скачать книгу бесплатно
Уже настроился, герой. Чуть подбросил Диану, и ее макушка встретилась с потолком машины. Хоть трактор покупай, честное слово.
А затем вспышка боли заставила разжать пальцы, прекратить стягивать кружевные трусы с задницы моей подруги на ночь и выругаться полным словарным с цензом для взрослых. Женское колено попало прямо по разбухшему возбужденному члену, и это было больно. Очень, очень больно. Настолько, что несколько минут мне понадобилось, дабы прийти в себя и отдышаться, пока Диана благополучно перебралась обратно на пассажирское сиденье, затем поправила одежду, волосы и даже макияж. Вот так просто, не особо огорчаясь сексуальному облому и открывая дверцу, чтобы выбраться наружу.
– Сука, – выдыхаю, глядя на нее и сжимая руль в попытке унять дрожь. Если мне придется потом в больнице лечить собственный ЧТО, хочу хотя бы знать, за что. – Обязательно было это делать?!
– Иногда, мой милый мальчик, победа остается не за сильнейшим, – подмигивает стерва, захлопывая дверь, крикнув напоследок:
– Заставь меня запомнить твое имя, если хочешь большего!
Мы не в дешевом бульварном романе, где идиот с разжижением мозга бегает за объектом страсти. Именно поэтому, когда схлынул приступ, я просто выдохнул, поправил одежду и тронулся с места. В конце концов, стоять посреди дороги было глупо. Пока ночной город с яркими огнями смазывался в некрасивое пятно за окнами, я раздумывал о произошедшем.
Неужели она хотела, чтобы я бросился за ней? Или ей тоже было скучно?
Наш секс закончился бы через час с учетом прелюдий. Мне нужно на работу, а ей, возможно, домой к мужу, детям, сорока котам или любимому вибратору. Хотя – кто знает этих женщин. Может фетиш у нее такой: молодых парней дергать за половые органы.
У круглого старого здания рядом с радиотелевизионной башней останавливаюсь и пару минут просто вглядываюсь в темноту парковки, освещенной лишь несколькими фонарями. Возле черного входа курит «Айкос» охранник Гоша, желтый свет лампы падает на его голубую форменную рубашку. Прикасаюсь к бардачку, открывая его, и достаю белую в синюю полоску упаковку «Диазепама» с пачкой сигарет. По сравнению с «Барбамилом» просто аскорбиновая кислота для ребенка, но ничего сильнее мне нельзя. А ночью чувство тревожности усиливается, особенно когда я знаю, что мне нужно быть в форме. Сейчас в таблетке нет необходимости, однако скоро схлынет возбуждение и меня вновь накроет с головой.
«Ты же любишь меня? Да? Так, как я тебя, Никита».
От горечи таблетки все вязнет во рту, а сигаретный дым, которым я пытаюсь вытравить неприятные ощущения, заполняет легкие. Я все еще ощущаю ее руки на своей груди. Иногда кажется, что это Лена обнимает меня со стороны и шепчет привычные слова в ухо. Она мертва уже три года, однако никуда не делись воспоминания. Они сильнее тех, что мне оставили после себя родители, родной дед и даже двуличные друзья. Сжимая пальцами сигарету, пытаюсь сдерживаться, однако, пока не подействуют лекарства, мне это не поможет.
Меня трясет, и, хватая ртом воздух, сквозь слезы смеюсь, ударяя по рулю раз, другой и третий. Гоша не реагирует на звуки клаксона. За время моей работы на радио в «Часе правды» он настолько привык к моим приступам, что больше не пытается помочь. Ни секс, ни терапия, ни нормальная жизнь не могут вытравить всю грязь из моей головы.
Моя мать была шизофреничкой, и приступы агрессии сменялись безудержной любовью. Мой отец – слабовольный, меланхоличный раб собственного отца, ни разу за всю жизнь он не попытался меня защитить. Просто сдался одним прекрасным днем, оставив после себя запах пороха, мамину кровь на моих руках и свою собственную по стенам большого, празднично украшенного зала. Дед считал, что лучше всего детей воспитывают подвал, хлеб с водой и купленные, лживые друзья, которые за моей спиной тыкали пальцем, смеясь над каждой неудачей.
