скачать книгу бесплатно
– Дашка, раззява! Зачем ты лекарю доллары совала? Тебя ж могли в ментовку забрать.
– Я не подумала. – Она всхлипнула и вытерла слезы кулаком. На нем отпечатались черные полосы. Свитер Оляли тоже был в грязных разводах. Слезы русской бабы не выдерживала никакая, даже суперстойкая заграничная тушь. – Прости, – снова прошептала она и вдруг спохватилась: – Что-то я оплошала сегодня! Надо было забежать в магазин. У тебя наверняка пустота в холодильнике, а я приехала в гости до вечера.
– Видно, Влад звонил, вот ты и слетела с катушек. – Оляля как всегда поразил ее своей проницательностью.
– Звонил, – с вызовом произнесла Даша, – и что из того?
– Он у меня недавно был. – Оляля сел на диван и хлопнул рукой по пледу, приглашая ее сесть рядом. – В знатоки искусства записался. Веселый такой, разговорчивый. Очень удивился, что я не пью, он, оказывается, с собой две бутылки «Хеннесси» приволок да закуси всякой целую корзину. Шибко богатый стал. Только все это на пару с бабой и умяли.
– С к-какой бабой? – помертвела Даша.
Оляля как-то искоса посмотрел на нее и усмехнулся:
– Да не с той, о которой ты думаешь. Но красивая, страсть прямо! А уж как перед Владом извивалась, то ножку обнажит из-под шубки, то грудью к плечу прижмется. А как выпили, так и вовсе на нем повисла. – Он посмотрел на Дашу. – Девочка, не страдай по этому мерзавцу! У него что хрен, что хвост всегда пистолетом. И, помимо той девки, наверняка еще с десяток шлюх имеется.
– Откуда эта баба взялась? – спросила Даша хрипло. Гриша, сам того не ведая, ударил ее прямо в солнечное сплетение, да так, что перехватило дыхание. И она едва обрела способность дышать.
– Да сучка одна из галереи. Новая Мишкина б… Манька ее послал, чтоб она помогла твоему Пистолетову картины в офис и в дом Марьяша выбрать. Тоже мне эстет нашелся, вздумал культуру в бандитские массы нести.
– Марьяш не бандит, – заступилась Даша за молодую акулу отечественного бизнеса. – Говорят, очень талантливый мальчик, экономический вундеркинд. У него на лбу это написано.
– Эх ты, провинция! – Оляля постучал согнутым пальцем по ее лбу. – На заборе тоже бывает кое-что написано, а заглянешь – дрова лежат. Давно известно, что одной умной головой такие бабки не сколотишь. К умной голове острые клыки и длинные когти требуются, чтобы порвать, как кобель фуфайку, всех, кто мешает. И еще хвост лисий нужен, чтоб следы заметать. Ты знаешь, какое у него погоняло?
– Погоняло? – удивилась Даша.
– Ну кликуха, кличка! Меня Паша Лайнер просветил. Марьяша в народе Хенде Хох прозвали.
– Хенде Хох? Руки вверх? – еще больше изумилась Даша и вдруг поняла и рассмеялась. – Это точно! Компания «Русские Крылья» – «РуК». – И процитировала слоган, который навяз в зубах не меньше, чем реклама пресловутого «Сникерса»: – «Русские Крылья» поднимут вас вверх, туда, где удача, туда, где успех!»
– Ага, поднимут! – отозвался злорадно Оляля. – Уже подняли! Всю Россию ручками вверх! А после на табуреточку поставят и петлю накинут! А ты, как последняя дура, вторишь этим борзописцам с экрана: «Ах, гений! Ах, вундеркинд!» Он еще в такую ж… затолкает нас своими ручонками, этот вундеркинд, увидишь потом!
– Я – дура, а ты – циник! – рассердилась Даша, хотя в душе была согласна с Олялей. Она хронически не выносила Вадима Марьяша. У нее была самая настоящая аллергия то ли на ангельский овал юного пухлощекого лица, то ли на лучезарное сияние голубых очей новоявленного олигарха, чья улыбка не сходила в последние полтора года со страниц газет и экранов телевизоров.
Юный Вадик стал прямо-таки национальной идеей, символом возрождения, ее брендом.
