скачать книгу бесплатно
Страшно, ей должно быть. Еще бы не страшно! Щемящая жалость к беззащитной, бессловесной, без роду – без племени юнице вдруг сжала грудь Всеволода. Сжала, скрутила, да так, что…
– Не нужно бояться, – стараясь, чтоб голос звучал ласково и успокаивающе, проговорил он. – Ничего не нужно бояться!
Поняла? Нет?
Сказанных слов – нет. Их смысл – да.
Уста Эржебетт дрогнули. Девушка улыбнулась – самыми уголками рта. Всхлипнула. Да, снова плачет…
Сдвинулась с места. Не отводя от Всеволода молящих глаз, поползла к нему на четвереньках. Плакала и ползла. Обползала одни свечи, валила другие.
Волкодлак преодолел бы это расстояние в один прыжок. В полпрыжка. А она все ползла. Как рабыня к ложу господина. Как собака к сапогу хозяина.
Эржебетт тронула его ноги.
Придвинулась. Ближе.
Еще ближе.
– А-а-а? – все с той же мольбой в голосе.
Молит о защите, покровительстве и благосклонности? Ох, до чего же жутко ей сейчас! До чего же сильно должна пугать ночь бедняжку, пережившую встречу с волкодлаком и чудом спасшуюся от упыринного воинства.
– Ты в безопасности, Эржебетт, – уверял Всеволод.
Если не вздумаешь обращаться в нечисть…
– Самое страшное – позади, – говорил он ей.
Если уже ушел в небытие послезакатный час.
– И все будет хорошо, – обещал Всеволод.
Если они доживут до утра. Оба, а не один из двоих.
– Все скоро кончится, – пророчестовавал он.
Так кончится или иначе. Но – должно закончиться.
И – скорей бы!
А еще…
«Красива! До чего же она все-таки красива!» – опять не отпускала его такая навязчивая и такая неуместная в сложившихся обстоятельствах мысль. Или наоборот – вполне естественная мысль?
«И ведь не просто красива – а красива особой, пробуждающей дикую страсть, манящей, влекущей… жуть, как влекущей красотой».
Хотелось поступить с ней так, как испокон веков поступает мужчина с женщиной. Как господин с наложницей.
А Эржебетт всхлипывала и жалась к Всеволоду. Искала защиты, опоры, спасения. И дрожала, дрожала. От ужаса? Или… или уже нет?
– А-а-а?
– Ну, что с тобой, милая?!
Всеволод приобнял ее. Не отпуская мечей.
Странные то были объятия. С этими дурацкими мечами Всеволод чувствовал себя сейчас до крайней степени глупо и неловко. Зачем он вообще их вытащил, эти серебрёные клинки? Зачем до сих пор держал перед собой и ею? Между собой и ею?
Эржебетт будто и не замечала обнаженного оружия. Она прижималась к нему, дрожала. Сильнее…
Успокоить! Как ее успокоить?
А как успокоить себя? Свою плоть? Которая жаждет только одного – греховного и бесчестного по отношению к этой слабой беззащитной девчонке.
Бьющееся в руках тело, хлюпающий нос, уткнувшийся в серебренную пластину наплечника.
– Все хорошо, Эржебетт, слышишь? – бормотал Всеволод. – Все хо-ро-шо.
Что можно сказать еще, он не знал.
Эржебетт кивала. Она улыбалась ему. Счастливой и в то же время такой жалкой улыбкой. Снизу вверх на Всеволода смотрели глаза, полные слез и благодарности. Тонкие девичьи руки отводили сталь обнаженных клинков. Она уже поняла или почувствовала, что мечи с серебряной насечкой ей больше не угрожают. Однако Эржебетт не отпускала Всеволода, не отползала. Наоборот – сейчас она цеплялась за него еще крепче, еще сильнее.
– Что? Что ты делаешь?
Она его целовала. Извивалась змеей – перед ним, на нем, подле него, под ним и осыпала поцелуями… Лобызала губы и глаза. Посеребренные шлем и брони, к которым без большой нужды не прикоснется ни одна нечисть. Руки, ноги. Даже мечи целовала, выплескивая в этих поцелуях все свое «спасибо», всю благодарность, неведомо за что. Словно он и не сторожил ее этой ночью с обнаженным оружием в руках. Словно не сторожил, а охранял.
Однако только поцелуями дело не ограничилось.
Упал и звякнул о каменный пол монашеской кельи шлем Всеволода. А руки Эржабетт уже рыскали торопливыми ящерками по доспехам, ища застежки, ремни…
– Эржебетт, – прохрипел Всеволод.
А самому сдерживаться уже нет сил. Почти – нет.
– А-а! А-а! – теперь в голосе отроковицы не слышно мольбы и просьб. Теперь в нем – мягкая нежная настойчивость. И рвущаяся наружу страсть.
И чуть приоткрыты чувственные губы. И в бездонных затягивающих зеленых глазах – томная поволока.
Но… ведь…
– Сейчас не время, – не очень уверенно пробормотал Всеволод. – И монастырь – не место…
Пусть даже латинянский монастырь. Зачем осквернять? Хотя с другой стороны… Монастырь ведь уже осквернен упыриным воинством.
