скачать книгу бесплатно
– Так вот, капитан, ничего этого не будет. Вы, наверно, уже начали учиться воевать в условиях цейтнота, теперь у нас цейтнот не только по времени, но и по любому другому ресурсу. Вы чем командовали?
– Дивизионом полковых семидесятишестимиллиметровых пушек.
– О чем вы в основном думали тогда?
– Как выполнить боевую задачу.
– Это хорошо. Теперь вы будете думать не только, как ее выполнить, но и чем, где и когда. А боевую задачу я ставлю вам прямо сейчас – победить в войне. Сложная задача? Сложная, но вы ее получили, вот и думайте. Все остальное – частности. Вас старший сержант ввел в обстановку?
– Нет, времени не было, пока размещаемся только.
– Товарищ старший сержант, введите товарища капитана в обстановку. В тактическую, оперативную, стратегическую… Расскажите ему все, что он захочет знать, и особенно то, чего он знать не хочет. Пусть впрягается по полной.
– А вы, товарищ капитан, начинайте действовать, а не плыть по течению, только, пожалуйста, первое время, при действиях во внешней среде, советуйтесь предварительно со старшим сержантом. Партизанство дело тонкое, здесь недостаточно военного профессионализма. Во многом это политика, хотя я и ненавижу это дело, но придется измазаться всем.
Нефедов стоял слегка обалдевший, но возражать, похоже, не собирался.
– Немцев пленных довели или кончили где по дороге?
– Как можно. Даже покормили.
– Хорошо. Есть время или отрываю от важных дел?
– Время есть.
– Тогда пойдемте с пленными поговорим.
Немцы сидели под сосной со связанными руками и ногами, заодно привязанные к этому же дереву. Оба были рядовые, ну да и ладно.
– Ты, фамилия, должность.
– Шутце Клоц, охранник.
– Ты?
– Шутце Нотбек, повар.
– В каком лагере вы несли службу? Почему такая большая охрана и инженерное обеспечение?
– Штатлаг номер триста четыре, создан как транзитный лагерь для крупных партий пленных.
– Куда дальше отправляют пленных и каким порядком?
– Куда, не знаем, а отправляют либо пешими колоннами, либо автотранспортом, но к нам вообще поступало мало контингента.
– Когда должна прибыть следующая партия?
– Я не знаю.
– А повар? Должны же производиться поставки продовольствия.
– Я тоже не знаю, еду для пленных привозили без расписания.
– Бесполезно, капитан, они ничего не знают. Можете отправлять их в расход.
– Но так не положено… Это не значит, что я оспариваю ваш приказ…
– Вот и не оспаривайте. Можете подать на меня рапорт, хоть сейчас, хоть после войны. Да, патроны берегите. Жду вас через час у себя.
Мало он, видать, в лагере посидел. Чистоплюйствует. Это пройдет. Хреново, конечно, таким образом человека ломать, может в последующем сказаться, но без этого как бы не оказаться без последующего.
Дорога до основного лагеря, хотя это теперь спорно – какой из лагерей считать основным, заняла почти час. Напрямую было бы меньше, но болото надежно прикрывало нам фланги, ну и тыл с фронтом, конечно, так что пришлось месить кругаля. Зато, пока идешь по лесу, можно и подумать. Думы были не то чтобы радостные, но явно и не заупокойные – жизнь-то налаживается. Новому пополнению, конечно, еще отъедаться надо, да и учебу для действий в незнакомой обстановке устраивать, ну так и старое у меня не жирное и не ученое нормально. Можно, конечно, и откормить, и подготовкой замордовать, только тогда война, боюсь, без нас кончится, чисто естественным ходом событий. Короче, пора выходить на Большую Дорогу. Немцы не дураки и давно должны догадываться, что кто-то им тут гадит, а после лагеря у них точно сомнения отпали. Так что скрываться теперь только темп терять. Информация какая по расположению оккупантов у меня есть, и ничего страшнее комендантской роты в Полоцке я пока не вижу. Могут, конечно, какую проходящую часть тормознуть и на нас бросить, но это небось кучу согласований требует. Значит, что? Значит, скоро в окрестные деревни зачастят подпольщики и окруженцы, мечтающие влиться в ряды, и все такое. Блин, надо еще один лагерь построить, что ли? Нужен чекист, очень нужен. Ау, чекист! Нет ответа. Да пошло оно все… Будем решать проблемы по мере их поступления. Так, а это что за шум? Никак лесопилка опять заработала? Точно, она, вон и Степан распоряжается. Достал манок на утку, Степаном же и презентованный, и дважды крякнул. Глухов глянул в мою сторону и крякнул в ответ, что примечательно, без манка, а фиг отличишь. Можно выходить.
– Здорово, Леший.
– И тебе не болеть!
Пожал протянутую руку, заодно угостив собеседника трофейной сигаретой.
– Окурок только не забудь изничтожить. Вас что, опять старшина припахал?
– Не совсем. Немцы. За каждый куб обрезной доски десять марок дают. Много это или мало?
– Вообще-то много, но с вами скорее всего рублями по курсу десять к одному будут рассчитываться.