Собственным поступкам я не нахожу оправданий. Я поступал часто как настоящий подонок и давно осознал, что это было моим собственным решением. Хоть Гриша называл это «стокгольмским синдромом», я никогда не делал попыток вырваться из порочного круга. Возможно, мне было не дано. А может, просто не хотел.
Захлопнув двери, иду в сторону входа. Достаю карту-ключ и киваю Георгию, заметив его внимательный взгляд, направленный на меня.
– Сегодня пятнадцать минут, – равнодушно бросает он, отворачиваясь.
Господи, кто считает время этих приступов слабости?
– Да насрать, – отвечаю, входя внутрь светлого холла со светлой плиткой на полу, и здороваюсь с администратором.
Редкие работники – из тех, что работают в ночную смену – попадаются мне на пути до лифта. Наташа Погребняк, Глеб Лосев, Макс Панкеев – они идут домой отсыпаться, привычно бросая слова приветствия и прощания. За год работы мы не стали друзьями, даже приятелями. От каждой вечеринки я отказывался, не ходил на корпоративы, и конце концов меня перестали куда-то звать.
Я знал, что им нужно. Никита Воронцов – из тех самых Воронцовых. Его сумасшедшая тетка, которая подожгла собственный дом с заложниками и собственным племянником да мужем. Ах, это ведь дико интересно! СМИ с большим удовольствием обсуждали этот случай, штурмуя клинику, где я находился на лечении. Они пытались добраться до всех, кто был очевидцем произошедшего, но даже наша горничная, вызвавшая тогда полицию, ничего не рассказала. Просто собрала вещи, едва улеглись страсти, и уехала, ни разу не оглянувшись.
Никита Воронцов – наркоман, мажор, наследник большого состояния, несмотря на то, что большая часть ушла на благотворительность. Им не нужен я. Им нужно мое грязное белье, хоть многие и пытались выдать это за попытку помощи.
Вранье. Они всегда лгут. Это же люди.
В кабинке лифта жму нужную кнопку и слышу звонок. Достаю смартфон, нисколько не удивившись тому, что стоило его включить, как меня тут же атаковал звонками Сташенко. Не знаю, почему он до сих пор возится со мной. В отличие от меня, своих демонов Рома полностью преодолел.
«Ты на работе?»
Делаю вдох полной грудью, прислоняясь спиной к задней стенке, разглядывая плакат с номерами горячей линии в случае остановки лифта или пожара.
– Ага. Три ночи, дети должны спать. Анька не одобрит, – отвечаю спокойно, потому что таблетка наконец-то начала действовать.
«Это я просила тебе позвонить. Он собирался искать тебя по городу».
Женский голос с интонацией возмущения вызывает кривую улыбку. Они еще даже не съехались, а она уже там командует. Какой из нее будет психотерапевт?
«Ты правда думал, что можно выключить телефон и забить хрен?»
Двери со скрежетом раскрываются, а мой взгляд устремлен на стоящую впереди парочку. Опускаю руку со смартфоном, потому что нет смысла разговаривать с парой, которая стоит перед тобой у двери студии. В синих глазах Ромы Сташенко, помимо раздражения, настоящее беспокойство. Он наклоняет голову набок, ожидая моих действий, и готовый при случае меня встряхнуть. Рядом Аня смотрит с любопытством, ободряюще улыбается, но за рукав своего мужчины держится крепко.
Раскрываю объятия и делаю шаг вперед, притворно веселым голос крича на весь этаж:
– Я приехал, зайки! Где красная дорожка? А фанфары? Рома, не дыши так тяжело, ты уже старый и тебе вредно волноваться. Просто подумай о риске инфаркта после тридцати…
Глава 5
Самое главное для радио – его слушатели. Знай врага в лицо, даже если это часовое радиошоу с откровениями из жизни участников. «Час правды» – это возможность открыто высказать всю накопившуюся боль в эфире, не боясь увидеть или услышать осуждения в ответ. В маленькой студии со звукоизоляцией, наушниками, микрофоном и компьютером я словно нахожусь по ту сторону жизни. Наблюдаю за тем, как проживает свои мгновения каждый позвонивший и попавший к нам в эфир через строгий отбор редактора.
