скачать книгу бесплатно
– А ты что думал? Теперь дело за тем, чтоб отец живой-здоровый вернулся домой.
– Всем будет завидно, когда отец тебя на таком коне прокатит!
– Еще бы! Я тоже об этом думал, лишь бы отец приехал.
Сайфиддин посмотрел на меня с завистью и сказал:
– А меня ты прокатишь на коне, Мели?
– А то как же! Я сяду вперед, ты сзади, а посредине папа. Потом поменяемся местами.
– Серьезно?! – обрадовался друг.
– Верь мне. Ведь кроме тебя у меня нет настоящих друзей. Ты сам знаешь.
– Не посадили тебя на своих ишаков другие – не расстраивайся, ведь теперь у тебя есть конь. Держи голову выше!
Глаза моего друга загорелись, он положил мне на плечи руку. Сердце мое растаяло, и я, ущипнув его, сказал:
– Да, Сайфи, если хочешь, одного коня я дам тебе. Когда твой отец вернется, будете вдвоем ездить, – сказал я.
– А отец твой согласится?
– Почему же не согласится? Зачем отцу две лошади? Нам и одной хватит. И потом наши родители тоже, наверное, как и мы, станут близкими друзьями. Разве не так?
– Ты прав. Близкие соседи станут или верными друзьями, или братьями. Если наши родители станут хорошими друзьями, мы в стороне останемся что ли? Будем закадычными друзьями! – сказал Сайфиддин и протянул правую руку.
Я тоже протянул ему руку, наши мысли, грезы-мечты, радость объединились.
И не было на земле детей счастливее нас.
СТРАШНАЯ НОЧЬ
Посреди ночи я проснулся от жалобного плача. С тревогой огляделся вокруг. В доме было темно и холодно. Слабый свет, проникающий сквозь порванный кусочек занавески, делал комнату причудливой. Пощупав руками вокруг себя, я кроме клочьев ваты из курпачи
, ничего не обнаружил. В испуге я крикнул: «Мама!»
– Не бойся, сынок, я на этой стороне сандала, – сказала мама еле слышно.
Услышав ее голос, я успокоился. На ощупь пополз в сторону голоса и, обходя сандал, наткнулся на большое одеяло. Потрогав, понял, что мама лежит укрывшись одеялом и, скорчившись от боли, тихо стонет. Я понял, что мамина старая болезнь опять ее прихватила. Скорчившись от сильной боли, обхватив двумя руками живот, мама тихо прошептала: «Нашел, наконец!»
Несмотря на сильные колики в животе, мама начала гладить мое уже замерзшее лицо: «Как ты замерз, сыночек! Испугался что ли? Не волнуйся, я здорова». И завернула меня в свое одеяло.
Я только согрелся под теплым одеялом, как вдруг бедненькую маму начало трясти. Я тут же вскочил, воскликнув: «Ё, пирим!» – и начал усиленно разминать мамины плечи и спину. Массировал долго, не обращая внимания на настойчивые просьбы мамы залезть под одеяло. И сделал это только тогда, когда стал дрожать от холода.
У мамы в последнее время возобновилась старая болезнь «черный саткок»… – острые боли в области живота вынуждали маму, скорчившись, лежать в постели. Особенно часто это случалось зимой. Я думаю, что причина этому – наш холодный дом.
– Мы не в состоянии, как в других богатых домах, с утра до вечера топить печь, держать горячим сандал, сынок. Что мы можем сделать? – виновато оправдывалась мама.
Чувствуя вину перед нами, она не могла найти себе места, покрываясь холодным потом. Боли были настолько сильными, что мама плакала. В это время я и мои сестры быстро начинали массировать ноги, плечи, спину мамы. Если находили, то и хлопковым маслом растирали. А сейчас дома ни сестер, ни масла.
А мама не перестает стонать. Мне тяжело слышать ее стоны. Я страдал от собственного бессилия. Согревшись в маминых объятиях, я снова вскочил и начал разминать плечи и спину мамы. Но по поведению мамы видно было, что боль не утихает.
– И сестры как назло не приходят. О, Худо?, помоги моей маме! Мамочка, как же мне вам помочь? – спросил я чуть не плача.