– Циник, Даша, циник – это ты еще культурно заметила, – расхохотался Оляля, – а вообще-то я самая последняя б…, покруче твоего Влада. Хотя я не сумел бы, как он, сначала за решетку всю эту сволочь сажать, а после перед ними на задних лапках скакать, хвостом крутить, на сладкую косточку в их руках облизываться. Скурвился твой генерал, Дашка, как последняя сука скурвился!
– Ладно, с генералами все ясно, не в швейцары же ему было подаваться? – поморщилась Даша и поинтересовалась: – А себя ты с чего в опалу загнал?
– А, – Оляля махнул рукой, – тоже на «зелень» потянуло, словно беременную девку на соленые огурцы! Малюю теперь холсты, как по конвейеру. Будто столяр-станочник, передовик производства, сверлю, строгаю, прибиваю, краску ляпаю. Шедевры – туда, баксы – сюда! Туда-сюда, туда-сюда! Веселая жизнь пошла, только крыша от нее все сильнее едет.
– Покажи руки, – приказала Даша, – опять ширяешься?
– Дура, то ширево еще не выросло, чтоб до самой души достать! – скривился Оляля, но рукава рубахи закатал. Страшных багровых синяков и ржавых струпьев – следов от внутривенных инъекций наркотиков – не было, и Даша вздохнула с облегчением. Но на всякий случай спросила:
– В ногу небось колешься?
– А ты проверь, – улыбнулся Гриша коварно, – я покажу. Между прочим, многие сейчас в паховые вены ширяют, чтоб не так заметно было. Я ведь и штаны могу спустить. Проверяй!
– Отстань, Лялька, со своими шутками, – огрызнулась Даша, – подумай лучше, чем угощать будешь. «Хеннесси» вряд ли остался, его Владик со своей дамой выкушали, а что мы с тобой кушать будем?
– С чего на тебя вдруг жор напал? – удивился Оляля. – Или понесла от кого? – Он окинул ее критическим взглядом. – По фигуре вроде незаметно.
– Типун тебе на язык, – замахнулась на него Даша, – от кого я могла понести, от духа святого?
– Ну, я думал, раз Влад тебе звонил…
– Ага, – рассмеялась Даша, – новый способ осеменения дам. Секс по телефону имеется, почему бы тогда не придумать, как баб с его помощью брюхатить. Быстро, надежно, выгодно!
– Чего ты взбеленилась? – Оляля покачал головой. – Или задело, что я про Влада и его бабу рассказал? Это, детка, шоковая терапия, клин клином вышибают.
– А у меня, Лялька, куда ни кинь, всюду клин. – Даша закинула голову, чтобы удержать слезы, не дать им поползти по щекам.
– Ладно, прости, – Оляля погладил ее по руке. – Хватит уже страдать, что, мало добрых мужиков встречается?
– В том-то и дело, что мало, – Даша виновато улыбнулась. – Порой мне кажется, что меня приговорили к вечной каторге и отправили то ли на свинцовые рудники, то ли на галеры. Влад словно гиря у меня на ноге, когда-то даже казалось, закатится солнышко, если он меня разлюбит. А он, выходит, никогда не любил. Его ж приятели сдали, причем популярно мне объяснили, дескать, это высший пилотаж для оперативника заполучить столь ценного человека, да еще не тратить при этом на него ни копейки.
Она судорожно перевела дыхание. Оляля, насупившись, смотрел на нее, и Даша отвела взгляд. Но остановиться уже не могла.
– Я пахала на него, болела за него, переживала, рейтинги поднимала. Он же мне клялся в любви, плакался в жилетку, засыпал под теплым боком и попутно трахался с дешевой сучкой, на тридцать лет себя моложе, жрал водку на таежных заимках, парился с ней в Манькиной бане! – Она ухватила Олялю за грудки и, встряхнув, требовательно спросила: – Получается, у него с ней неземная любовь, ведь даже в Москву за собой уволок и на Ритку – мать своих детей – не посмотрел, а со мной что же было? Оперативная разработка нужной и полезной идиотки? Или это по-другому называется? Но так же скверно и пошло? – Она взяла Олялю за руку, заглянула ему в глаза: – Лялька, почему ты меня замуж не взял?
– А я чуть-чуть опоздал, – усмехнулся Оляля, – на шаг отстал. Да разве ты за меня пошла бы? Санек твой весь свет тебе затмил. Как же, косая сажень в плечах, голубые береты, десантные войска! Романтика!
