скачать книгу бесплатно
Дворник окинул взглядом кухню и подошел к невзрачному человеку, точившему кухонные ножи.
– Послушай, мне бы Гурия повидать. Там его какая-то баба дожидается. Говорит, что жена.
– Катька? – удивился Кондратий. – Какого лешего она в ночь примчалась?
– Откель мне знать? – рассердился дворник. – Позови да позови, просит, а сама чуть не ревмя ревет.
– А я ей что скажу? – Кондратий уставился на дворника. – Я и сам хочу знать, где он прохлаждается. Вчерась вечером как ушел с приятелем, так и не вернулся.
– А приятель что ж?
– Да он у меня в каморке валяется. С утра не просыхает. Сначала казенку[19 - Водка заводского изготовления.] пил, а час назад Варьку, – кивнул он на одну из женщин, – в «шланбой»[20 - Так называлась форточка, через которую с 11 вечера до 7 утра тайно торговали водкой, зачастую, как сейчас говорят, фальсифицированной.] посылал…
Дверь распахнулась, и Вавилов, а следом за ним околоточный, быстрым шагом вошли в квартиру. Кухня замерла от изумления. Перестали стучать ножи, смолкли разговоры. Кухарка и две ее помощницы, одна из которых открыла дверь дворнику, казалось, онемели от ужаса, увидев двух человек с револьверами в руках.
– Ни звука! – на всякий случай приказал громким шепотом Вавилов и кивнул головой Кондратию: – Веди в свою комнату!
– Слушаюсь, – прошептал тот испуганно и засеменил к выходу из кухни.
Его каморка находилась по соседству, но, когда полицейские ворвались в нее, там никого не оказалось. Только на грязном без простыни тюфяке, на котором совсем недавно лежал Мозалевский, валялся жилет, в кармане которого нашли тридцать рублей кредитными билетами. На трехрублевой ассигнации были видны следы крови. Кровь обнаружили и на грязном носовом платке, который преступник забыл на подоконнике.
– Беда какая! Спугнули все-таки мерзавца! Через подвал ушел! – поскреб в затылке околоточный и набросился на дворников: – Что ж вы про угольную яму не упредили? Теперь ищи его свищи. Небось уже в другой конец города ускакал.
Дворники сконфуженно разводили руками и переглядывались. Летом в доме углем не пользовались, и про этот дополнительный выход, ведущий из подвала, просто-напросто забыли.
– Наверняка он в соседние дворы через дровяные сараи ушел, – заметил Вавилов, успевший сбегать на улицу и вернуться в компании с разъяренным Тартищевым.
Начальник сыскного отдела окинул всех тяжелым взглядом.
– Не отыщете к утру Мозалевского, пеняйте на себя! – И кивнул Алексею: – Поехали!
У того екнуло сердце: вот и закончилась его недолгая карьера сыщика! Но виду не подал и лишь спросил:
– В сыскное отделение?
– Нет! – рявкнул в ответ Тартищев. – Ко мне домой! – И повернулся к побледневшему Вавилову: – Иван, рой землю, грызи зубами, но достань мне негодяя хоть с того света! Сроку тебе до десяти утра. В одиннадцать меня ждут с докладом у губернатора!
– Ваше высокоблагородие! – Околоточный отошел от Кондратия, который, вжав голову в плечи, робко наблюдал за ними из закутка рядом с плитой. – Бугров говорит, что у Мозалевского якобы полюбовница есть. Верка, по фамилии, кажись, Шашкова. Проживает в меблированных комнатах на Разгуляе. Мозалевский хвастался по пьяни, что шибко, дескать, красивая. И завсегда его принимает, даже без денег. А сейчас он при деньгах, так и вовсе рада будет.
Тартищев крякнул и посмотрел на Вавилова.
– Живо на Разгуляй! Верку выкопать из-под земли. Я не слишком верю, что он решит у нее укрыться, но засаду в квартире устроить непременно. Кроме того, осмотреть все трактиры, кабаки, распивочные, расспросить буфетчиков, половых, маркеров и завсегдатаев, не появлялся ли где человек, похожий на Мозалевского, предупредить городовых, обратить внимание на проституток… – Он махнул рукой Алексею. – Поехали!
Тот уточнил:
– К вам домой?
– Нет, в бордель! – ответил Тартищев и, заметив, как вытянулось лицо у Алексея, неожиданно рассмеялся: – Не обольщайся! Всего лишь проверим, не появлялся ли наш бегунок в сих злачных местах.
