скачать книгу бесплатно
Жди!..
Ночь третья
…Все-таки странно, о какой чуши может думать временами человек. Сейчас Аммар, сидя на ступеньках под каменным столом, задавался вопросом: откуда самийа раздобыл флейту?
Дудочка насвистывала что-то убаюкивающее и грустное – как колыбельная нежеланному ребенку. Спи, малютка, закрой глазки, не проснешься ты с утра, я сложу тебе в могилку дудочку из серебра; не ходи ты больше к маме, оставайся за окном, нет у мамы больше ляли, утащило ветерком.
Вздыхающая мелодия словно бы водила пальчиком вдоль спинного хребта, посылая по коже мурашки. Ааххх, шепнули тростники напоследок – и флейта умолкла.
Перед закрытыми дверями стояла плошка с маслом. Фитилек задиристо торчал вверх, огонек прыгал в блюдце света. Аммар пошевелился, и вместе с ним задвигалась тень на бронзовых створках.
Петли скрипнули, в раздвинувшуюся щель просунулась бледная светящаяся рука и начала нашаривать задвинутый засов. Пока цепкие пальцы нащупывали скобы и подталкивали неподатливую деревяшку, Аммар успел рассмотреть оголившееся под съехавшим рукавом запястье. Оно и вправду было располосовано побледневшими, но еще розовыми, как крысиный хвост, шрамами. Причем изрезано и вдоль, и поперек. Яхья рассказывал, что сначала нерегиль вскрыл вены неправильно и почем зря раскромсал сухожилия. Зато в следующий раз самийа сделал все по науке. Даже нашел подходящую мелкую заводь с теплой водичкой. Астроном говорил, что хватились они слишком поздно: вокруг все уже плавало в кровище. Еще Яхья сказал, что выжить нерегиль не мог, – из черного недельного беспамятства сумеречника кто-то вытолкнул. Впрочем, почему «кто-то»? Самийа метался в бреду и закрывал лицо, пытаясь скрыться от взгляда, который жег сквозь руки, заставляя шептать несвязные оправдания. Очнувшись, нерегиль сказал Яхье, что у ангела смерти на лице нет глаз – он смотрит крыльями, и глаз на них десятки. Потом две недели молчал. Шел, не глядя по сторонам, время от времени спотыкаясь и шлепаясь в дорожную пыль, – но не позволял к себе прикоснуться.
Засов заскрежетал. Белые длинные пальцы поддели его, и деревяшка с грохотом упала на пол. Створки натужно заскрипели и разошлись, цепляя неровный камень порога. Между ними, уцепившись за дверные кольца руками, как нетопырь лапами, повис нерегиль. Паскудно улыбнувшись сидящему Аммару, тварь уставилась на то, что лежало на каменном возвышении.
Полированные ручки свитка с Договором отблескивали в свете масляной лампы.
Аммар потеребил кисточку шнура печати и ехидно поинтересовался:
– Ну что? Хочется, да колется?
За спиной у нерегиля висела желтая луна величиной с айву. Самийа отбрасывал взлохмаченную длинную тень – спутанная всклокоченная грива колыхалась при каждом движении головы. Гадина с интересом осматривала внутренность масджид. Налюбопытствовавшись, самийа снова уставился на развернутый на камне Договор. Ну-ну, что ты придумал на этот раз, давай поглядим.
– К тебе гости, Аммар.
В темноте у ступеней масджид что-то стояло. Приглядевшись, Аммар узнал треугольные очертания паланкина.
Боковая циновка откинулась, изнутри кто-то выглянул. Аммару показалось, что профиль был женским.
Оказалось, он угадал. Женщина вытекла наружу и медленно поднялась на ноги. Потом развернулась лицом к масджид и пошла вверх по ступеням. Когда ее лицо показалось над порогом, Аммар уже знал, кто это.
– Жестокосердый, безжалостный… Зачем ты отослал меня, о любимый?..
Нерегиль посторонился, пропуская женщину в дверной проем. Наглухо замотанная в покрывало фигура заколебалась в желтом лунном свете. Она ломала руки и оглядывалась. Казалось, женщина нетвердо держится на ногах.
Аммар поднялся и подошел к дверям.
– Ты обещал, что пришлешь за мной не позднее осени…
Ну, здравствуй, Наиля.
