скачать книгу бесплатно
Тимофей развел рукам:
– Ну, в общем, да. И по нашим.
* * *
– Так что мне передать его величеству? – не выдержав, встрял в разговор германский рыцарь. – Вы выйдете на ристалищное поле или нет?
Бельгутай медлил с ответом. А Гебердорф не умолкал:
– Если вы опасаетесь лишиться лошадей и оружия, то знайте: в этой схватке имущество побежденных не достанется победителям. Его величество желает провести турнир не алчности, но доблести. Достойнейших и сильнейших он щедро вознаградит сам.
Губы Зигфрида фон Гебердорфа вновь изогнулись в глумливой улыбке.
– Или воины хана привыкли сражаться только издали – стрелами, выпущенными из луков, – а честного боя лицом к лицу избегают? Знаете, ходят у нас такие слухи. Если это действительно так, то, быть может, вы хотя бы примете участие в состязании стрелков? По окончании турнира свою меткость покажут лучшие лучники и арбалетчики императора. Правда, все они… – немец брезгливо поморщился. – Из простонародья они все. Благородных рыцарей среди стрелков мало. В основном слуги, крестьяне, горожане, да прочий сброд. Вы желаете соревноваться с чернью?
Молодой рыцарь скалился уже во весь рот. Тимофей с трудом сохранял на лице маску безразличия, ощущая в сжатых кулаках свирепый зуд. Да, непросто, совсем непросто состоять толмачом при посольстве.
– Что он говорит, Тумфи? – поторопил Бельгутай.
Тимофей вздохнул поглубже. Перевел слово в слово…
– Избегаем честного боя, значит? – процедил сквозь зубы нойон.
Тимофей неодобрительно покачал головой:
– Послушай, Бельгутай, немец специально нас с тобой задевает. Прямого вызова пока не бросает, но кому-то уж очень хочется вытащить нас на ристалище.
– Избегаем честного боя?.. – вновь почти ласково, но с недоброй улыбкой повторил ханский посол, словно и не слыша толмача. – Ответь-ка ему вот что, Тумфи…
Тимофей охотно перевел слова Бельгутая:
– А у нас, благородный Зигфрид, ходят слухи о том, что ваши рыцари из опасения получить рану, никогда не отправляются на битву, не обвешав себя железом со всех сторон. Говорят, что даже против пруссов, жмудинов и литвинов, вооруженных дубинками и каменными палицами и одетых в звериные шкуры, бесстрашные рыцари воюют только в броне. И на юге, говорят, они сражаются с легкой сарацинской конницей, не снимая лат. А еще, говорят, закованные в сталь рыцари не считают зазорным убивать и топтать конями бездоспешных пеших слуг своих противников. Вероятно, именно это и называется честным боем у благородного рыцарского сословия?
Тимофей с удовлетворением наблюдал, как насмешливая улыбка сходит с самодовольного лица мальчишки, и как лицо это вытягивается все сильнее и все отчетливее покрывается бледными пятнами.
Ай, Бельгутайка, ай, молодец! Славно отшил заносчивого юнца!
Фон Гебердорф, словно кулачный боец, получивший под дых, беззвучно хватал ртом воздух, не зная, что сказать и как ответить. Едва сдерживаемый гнев мешал германцу подобрать нужные слова. А Бельгутай продолжал – спокойно, невозмутимо, назидательно.
– В любой войне каждый из противников идет к победе своим путем, – переводил Тимофей речь татарского посла. – И либо приходит к ней, либо нет. Таково единственное правило войны. Единственное честное правило. А во всем прочем честных войн не было, нет и не будет. Это столь же очевидно, сколь сильно разнятся вооружение, количество и состав войск, крепости и осадные машины воюющих сторон, а также хитрости и уловки, используемые военачальниками. Если бы войны велись честно, благородный Зигфрид, их не возникало бы вовсе. Все споры решалась бы поединком царей, сражающихся на мечах или копьях одинаковой длины и прикрывающихся щитами одинакового размера. Только в нашем несовершенном мире все происходит иначе…
Молодой германец больше не улыбался. И, кажется, мало что понимал из сказанного. Ярость мешала ему должным образом вслушиваться в чужие слова и осмысливать их. Рыцарь метал ненавидящие взгляды то на Бельгутая, то на Тимофея.
– Вы выйдете на ристалище, господин посол? – наконец, хрипло выдавил он. – Вы, ваш толмач и ваши воины?