– Он был первым, кто предал меня! Приятель нашептал, с такой, мол, как я, карьеру не сделаешь! Надо будет жену караулить, от ухажеров отбиваться… А я ведь ни о ком, кроме него, слышать не хотела! Но он испугался, уехал, ничего даже не объяснил. Ему распределение в Германию светило.
– И где он сейчас?
– А ты будто не знаешь? – Даша печально улыбнулась. – Недавно генерал-лейтенанта присвоили.
– Да знаю, чего не знать, – Оляля обнял ее за плечи и притянул к себе. – Конечно, карьеру он сделал, я слышал, Героя даже получил.
– Получил года три назад. Я точно не знаю, но он, кажется, участвовал в разработке той операции, когда наш десант вставил НАТО пистон в задницу. Помнишь, как российские солдатики маршем по Югославии прошлись?
– Я нисколько не удивляюсь, – покачал головой Оляля, – парень он башковитый.
– А я, честно сказать, даже рада, что у нас с ним не сладилось. Ну, допустим, стала бы я офицерской женой! Вечные переезды, вокзалы, общежития. Могла бы я писать в таких условиях?
– Но ты все-таки зря за своего Богатырева выскочила. Сволочь он был изрядная! Мне всегда хотелось ему морду набить!
– Может, и сволочь, но любил меня, а я, как ни старалась, полюбить его не сумела. Хотела что-то Саше доказать, а получилось, сама себя наказала.
– Ладно, перестань, – Оляля поцеловал ее в макушку и поднялся на ноги. – Давай подумаем, из чего обедо-ужин изобразим. – Он подошел к холодильнику и заглянул в его недра. – Картошка-капуста имеется, сало свиное да нога козлиная. Это меня Манька одарил. То бишь козел поделился козлятиной. Они тут на пару с Пистолетовым несколько козлов завалили, ну вот мне и перепало с барского стола.
– Ладно, не суетись! – махнула рукой Даша. – Я ведь позавтракала в гостинице. Свари, если есть, кофе. Я сейчас даже растворимого выпила бы.
– Обижаешь, – усмехнулся Оляля, – теперя у нас и на коньяк хватает, и на настоящий кофе с какавом. Смотри, – он потянулся и достал из-под вороха бумаг, валявшихся на письменном и одновременно обеденном столе, медную турку с застывшими потеками кофе, – это мне Олегович вручил. Говорит, уйду, а тебе память обо мне останется. Я его портрет писал.
– Где портрет? – быстро спросила Даша.
– Да в библиотеке, в Сафьяновской. Я на открытие им подарил. Ты ведь поедешь в Сафьяновскую, там и увидишь.
Даша взяла турку в руку. Она слишком хорошо ее знала. Темная от патины, с крошечным, выбитым на боку эдельвейсом.
– Ты знаешь, откуда турка у Арефьева взялась? – спросила она Олялю.
– Нет, – тот с удивлением посмотрел на нее, – какое-то семейное предание?
– Почти. – Даша уже не вытирала слезы, а Оляля не уговаривал ее успокоиться. – Дмитрий Олегович в плену почти два года был, раненым к немцам попал после Керченского десанта. Он ведь в морской пехоте служил. Немцы шли по палатам и тесаками рубили всякого, кто был в тельняшке, или имел якорек на руке, или бескозырку прятал под подушкой. Дмитрий Олегович был без сознания, но его спасли медсестры, успели переодеть в пехотное обмундирование. Поэтому немцы направили его в лагерь, где-то на юге Германии. Несколько раз убегал из лагеря, его ловили, избивали, а он опять бежал. Последний раз вместе с парнем-бельгийцем. Эсэсовцы гнались за ними с собаками, но они ушли по ручьям. Дело было в предгорьях Альп, в Австрии. Не знаю, по какой причине, но их приютила у себя на хуторе молодая женщина. Звали ее Анни Вайсмюллер.
– А вдруг она влюбилась в нашего Олеговича? – перебил ее Оляля. – Ты помнишь его фотографии в молодости?
