравнить свое состояние. Лично я считаю, что могу гордиться коротким периодом бегания по пляжу, заламывания лап и громогласных призывов «сволочи Заллуса» сюда сей же час. На все про все у меня ушло не более пятнадцати минут.
Но, может, оно в среднем так и бывает?
* * *
Вот только о первом знакомстве, которое я завел на острове, следует упомянуть. Очень уж оно получилось впечатляющим.
Произошло это, дайте припомнить, утром третьего дня. Был я тогда в хандре и меланхолии, и толком даже не помню, как очутился на пляже. Помню, что ночь перед этим выпала влажная, душная, а я ведь тогда с новым телом еще не освоился, мне и в голову не приходило, что я могу плавать. Наоборот, думал, если шерсть намокнет – все, каюк. Слишком ее много, шерсти-то.
Так что я страдал от недосыпа и, как бы помягче выразиться, отсутствия душа.
Практически на автопилоте забрел в море чуток повыше колен и сел, скрестив лапы по-турецки. Волны окатывали меня, иногда захлестывая с головой, и это, несмотря на мохнатость, оказалось приятно, даже лучше, чем при человеческой гладкокожести. Если вам нравится, когда вас по голове гладят – поймете, очень похоже, только от макушки до кончика хвоста.
Разомлел я, погрузился в дрему, инстинктивно задерживая дыхание каждый раз, когда подкатывала волна. И поэтому сперва решил, что девушки мне снятся.
Миловидные, не стесненные одеждой, в количестве трех штук, они покачивались на воде, удивительно высоко держась над волнами. Я машинально расправил плечи и обнажил клыки в радостном оскале, но вспомнил о своем обличье и расстроился. Хоть бы во сне в родном теле походить! Однако милашки, похоже, ничуть не смутились – в этом сон не подкачал. Подплыли ко мне шагов на десять и стали звать.
Только молча. Вот она какая, телепатия – будто мягкий толчок внутри головы, слов нет, но ты легко догадываешься, что тебе хотят сказать.
– Какой славный… Какой пушистенький… Иди к нам! Пойдем плавать!
– Это вы мне?
Милашки рассмеялись, причем голоса оказались не такими приятными, как мысли – было в них что-то булькающее. Понятно, почему они предпочитают телепатию – под водой этак разговаривать совсем невозможно. Проще на московском перекрестке в час пик изъясняться морзянкой с помощью клаксона.
– Тебе, – протелепатировала та, что поближе. У нее была золотистая кожа, а волосы явственно отливали голубизной. – Или тут есть кто-то еще?
Как бы желая оглядеть берег, она на миг выпрыгнула из воды почти до бедер, и у меня перехватило дыхание, настолько соблазнительная получилась картина. И чего я переживаю? Это ведь только сон…
– Никого нет, – поспешно заверил я и уже собирался добавить что-нибудь лестное, но Мальвина меня опередила.
– Какая жалость, – вздохнула она, насмешливо наморщив носик. – Слышали, девочки, здесь никого нет. Наверное, этот обаяшка нам померещился.
– Жалко, жалко, – хором согласились ее подруги. – Такой интересный, импозантный, с таким хвостом…
Меня удивило слово «импозантный», только позже я сообразил, что девушки употребили какое-то другое, на своем наречии, просто мозг перевел чужую мысль именно так.
– Если вы про меня, девочки, то я, к сожалению, самый настоящий.
– Почему – к сожалению?
– Разве можно надеяться, что к простому человеку снизойдут такие ангелочки?
Какие, однако, смешливые… А, это их слово «человек» развеселило!
– Какой галантный… Я так и думала, что нам понравится. Пушистик, поплавай с нами!
С удовольствием! Я шагнул вперед, и тут все три милашки синхронно нырнули. Плюх! Плесь! Брызги во все стороны, но они не помешали увидеть, как шлепнули по воде… три рыбьих хвоста. Русалки… Ну да, а чего я, собственно, ожидал?
– Пушистик, ну что же ты?
– Иду-иду, русалочки! – откликнулся я и пошел вперед по пологому дну, разводя лапами воду перед собой.
В голове снова раздался хор голосов, но теперь уже откровенно насмешливый.
– Русалки! Слышали? Он думает, что мы русалки! Какое невежество. Дубина сухопутная…
– Что-что? – переспросил я.
– Девочки говорят, что ты, наверное, с Большой Земли, – тут же пояснила Мальвина, выныривая. – Это безумно интересно, и ты нам потом расскажешь, как там что. Только не называй нас пресноводными ногатыми русалками. Мы – ундины.
– Приятно познакомиться, – улыбнулся я. Вода доходила уже до ключиц. – Извините, что перепутал, я исправлюсь. Мы, Чуды-юды, вообще очень сообразительны и все схватываем на лету.
– Этого нам еще не хватало… – толкнулась чья-то тихая мысль, но ее заглушила другая, опять Мальвинина: – Ты еще на дне стоишь?
– Нет, уже плыву. По-моему, твоя подруга что-то хотела сказать…
– Не обращай внимания, это она о своем, о девичьем. Ее парень бросил, вот и телепатирует что ни попадя.
– Ничего, сейчас мы ее развлечем, – пообещал я самым обаятельным голосом. – Во что будем играть, девочки? В догонялки? Или…
– Да нет, у нас игра поинтересней, – промыслилось откуда-то снизу, где просвечивали сквозь прозрачную воду два стройных силуэта. Кажется, это та, блондинка подумала. И тут же вдогонку от третьей, рыженькой, донеслось: – Кормлением рыб называется…
Мальвина ласково, но сильно обхватила руками мою шею.