– Да, – неожиданно жестко и коротко ответил Бельгутай.
– Да, – перевел Тимофей.
Немец удовлетворенно кивнул:
– Я тоже там буду. И непременно постараюсь встретиться с кем-нибудь из вас.
Из татарского лагеря Зигфрид фон Гебердорф не выехал даже – вылетел стрелой. Унесся прочь с видом человека, которого оскорбили до глубины души и который жаждет скорейшего отмщения.
– Ты все-таки решил участвовать в турнире, Бельгутай? – Тимофей повернулся к послу.
– Решил, – кивнул тот. – Мы представляем Великого хана, и никто не должен упрекнуть его воинов в трусости. Мы можем проиграть, но отказаться от боя не можем. К тому же переговоры… Мне приказано продолжать их при любых условиях. Этот турини, как я понимаю, одно из условий императора. Ну а в том, что Феодорлих увидит меня и моих нукеров в деле, ничего страшного нет. Пусть смотрит. А мы, в свою очередь, посмотрим, на что способны в бою его рыцари. Что? Что ты на меня так уставился, Тумфи? Хочешь о чем-то спросить?
– Хочу. А других причин, побудивших тебя дать согласие, нет?
Бельгутай окинул его насмешливым взглядом:
– Тумфи, иногда ты пугаешь меня своей проницательностью. Есть, конечно. Мне нужно знать, зачем Хейдорх так хочет выманить нас на свое полуночное состязание, а, не выехав туда, я этого не узнаю. Кстати, тебя ведь тоже приглашали. Будешь драться?
– А то! – хмыкнул Тимофей. – Драться – оно дело нехитрое. Отчего ж не потешиться?
Тимофей покосился вслед удалившемуся Зигфриду. Кто знает, может, на ристалищном поле посчастливится проучить наглого юнца.
Глава 2
Эта безлунная ночь в закатной стране идзинов[5 - Идзин – буквально «другой человек». В Японии – одно из старых названий иностранцев, употреблявшееся наряду с икокудзин («человек другой страны»), иходзин («человек с другой родины»). Широко распространенная ныне словоформа гайдзин, происходящая от гайкокудзин («человек из иной страны») вошла в употребление лишь в XIX веке.] ничем не отличалась от тех ночей, к которым привык и частью которых стал Итиро у себя на родине. Ночь была непроглядно-темной и вполне подходящей для того, чтобы при желании и определенном умении растворяться в ней быстро и бесследно.
Свой боевой посох со спрятанным внутри клинком Итиро прислонил к старому замшелому дереву. Затем сбросил с головы широкий островерхий куколь. Снял с груди символ чужого бога, состоящий из двух перекрещенных палочек. И, наконец, все сменное одеяние – камари-кимоно – бесшумно соскользнуло в траву.
Итиро был у цели, так что больше не нужно носить нелепый балахон идзинского монаха со специально проделанными прорезями, облегчавшими доступ к оружию. Ни к чему теперь скрывать под огромным капюшоном лицо, слишком, увы, приметное в краю бледнокожих широкоглазых чужеземцев. Незачем прятать в складках мешковатой одежды потаенное снаряжение воина-тени.
Потом, если все пройдет удачно, Итиро снова наденет сброшенный наряд, и под личиной комусо – странствующего монаха – вернется к колдовской Тропе, перенесшей его в эти земли. Однако в крепость, куда ему надлежало проникнуть сейчас, следовало отправляться в более привычном и удобном одеянии, в котором ничто не сковывает движений. И все – под рукой. И не хлопают предательски на ветру длинные полы и широкие рукава.
Неприступная, полная вооруженной стражи цитадель, огни которой уже виднелись из-за деревьев – это все-таки не мост через быструю речушку. Тот мост охранял лишь один идзинский самурай с несколькими слугами, да и то вполглаза. В крепости врагов будет больше, и службу свою они будут нести добросовестнее.
Скинув одну черную одежду, Итиро остался в другой, такой же черной. Под монашеской рясой на нем было синоби-сёдзоку – легкое, практичное и многократно проверенное одеяние воина-тени. Словно сотканная из ночи рубашка-увари, наброшенная сверху куртка-уваппари, широкие штаны-игабакама и пояс-додзиме. Нарукавники-тэкко и ножные обмотки-осимаке. Пустая (пока еще пустая, и потому плотно прилегающая к лопаткам) заспинная сумка-нагабукуро. Мягкие, с раздвоенным – для большого пальца – мыском туфли-варадзи из выделанной кожи и просмоленного холста, позволяющие двигаться тише подкрадывающейся к добыче кошки.