– Сотка за куб это очень прилично.
– Дело в том, что рубль цену здорово потеряет. За червонец до войны почти пять рейхсмарок давали. Вот и считай.
– То есть реально двадцадку получим. Ну да ладно. Зато у нас твердая отмазка будет – работаем на немца, все сдаем. Заодно и вам чего подкинем, теперь вам оно здорово нужно будет.
– Да, народу слегка добавилось. Рабочая сила нужна.
– Тут сами справимся, да и мало ли кто понаедет, а вот схроны под продукты в лесу понадобятся. Подсобишь?
– А куда я денусь?
– Ну и лады, тогда я старшине говорю, что ты добро дал.
– А он что у вас?
– В деревню пошел. Фельдфебельские погоны ему к лицу, – хохотнул Степан, растирая в пыль окурок. – Как увижу, чего передать?
– Пусть в лагерь возвращается. Хозяйство, видишь, у нас теперь выросло, даже не знаю, когда теперь разберемся. Видно, немцу отдых вышел.
– Это правильно, после такой бучи затихариться надо бы.
– Лады, прощевай.
Почему слил дезу Степану, сам не понял. Похоже, прогрессирует профессиональная болезнь шпионов и подпольщиков, да и преступников тоже. Скоро всем врать начну и всех подозревать.
В старом лагере, ого – он теперь уже старый, стоял шорох, только тихий, по сравнению с новостройкой. На огромном куске брезента, даже не знаю откуда именно это уперли, были разложены последние трофеи – пулеметы, автоматы, винтовки. Что-то было уже раскидано по частям и проходило процесс чистки, что-то лежало целым – либо ждало своей очереди, либо уже отдыхало после процедуры. Четверо бойцов усиленно надраивали средства производства.
– Полищук, ты здесь старший?
– Да, тащ командир.
– Как обновки?
– Отлично. Немцы за оружием уход блюдут. Нагара вообще нигде нет, даже на станкаче, хотя он вообще древний, не с империалистической, конечно, но не сильно моложе.
– Хорошо, Вальтер где?
– На перевязку отправил. Мы же с ноль восьмым дела раньше не имели, вот он пока его потягал, рана и закровила.
– Понял. Пойду Байстрюка проведаю, заодно и посмотрю, как там дела.
Немецкий оружейник, похоже, прижился, кое-кто косо еще поглядывает, но пристукнуть вроде не пытаются. Если мозгов у того хватит, а я ему конкретно объяснил, что первая попытка побега автоматически станет неудачной и последней, то сможет еще и домой вернуться.
Отдельной землянки под лазарет сначала не было, в связи с отсутствием как больных, так и собственно тех, кто лечит. Санитара я, конечно, назначил «доктором», хотя это и профанация. Первым же нашим больным оказался Вальтер, вот для него и построили, как я его назвал про себя, тюремно-больничный блок. Охрана больнички легла на плечи часового, сторожившего наш арсенал, типа чтобы не распылять ресурсы. Теперь лазарет пополнился еще двумя жителями. Рядом с землянкой наш «доктор» как раз стирал бинты, трудности у нас с перевязочным материалом.
– Павленко, как раненые?
– Немец ничего, – санитар понизил голос и продолжил, – а наши плохо. У сержанта жар, я раны, как мог, почистил, но тут хирург нужен. Станчук же совсем плохой – из шести картечин я только четыре удалил, две в брюшной полости мне не достать. Боюсь, что не выживет.
– Хреново. Ладно, пойду проведаю.
В землянке уже успел настояться неприятный больничный дух. На мой взгляд, больничный дух бывает двух видов – обычный, когда пахнет какими-то лекарствами, карболкой и хлоркой, и плохой, когда к этим запахам примешивается запах страданий и смерти. Вот сейчас здесь стоял именно второй. В таком даже не сильно больным людям не стоит долго находиться, ущемляет он желание выздороветь, это я прямо шкурой чувствую.
– Привет выздоравливающим. Извините, без гостинцев. Рассказывайте, как дела.
Внутри было темновато, несмотря на открытую дверь. Станчук лежал в глубине, сержант же с немцем устроились недалеко от входа. Байстрюк лежал на нарах, а Вальтер сидел у него в ногах.
– О чем секретничаете, никак господин Мельер агитирует за вступление в НСДАП?
– Никак нет, товарищ боевой секретарь. – Вид у Жорки был так себе – бледный с мокрым от пота лицом, он лежал на боку, морщился, но продолжал шутить. – Вальтер меня немецкому обучает. Выполняет, так сказать, комсомольское поручение.
– И как успехи?
– Скажем так – есть, и главное будут.
– Хорошо, продолжайте, я пока с Борисом поговорю.
Тот самый неприятный дух шел как раз из глубины землянки. Ранения в живот вообще пахнут отвратительно, и никакие запахи лекарств и антисептиков перебить это не могут. С учетом того, что Станчук лежит здесь менее суток, миазмы еще не набрали своей тошнотворной плотности, но процесс интерполяции давал неутешительные прогнозы.