– Сыночек мой, ребеночек, – сказала мама трудно дыша, – чем же ты мне можешь помочь? Самому только шесть лет исполнилось. И так, стараешься. В эту холодную и темную ночь, кроме Бога у нас нет защиты. И ты моя опора, ты моя надежда, сыночек. Главное, чтоб у тебя, сынок, жизнь была долгой, здоровой и счастливой.
Мама, даже болея, думала обо мне.
– Не беспокойся обо мне, все пройдет. Главное, вы, мои дети, будьте здоровы, – превозмогая боль, стараясь улыбнуться, сказала мама.
И сейчас мама страстно молила Бога о нашем благополучии: «О, Всевышний, умоляю, прошу, пока не поставила на ноги своих маленьких детей, не забирай меня к себе. Дай их поднять».
Ее слова сильно тронули меня. Мне стало страшно от внезапной мысли: «А что если моя мама сейчас умрет?» Вообще-то я не понимал, что такое смерть, и у больной мамы в таком состоянии я спросить не мог. Смерть – это хорошо или плохо? Вспомнился соседский ишак, замерзший на морозе.
– Дети Шопулат-аки такие лентяи, что не смогли усмотреть даже за одним ишаком. Бедненький, замерз на улице, – сказала тогда мама.
Того ишака, замерзшего и твердого, как полено, отгоняя друг друга, сгрызли бродячие собаки. От этих воспоминаний мне стало не по себе, и я со слезами бросился на шею к матери:
– Нет!.. Мамочка!.. Вы не умрете!.. Я не дам вас съесть собакам!..
Мама перестала стонать. Слегка выпрямила худое ослабшее тело и осторожно прислонилась к уже давно остывшему сандалу. Попыталась улыбнуться, прижав меня к себе, и долго молчала. Ее горячие слезы увлажнили мне лицо. Я не знал, что сейчас у нее на душе. Но, чем дольше мы сидели с ней так, тем больше я чувствовал ее возрастающую любовь ко мне. На этом свете нет человека, который любил бы меня больше мамы. И мне казалось, что это чувство – мамина любовь – останется со мной навечно.
Мама высвободила меня из своих объятий, долго гладила мои волосы, целовала лицо и глаза и очень нежно сказала:
– Ах, ты мой Алпамыш!.. Единственный мой сыночек! У меня на тебя большие надежды! Для меня и твоих сестер ты главная опора. Не бойся, мой жеребеночек. Я еще не собираюсь умирать. Пусть будет проклята эта смерть. Вот, слава богу, твои руки и твои молитвы принесли мне облегчение. Боли нет. Немного пришла в себя. Скоро придут с мукой с мельницы и сестры твои. Сегодня что-то они задержались. Главное, чтоб с ними ничего не случилось.
Услышав про муку, я почувствовал голод, так захотелось хлеба, словами не описать. Представился кусочек свежей лепешки. Причмокивая, проглотил слюну. Но слюна, оказывается, не может заменить хлеб. Стало плохо. Еще больше захотелось есть.
Оттого, что маме стало лучше, от сладких слов в мой адрес неожиданно появилась уверенность.
– Хочется хлеба, – сказал я маме.
Видимо, мама не услышала и не ответила. Через какое-то время я повторил громче:
– Хлеба!..
Мама перестала дышать. Потом со стоном, еле-еле, кое-как опираясь на сандал, поднялась. Раздвинула занавески: в комнате стало чуть светлей. Я тут же подбежал к маме. Мама, опираясь на меня, с трудом подошла к нише. В кромешной тьме открыла крышку сундука и, покопавшись в нем, что-то достала. Потом, потерев о свое платье, сказала:
– На, сынок, пососи пока это. Очень вкусный курут
. Скоро должны подойти сестры – приготовлю сладкий атала
или лепешку. А теперь иди, ложись, сынок, – закрыла сундук и медленно вернулась на место.
Я, оказалось, был очень голоден. Поблагодарив маму, сразу сунул курут в рот. Он был очень крепким и соленым. Покрутив во рту, понял, что сейчас он слаще меда.
Внезапно я услышал, как мама проглатывает слюну. Мне стало стыдно, и я, вынув курут изо рта, сунул его в руку маме:
– Нет, сынок, я не голодна. Съешь сам.
Я не поверил ее словам и настоял на своем. Выбрав момент, я сунул ей курут в рот.
– Сынок, что это за выходки?