Глава 6
Ночь по календарю градоначальника до сих пор считалась лунной, и поэтому фонари опять не горели, хотя на город опустился туман, густой и липкий. Он окутывал здания сплошной пеленой, висел клочьями на кустах и деревьях, стлался под ноги запоздавшим прохожим и лошадям ночных извозчиков, громко перекликавшихся у городского фонтана – своей извечной стоянки.
Подобные ночи – сущий подарок для обитателей трущоб и притонов, выползающих на свой ночной промысел. Редко кто из обывателей даже в дневное время осмелится на столь рискованный шаг – появиться в районе Хлудовских выселок, самого разбойного места в Североеланске. Ограбить, обыграть в карты, убить – на Хлудовке в порядке вещей. Крики о помощи или предсмертные стоны здесь так же обычны, как разудалые пьяные крики, визги проституток или отборная брань проигравшегося в пух и в прах «делового»,[21 - Дерзкий вор, который «работает» по-крупному, самый уважаемый в воровском мире человек] спустившего за час игры всю свою ночную добычу…
Здесь располагались самые дешевые, последнего разбора публичные дома. Подъезды их освещались красными фонарями, а на задворках прятались совсем уж отвратные притоны – «кузницы», где ютились пропащие женщины и их коты, которым было что скрывать от полиции. В этих гнездах порока и самого низкопробного разврата составлялись разбойничьи шайки и делилась награбленная добыча, здесь не гнушались раздеть подобранного на улице пьяного или отправить «в плаванье» очередной труп.
Местные марухи,[22 - Девки.] полупьяные, в отрепьях, шатались по окрестным кабакам и «марьяжили» еще более пьяных клиентов, которым предстояло зачастую лишиться не только платья, но и жизни. «Чистенькие» проститутки, косившие больше под гимназисток и бедных сироток, выглядывали себе «кредитных»[23 - Кавалеров.] почище и подороже одетых, только дорога у всех была одна – в жалкую каморку с тремя-четырьмя убогими кроватями, разделенными ситцевыми занавесками. Но дело редко доходило до постели. «Пропащие, но милые создания» сбывали свою добычу в руки котов, которые следовали за ними по пятам до условного места. Здесь жертва расставалась с последними иллюзиями, хорошо, если не с жизнью, а коты уходили в темноту с чувством исполненного долга и пожитками очередного любителя плотских утех…
– В кузницы нам соваться нечего! Судя по всему, Мозалевский не из портяночников. Если захочет отлежаться, то найдет себе девку поприличнее.
Тартищев вышел из экипажа, окинул взглядом прибывших с ним на нескольких пролетках и телегах агентов, местного околоточного Грибанова, дюжину городовых и приказал:
– Квартал окружить! Смотреть, чтобы из окон не сигали! Особое внимание тем, кто вздумает вдруг по крышам уходить! Всякая рвань коричневая мне ни к чему, тем более болдохи[24 - Завсегдатаи притонов, ночлежек.] или зеленые ноги.[25 - Беглые с каторги.] Ищите человека, похожего на Мозалевского.
Ночная жизнь шла своим чередом, а обитатели Хлудовки, пока не подозревавшие о внеочередной облаве, продолжали веселиться на всю катушку: то и дело открывающиеся двери кабаков и те, что под красным фонарем, выпускали на волю дребезжащие звуки разбитого фортепиано, визгливой скрипки, отменную ругань или разудалые пьяные песни. Агенты и городовые оцепили квартал, и Хлудовка моментально притихла, почувствовав неладное.
– Двадцать шесть![26 - Сигнал об опасности, все равно что «Полундра!» для моряка.] – И раздалась в ночи почти соловьиная трель полицейского свистка.
– Двадцать шесть! – И отворились вдруг окна, и выпрыгнули из них прямо в объятия сыскарей самые нетерпеливые, а значит, и самые интересные для полиции обитатели Хлудовки.
По железной крыше загрохотали сапоги. Тартищев кивнул Алексею:
– Каторга отрывается. – И крикнул снизу в темноту: – Эй, болдохи, никого не возьму. Поговорить надо!
– Чего ж тогда сусло[27 - Кличка, произошедшая от аббревиатуры СУС – Североеланский уголовный сыск. Ср.: МУР – Московский уголовный розыск – «мусора».] свое привел? – справился сверху чей-то голос.
– А чтоб было кому рожу тебе начистить, Червивый! – почти нежно ответил ему Тартищев. – Кому я велел в город больше не соваться? Где хочешь пропадай, а здесь не шатайся… Второй побег с каторги… Ты меня знаешь, если возьму, сгниешь на рудниках!