– Ну, ты как, Боря? – Присев на край нар, я взял мокрую тряпку, что лежала рядом, и обтер пот с его лица. – Гляжу, не стонешь, проявлять сочувствия не требуешь, то есть держишься молодцом.
– Не надо, товарищ командир, я же понимаю все – с такими ранами меня и на Большой земле хрен выходили бы. Гаврилов, бля, дурак и сволочь. Если бы не этот осел…
– Боря, сожалеть о том, что случилось, контрпродуктивно. Придется принять как данность.
– Да понимаю я, но обидно ведь. До смерти. А до нее уже недолго осталось. Вот только успокаивать меня не надо и рассказывать, как я поправлюсь, тоже – кишки мне порвало, а «доктор» наш, назначенный по комсомольскому призыву, тут совершенно, как вы говорите, некопенгаген. Поэтому дайте мне слово, что письмо мое попадет к родителям, пусть они знают, что их сын погиб не в немецком лагере, а сражаясь с фашистами. Только не говорите, что смерть моя была нелепа и совершить я ничего не успел. И Катька, сестра младшая, пусть гордится…
На глазах у бойца выступили слезы. Тяжело умирать, когда тебе нет и двадцати лет, когда тебя выдергивают из лап смерти, дают надежду, но старуха опять находит тебя. Дрожащей рукой парень протянул мне свернутый треугольником лист бумаги с адресом.
– Хорошо, Боря, уйдет на Большую землю с первой же надежной оказией, только ты заранее не сдавайся. Что от меня потребуется, чтобы письмо дошло, сделаю, но шанс, что вернешься сам, есть всегда. Знаешь такое изречение: пока живу – надеюсь? Вот и ты надейся, не раскисай. Может, тебе помочь чем, переложить поудобнее, принести чего?
– Не надо, командир, Пашка все сделает.
– Ну, не прощаюсь…
– Спасибо.
Надо срочно отойти в сторону, потому как слезы на глазах командира не вселяют оптимизм в подчиненных.
– Вальтер, иди на улице посиди, мне надо с сержантом поговорить.
Немец вскочил, отдал честь и выметнулся.
– Как он?
– Да вроде нормально, а что такое?
– Не собирается нас покинуть?
– Да не заметил ничего такого, вообще, это Ермолова работа.
– Это работа всех, а Ермолов за нее ответственность несет. Ладно, мил-человек, расскажи, как ты нам чуть операцию не сорвал.
– Вот не виноватая я. Сижу себе, значит, на мотике, похмельного изображаю, а тут немец из-за угла и чего-то меня спрашивает. Ну я морду пожалостнее скроил и в сторону его ручкой эдак, типа не до тебя сейчас. А этот хрен с горы ко мне, и еще чего-то балакает. Ну чего делать? Я головой мотнул, ну вроде как соглашаюсь, сую руку в люльку, достаю «шмайсер» и практически в упор его короткой. Тут же длинную по немцам с «максимом», ну или как он у них называется.
– Эмгэ ноль восемь.
– Ну да. Потом соскакиваю, пока по мне часовой у въезда шмалять не начал, хватаю мешок с гранатами и к казарме бегом. Часовой шмальнул, да не попал, а вот пулеметчики с вышек достали. Кто-то из них мне ногу и прострелил. Хорошо, стрелки всех быстро поснимали, не то они б из меня окрошку сделали. Ну как потише стало, наши станкачи подключились, я сразу за связку схватился…
– Даже перевязаться не попытался?
– Да не до того было – немчуру надо было срочно глушить. Связка так рванула, что меня чуть через стену не сдуло. Я ползком к следующему окну, пулеметы казарму-то насквозь дырявили. Бросил одну гранату, а как следующую начал бросать, гляжу – из окна немецкая «колотушка» летит, ну я ноги в руки и ходу оттуда на четырех. Если бы нога целая была, то, честное комсомольское, сбежал бы, а так… В общем, зацепило меня двумя осколками, хоть я и залег. Ну а дальше вы выскочили.
– Понятно, его величество случай… Ну, хорошо, давай быстрее приходи в норму и в строй. Пойду дальше руководяжничать.
Выйдя из лазаретной землянки и пройдя десяток шагов, вдохнул и выдохнул полной грудью, освобождаясь от неприятных запахов. Надо еще раз на карту взглянуть, прикинуть театр военных действий к натуре. Не нравится мне, что гадим мы там, где живем, уж очень легко нас вычислить. Справки конфискационные на какое-то время немцев могут ввести в заблуждение, но боюсь, очень ненадолго. Надо сместить область активных операций на юго-восток. Жаль, место дислокации саперов в этом случае выпадает из сферы действия, ну да пусть пока живут.
Не заметил в думах тяжелых, как прошел час. В сознание меня привело легкое покашливание за спиной. Кто это у нас тут, в дебрях лесных, такой деликатный? Смотри-ка, капитан, однако.
– Товарищ капитан, у вас интеллигентов в роду не было?
– Отец преподает в политехе, тетя – театральный критик, дед по материнской линии был профессором, умер в гражданскую. А что?