– Идем скорей!
– Постой, красавица, мне опять что-то померещилось…
Ундина тяжко вздохнула и вдруг четко заявила своим подругам:
– Вот говорила я вам, учите языки, их за зубами можно держать. Ладно, он и правда плывет? Тогда начинайте мочить…
Тотчас две прелестные ундины повисли на моих лапах и мощно заработали хвостами, утягивая на глубину, а Мальвина нажала сверху.
– Вы что, девчо… БУЛЬ! – успел крикнуть я.
Что ни говори, а только американцы могли назвать основным инстинктом что-то кроме инстинкта самосохранения. Сон, не сон – едва заподозрив неладное, я сгруппировался и набрал полные легкие воздуха, а это, при нынешних объемах грудной клетки, совсем немало. Теперь у меня была хоть какая-то возможность сопротивляться.
Я дергался и брыкался, пытаясь вырваться из цепких объятий, но руки у девочек, как обычно у пловчих, были сильными. Кроме того, они слаженно били хвостами, неожиданно закручивая меня то в одну, то в другую сторону, так что я быстро потерял направления верха и низа.
Долетавшие до моего сознания мысли ундин сделались предельно простыми и четкими:
– Крепче. Дай ему под дых. А можно, я пощекочу?
Пощекотать – это хорошо придумано. Я изогнул хвост и мазнул по подмышке блондинки – она тут же шарахнулась в сторону.
– Ай!
– Держитесь, девочки, сейчас я ему уши выкручу! – храбро отмыслила Мальвина. – Море для ундин! За дно родное!
Этот диковинный клич как будто придал рыбохвостым девушкам сил, и, честно говоря, вспоминая ту минуту, я начинаю сомневаться в исходе противоборства.
Но тут на сцене появилась третья сила.
– Ах вы, селедки сушеные, рыбацкая сыть, я вас!.. – пронеслась по-над синими волнами чья-то мысль с явственным мужским привкусом. – Стоять!
Куда там! Ундины кинулись врассыпную.
– Все равно поймаю! Неделю хвостами шевельнуть не сможете!
Я вынырнул, отплевываясь, и от греха подальше двинул к берегу. Однако, едва нащупал лапами дно, прямо передо мной возник обнаженный атлетический торс цвета бронзы с прозеленью. Молодое скуластое лицо было хмурым.
На шее незнакомца висел золотой амулет на массивной цепи. Понятно, откуда мускулы – с этакой тяжестью поди поплавай! Он поднял левую руку, от локтя до запястья украшенную плавником.
– Стоять, сухофрукт! – Не поручусь за точность перевода – сознание не без труда подобрало приемлемый эквивалент диковинному выражению, глубинный смысл которого я так и не понял. – Кто такой, какой породы?
– Я? Пффу… – Я мотнул головой – волна залила нос – Насчет породы сам бы послушал с интересом. А вообще – Чудо-юдо, Хранитель вот этого острова.
– Заллусов холоп? – вслух, с неопределенным, но сильным акцентом пробулькал атлет.
– Парень, я тебе благодарен за помощь, но обзываться-то зачем?
– Помощь? Да нужен ты мне… Просто с Заллусом ссориться не хочу. Тем более из-за тебя. Сам виноват, Чудо-юдо! Ишь, как хвостом забил… Что, девок никогда не видел? Или своих, сухопутных, мало? Что молчишь?
– А я отчитываться должен? Ты сам сперва назовись, чьих такой красивый будешь… Пффу!
– Я – подонный подданный, дворянин Глубук, дельфиний толмач и член законодательного собрания! – гордо объявил он, ткнув пальцем в медальон.
– Приятно – пфф! – познакомиться. Дай-ка я повыше встану.
Будто не слыша, он и не подумал дать место. Тогда я взял его за бока и просто передвинул в сторону. Как-то сразу стало видно, что он, хоть и атлет, ниже меня на три головы, и это открытие незамедлительно сказалось на интонациях.
– Так я о чем хотел поговорить – ты, Чудо-юдо, наверное, захочешь Заллусу пожаловаться?
– Больно надо, – буркнул я.
– Это хорошо, это правильно. Ты на девчонок не обижайся, они это не со зла, а так, по дурости. Наслушались, что умные ундиниты говорят, а истолковали по собственному разумению. Девки, что взять? Хвост проворный, ум – не очень. Ну посуди: чего море делить? Моря же огромные, их в три раза больше, чем суши!
– В четыре, – машинально поправил я.
– Да? – наивно удивился дельфиний толмач и член законодательного собрания. Подсчитал на пальцах и удовлетворенно кивнул: – Правда, в четыре. Так тем более!
– Замуж вашим экстремисткам пора, вот что, – проворчал я.
Глубука скривило.
– Замуж, – клокотнул он. – И так уже наотдавали за кого ни попадя… Так ты как, не в обиде?
Я смерил взглядом ту его часть, что торчала из воды.
– Скажем, не очень.
– Да не сердись! – Он искусственно рассмеялся и даже похлопал меня по плечу. – Мы вообще-то за мир во всем море. Нет, девчатам я еще покажу, где пескарь икру метал. А так-то мы народ мирный, в чародейские дела не мешаемся. Так что не надо жалоб, а? Ты к нам по-доброму, потом и мы добром отплатим. Как, договорились?
– Ладно, уломал. Потом сочтемся.
– А как же иначе, сочтемся, конечно, сочтемся! – облегченно затараторил Глубук. Потом помедлил и как будто через силу сказал, мотнув головой в сторону рифов: – Ты, если что, приплывай на скалы, пока сезон. Там лунными ночами приличное общество собирается.