По многочисленным кармашкам, потаенным мешочкам и футлярчикам, спрятанным в одежде, аккуратно разложены полезные мелочи. Вокруг талии, поверх додзиме, обмотана кекецу-сеге – тонкая, но прочная, плетенная из неприметного в темноте черного конского волоса веревка с петлей на одном конце и метательным крюком-кинжалом – на другом. А чтобы полностью слиться с ночью, Итиро закрыл лицо еще более надежной, чем монашеский капюшон, маской-дзукином, состоящей из двух плотных матерчатых полос, между которыми оставалась лишь небольшая смотровая щель.
Теперь следовало проверить тайный меч сикоми-дзуэ. Итиро взял прислоненный к дереву посох. Чуть крутанув деревянную рукоять-цуко, извлек из укрепленных железными кольцами ножен-сая прямой и не очень длинный клинок. Затемненная, едва различимая в ночи сталь выскользнула быстро и бесшумно.
Простенькая удлиненная рукоять, подходящая для одно- и двуручного боя, удобно лежала в ладони. Отличная балансировка позволяла наносить смертоносные удары одним лишь движением кисти. А прекрасной заточке клинка ничуть не повредила скоротечная стычка с идзинской мостовой стражей.
Итиро взмахнул мечом. Темный клинок рассек воздух без характерного свиста: сказывалось тщательно продуманная форма и отсутствие дола. Хорошее оружие. Правда, сикоми-дзуэ, в отличие от обычной синоби-гатана, не имел над рукоятью защитной квадратной цубы. Но иначе нельзя. Меча с массивной гардой в посохе не спрятать.
Итиро осмотрел железную насадку-кодзири на конце ножен. Пробка сидела надежно, и откручивалась легко. В пространстве между металлической заглушкой и острием клинка, вложенного в сая, оставалось пространство для футлярчика с отравленными иглами-хари. За широкие железные кольца на ножнах Итиро укрепил меч-посох в наспинной перевязи под сумкой-нагабукуро. Затем спрятал монашеский балахон и нагрудный крест в дупле огромного – в три обхвата – дерева.
Несколько медитативных упражнений на концентрацию внимания и пробуждение скрытой энергии ки… Все! Мокусэ ямэ[6 - Команда к окончанию медитации.]. Вот теперь он готов.
Итиро был не только первым сыном[7 - Японское имя Итиро переводится как «первый сын».] в семье, о которой ничего не помнил и не знал, но и первым генином[8 - Генин – низшая ступень в иерархии ниндзя. Именно генины являлись непосредственными исполнителями тайных поручений.] в клане, выкупившем (а быть может, и выкравшим) его еще в младенчестве и заменившем ему семью. Семью суровую, жесткую, порой жестокую, но крепкую и надежную. Итиро был синоби-но мо – человеком, тайно проникающим и похищающим чужие секреты, Итиро был нин-ся – претерпевающим и выносящим лишения[9 - Имеются в виду два разных прочтения одних и тех же иероглифов.].
И этим было сказано всё.
Бесшумной тенью он выскользнул из леса на открытое пространство. Тень растворилась в невысокой траве. Тень сама стала травой.
* * *
В искусстве куса-гакурэ – маскировки в траве и кустах – Итиро не было равных в клане, а потому к идзинской крепости он подполз столь же быстро, сколь и скрытно.
Вблизи цитадель местного тэнно-сегуна, императора-военачальника, выглядела еще более внушительной, чем издали. Идзинский замок не был похож на те, что Итиро доводилось видеть у себя на родине. Конечно, вовсе уж неожиданным это зрелище для него не оказалось. После стычки на мосту и безмолвного допроса чужеземного самурая, открывшего ему свою память, Итиро представлял, с чем придется столкнуться.
И все же…
Все же свои глаза видят иначе, чем другие.
Крепость была выстроена на удобном каменистом возвышении и словно срослась с ним. Высокие зубчатые стены, сложенные из темных каменных глыб. Выступающие за линию стен массивные башни с частыми бойницами. Неприступные ворота, прикрытые огромным подъемным мостом на толстых цепях. Широкий ров, заполненный стоялой водой. Вал, грозно щетинившийся заостренными кольями. Даже большому войску было бы непросто взять штурмом эту твердыню. Да и не всякий синоби смог бы незаметно проникнуть внутрь.
