скачать книгу бесплатно
– Вы видите, он не поскользнулся на льду, Мишель. Это был обвал. Это была не его вина.
– Я был не прав, – сказал Мишель, и он взял Чейна под руку, чтобы тот не упал. Оба они пришли в Шамони много позже других.
Мистер Джарвис
Вести о смерти Латтери были переданы по телеграфу в Англию в тот же вечер. На следующее утро они появились в газетах под большим заголовком, и мистер Сидней Джарвис прочел их в пульмановском вагоне, в котором он ехал из Брайтона в свою лондонскую контору. Он вынул большую сигару из своих жирных красных губ и погрузился в размышления. Сигара, золотая бандероль на которой свидетельствовала об ее ценности, давно догорела, когда поезд остановился у платформы Баттерси Бридж. Мистер Джарвис был человеком цветущего вида. Он был среднего роста, с густыми черными волосами, красным широким лицом, маленькими живыми черными глазами, черными усами и крупными зубами. Он был плотный и коренастый и привлекал внимание своей фигурой, своими полосатыми штанами необычного цвета. В его бюро на Джермин-Стрит его уже ждал молодой секретарь.
– Я никого не буду принимать сегодня, Маундерс, – сказал Джарвис, проходя к себе.
– Слушаю, сэр. Есть немало писем.
– Они подождут, – сказал мистер Джарвис и прошел в свой кабинет. Он не тронул писем на столе, а прошел прямо к конторке и достал из ящика экземпляр кодекса Наполеона.
Внимательно изучив его, он взглянул на часы и позвонил.
– Маундерс, – сказал он, – я однажды просил вас навести справки о молодом человеке по имени Вальтер Хайн.
– Да, сэр.
– Вы помните, какие у него привычки? Где он завтракает?
Маундерс задумался.
– Это было уже довольно давно, сэр. Насколько я помню, он нигде обычно не завтракал. Но он приходил в американский бар ресторана «Критерион» для утренней выпивки около часу дня.
– А, вот как! Вы с ним познакомились?
– Да, сэр.
– Так вот, разыщите его сегодня. Накормите его завтраком и приведите его ко мне к трем. Позаботьтесь о том, чтобы он был трезв.
В три часа дня Вальтер Хайн был введен в личный кабинет мистера Джарвиса, который внимательно посмотрел на своего посетителя. Это был молодой человек с очень светлыми волосами, узким лбом, водянистыми голубыми глазами и слабым измятым лицом. Вальтер Хайн был одет в дешевый костюм, сильно поношенный, он вошел в комнату с заметной робостью. Кроме того он не твердо держался на ногах, как будто еще не оправился от пьянства прошлой ночью.
– Угодно вам сесть? – сказал мистер Джарвис, вкрадчиво указывая на стул. – Маундерс, можете идти.
Вальтер Хайн быстро обернулся, как будто он предпочел бы, чтобы Маундерс остался. Но он ничего не сказал.
Мистер Джарвис тщательно закрыл дверь и, пройдя через комнату, остановился перед своим посетителем, заложив руку в карман, стал разглядывать его.
Вальтеру Хайну стало не по себе, и он заговорил с вульгарным акцентом.
– Маундерс сказал мне, если я зайду к вам. Это может быть мне полезным.
– Полагаю, что так, – ответил мистер Джарвис. – Читали ли вы сегодняшние газеты?
– Только «Спортсмен».
– Тогда вы, вероятно, не заметили, что ваш кузен, Джон Латтери, убился в Альпах.
Он передал газету Хайну, который поглядел на него с полным равнодушием.
– Ну, и какое же это имеет ко мне отношение? – спросил он.
– Это оставляет вас единственным наследником вашего дяди, мистера Джозефа Хайна, владельца виноградников в Маконе, который, насколько мне известно, миллионер. Джозеф Хайн живет во Франции и по французскому закону должен оставить часть своего имущества своим родственникам, иначе говоря – вам. Я дал себе труд разузнать об этом, мистер Хайн, и установил, что ваша доля, по меньшей мере, достигает двухсот тысяч фунтов.