– Да я уйду… – оправдывался Червивый, – отлежусь пару дней и на Москву рвану… Чево я тут забыл?..
– Спускайся вниз! – приказал Тартищев. – Разговор есть…
И здоровенный детина с выбритой наполовину головой вышел покорно из темноты и остановился, не доходя до Тартищева пару шагов:
– Чевой-то?
– Ближе подойди, рожа арестантская! – Тартищев поднес к его носу увесистый кулак. – Ты мой кулак знаешь, Червивый! Говори, кто вперед тебя в окно сиганул? Крапива? А ну отвечай!
Червивый покосился на кулак начальника сыскной полиции, но промолчал.
– Кто? Я тебя спрашиваю или нет? Крапива, ну? Или Хромой? Говори!
Червивый продолжал молчать. Тартищев негодующе крякнул и, размахнувшись, влепил ему оглушительную затрещину.
Червивый упал на колени, прикрывая лицо. Из разбитого носа хлынула кровь, пробиваясь струйками меж черных от грязи пальцев.
– Так бы сразу и спрашивал, – процедил он сквозь зубы, – а то…
Тартищев засучил рукав, и Червивый еще более мрачно выдавил из себя:
– Ну, Крапива!
– Передай сукину сыну, ужо пора отбегаться ему! Пусть ноги уносит из города! Придет бумага на розыск – в одночасье поймаю, ты меня знаешь! – Он ухватил здоровой рукой детину за шиворот и рывком поставил его на ноги. – Барин в цилиндре и с тростью здесь не появлялся?
– С усиками? – быстро справился детина и по-волчьи пристально прошелся по Тартищеву взглядом. – Кажись, это его замастырили[28 - Обыграть в карты с помощью шулерских приемов.] сегодня у Гришки на катране. Василиса не до конца выдоила, говорят, еще и пинтерам[29 - Шулеры.] кое-что досталось.
– Куда он делся?
– Да Василиска опять подобрала. Она баба жалостливая…
– Ладно, проваливай!
Детина в мгновение ока исчез в темноте, а Тартищев повернулся к Алексею:
– Айда, познакомлю тебя с Василисой. Говорят, бывшая графиня. Лет двадцать назад убила ножом любовника, отбыла каторгу, да так и осталась в наших краях. Официально бордель значится за ней, но есть сведения, что истинный хозяин – «иван» по кличке Крапива. Он уже пару лет как числится в розыске, а раньше по ярмаркам промышлял, купцов грабил.
– И что ж тогда его не схватят, если он почти на виду живет?
– Не стесняйся, спрашивай прямо, – усмехнулся Тартищев, – почему я его не схвачу? – Он рывком распахнул дверь борделя и первым шагнул через порог. Через плечо посмотрел на Алексея. – А мне это надо? Он сейчас тихий, в городе гадить остерегается, финажки[30 - Деньги.] копит про запас… Паспорт чистый купил. Того гляди, заправским купцом заделается. Так зачем мне лишняя морока, если он вот-вот за Урал смоется?
Алексей не успел ответить, так как вслед за Тартищевым шагнул в комнату, которая сама по себе выглядела достаточно прилично. Чистые занавески прикрывали окна. На полу лежал толстый с почти незаметными проплешинами ковер. На круглом столике под лампой с треснувшим зеленым абажуром стоял глиняный горшок с цветущей бегонией. Ну, впрямь гостиная в доме небогатого чиновника, да и только, если б не портили впечатление с полдюжины полуголых девиц на деревянных диванах под литографиями, изображавшими кавалеров и дам в отнюдь не целомудренных позах. Девицы занимались тем, что показывали «живые картины» двум пьяненьким клиентам, судя по виду загулявшим приказчикам, и наперебой предлагали:
– Пойдем со мной, у меня и пиво есть, и водка…
– А пиво что ж, по-прежнему на окурках да белене настаиваете? Или на чертополохе? – весело произнес от порога Тартищев. – Чтоб спалось крепче? Или что-то новенькое придумали? А, барышни? – расплылся он в улыбке, заметив нешутейную растерянность местных жриц любви. – Позвольте поинтересоваться, вы сначала услуги предоставляете, а потом раздеваете клиента, или все-таки наоборот?
– О чем вы говорите, Федор Михайлович? – ласково проворковала дородная дама с роскошным бюстом и с едва заметными следами былой красоты. Портил ее лицо отвратительный шрам, располосовавший ей правую щеку и верхнюю губу. Она выплыла из-за черной лаковой ширмы с изображением китайских драконов и ярко-малиновых лотосов, вполглаза глянула на девиц, и те вмиг исчезли из поля зрения как клиентов, так и нежданных визитеров. Следом словно ветром сдуло приказчиков.