– Не думаю, что в плену он выглядел красавцем. Вероятно, она приютила их из жалости. Или, скорее всего, польстилась на дармовых работников. Днем они прятались у нее под периной, а ночью работали. Даже умудрились ей погреб выкопать. Но кто-то их выдал. Пришли эсэсовцы с собаками. Бельгийца овчарки порвали на месте, а Дмитрия Олеговича увезли полуживым и бросили с открытыми ранами на ногах в вонючую яму с экскрементами по колено. Но через несколько дней пришли американцы. Арефьева спас из ямы негр, Джимми Форестер. На руках вынес. И немудрено. Дмитрий Олегович весил тогда тридцать восемь килограммов. Представляешь, как он выглядел при его-то росте? Американцы откормили его шоколадом, сырыми яйцами, красным вином отпоили, словно чувствовали, кого спасают.
Она перевела дыхание. И только сейчас заметила, что Гриша держит ее за руку и вырисовывает пальцем на ее ладони замысловатые вензеля.
– Знаешь, Лялька, – Даша благодарно улыбнулась, – я часто думаю, сколько людей стремились сохранить нашему Ржавому Рыцарю жизнь, точно кто-то там, наверху, – кивнула она на потолок, – знал, кем он станет для России. Я лет двадцать назад, когда принесла ему свой первый рассказ, очень сильно робела, и все ж как у меня с языка слетело – не знаю. Говорю ему: «Вы мне Рыцаря печального образа напоминаете, Дон Кихота», а он расхохотался и щелкнул меня по носу. А потом говорит: «Да какой я Рыцарь печального образа? Я скорее – Ржавый Рыцарь! Во мне уже сто лет пять немецких осколков ржавеют, и суставы, сволочи, при ходьбе как новые сапоги скрипят!» – и расхохотался. Так с того дня и пошло – Ржавый Рыцарь да Ржавый Рыцарь. – Даша вздохнула. – Даже не верится, что так недавно все было!
– Не отвлекайся, – попросил Оляля.
И Даша продолжала рассказывать:
– Одним словом, за месяц Дмитрия Олеговича поставили на ноги. Предлагали ему остаться в Америке, предупреждали, что его ждет на родине, но он не послушал и вернулся, сам понимаешь, в воркутинские лагеря. Правда, перед возвращением негр, который спас Дмитрия Олеговича, свозил его на хутор к Анни. Но хутор, оказывается, сожгли эсэсовцы, а Анни увезли неизвестно куда. На пепелище Арефьев и отыскал эту турку. После он пытался навести справки о женщине, но напрасно. В худшем случае ее убили, в лучшем – просто вышла замуж. А Джимми нашелся, лет пять назад. Арефьев услышал знакомую фамилию по телевизору. Тот, оказывается, стал миллионером и конгрессменом.
– Про Джимми я знаю. Тут такой переполох был, когда он к Арефьеву прошлым летом приезжал. Олеговичу тотчас шикарную квартиру в городе дали с полной экипировкой, но он в ней только гостя раз и принял, а после закатились в Сафьяновскую. Говорят, Форестер дар речи потерял от тамошних красот и сырьевой базы.
– Так Дмитрий Олегович не жил в городской квартире?
– Говорю тебе, носа ни разу не показал после встречи с Форестером.
– А что за скандал был с персональной пенсией?
– Да все наши местные «думари». Кто-то предложил Арефьеву по три тысячи рублей к пенсии доплачивать, а они не проголосовали. После Вадик Марьяш примчался, свору телевизионщиков за собой приволок, этакий шоу-балет устроили на всех уровнях. И давал три куска, уже не рублей, а «зеленых», но старик отказался. Заявил, что привык зарабатывать на хлеб собственным горбом. Однако Паша Лайнер всех обставил. Денег не стал предлагать, знал, что у него тоже не возьмет, но пока Арефьев был с ответным визитом у Форестера, пригнал бригаду рабочих, и за месяц из развалюхи картинку сделали. Достроили второй этаж, кирпичом обложили, баньку соорудили, теплицу, все удобства подвели, асфальт, освещение… Дед приехал, руками всплеснул и на Пашу матом… А тот ржет, ничего, мол, Олегович, как-нибудь переживешь. Внутренности избы они все-таки сохранили. Как-никак единственная память о родителях.
– Хулиган! – рассмеялась Даша. – Авантюрист и хулиган!
– Пашка-то? – Оляля покачал головой. – Он после мне говорит, вот, мол, Дашка все твердит, что я – обалдуй и мастер художественного свиста. А ведь никто даже не подумал, каково старику в его хибаре живется, а я подумал.