Наверху часто горели костры и факелы. Кое-где огни освещали нижние бойницы. По каждому пролету стен прохаживалось несколько воинов. Стража была выставлена и на башенных площадках. Фигуры наблюдателей отчетливо выделялись между крепостных зубцов. Время от времени кто-нибудь из воинов, подняв факел над головой, перегибался через ограждение и вглядывался во мрак у подножия стен.
Вооружение этих идзинов оказалось столь же необычным, как и оружие мостовой стражи, перебитой Итиро. Одни воины опирались на короткие копья-яри со странными ромбовидными или узкими гранеными наконечниками. Другие держали топоры, отдаленно напоминавшие секиры-оно. В руках у третьих были диковинные боевые дубинки-дзе с шипастыми железными набалдашниками. Идзинские мечи – прямые, обоюдоострые, с плоской крестовидной гардой – не походили ни на самурайские гатана, ни на клинки синоби.
Крепость также охраняли стрелки с укороченными луками, смахивавшими на хонкю[10 - Короткий – около пятидесяти сантиметров – японский лук, используемый обычно для метания на небольшие расстояния отравленных стрел и часто применявшийся ниндзя.], только более толстыми и мощными, укрепленными на деревянных ложах и оплетенными веревками. Именно из такой метательной машины чуть не подстрелили Итиро во время боя на мосту.
Были, впрочем, на стенах и обычные лучники. Однако их луки сильно отличались от длинных юми[11 - Большой – до двухсотпятидесяти сантиметров – асимметричный японский лук, использовавшийся самураями и аристократами.], изготавливаемых из дерева и бамбука с таким расчетом, чтобы нижний конец оказался в два раза короче верхнего. Луки чужеземцев были поменьше и попроще и вряд ли способны были метать стрелы-юмия, превышавшие в длину десять ладоней.
Идзинские воины носили рубахи, плетенные из железных колец. Больше всего такой доспех походил на кольчужные кусари-катабира, не покрытые черным лаком и не нашитые на ткань, но выглядел при этом внушительнее, тяжелее и прочнее. Некоторые стражники были облачены также в непривычные глазу Итиро кожаные и металлические панцири, представлявшие собой безумную помесь до-мару, харамаки, кикко, татами-до и кодзан-до[12 - Разновидность японских доспехов, большей частью пластинчатого типа.] и в то же время не похожие ни на один из них.
Идзинские треугольные и квадратные щиты были не столь велики и тяжелы, как огромные татэ, защищавшие на родине Итиро пеших воинов от стрел противника, а потому крепостная стража могла носить их с собой, навесив на левую руку. Шлемы (самых разных конструкций, от маленьких железных шапочек, до несуразных металлических ведер с узкими прорезями для глаз) тоже имели мало общего как с касками-дзингаса, защищавшими головы легкой пехоты-асигару, так и с самурайскими кабуто.
Взгляд Итиро скользнул с гребня крепостной стены вниз – на ров. Это было первое препятствие, через которое проще всего перебраться вплавь. Но – мокрая одежда, мокрые следы… Слишком заметно, слишком опасно.
Нет, оставлять следы не годится.
Итиро глянул вправо, влево… Отточенное долгими тренировками зрение не подвело. Слева, у внешней кромки рва, он заметил широкий деревянный помост на крепких сваях. Видимо, на эту мощную подпорку днем опускается подъемный мост. Ну а ночью… Итиро улыбнулся: этой ночью деревянная конструкция послужит ему.
Свет крепостных факелов сюда не доставал, а разбитая копытами и тележными колесами дорога, ведущая к мосту, вся аж бугрилась от выбоин, колдобин и ухабов. На дороге, правда, не росла трава, но разве внимание стражи привлечет еще одна темная кочка на обочине, в которую обратит свое маленькое тело Итиро?
Он снял с пояса сдвоенный крюк-кинжал, отмотал веревочный хвост. Прикинул расстояние… Длины веревки недостаточно, чтобы добросить кекецу-сеге до верхнего края поднятого моста или до бойницы в каменной стене. Но так далеко бросать и не нужно. Во-о-он те колья на валу подступают к самому проему под мостом и словно специально поставлены для того, чтобы цеплять за них крюки.