«Я долго не мог понять, что меня мучает. Знаете, это настоящий отстой. Ну типа ты живешь, радуешься вроде, а на душе тоска. Иногда я вижу размытый образ у кровати. Мама снова приходит, гладит по голове, утешает…»
Нытье. Нытье. Нытье.
Люди плачутся о проблемах. Вот сейчас анонимный слушатель рассказывает нам про свою мать. Добрую, всепрощающую женщину, которая совсем недавно ушла из жизни после тяжелой болезни. Радоваться бы, что отмучилась. А он ревет в эфире в три ручья и вспоминает, как мамочка учила его третью бывшую жену варить борщ. Подозреваю, две первые тоже ушли не в самоволку.
– Сергей, я думаю, ваша мама сейчас наблюдает за вами с небес и очень огорчается тому, что вы никак не решитесь получить помощь. Ведь вам тяжело, вы очень страдаете.
Ее голос чуть хрипловатый, размеренный и в то же время твердый. Она знает, о чем говорит и всегда находит нужные слова для слушателей. Пока я тут играю роль диджея, периодически отвлекаясь на пару язвительных шуток в адрес очередного нытика – моя коллега вывозит очередную тонну грязи из души маменькиного соплежуя.
Вот как оно у нее получается?
– Слышали, Сергей? Страдания – путь в никуда. Больше пользы обществу, дружочек. И, в конце концов, у тебя остался рецепт маминого борща! – шипение по ту сторону матового темного стекла не скрывает ни шумы в наушниках, ни удивленный возглас Сереженьки.
Если серьезно, я здесь работаю столько времени, а все еще не понял чудотворный принцип работы чувства солидарности. Оно во мне умерло давно и безвозвратно. Солнышко, недовольно пыхтя, проговоривает:
– А сейчас мы прослушаем новый хит Брати Брайта и вернемся к вам совсем скоро с новой историей…
Сейчас она меня снова отчитает. Рома бы порадовался, потому что Солнышко – самый глупый псевдоним у ведущей на радио – делает это куда лучше и профессиональнее. О, какие у нее эпитеты, метафоры и художественные обороты. Иногда мне почти стыдно. Самую малость, но пробирает аж до души.
– Никита!
Хмыкаю и стягиваю наушники, привычно поднимаясь с кресла. Нас отделяет тонкая перегородка из стекла и вечно запертая дверь. Это условие, которого мы придерживаемся с начала нашей совместной работы: никакого личного общения, никаких контактов. Она – Солнышко, я – Эгоист. И хотя я давно назвал свое имя, девушка по ту сторону студии по-прежнему свое не назвала. Не настаиваю, атмосфера тайны придает некую пикантность нашим полудружеским отношениям, если их так можно назвать.
Ведь пока ты не видишь и не знаешь человека, ему можно сказать все что угодно. Верно?
– Ты снова это делаешь, – ворчит Солнышко, явно пристраиваясь спиной с другой стороны двери.
Сажусь прямо на холодный паркетный пол, разглядывая рассеяно стены, увешанные старыми плакатами из гламурных журналов о знаменитостях. Ощущаю твердость перегородки, отделяющей нас друг от друга, и достаю пачку сигарет, прикуривая одну и игнорируя плакатик о пожарной безопасности.
– Нарушаешь правила, – бурчит она. По тихому звуку понимаю, что она вновь открыла пачку с чем-то вкусненьким.
– А ты все ешь. Будешь столько потреблять – станешь толстой и некрасивой, – хмыкаю в ответ, выдыхая облачко дыма, наблюдая за тем, как он рассеивается в воздухе.
– Ха-ха, как смешно, – фыркает Солнышко, набивая рот не то чипсами, не то сухариками. – Сколько сегодня? – от этого вопроса немного вздрагиваю, сквозь полуопущенные ресницы наблюдая за тлеющей между пальцами сигаретой.