– Я это знаю, – сказал Хайн. – Но так как старый скот меня не признает и может прожить еще лет двадцать, мне от этого весьма мало проку!
– Видите, – сказал мистер Джарвис, вкрадчиво улыбаясь. – Мой молодой друг, тут-то я и могу вам пригодиться.
Вальтер Хайн посмотрел на него с удивлением, которое быстро сменилось подозрительностью.
– О, на чисто деловом основании, – сказал Джарвис. – Вы знаете, в чем моя профессия. Я даю взаймы деньги. К счастью для многих людей, у меня есть деньги, и я даю их взаймы. На самых выгодных условиях. Я не скрываю своей профессии. Наоборот, я горжусь ею. Она позволяет мне делать много добра. Если бы я показал вам мою книгу, вы бы увидели, как много знаменитых имений было спасено только благодаря моему содействию. Немало тружеников обязано мне своим заработком и даже этого не знают.
Мистер Джарвис повернулся к своему посетителю, разводя руками. Потом он понизил голос:
– Только одно я скрываю, и это, мистер Хайн, – выгодность условий, на которых я даю деньги взаймы. Я вынужден это делать, иначе на меня ополчились бы все мои коллеги по профессии. Но вы это узнаете, мистер Хайн, – он похлопал по коленям своего друга с благожелательным видом. – Итак, перейдем к делу. Ваши обстоятельства не особенно цветущие?
– Полагаю, что так, – мрачно сказал Вальтер Хайн. – Я имею 150 фунтов в год, выплачиваемых по неделям. Три фунта в неделю. На это не разживешься.
– Три фунта в неделю. Это просто смешно! – воскликнул мистер Джарвис. – Я искренне поражен. Мы все это переменим, – он встал. Вынул из конторки листок бумаги и сел за стол. – Можете вы мне сообщить, мистер Хайн, все ли эти подробности точны? – и он начал читать: – Ваш отец унаследовал то же состояние, что и ваш дядя, Джозеф Хайн, но потерял его почти целиком в спекуляциях. Уже средних лет он женился на вашей матери, которая – простите, если я задену ваши чувства, мистер Хайн, – не вполне была ему равна по социальному положению. Счастливая пара поселилась на Аркад Стрит, в Кройдоне, где вы родились 6 марта, 23 года назад.
– Да, – сказал Вальтер Хайн.
– В Кройдоне вы провели детство. Вас там посылали в школу. Но суровая дисциплина школьной жизни не соответствовала вашему независимому характеру. – Так Джарвис вежливо пересказал стоявшее на бумаге слово «исключен». – О, мистер Хайн, – сказал он, улыбаясь. – Вы и Шелли. Мятежники, сэр. Он и вы. Ну, что же. Покинув школу лет шестнадцати, вы продолжали учиться дома. Ваш отец умер в следующем году. Ваша мать – на два года позже. С тех пор вы жили на Рассель Стрит, в Блюмсбери, на доход, оставшийся от вашего отца. Три фунта в неделю – совершенно верно – выплачиваются вам душеприказчиками вашей матери. И вы не занимаетесь какой-либо из свободных профессий. Кажется, это все.
– Вы порядочно потрудились, чтобы разузнать мою историю, – подозрительно сказал Вальтер Хайн.
– Это мое дело, сэр, – сказал мистер Джарвис. – Теперь взглянем на будущее, которое открывает более приятные перспективы. Совершенно нелепо, мистер Хайн, чтобы молодой человек, который должен наследовать четверть миллиона, прозябал бы на три фунта в неделю. Это плохо и для государства, мистер Хайн. А его интересы для нас должны быть дороги. Когда это состояние попадет вам в руки, вы должны уметь им распоряжаться.
– О, я сумел бы им распорядиться! – перебил его, хихикая, мистер Хайн.
Мистер Джарвис весело засмеялся при этой шутке. Вальтер Хайн решил, что он проявил большое остроумие. Это придало ему уверенность.
– Шутник вы, мистер Хайн. Сумели бы распорядиться. Недурно. Я должен рассказать это своей жене. Но к делу, – он понизил голос до доверительного шепота. – Я предлагаю выдавать вам две тысячи фунтов в год, уплачиваемых вперед по четвертям. Пятьсот фунтов каждые четверть года. Сорок фунтов в неделю. С вашими тремя, мистер Хайн, это кое-что составит. Ха-ха.