– А-а! А-а! – это уже стон. Нетерпеливый, жаждущий.
Эржебетт часто-часто кивала. Время… Место… Что ж, может быть, иного времени и места у них не будет. Так зачем же противиться древнему изначальному зову? Он же не снасильничал. Он не воспользовался. Не обманул. Тогда – зачем? А незачем! Нет никаких причин себя сдерживать.
Рыжие волосы разметались по серебрённым пластинам доспеха, запутались в кольцах брони. Безумная красота пробуждала безумное желание. Эржебетт была нема, но слов сейчас и не требовалось.
Всеволод отложил мечи. Под робкими и, в то же время, страстными объятиями, под настойчивыми ласками расстегнул и сбросил доспехи.
И вот тут-то Эржебетт оборотилась. Теперь уже не во сне – наяву. По-настоящему. Из несмышленой юницы – в любвеобильную деву. И оба они – воин, приехавший в чужие края оборонять от нечисти чужую Сторожу, и немая отроковица, так и не ставшая в эту ночь нечистью, утонули в страсти.
Без остатка.
До рассвета.
До полного беспамятства.
Из дикого безумства нерастраченного за долгие годы воздержания и нежданно прорвавшегося любовного пыла Всеволод вынырнул не сразу и не вдруг. Очнулся опустошенный, обессиленный, исполненный сладкой истомы и смутных, неясных, но щемящее-приятных воспоминаний об уходящей ночи.
В его объятиях, тесно прижавшись к нему своим юным гибким и упругим телом, лежала притихшая, спокойная, умиротворенная и обнаженная Эржебетт. Угорская дева, переставшая отныне быть девой, походила сейчас на сонную, сытую кошку. Эржебетт блаженно улыбалась и, казалось, вот-вот замурчит.
Под ними было узкое монашеское ложе, ставшее в эту ночь ложем любви и едва вместившее мужчину и женщину, укрытых одним походным плащом. Впрочем, одним лишь ложем они не ограничивались: по келье валялись опрокинутые и погасшие свечи.
«Эк, покувыркались!» – в изумлении подумал Всеволод.
Ночь прошла спокойно. Упыри к монастырю так и не подступили. Колокол молчал. Дружинники не тревожили воеводу.
Наутро Конрад больше не убеждал Всеволода оставить Эржебетт. Глянув на лица русского воеводы и безвестной найденки, ставших любовниками, тевтон лишь неодобрительно покачал головой и сухо процедил сквозь зубы:
– Тебе говорить с магистром, русич…
– Поговорим, – бодро отозвался Всеволод.
И приказал:
– Выступаем.
До орденской Сторожи оставался один переход. Последний. Дневной. Безопасный.
Глава 3
Тевтонский замок – огромный, мрачный и величественный, возведенный из глыб темного базальта – занимал место, словно специально созданное для строительства укрепленного форпоста. Этот замок был гораздо больше прочих встречавшихся им на пути эрдейских цитаделей и походил, скорее, на невеликий, но хорошо укрепленный город.
На черный город. На черную крепость. Кастлнягро…
– Ну, прямо не Сторожа-Харагуул, а логово Эрлик-хана, – пробормотал Сагаадай.
– Чье логово? – рассеянно спросил Всеволод, не расслышавший реплику степняка.
– Вы, урусы, называете его Черным Князем…
Зильбернен Тор запирал тесную горловину, на дне которой громоздились многочисленные каменные завалы. Это труднопроходимое ущелье соединяло холмистую, густо поросшую дремучими лесами долину, что вела в земли Семиградья, с обширным горным плато на дальней возвышенности.
Неприступные островерхие хребты, будто неровный зубчатый тын, опоясывали все плато. Отвесные обледеневшие, теряющиеся в туманной мгле, зубья скал, казалось, вздымаются до самых небес. Лишь со стороны ущелья-горловины в сплошной скальной стене имелся широкий проход, через который еще издали – с холмов, что повыше, и с обрывистых горных круч, человеку, обладающему хорошим зрением, можно было разглядеть, что сокрыто в каменном котле.
Всеволод на зрение не жаловался…
Стиснутая скалами, ровная, как доска и совершенно безжизненная – ни деревца, ни кустика, ни травинки – горная равнина по ту сторону ущелья являла собой унылое зрелище. Каменная пустошь – одно слово. Глаз цеплялся лишь за озеро овальной формы, поблескивавшее в самом центре плато.
– Мертвое озеро, – коротко бросил Конрад.
Мертвое… Озерная гладь холодно отражала солнечные лучи, и, судя по отсутствию растительности у берегов, вода эта, действительно, не давала жизни и не питала корни. А о том, что таилось в темных глубинах, не хотелось даже думать.
Всеволод вновь перевел взгляд на орденскую крепость, поставленную в угорских землях. Замок возвышался аккурат на выходе из горловины. Тевтонская цитадель венчала собой скалистую гору с плоской от природы или стесанной начисто трудами человека верхушкой. Тупой выступ этот, подобно стершемуся гигантскому зубу, торчал весьма удачно, и крепость на его вершине могла успешно прикрывать путь в озерный дол. Или, наоборот – дорого от озера.