– Пятнадцать минут, – говорю ровно, будто веду речь о покупке гречки.
Она знает так много, хоть и малую толику правды. Часть того, что я говорил Грише на сеансах, делился с Романом – все это полуправда. Два раза лгу, один раз говорю правду – старый принцип, по которому мне живется легче. Запутывая все больше, я ничего не приукрашиваю. Технически – просто иногда не договариваю.
Так проще и легче. Никто тебя не жалеет, не пытается забраться в самые темные уголки, выворачивая их наизнанку. И только Солнышко с упрямством робота-пылесоса бьется в дверь чулана, постепенно вытягивая всю мерзость через узкие щели.
– А я сегодня идиота встретила, – меняет она тему и за это мне хочется ее обнять. Знает, когда нужно остановиться.
– Ты пригласила его на свидание? – подкалываю, ибо знаю, что у Солнышка все очень кисло на личном фронте.
Нестандартным девочкам живется сложно. Особенно тем, у кого нарушение пищевого поведения.
– Еще чего, он меня жирной обозвал!
– Надо было дать ему в глаз, – хмыкаю, стряхивая пепел на пол, и вытягиваю устало ноги, бросив взор на часы. Хватит еще на одного балбеса в эфире, затем домой. Возможно, сегодня я посплю. Но оно не точно.
– Зачем? Возможно, у него в жизни тоже не сложилось. Надо уметь прощать людей. Ведь иногда они удивляют, – прикрываю глаза, вслушиваясь в эти хрипловатые нотки.
Ее голос кажется знакомым. Может, это потому, что я слышу его каждый четверг по ночам в наушниках. Здесь нет никакой романтики, просто она умеет быть гибкой и понимающей одновременно. Солнышко ничего не ждет взамен на свои действия – она просто такая… добрая, что ли? Не знаю, может, этот мир еще не рухнул благодаря им.
Девочка, простившая своих обидчиков, что травили ее всю жизнь. Ни на кого не держит зла и всегда находит слова утешения. Кто ты такая? Святая или просто блаженная?
– …И я подкинула ему подарок!
– Бомбу замедленного действия? Солнышко, да ты жестока, – хохочу, слыша удар ноги по двери и рычание:
– Все, песня заканчивается. Вставай, и завяжи наконец свой длинный язык. Или найди ему хорошее применение!
– Какая ты пошлая… Раз так ставишь вопрос…
– Никита!
Машина гонит по проспекту, а из динамика доносится унылая музыка. Не то Моцарт, не то Шопен – у Ромы просто кошмарный вкус, нафталином попахивает. Бла-бла-бла, это же классика. Бла-бла-бла, Никита, приобщайся к прекрасному.
– Знаешь, ты мог хотя бы предупредить. Представляешь, как я волновался? Позвонил Грише, разбудил Илью, а ему сегодня на смену…
Сташенко продолжает читать нотации, внимательно следя за дорогой. Аня – его единственная слушательница. После второго круга о моем непомерном эгоизме перестал его слушать и разлегся на заднем сидении: ноги в открытое окно, под головой – пакет с какими-то шмотками. Наконец Рома смотрит в зеркало заднего вида и заводится вновь, как трактор «Беларусь».
– Вытащи ноги из окна!
– Ага, – лениво отзываюсь, продолжая отвечать на кучу нервных сообщений Тима в ВК.
Тим: «Маша пропала. Не можем ее найти».
Откинулась поди или в ломке бьется. Зачем ее искать, сама приползет. Или нет, если дойдет до ближайшей станции «Смерть» без пробок и приключений.
– Никита!
– Слушаю тебя, дорогой, – продолжаю игнорировать вопли Ромы.
Хочу спать, пару таблеток и хотя бы пять часов провала в памяти без привычных кошмаров. Не хочу ничего решать – я сегодня безответственная скотина. Впрочем, я всегда такой, не вижу поводов меняться. Солнышко перед уходом попросила быть добрее: никому не вреда ни приношу – делаю доброе дело.