Мама знала, что я все равно буду стоять на своем, и отломив кусочек себе, остальное вернула мне:
– Теперь не упрямься, эта часть тебе.
У меня поднялось настроение, и я, спокойно посасывая курут, не заметил, как уснул.
Не знаю, сколько спал, но в прихожке что-то зашумело. В комнате было темно, утро еще не наступило. Мамы на месте не было, и от страха я громко позвал ее.
– Не бойся, сынок, мы в коридоре.
Там что-то происходило. То ли от любопытства, то ли спросонья пошел к ним.
ТЯЖЕЛАЯ НОЧЬ ТЯЖЕЛОГО ДНЯ
Поеживаясь от страха и холода, вышел в коридор. Хаитгуль-опа в темноте пыталась зажечь светильник (плошку с масляным фитилем), а мама чем-то туго перевязывала окровавленную голову Хадича-опы. Кровь все равно капала и Хадича-опа тихо стонала от боли. Увидев это, я еще больше испугался:
– Хадича-опа, что с вашей головой? – спросил я удивленно.
– Хулиганы палкой разбили голову, – ответила Хадича-опа, вытирая платком тонкие, огрубевшие от работы окровавленные пальцы. Несмотря на свои шестнадцать лет, она часто одевалась по-мальчишески и выполняла по дому и в поле всю тяжелую работу. Двенадцатилетняя Хаитгуль-опа была помощницей мамы в доме.
Хоть и было очень темно, но я заметил каким бледным стало лицо у Хадича-опы.
Наверное, потеряла много крови, подумал я. В это время Хаитгуль-опа зажгла светильник и, прижавшись к маме, вместе с Хадича-опой взахлеб начала рассказывать, что произошло этой ночью. Мама, глядя на раненую Хадича-опу и слушая рассказ Хаитгуль-опы, тяжело вздохнула. Потом одной рукой обняла меня и прижала к боку.
– Хорошо, что я спрятала одну касушку муки в поясе, предварительно обвязав ее платком.
– Эти негодяи, оказалось, за нами следили и поджидали нас на дороге. Чтоб не бросаться в глаза, мы специально шли вдоль стены Очил-аки, а тут неожиданно, будто с неба свалились, появились эти подонки.
– Вы не узнали, чьи это были дети, чтоб их земля поглотила! – спросила мама встревожено.
– У них на лицах были повязки. Не узнать. К тому же они не сказали ни слова, будь они прокляты. Иначе мы узнали бы по голосу, – зло ответила разгневанная Хаитгуль-опа. – Один маленький, другой высокий. Сразу оба накинулись на мешочек, который был в руках у сестры. Сестра одним ударом свалила маленького на землю, но высокий успел схватить мешок и начал убегать. Мы хотели сорвать повязку с лица упавшего коротышки, но он, подлец, неожиданно ударил Хадича-опу большой палкой по голове и быстро убежал. Это все, что с нами произошло, мамочка. Теперь что будем делать? Кому идти жаловаться? Кто нам поможет? Кто?
– Чем так бесполезно причитать, лучше бы взяли и меня на мельницу, – зло сказал я. – Я бы из них всю душу вытряс.
– Ты, – обняла меня за плечи Хадича-опа, – ну, что ты смог бы там сделать, малыш?
Уставшие, изнемогающие от голода, мои сестры выглядели совсем плохо. К тому же ночью стоял сильный мороз.
– Что-нибудь придумаем, дети мои. Главное, вы живы-здоровы! Сейчас всем трудно, как и нам, люди один день сыты, другой день голодны. Что поделаешь? Не будет кукурузной лепешки, покушаем отруби, не будет отрубей, будем кушать жмых. Лишь бы до весны дожить, а там видно будет, – успокоила моих сестер мама.
Я сидел сбоку, прижавшись к ней, и ее слезы капали мне на ухо и лицо. Я почувствовал, как мама начала дрожать.
– Чтоб им пусто было. О Господи, дай им такое наказание, чтоб они осознали, в каком положении нас оставили – отобрать последнее у нуждающихся бедняков. Есть, наверное, и на них управа на небесах, – сказала Хадича-опа, вздыхая.
Тесная и сырая комната быстро остывала. Меня стало трясти от холода. «Что же происходит в такой холод с мамой?» – подумал я и только хотел посмотреть на маму, как она вскрикнула от боли и, скорчившись, повалилась на пол.