Привстав на стременах, Всеволод оглянулся назад.
Вообще-то в этих местах располагался не один только замок. По пути им попадались многочисленные предместья и деревеньки. Но в пустующих селениях и на заброшенных клочках отвоеванной у леса и некогда любовно возделываемой земли вооруженному отряду не встречался пока ни один человек. Да что там человек! В окрестных лесах не было слышно птиц и отсутствовали звериные следы.
Никаких признаков жизни! Нигде в округе! Только над стенами орденской Сторожи поднимается слабый дымок. Да под стенами можно различить едва заметное копошение. Значит, вся жизнь сосредоточена в крепости. Что ж, по крайней мере, Серебряные Врата еще не пали под натиском нечисти. Уже неплохо.
Подъехали ближе. Рассмотрели больше.
Слева, почти к самому замку подступал отвесный обрыв. Скалу здесь будто ножом срезали. На дне пропасти темнела странная бесформенная куча. Даже не куча – этакая гора под горой. Похоже, из цитадели что-то сбрасывали вниз и притом в огромных количествах. Но вот что?
Еще внизу, в стороне… далеко в стороне… Ага, это, видимо, кладбище. Точно… И на погосте – свежие могилки. Интересно, кто в них лежит? Тевтоны, павшие в боях с нечистью? Наверное. Кому ж еще там быть-то?
С правой стороны, где склон замковой горы был достаточно пологим, вверх, к крепости, вилась змейкой дорога. По такой можно быстро загнать за стены и скот, и тележный обоз. И укрыться от внезапного нападения. И обрушится сверху в неожиданной вылазке – тоже можно.
Но вот что сразу бросилось в глаза: цитадель была защищена не от людей. Не только от людей. Или нет, не так… Не от людей в первую очередь. Об этом свидетельствовали колья и рогатки выставленные уже у самого подножия замковой горы и густо щетинившиеся дальше – по всей возвышенности.
Всеволод специально свернул с дороги – проверить. Так и есть: заостренные бревна, палки, жерди и сучковатые ветки – все из осины. О предназначении первой линии обороны гадать не приходится. Разбить, расчленить, развалить сплошной вал атакующих, запутать, отвести, отклонить от самых удобных подступов, задержать, приостановить штурм хоть ненадолго – в этом ее главная задача.
Люди вообще-то редко идут на штурм хорошо укрепленной крепости вот так, стеной. Люди обычно выбирают легкие пути и уязвимые участки. А нечисть… Всеволод вспомнил оборону крепостных ворот Сибиу. Нечисть – идет. Стеной. Сплошной.
Ехали дальше. Поднимались по замковой горе выше.
Всеволод обратил внимание на частые пятна копоти. За обочинами – на камнях, в проходах между защитными рогатками. И прямо под ногами – на дороге. Костры тут жгли, что ли?
Разномастные преграды, сбитые, связанные, сложенные и сплетенные из осины-дерева вперемежку с копотными пятнами тянулись до следующего укрепленного рубежа – до тына из осиновых же кольев.
Частокол был не маленький. Высотой этак в полтора-два человеческих роста, а кое-где и поболее будет. Толстые заостренные бревна врыты глубоко в землю, привалены камнями и торчат под небольшим уклоном, нависая над головой. Колья – исцарапаны, искромсаны и будто насквозь пропитаны отвратительнейшим смрадом.
Знакомый запах. Так воняет дохлая нечисть и упыриная кровь.
Крепкие ворота тына (опять-таки – грубо струганная осина с несколькими дощатыми заплатами) под двускатной крышей – перекошены, выщерблены, приоткрыты. Будто вдавлены внутрь. Неподалеку от ворот зияет широкий пролом. Здесь и вовсе бревна выворочены, раздвинуты и переломаны, будто тонкие сухие хворостинки.
Угрюмые тевтонские кнехты с осунувшимися лицами и красными от недосыпа глазами – всего человек пять в легких посеребренных кольчужных рубашках и черных одеждах – латали брешь. Правили старые, а где уж нечего править – ставили новые колья. Еще один кнехт с большой плетеной корзиной бродил неподалеку, высматривая что-то под ногами.
Вот нашел. Остановился. Нагнулся. Подобрал.
Палка? Короткая, обломанная. Что-то блестит на конце. Свою находку кнехт сунул в корзину. Пошел дальше. «Стрелы ищет, – догадался Всеволод. – Те, что еще собрать не успели».
Орденские кнехты их не окликнули и не остановили. Глянули исподлобья, узнали Конрада, поклонились издали, да продолжили работу. Каждый занимался своим делом, к которому был приставлен. И каждый торопился закончить его поскорее. Ничем другим саксы-работники не интересовались. Будто и не приближался к замку чужой отряд из более чем сотни вооруженных всадников. Хотя что такое сотня с небольшим пришлых воинов для обитателей неприступной твердыни, привыкших иметь дело кое с чем посерьезнее.