– Да вот говорю, Василиса Маркеловна, что третьего дня подняли в канаве недалеко от вашего заведеньица голого человека в полном отрубе, – в тон хозяйке борделя ответил Тартищев. – И как выяснилось, сынка известного в городе владельца пимокатной фабрики Бориса Егорыча Касьянова. Помнит сынок, что через порог здешний переступал и банчок сорвал на твоей мельнице, а вот что дальше было, убей бог, запамятовал. И как штанов лишился, и часов золотых, и денег каких-никаких… Ох, Василиса Маркеловна, Василиса Маркеловна! – погрозил ей пальцем Тартищев и вольготно раскинул свое большое тело на одном из диванчиков. Алексей последовал его примеру и устроился напротив. – Опять за старое взялась?
– Что-то я не понимаю ваших сложных вопросов, Федор Михайлович. – Василиса попробовала кокетливо улыбнуться, но глаза ее смотрели настороженно. – У нас тут без обману. Барышни чистые, все с билетами… Хотите проверить?
– Проверим, только не суетись раньше времени, – усмехнулся Тартищев и оглянулся по сторонам. Кивнул на пузырящуюся от сквозняка оконную занавеску: – Червивый и Крапива отсюда в окно слиняли?
– Да ни боже мой… – взмахнула руками Василиса. – Открыли, чтобы от табаку проветрить!
– Просто до удивления наивная ты баба, Василиса, – вздохнул Тартищев, – неужто думаешь, я тебе поверю? Там на окне небось и следы остались от сапог. На юрзовку[31 - См. катран.] твою задними дворами ходят, сквозь помойки, как псы шелудивые… Алексей, – внезапно обратился он к молодому человеку, – а ну-ка глянь в ту вон дверь, что за шторкой прячется. Сдается мне, что сегодня там довольно много сала нажарили на стирках.[32 - Многих обыграли в карты.] Как играли, Василиса? На верняк?[33 - Игра в карты с помощью шулерских приемов.] Или на заманку?[34 - Игра, в которую через временный выигрыш втягивают жертву.]
– Без кляуз,[35 - Розыгрыш денег среди воров без применения шулерских приемов.] – процедила сквозь зубы Василиса, – ты что ж, Крапиву не знаешь? Он этих понтеров на дух не переносит!
Алексей толкнул узкую, ниже человеческого роста дверь и заглянул в полутемную комнату, освещенную висящей на стене и коптящей жестяной лампой. Узкая струйка дыма незаметно сливалась с черным от сажи потолком. На двух столах стояли точно такие же и точно так же коптившие лампы, громоздились пустые бутылки, валялись объедки хлеба, пожухлые соленые огурцы, куски селедки и свиного сала вперемешку с картами и мелкими монетами, торопливо брошенными во время бегства. Дальше, сквозь приоткрытую дверь, виднелась еще одна комната, оставленная с той же поспешностью, что и первая…
– Гарун бежал быстрее лани, – выказал неожиданное знание поэзии Тартищев. Он остановился за спиной у Алексея и положил ему руку на плечо. – Смотри, сынку, и запоминай. Это и есть катран, или юрзовка, где чешут лохов, раздевают их до кишок, а то и на кон ставят[36 - Игра на жизнь человека.]… Проще, самая непотребная шулерская мельница, за содержание которой, Василиса Маркеловна, придется вам отвечать в соответствии с уставом уголовного судопроизводства на полную катушку!
– Батюшка, Федор Михайлович, не губи за-ради Христа! – заголосила вдруг Василиса и, как стояла, с размаху хлопнулась на колени перед Тартищевым и принялась хватать его почему-то за раненую руку, порываясь ее поцеловать. – Отслужу, отблагодарю… – бормотала она, размазывая по лицу обильные слезы.
– Прекрати выть! – прикрикнул на нее Тартищев и приказал Алексею: – Приведи понятых, будем все протоколом оформлять.
Василиса взвыла совсем уж не по-человечески, а Тартищев, подмигнув Алексею, дескать, не уходи пока, вернулся к диванчику. Василиса подползла следом.
– Ну что, Васька, будем говорить без церемоний? – Тартищев достал из кармана табакерку и задумчиво посмотрел на нее, потом принялся постукивать ею по спинке диванчика. – Скажи, кто мне клялся, что ноги Крапивы здесь больше не будет? – Он отпихнул носком сапога попытавшуюся бухнуться головой в пол Василису. – Кто обещал вывесить правила содержательницам публичных женщин на видное место?