– Две тысячи в год! – воскликнул мистер Хайн, откидываясь на стуле. – Быть не может. Две тысячи. Что же я должен сделать для этого?
– Ничего, только тратить их, как подобает джентльмену, – сказал мистер Джарвис. Ни тому, ни другому не пришло в голову, что это было для Вальтера Хайна как раз невыполнимое условие.
– Но вы тут не при чем, – сказал Вальтер Хайн. – Пусть меня повесят, если я тут что-нибудь понимаю.
– Конечно, я тут при чем, – откровенно сказал Джарвис, – я или мои душеприказчики. Нам, может быть, придется долго ждать. Дяде вашему семьдесят три года, но он крепкий человек, живущий в здоровом климате. Скажем, четыре тысячи фунтов за каждые две тысячи, которые вам даю. Эти выгодные условия, мистер Хайн. Две тысячи в год, пятьсот в триместр. Сорок фунтов в неделю. Сорок три вместе с вашим маленьким доходом. Что скажете?
Мистер Хайн был совершенно оглушен перспективой богатства – возможностью немедленного обогащения. Но он жил среди людей, которые никогда ничего не делают без выгоды для себя, и в нем проснулась подозрительность. Он начал рассуждать.
– Но предположим, что я умру раньше моего дяди. Тогда вы ничего не получите, – сказал он.
– Ну, нет, я этого не забыл, – сказал мистер Джарвис. – Это, конечно, маловероятное предположение, но мы должны его рассмотреть.
Он откинулся на стуле и снова устремил взгляд на своего посетителя. Потом он заговорил гораздо более спокойным голосом:
– Есть способ предохранить меня от потери. Вы можете застраховать свою жизнь на случай, если вы умрете раньше вашего дяди, скажем, на сто тысяч фунтов. Вы можете выписать полис на мое имя. Я буду платить взносы, а если с вами что-нибудь случится, то я буду застрахован.
Он не отрывал глаз от лица Хайна. Тот сидел, положив локти на ручки кресла, сложив руки у подбородка.
– Да, я понимаю, – сказал мистер Хайн, соображая.
– Вы согласны? – спросил Джарвис.
– Да, – сказал Вальтер Хайн.
– Отлично, – сказал Джарвис. – Чем скорее сделка будет совершена, тем лучше. Вы тогда сразу получите монету. Что касается страхования, вы должны получить медицинское свидетельство от врача страхового общества, и поэтому лучше вам дня на два остепениться. Советую вам сегодня же поговорить с вашим поверенным. Как только ваше долговое обязательство и страховой полис будут в моем бюро, мистер Хайн, вы получите ваши первые пятьсот фунтов. Надеюсь, у вас хороший поверенный?
– У меня вообще поверенного нет, – сказал Вальтер Хайн, вставая.
– Нет? – с видимым удивлением спросил мистер Джарвис. – Так хотите, я вам порекомендую. – Он сел и написал записку, положил ее в конверт, надписав адрес, и передал конверт не заклеенным своему клиенту. – Фирма «Джонс и Стайльс Линдольнс Инн», – сказал он. – Спросите мистера Драйвера. Откровенно расскажите ему все предложение и спросите его совета.
– Драйвера? – спросил Хайн. – Не следует ли мне поговорить с одним из участников фирмы?
– У вас деловая голова, мистер Хайн. Он вошел в контры с этим капризным учреждением – законом об акционерных компаниях. И поэтому имя его не публикуется. Но «Джонс и Стайльс» – это он. Расскажите ему все. Если он посоветует вам отклонить мое предложение – послушайтесь его и в таком случае. Добрый день.
Мистер Джарвис прошел к двери и отворил ее.
– Ну, видите, вот она – паутина, – сказал он с добродушным смехом. – Не такое плохое место. Что? – и он выпустил мистера Муху из своего бюро.
Потом он подошел к телефону.