Халиф навещал ее в пригородной усадьбе, пользуясь попустительством прислужниц и управляющего. Братья девушки вечно находились в отъезде – купцы всегда в отъезде. Когда оказалось, что Наиля ждет ребенка, Аммар задумался: а нужен ли ему сын от простолюдинки? Он слишком хорошо помнил, как плохо иметь единокровных братьев – и сколько из-за родства по отцу может пролиться крови. Наследником трона будет сын от благородной женщины, и что ему делать со старшим братом от простой наложницы? И Аммар приказал отослать женщину подальше, в глухомань – и там продать кому-нибудь в харим. Наиля была красивой и ласковой, из нее получилась бы преданная и покладистая жена. И плодовитая к тому же – он занимался ею только четыре месяца, и поди ж ты, она уже понесла. Аммар хотел как лучше: в конце концов, она была всего лишь дочерью купца и сестрой купца – место жены в хариме какого-нибудь толстосума ей было определено самими звездами, и то при самом благоприятном раскладе. Учитывая, что Наиля уже потеряла девственность и носила ребенка. Впрочем, ей было не более семнадцати, и при взгляде на ее грудь любой мужчина ощутил бы огонь в чреслах.
Ему доложили, что женщина поплакала, а потом утешилась. «Ее продали?» – поинтересовался он. Да, последовал ответ, она в хороших руках.
Тень на пороге качнулась – послышался всхлип.
– Почему ты не взял меня к себе, как обещал?
– Разве ты не попала в хорошие руки? Мне сказали…
– Ах да, тебе сказали… – Ядовитый шепот нерегиля заползал в уши, как сколопендра. – Тебе не солгали, Аммар. Она действительно попала в хорошие руки – в руки Всевышнего.
– Нет, – Аммар замотал головой, отступая.
– Зачем ты не вступился за меня и не объявил о нас? – Голос звучал странно, женщина пришепетывала и с трудом выговаривала слова.
– Я… не…
– О любимый, почему, почему… мои братья взяли меня у тех людей и отвезли в горы…
Аммар попятился, а женщина, пошатываясь, перешагнула через последнюю Печать и вошла в масджид.
– Что они с тобой сделали? – обреченно спросил он.
– Они забросали ее камнями в колодце, – отозвался холодный голос самийа.
В тот же миг в масджид стало светло как днем. Женщина подняла лицо, и Аммар увидел, что ее рот разбит и в нем не хватает зубов, череп проломлен надо лбом, руки и ноги перебиты, а покрывало заляпано кровью. Наиля пошла к нему, протягивая грязные руки.
Аммар уперся спиной в камень и понял, что это конец.
– Всевышний, – прошептал он, – я не достоин. Я не достоин ни прощения, ни власти, ни жизни. Я червь и прах. Возьми мою жизнь, Всевышний, но спаси мой народ. Спаси его ради тех, кто не заслужил смерти под мечами джунгар. Если найдутся в аш-Шарийа десять праведных, ради десяти праведных помилуй нас, милостивый, милосердный.
Лицо Наили приблизилось вплотную.
– Поцелуй меня, о любимый, – прошептали синие губы.
Петух заорал так, словно его хотели зарезать. Лицо женщины пошло волнами и лопнуло вспышкой.
Квохтанье куриц заглушил вопль нерегиля.
Аммара дернули за плечо и потянули куда-то в сторону и назад. Потом он увидел себя за каменным столом – свиток Договора разматывался вниз, буквы вязи расчерчивались тонкими линиями слепящего сияния. Строка за строкой, они загорались нездешним светом:
«Я клянусь служить халифам аш-Шарийа преданно и верно и, ежели понадобится, не щадя силы и жизни;
Я клянусь не причинять вреда халифу аш-Шарийа ни словом, ни делом, ни волшебством, ни оружием;
Я клянусь не вступать в сговор против аш-Шарийа и не держать руки врагов аш-Шарийа;
Я клянусь Престолом Всевышнего, что стану охранять Престол аш-Шарийа;
И пусть халиф аш-Шарийа не потребует от меня службы против моей чести и не сделает меня через свой приказ преступником перед заповедями Всевышнего;
И ежели нарушу я эту клятву, да покарает меня Судия, а ежели исполню, то пусть повелитель верующих наградит меня щедрой наградой».
Когда отзвучало последнее слово, Аммар понял, что клятву мерно зачитывал чей-то высокий металлический голос. Аураннец вышел из-за плеча и встал справа. По левую руку золотой статуей застыл лаонец.