Именно в это время на улице начался сильный ветер. Раскрыв обе створки дверей, морозный ветер проник в помещение, выстудил комнату, потушил светильник.
С одной стороны стонала мама, с другой – Хаитгуль-опа, пыхтя, не зная на ком сорвать свою злость, пыталась снова зажечь плошку с фитилем. Хадича-опа, взяв маму за плечи, пыталась завести ее в комнату с сандалом. А на улице, не утихая, выл и бесновался морозный ветер, словно волчица, у которой охотники отобрали волчат. Маму кое-как завели и уложили у сандала. Укрывшись одеялом и согревшись, мама притихла, боль стала отступать.
Хадича-опа пошла на кухню что-нибудь приготовить. Хаитгуль-опа, наконец, зажгла светильник и, отложив его в сторону, быстро подошла к сундуку и начала его потрошить. Ничего не найдя, набросилась на меня:
– Кто открывал сундук?
– …
– Что молчишь? Кто взял курут?!
Испугавшись ее напора, я лежал и молчал.
– Братишку не трогай. Я съела курут, – сказала мама, приподнявшись с постели.
Мне стало стыдно за свой испуг. Я вскочил на ноги и подошел к сестре:
– Делайте что хотите, курут не мама, а я съел, – сказал я дерзко.
Поднятая для удара рука Хаитгуль-опы невольно опустилась, она стремительно вышла из дома.
– Хаитгуль, скажи сестре, пусть не сеет муку, а то ее меньше станет, – сказала мать вслед уходящей сестре.
Меня очень обрадовало, что мама стала приходить в себя. Только сейчас я стал чувствовать, что от дыма черного фитиля першит горло. А от его неприятного запаха начинает тошнить. Хотя мы уже привыкли к нему. Как говорила мама, у некоторых семей даже такого освещения нет.
Рассвет мои сестры встретили суетой у казана: если есть спички – дров нет, если есть дрова – масла нет. Я уже не смог уснуть. Разминал спину, руки и ноги матери, все еще стонущей от боли. Как только она немного успокаивалась, бежал в своих разодранных галошах к хлопочущим у казана сестрам. Замерзнув на кухне, вновь возвращался к маме под одеяло.
Закрыв глаза, хотел вздремнуть, но то ли от голода, то ли от тревоги за больную маму, то ли из-за переживания за сестер, которые уже два-три дня ничего не ели и сейчас, в суровый мороз, с глазами полными дыма готовят аталу из кое-как добытой одной пиалушки муки – уснуть не мог. На душе было тревожно, мрачно. Когда забрезжил рассвет, наш долгожданный атала наконец был готов. Прижавшись друг к другу, рядом с больной матерью мы съели по полпиалушки горячего аталы. Лица ожили, организм согрелся, почувствовался прилив сил. Мама тоже немного пришла в себя. Все печали, казалось, куда-то исчезли. Облизанная несколько раз пиала сверкала как мытая. Посмотрев на уже чистые пиалушки, все долго смеялись, поглядывая друг на друга.
САДАКА
– ЗАЩИТА ОТ НЕСЧАСТИЙ
Утром Хадича-опа, надев кирзовые сапоги, большой дырявый черный чапан
, обвязавшись несколько раз толстой веревкой, пошла на заброшенные поля собирать для тандыра
верблюжью колючку. В руках у нее были кетмень и шерстяной аркан. Хаитгуль-опа подбросила в сандал два совка тлеющих дровишек и, надев на себя залатанный чапан из самодельной ткани адрас, в галошах, которые вчера мама со слезами починила, бросив на плечи красноватую тряпичную сумку, направилась в школу.
Мама хоть и пришла в себя, но была еще очень слаба, чтобы ходить. И все-таки, видя, что маме лучше, я приободрился. Подброшенные в сандал дрова разгорались, согревая дом. Не отходя от сандала, лежа рассматривая картинки в книгах Хаитгуль-опы, я незаметно уснул.
Проснулся от долгого стука в окно. Посмотрев в окошко, я увидел мохнатое, хмурое лицо старика с длинными усами и бородой. Я его не знал.
– Выйди-ка, посмотри, сынок, кто этот старик? – попросила меня мама.
Открыв входную дверь, я увидел черного старика во всем черном. Вся его одежда и торба, висящая на плече, были совсем старыми и в заплатках. Я поздоровался.