– «Джонс и Стайльс», – спросил он. – Попросите мистера Драйвера к телефону, – и он в течение пяти минут беседовал с мистером Драйвером, а потом с удовлетворённой улыбкой мистер Джарвис вернулся к невскрытым письмам, ожидавшим его с утра.
Мишель Ревалью излагает свою философию
Это лето надолго запомнилось Шамони. Июль был сплошь безоблачным. Долины и горы купались в солнечном свете. Настал август, и в жаркую звездную ночь, в первую неделю этого месяца Чейн сидел напротив Мишеля Ревалью, на террасе кафе, нависавшей над Арвой. Под ними река пенилась среди камней. Шамони был ярко освещен, улицы были полны народа, женщины в светлых вечерних платьях с кружевными шалями на плечах, сопровождавшие их мужчины, деловые люди из Парижа и Женевы, проводившие здесь праздники, а от времени до времени какой-нибудь альпинист со своим проводником быстро проходили через мост, направляясь к своему отелю.
Мишель Ревалью осушил свою кружку пиво и печально сказал:
– Итак, это последний вечер, мосье. Всегда грустно – последний вечер.
– Вышло не так, как мы предполагали, – ответил Чейн. – Не знаю, вернусь ли я когда-нибудь в Шамони, – и взгляд его невольно устремился в сторону кладбища, где его друг лежал среди других англичан, погибших в Альпах.
Мишель задумчиво кивнул.
– Никакая дружба не сравнится с той, что началась среди снегов. Но знаете, мосье, что я скажу вам? Друга вашего нечего жалеть: он был молод. Он не знал ни страданий, ни болезни, и он умер сразу. Он даже не пошевелился в снегу.
– Это, конечно, верно… – сказал Чейн. Он окликнул лакея. – Раз это последний вечер, Мишель, – сказал он с улыбкой, – выпьем еще бутылку пива.
Он откинулся на стуле и снова замолчал, наблюдая за людной улицей и мерцающими огнями. В маленьком сквере какой-то певец отчетливо, приятным голосом пел жалобную мелодию. Мишель перегнулся через стол и заговорил с видом человека, много знающего, – тоном предостережения:
– Мосье! Самые счастливые воспоминания могут быть очень горькими, если не с кем разделить их. В этом все, мосье! Если не с кем разделить их!
Потом его захватила техническая сторона планов Чейна.
– Перевал Долан? Вам придется выйти очень рано из Лоньянского шале. Вы, конечно, должны там завтра ночевать. Выходить надо в полночь, а то и раньше. В этом году мало снега. Ледяной склон перед самым перевалом также потребует много времени.
Пока Мишель говорил, как бы предчувствуя затруднения и обдумывая, как их преодолеть, глаза его загорелись, и лицо его помолодело.
– Хотел бы я, чтобы и вы шли со мной, Мишель, – сказал Чейн, улыбаясь. Оживление на лице Мишеля вдруг исчезло. Он снова стал грустным, усталым человеком.
– Увы, мосье, – сказал он. – Я перешел через свой последний перевал. Я поднялся на свою последнюю гору.
– Вы, Мишель?! – воскликнул Чейн.
– Да, мосье. Я! – ответил спокойно Мишель. – Я состарился. Глаза у меня болят в горах, ноги – горят, я годен только на то, чтобы водить мулов на Монтанвер и провожать туристов на Ледяное море.
Чейн поглядел на Мишеля Ревалью. Он подумал о жизни проводника, об его интересах, энергии, достижениях. Мишелем Ревалью был покорен не один из этик пиков, поднимающихся там, слева, к небу. И как он любил их. Сколько он проявил находчивости и бодрости. Чейну стало грустно. Он молча глядел на проводника.
– Да, немножко грустно, – сказал Ревалью. – Но я думаю, что к концу жизнь всегда немного грустна, если только не имеешь любимого спутника, с которым можно делить воспоминания.
Чейн задумался. Грустная мелодия все еще звучала, то опускаясь, то поднимаясь поверх говора прохожих. Чейн думал о том, каким языком эта мелодия говорит его старому проводнику. Он поглядел на усталое печальное лицо, и сердце его заболело. В конце концов, Латтери нечего было жалеть, это правда. И он сам был молод. Придут другие лета, другие друзья, действительно непоправимо только то, что испытывал человек, сидевший по ту сторону стола: тревога одинокой старости.