– Обалдуй и хвастун! – улыбнулась Даша. – Как он?
– Про тебя каждый раз спрашивает, только велит тебе не говорить. Жаловался, что ты обозвала его загребущим, никчемным мужичонкой!
– Обозвала, только ты тоже не выдавай, что жалею об этом. Зря я на него набросилась. При всем его благополучии и кандибобере он все-таки глубоко несчастный человек. Конечно, Паша ни за что в этом не признается, но я кожей чувствую. А в тот раз он попал мне под горячую руку, вот я и выдала ему по полной программе – и мыльный пузырь, и никчемный мужичишка. Теперь самой стыдно.
– Да уж, – Оляля покачал головой. – У него в кабинете книжки твои видел, а на столе фотографию. Правда, он при мне ее на стол фейсом вниз положил. Но лучше бы этого не делал, я ведь не удержался и подсмотрел. Думаю, что за прикол, кого он прячет? Лилькин портрет с девчонками у него в шкафу стоит за спиной. А твой – на столе слева. Что бы это значило? Ближе к сердцу?
– Ты же сказал, прикол! Игра такая, он его наверняка не только от тебя «прячет». Паша, как всегда, в своем репертуаре.
– Ладно, кончай трепаться, – Оляля обнял ее за спину. – Пошли на кухню. Там у меня где-то кусок сыру завалялся. Ты займешься бутербродами, а я кофе замастрячу.
Глава 4
Господи! Как давно она не бывала в мастерской у Ляльки! За два года ее отсутствия почти все прежние картины исчезли. Зато появились новые. Буйство красок, абсолютно ирреальные сюжеты… Не каждому понятны эти порожденные разумом и кистью слегка сумасшедшего художника полотна – слишком фантасмагорические и скорее похожие на детские сны – такие же воздушные и прозрачные, исполненные полета и первозданной чистоты.
Даша прошлась по мастерской, покачивая удивленно головой и даже всплескивая руками перед некоторыми холстами. Одни из них оказались еще не закончены, других едва-едва коснулась кисть художника, две или три картины были уже в багете, а еще несколько стояли у стены, упакованные в картон и холстину. Эти явно приготовили к отправке, и Даша не посмела попросить Гришу распаковать их. Ей вполне хватало того восторга, который она испытывала всякий раз при виде любых работ Оляли.
На веревке, протянутой через всю мастерскую, висели на прищепках большие и малые листы ватмана – целые кипы, отчего веревка основательно провисла, и Даше всякий раз приходилось пригибаться, когда та мешала ей путешествовать по мастерской. Это были карандашные наброски, эскизы, на столе тоже валялись вороха бумаг, куски фанеры с засохшими на них разноцветными кляксами, стояли какие-то плошки и стеклянные банки с застывшей на дне олифой. Сквозь нее, как мухи в янтаре, просвечивали окурки, пробки от пива и сморщенный огузок огурца – воспоминание о прежних пристрастиях владельца мастерской. Картонные листы с писанными маслом и акварелью этюдами нашли себе место на подоконнике и под столом. Оляля обожал работать на пленэре, но его пейзажи, выполненные в традициях классической школы, все ж не шли ни в какое сравнение с теми сюрреалистическими сюжетами, которые рождались в его голове чаще, чем котята у дворовой кошки.
Даша остановилась возле одного холста, второго, третьего и в изумлении повернулась к художнику.
– Лялька, с чего тебя вдруг потянуло на НЛО? «Девушка с собакой НЛО», «Встреча НЛО с Россией», «Контакт третьей степени», «Контакт четвертой…». Сплошные внеземные контакты. Неужто заказ из космоса получил?
– Да ну тебя! – Гриша почесал в затылке. – Помнишь, как древние греки говорили? Вино надо пить, а не рассказывать о его вкусе, и картины нужно смотреть, а не объяснять, что художник хотел выразить тем или иным сюжетом. Каждый по-своему чувствует и понимает. Допустим, признаюсь я тебе, что мне хотелось сказать вот этой холстиной, – кивнул он на «Россию…». – Стоит наша Родина-матушка в образе прекрасной, но очень печальной женщины в глубокой задумчивости на распутье. Уже сотни лет трясут ее, как грушу, то войны, то дворцовые перевороты, то революции. И посланцы внеземной цивилизации, эти маленькие лиловые человечки, возможно, помогут большой женщине – России выйти из заколдованного круга…
– Глупости, опять надежда на чужого дядю! – рассердилась Даша. – У тебя, Оляля, чисто русское восприятие действительности.