Бросок…
Темный кинжал с загнутым лезвием-крюком мелькнул в воздухе. Следом зазмеилась неразличимая в ночи черная веревка. Кекецу-сеге перелетел через частокол. Упал на вал, не потревожив тишину стуком о дерево. Бесшумно скользнул по земляной насыпи.
Итиро потянул веревку на себя. Клюв раздвоенного кинжала зацепился между двух кольев на той стороне рва. Теперь следовало закрепить веревку на этой…
Сжавшись в комок, Итиро притаился у обочины дороги. По способу перепелки – удзуро-гокурэ – прикинулся маленьким бугорком возле деревянного помоста. Только у этой новой неприметной и неподвижной вроде бы кочки имелись руки. И руки эти ловко вязали на свае-подпорке хитрый узел. Такой узел будет держать крепко, пока имеется натяжение, но ослабнет и опадет, как только веревка провиснет.
Невидимая прочная нить протянулась над рвом, как тетива лука. Итиро выждал немного и, убедившись, что со стен в его сторону никто не смотрит, скользнул с обрывистой кромки. Он не потревожил ни единого камешка, не уронил в воду ни комочка земли. Неподвижная «кочка» словно перелетела через ров. Вряд ли обычный человеческий глаз способен был разглядеть в ночи быстрое движение размытой тени на фоне черной воды.
Не задерживаясь ни на миг, Итиро перемахнул через заостренные бревна на валу. Оказавшись за частоколом, он отцепил впившийся в дерево крюк кекецу-сеге, ослабил веревку и резко дернул расползающийся узел. Прежде чем соскользнувший с деревянного помоста веревочный конец коснулся воды, Итиро вырвал веревку из рва.
Можно было двигаться дальше.
* * *
Забрасывать кекецу-сеге на стену Итиро не стал. Слишком высоко. Да и рискованно к тому же: стража, прохаживающаяся по боевым площадкам, может услышать стук металла о камень и заметить темный крюк в освещенной бойнице. Подниматься наверх следовало другим способом.
Итиро вновь обмотал веревку вокруг пояса и вытащил из боковых кармашков крюкастые железные перчатки. «Кошачьи лапы» – сюко – значительно облегчали подъем как по деревянным, так и по каменным стенам. А если к ним добавить еще и асико – шипастые накладки для ног… Итиро добавил. Затянул, привязал к обуви намертво.
Готово. С таким снаряжением он мог цепляться за малейшие щели в кладке. А щелей в стене было немало. Особенно в скальном основании крепости, выступавшем из земли. Да и дальше, выше… Большие, грубо отесанные темные глыбы прилегали друг к другу неплотно, раствор, скреплявший плиты, во многих местах выкрошился. Нетренированному человеку без лестницы или веревок эту преграду, конечно, не преодолеть, но опытному синоби такое вполне по силам.
Распластавшись по стене, Итиро начал неторопливый подъем.
Черная фигура, сливающаяся с темным камнем и безлунной ночью, была столь же неразличима на неровной вертикальной поверхности, как и на земле. Дважды из-за крепостных зубцов, справа и слева, выглядывали стражники с факелами, но идзины не заметили ничего подозрительного. Итиро преодолел уже половину пути, когда вынесенный за стену огонь вдруг вспыхнул в третий раз – над самой головой.
Треск. Шипение. Жгучие брызги…
Смоляные капли, слетевшие с факела, окропили ткань маски и куртку, потекли за ворот. По шее словно провели раскаленной проволокой.
Итиро не вскрикнул, не дернулся, не сорвался вниз. Он ничем себя не выдал. Его достаточно долго учили терпеть боль. Вернее, не чувствовать ее в полной мере. Пока над головой трещал факел, Итиро прильнул… прилип… слился с кладкой. Сам стал подобен ей. Щекой, руками, ногами, всем телом – сквозь одежду – он ощущал холод шершавого камня и растворялся в нем.
Граница света и тени проходила у самой макушки Итиро и лишь спасительное имори-гакурэ – умение незаметно лазить по скалам, подобно тритону – уберегло синоби от идзинского взгляда.
Факел убрали. Смоляная капель прекратилась.
Итиро бесшумно выдохнул. Медленно вдохнул и выдохнул снова, восстанавливая дыхание, возвращая чувствительность онемевшим, ОКАМЕНЕВШИМ членам. Затем оторвался от камня и продолжил подъем.