– Да вон же они! – взвизгнула Василиса. – В рамочке над вами!
– И верно! Цветочками даже украсила! – согласился Тартищев. – Но ты же их не выполняешь! – И опять подмигнул Алексею, из чего тот понял, что Федор Михайлович по какой-то причине затевает форменное представление. – Итак, по правилам, окна в борделе не открываются, а они у тебя распахнуты настежь… – Он загнул указательный палец здоровой руки. – Второе, в одной комнате не должно быть более одной кровати, а у тебя их по две, а то и по три. Занавесками-то хоть отгородила?
– Отгородила! – буркнула Василиса и поднялась на ноги. – Говори, что надо? Я ведь из понятливых…
– Не торопись, – Тартищев загнул еще один палец, – скажи, когда постельное белье последний раз меняла? Или, как всегда, простынку перевернули, и айда по новой? По правилам барышне обмыться надо после каждого употребления и белье поменять, или впервые от меня слышишь про такое?
– Если б все по правилам исполнять, я б за вход не полтинник брала, а целковый, – огрызнулась Василиса и, вытащив откуда-то из-под юбок длинную папироску, закурила ее, притулившись к ширме.
– Правильно, потому все лохмотники на твой фонарь и слетаются, – сказал устало Тартищев. – Девки твои румянятся и белятся на два пальца толщиной, вместо того чтобы лишний раз известные места обмыть. А ведь это тоже повод, чтобы штраф на тебя наложить приличный, а то и билет отобрать, чтоб другим неповадно было правила нарушать!
– А ты по околотку пройдись, Федор Михайлович, посмотри, кто этих правил не нарушает? Жизнь-то нонче дорогая, а девок кормить надо, и в отрепье их не оденешь, и клиенту пива да водки надо выставить…
– Ладно, заприбеднялась, – махнул рукой Тартищев, – неси сюда медицинские билеты, посмотрю, когда барышни твои последний раз у врача проверялись… Надеюсь, малолеток среди них не наблюдается?
Василиса ушла за ширму, но вернулась не с билетами, а со штофом вина и молча поставила его на стол. Тартищев, прищурившись, окинул его взглядом и крякнул. Василиса задрала юбку, обнажив костлявую ногу в вязаном чулке, и достала кошелек. Аккуратно положила его на стол перед Тартищевым.
– Возьмите, Федор Михайлович, жертвую на богадельню. Передайте батюшке, что от чистого сердца…
– На богадельню сама передашь. – Тартищев взял кошелек и опустил его во внутренний карман шинели. – Это на другое пригодится.
Алексей опешил. На его глазах начальник сыскного отделения без явных угрызений совести положил себе в карман взятку и даже не покраснел при этом. Зато сам он едва сдержался от негодования. Но все-таки решил высказаться после, когда спектакль наконец закончится.
Тартищев достал носовой платок и, сняв фуражку, тщательно протер голову и лицо. Потом так же неторопливо вернул платок в карман и строго посмотрел на Василису.
– А теперь рассказывай, куда Мозалевского подевала?
– Моза… – поперхнулась Василиса. – Кого? Отродясь про такого не слыхала!
– Не врать! – прикрикнул на нее Тартищев и для острастки стукнул кулаком по спинке дивана. – Он же сюда прибежал, когда мы его спугнули!
Василиса недоуменно пожала плечами:
– Не пойму, о чем говорите, Федор Михайлович?
И Алексей понял, что на этот раз она не обманывает. Действительно не понимает, о ком идет речь.
Тартищев это тоже понял и уточнил:
– Кого сегодня Крапива с Червивым замастырили? В шляпе и с тросточкой?
– Ах, этого! – обрадовалась Василиса. – Так вы ж его знаете! – Копченый это, Фаддейка, вражий потрох! Финажки лишние появились, так он решил погусарить. Чепчик[37 - Шляпа.] приобрел, коньки[38 - Сапоги.] новые… Да за вечер все и продул. Я его по старой памяти к Ляльке привела. Потом расплатится, когда опять разбогатеет! Он и сейчас там, в нумере. Дрыхнет, наверное, пока у Ляльки клиентов нету…
Через десять минут, удостоверившись в том, что в номере у Ляльки действительно отсыпается мелкий ширмач и бывший форточник Фаддейка Копченый, Тартищев и Алексей покинули заведение Василисы. А еще через десять минут Федору Михайловичу доложили, что во время облавы никого похожего на Мозалевского задержать не удалось…