– Я – не москаль, я – хохол, – Гриша погрозил ей пальцем, – не оскорбляй мое национальное достоинство.
– Не юродствуй! – прикрикнула на него Даша. – Что за иждивенчество? Только нам НЛО не хватало! Помощнички!
– Так то ж аллегория! – сконфузился Гриша. – Я понимаю: никто не даст нам избавленья: ни бог, ни царь и ни герой… Тем более Марьяш или мои энлэошки. Но признайся, здорово получилось! И не рассупонь я тебе идею, ты бы стояла и пускала слюни от восторга. Так что ничего я тебе рассказывать не буду, сама соображай. Тем более твоя соображаловка моей сто очков вперед даст!
Даша покачала головой, но промолчала. Зачем спорить? Она не критик, она потребитель Лялькиных картин, потребитель той энергии, которая родниковой водой, сполохом солнечного луча проникает во все клеточки твоего организма, очищает душу и позволяет пролиться слезам, которые копились в груди слишком много лет и, кажется, чуть не утопили тебя.
– А «Банька» где? – оглянулась она по сторонам. – Неужели продал? Обещал ведь?
– Нет, не продал, я ее Лайнеру подарил.
Даша нахмурилась.
– Лучше ничего не мог придумать?
– А он, представь, сразу понял, о чем она. «Дашка!» – говорит, и поцеловал тебя в плечико. Потом отставил и долго так смотрел, вздыхал, даже прослезился. Я, говорит, ее себе в комнату отдыха повешу. После всей этой грязи чистоты хочется, хоть впрямь баню в кабинете заводи. И расхохотался, а глаза, как у больного теленка.
Даша на мгновение закрыла глаза. «Банька» была ее любимой картиной. Из тех первых, где все женские лики были на одно лицо. Ее лицо. Паша не зря узнал ее. И чистоты не зря захотел. Слишком много грешил Павлик Лайнер в своей жизни. Но как бы нам ни хотелось забыть прошлые ошибки, от них уже не избавиться. И пусть на картине Оляли приземистая деревенская банька слишком явный символ чистилища, но и без подсказки ясно, что не каждому суждено его преодолеть и подняться выше, туда, откуда серебристым маревом спускается на нас неземная благодать и чистота в образе прекрасной девушки, возлежащей то ли на полкe, то ли на облаках… Внизу беснуются темные силы, кривляются злобные рожи, дуют, закручиваясь в спираль, черные ветры… Сменяются дни и ночи, и время тоже закручено в крутую спираль вечным противоборством черного и белого, грязного и чистого, верности и предательства, любви и ненависти…
Даша вздохнула. Ей было жалко картину, которая осела где-то в тайных глубинах Пашиного кабинета. Она всегда казалась Даше олицетворением пронзительной свежести, щемящей грусти и прозрачности осеннего воздуха, которых ей не хватало. И место «Баньке», конечно, или в просторных галерейных залах, или здесь, в родной Лялькиной мастерской, где она доступна многим, а не только тяжелому взгляду Лайнера.
И тут словно иголка пронзила ее мозг. Она вспомнила свой сон. Тот самый, перед пробуждением.
– Слушай, Лялька, я сегодня странный сон видела.
Торопясь и сбиваясь, словно боялась забыть, пересказала его Оляле. И про диадему, и про злобную старуху, и про баньку не забыла, где она увидела живым Ржавого Рыцаря.
– Странно он мне как-то приснился. Часа три прошло, как он умер, а я его так хорошо увидела и голос услышала чисто-чисто, словно он рядом стоял.
Оляля взял ее руки в свои ладони и слегка сжал.
– А это его душа только через три часа к тебе пробилась. Напоследок предупредила, чего бояться надо. Много раз и гнаться за тобой будут, и угрожать, и оскорблять… Но ты подняла эту диадему, эту корону. И не упускай ее, не отдавай… Ржавый Рыцарь не зря сказал: «Не предавай!» Память о нем не предавай, любовь, дружбу…