Он все рассчитал правильно. Легко протиснулся в узкий проем между крепостными зубцами, стремительной тенью скользнул по боевой площадке, пока дежурившие на ней стражники расходились в разные стороны. Перемахнул через невысокую деревянную оградку и повис уже на внутренней стороне стены.
Здесь стены оказались не столь высоки, как снаружи: скалистое основание, как выяснилось, являлось не только фундаментом для внешних укреплений, но и приподнимало весь замок. К тому же под ногами темнела плоская крыша. Однако прыгать вниз Итиро не решился. Сколь бы мягко и удачно он ни приземлился, звук падения все же насторожит часовых. А висеть на руках Итиро умел часами. Тем более – на стальных когтях-сюко, надетых на руки.
Он подождал, пока по дощатому настилу над головой вновь простучат сапоги стражи. Затем, все так же удерживая тело на весу и не привлекая внимание воинов, расхаживавших сверху, перебрался к деревянной лестнице справа. Спускаться по ступенькам Итиро, правда, тоже не рискнул: доверия они ему не внушали. Ненадежные ступени могли скрипнуть под ногой в самый неподходящий момент. Вниз Итиро скользнул по толстому опорному столбу.
Очутившись под лестницей, он внимательно осмотрел двор – тесный, грязный, плотно застроенный конюшнями, мастерскими, амбарами, складами и жилыми помещениями для воинов и прислуги. В некоторых окнах горел свет, откуда-то доносились приглушенные голоса, но сам двор был темным и безлюдным.
Да, тот идзинский самурай из мостовой стражи, что раскрыл ему план замка, воссоздал в памяти все правильно. Крепостной двор располагался между внешней – неприступной на вид, но уже преодоленной Итиро – стеной и не менее внушительной внутренней цитаделью, крепостью-в-крепости, в самом центре которой возвышалась главная замковая башня – огромная, высокая, округлая. К этой башне вели несколько галерей и на них, увы, тоже хватало вооруженных воинов и факельного света. Да и на верхней площадке башни горели огни и маячили тени дозорных.
Итиро снял железные когти с рук и шипы с ног. Укрываясь в тени, осторожно двинулся к внутренней цитадели. Но не успел пройти и половины пути, как вдруг…
Итиро замер на полушаге и оборвал дыхание на полувздохе. Совсем рядом – за углом – стукнула распахнутая дверь. Из низенького домика с каменными стенами и соломенной крышей вышли, позвякивая железом, двое вооруженных людей. Он их пока не видел, только слышал. По звуку и определил, что двое, что вооружены и что оба находятся на расстоянии вытянутой руки с мечом…
Прижавшись к стене, Итиро поднял правую ладонь. Нащупал над плечом рукоять сикоми-дзуэ. Пальцы сомкнулись вокруг теплого дерева, чуть провернули меч. Теперь можно, вырвав клинок из ножен, сразу же и ударить. Если придется убивать, то сделать это нужно быстро и, по возможности, незаметно. Но лучше бы не…
Не пришлось!
Бряцая доспехами, сонные идзины пробрели мимо, не заметив чужака. Железные рубахи, низко надвинутые шлемы с широкими полями, копья… Один едва не коснулся руки Итиро, согнутой в локте.
Воины пересекли двор и скрылись в небольшой каморке у крепостных ворот. Итиро убрал вспотевшую ладонь с рукояти меча, подавив вздох облегчения. Легкие он наполнял постепенно – мелкими глотками. И на каждый глоточек – маленький пружинистый шажок. Назад, прочь от опасной двери. Итиро отступил вовремя: у ворот показалась еще пара идзинов. Эти следовали уже в обратном направлении – туда, где только что стоял Итиро. И эти шли с факелом.
«Привратная стража, – догадался он, – меняются».
На всякий случай Итиро отступил от факельного света в приоткрытую дверь конюшни. И – новый звук, совсем рядом! Рука вновь дернулась к мечу. Но нет, на этот раз ничего страшного. Всхрапнула лошадь. Лошадь не опасна. Хорошо, что в этой части замка нет псарни. Судя по тому, что Итиро узнал от охранявшего мост идзина, собак держали на противоположной стороне крепости – за внутренней цитаделью. А ветер сейчас как раз дул оттуда. Псы не должны почуять Итиро.