– Никита, – рычит сквозь зубы Сташенко, и в нашу «милую» беседу вмешивается Аня. Она приподнимается, удерживая ремень безопасности, и шепчет что-то на ухо Роме. Ее прикосновения – магия. Он затихает, нервно дергает головой и шипит:
– Ладно, говори с ним сама. Меня он вообще не слушает!
Ничего, я никого не слушаю. Кредо у меня такое.
– Никит, – мягким голосом зовет Филатова, и я поднимаю голову. – Пожалуйста, убери ноги и сядь нормально. Это очень опасно.
На секунду наши глаза сталкиваются в безмолвной борьбе. Серо-голубой взор на секунду вновь относит меня к воспоминаниям.
Она очень похожа на мою мать. Не знаю, с чем связано такое сходство, но слишком многое в Ане ее напоминает. Те же русые, почти серебристые волосы, глаза, форма губ и прирожденная хрупкость. Такая тоненькая, что можно запросто переломить пополам. Когда мы встретились впервые на какой-то пьяной вечеринке, мне хотелось свернуть ей шею. Под ударной дозой алкоголя и барбитуратов я мечтал о том, как сожму пальцы и услышу хруст позвонков. Или окуну ее головой под воду в ванной, топя, пока не захлебнется.
Вот только они абсолютно разные. Ни голос, ни манеры, ни характер – хоть сейчас Анька ведет себя воспитанно и по-взрослому. Куда больше соответствуя статусу девушки взрослого мужчины. Они с Ромой друг другу подходят. Она делает его счастливым, а он снова учится любить. И всех вокруг, в том числе меня.
– При условии, что это нытье закончится, – киваю на возмущенного Ромку и сажусь нормально, доставая сигареты. Опять пачка за день улетела, да что же такое.
Тим: «Нашли, она была дома. Заперлась с героином и пыталась ширнуться. Успели».
Пф-ф-ф, вообще пофиг. Набираю сообщение в чат, которое снова не понравится другим.
Никита: «Надо было еще полкило дури подкинуть, чтоб наверняка. Один раз и все. Мементо морэ – моментально в море».
Чат взрывается всеобщей истерикой. Особенно психуют дамочки и неуравновешенный молодняк. Хмыкаю, наблюдая за потоком оскорблений в свою сторону, но ни одно не достигает цели.
Руслан: «Циничный ублюдок».
Карина: «Свинья ты, Воронцов!!! Сам недавно был таким же!»
Ира: «Для тебя люди ниже социальным статусом вообще никто?! Кем ты себя возомнил?!»
Вместо ответа отправляю картинку со средним пальцем, а после закрываю приложение, прикрывая глаза и прикуривая сигарету. Дым постепенно заполняет салон, поэтому приходится открыть окно и смотреть на мелькающие дома с живыми оранжево-желтыми огоньками. Где-то там семьи вместе ужинают, парочки целуются и занимаются сексом, кто-то вовсе в одиночестве дрочит на порнушку в интернете под пельмени. Не мир – сказка.
Все эти люди живут иллюзиями и лживыми идеалами, которые им навязывает общество. Мы все ими живем. Притворяемся, что нам есть дело до других и пытаемся сочувствовать кому-то в его горе. Вранье. И Ромино отношение – это тоже ложь. Он себя таким образом пытается оправдать, вылечить. Типа помогу убогому парню, которого спас тогда из пожара от сумасшедшей тетки – буду героем и рыцарем. Утешу свое внутреннее «я», положив на алтарь свою жизнь во имя спасения убогих.
– Никита?
Я не слышу тебя, извини.
– Давай, пожалуйста, договоримся, что отныне ты не станешь так резко пропадать? Мы очень за тебя волнуемся, – вновь заводит свою шарманку Рома, едва мы въезжаем во двор моего дома. Хмыкаю, тушу сигарету о ладонь, отчего Анька морщится словно от боли, и хватаюсь за ручку.
– Конечно-конечно. Сыграем в семью, будем пить в обед чай с печенюшками, а по вечерам делится секретиками, – ерничаю, распахивая дверь, выбираясь в прохладу ночи.
– Воронцов! – снова заводится Сташенко, сжимая руль и выглядывая из машины. – Куда ты пошел? Я не договорил!