– Вы не были женаты, Мишель? – спросил он.
– Нет. Было время, когда я хотел жениться, – ответил проводник. – Но, может быть, и лучше, что я этого не достиг. Она была очень требовательна, ей нужно было бы много денег, а проводники – бедный народ, мосье, не то, что ваши профессиональные игроки в крикет! – прибавил он со смехом.
Потом он повернулся к массивной стене гор. Здесь и там стройная скалистая вершина поднимала к звездам свой перст; местами ледники мерцали, как белый туман в складках гор, но для Мишеля Ревалью вся горная цепь расстилалась, как выпуклая карта со всеми своими обрывами, пиками и снежными куполами, от пика Аржантьер на востоке до вершин Монблана на западе. Мысленно он переходил от горы к горе, и каждая из них, величественная и прекрасная, была для него живым другом. Он припоминал дни, когда они его призывали – дни слепящих снежных бурь и едких ветров, застигавших его на заледеневшей поверхности скал. Он вспоминал ту острую радость, которую испытывал, поднявшись первым из всех людей на узкую площадку какой-нибудь новой вершины… Мишель поднял свой стакан.
– «Прощайте, горы, надолго прощайте», – сказал он, и голос его сорвался. Потом он вдруг повернулся к Чейну, глаза его были полны слез, он начал говорить быстрым страстным шепотом, в то время как жилы вздувались у него на лбу.
– Мосье, я говорил вам, что вашего друга нечего особенно жалеть. Я скажу вам больше. Все эти недели я завидую тому проводнику, которого мы принесли вместе с ним с ледника Нантильон. Хотя он и бился ногами в снегу перед смертью. Все-таки это лучше, чем водить мулов на Монтанвер.
– Мне очень жаль, – сказал Чейн.
Когда эти слова прозвучали, Мишель вдруг замолчал, поглядел со странным выражением в глазах на своего спутника, и легкая улыбка появилась у него на губах.
– «Мне очень жаль»? – повторил он. – Это те самые слова, которые сказала вам на лестнице отеля молодая девушка. Говорили вы с ней, мосье? Благодарили вы ее?
– Нет, – сказал Чейн, голос его звучал равнодушно. Женщины до сих пор не играли большой роли в его жизни. Они ему легко нравились, но не волновали его. Он разговаривал с ними мимоходом и, расставшись, забывал их.
Его равнодушие заставило Мишеля отчетливо повторить то предостереженье, которое он высказывал дважды. Он перегнулся через стол, серьезно вглядываясь в лицо своего спутника.
– Остерегайтесь, мосье, – сказал он. – Вы сегодня вечером одиноки, очень одиноки. Берегитесь, чтобы ваша старость не была таким же одиноким вечером, затянувшимся на много лет. Берегитесь, чтобы, когда настанет ваш черед, и вам тоже придется сказать «прости» – он показал рукой на горы, – чтобы у вас было с кем делить воспоминания. Видите, мосье, я вернусь вечером домой, я выйду из Шамони, пройду через поле, дойду до Ле Пра Кондюи и до своего домика. Я открою дверь. Внутри – все темно. Я зажгу свою лампу и сяду один за стол. Поверьте мудрости старика, мосье! Когда все кончено, и вы возвращаетесь домой, позаботьтесь о том, чтобы в комнате была зажженная лампа и чтобы комната не была пуста. Имейте, с кем делить воспоминания, когда жизнь будет в одних воспоминаниях.
Он встал и протянул ему руку. Когда Чейн пожал ее, проводник заговорил снова, и голос его дрогнул.
– Мосье, вы были мне хорошим патроном, – сказал он с достоинством. – И я отплачиваю вам, как могу. Я говорил с вами от всего сердца. Вы больше не вернетесь в Шамони, и мы больше не встретимся.
– Благодарю вас, – сказал Чейн, – мы много хороших дней провели вместе, Мишель. Я поднимался с вами на свою первую гору.
– Да, на Южный пик. Я хорошо это помню!