– Запечатывайте, – снова зазвенел железом голос, и Аммар увидел, что это говорит аураннский маг.
Самийа хрипел и брыкался в чьих-то руках, но его подтащили ближе и прижали обе ладони к поверхности каменного стола. Из-под левой потекли струйки крови. Нерегиль пронзительно закричал и выгнулся.
– Левую руку, – приказал аураннец. – Приложите к Договору его руку силы.
Хрипы, крик. Темно-красные струйки потекли по пергаменту. Вдруг крики оборвались, нерегиль замолчал, слышалось только его трудное, загнанное дыхание.
– Я, Илве, свидетельствую заключение Договора с этим самийа.
– Я, Морврин-ап-Сеанах, свидетельствую заключение Договора с этим самийа.
Аураннец, а потом лаонец подали кому-то ладонь: лезвие кинжала оставляло красные полосы, те быстро набухали каплями. Приложив камни перстней к ранам, маги оставили кровавые оттиски на пергаменте по обе стороны от истекающей красным ладони нерегиля. Руку сумеречника намертво прижали к свитку, но, похоже, самийа уже не мог сопротивляться и лишь бессильно висел в руках у стражников.
– Теперь читай, – снова прозвенел голос мага.
Аммар выдохнул и четко произнес:
– Я, Аммар ибн Амир, халиф аш-Шарийа, свидетельствую заключение этого Договора и запечатываю его следующими Именами Всевышнего: Милостивый, Величайший, Миротворящий, Дарующий безопасность…
И вот тогда нерегиль снова закричал. Закричал так, что люди, слышавшие его, не могли забыть услышанное до конца жизни и молились о том, чтобы ни они, ни их близкие никогда не испытали бы мучений, заставляющих живое существо исходить в таком крике.
К тому времени, как Аммар произнес последнее, девяносто девятое Имя, нерегиль потерял голос и только хватал ртом воздух, как пойманная рыба. На пергамент опустилась Большая печать, раздавив сургучный оттиск с пропущенным внутри шнуром. Стражники отняли от свитка сведенную судорогой ладонь самийа.
Взяв свиток Договора за обе ручки, Аммар смотал его и сделал знак стражникам отпустить нерегиля. Тот обвалился на пол, не издав ни стона, ни звука.
– Отнесите это в сокровищницу, – приказал Аммар, перекладывая свиток на бархатную подушку. – Объявите, что этот день и два последующих – дни праздника. Раздайте милостыню, и пусть все нуждающиеся придут к воротам дворца, дабы получить еду и одежду. Наши уважаемые гости получат обещанную награду, и пусть никто не сможет упрекнуть меня в скупости, – оба мага благодарно склонили головы.
Обойдя каменный стол, Аммар посмотрел себе под ноги.
Самийа лежал на боку, не подавая признаков жизни. Волосы, залепившие мокрое от крови и слез лицо, не шевелились дыханием. Намертво сжавшиеся в кулаки руки едва высовывались из рукавов грязной дорожной накидки.
– Пусть… он… лежит здесь. Когда очнется, передайте ему мой приказ – привести себя в порядок и присутствовать на пиру.
Аммар перешагнул через скорчившееся тело и пошел к выходу из масджид. Двор перед его глазами заливало утреннее солнце.
Столпившиеся внизу люди опускались на колени, кланялись, касаясь лбом земли. Отовсюду слышались слова благодарности Всевышнему – и почему-то плач. Аммар протер засыпанные песком бессонницы глаза и заметил Яхью – тот стоял на коленях прямо перед ступенями лестницы. Его старый наставник тоже плакал.
– Поднимись, учитель, – Аммар протянул руку. – И почему по твоим щекам текут слезы, ведь сейчас время радости?
Астроном лишь покачал головой, продолжая глядеть ему в лицо.
Дойдя до пруда под старой ивой, Аммар посмотрел на свое отражение в воде и понимающе кивнул. Его черные волосы девятнадцатилетнего юноши стали седыми, как у дряхлого старика.
…Среди грохота бубнов и свиста флейт можно было разговаривать спокойно, не опасаясь быть подслушанными.
– Откуда он узнал? Откуда нерегиль узнал все это?
Яхья осуждающе покачал головой:
– О мой повелитель, не задавайся праздными вопросами. Какая польза выйдет, если ты узнаешь ответ?
– Я и так знаю ответ, – мрачно сказал Аммар и подлил себе еще вина. – «Он имеет право призвать любых союзников» – эти сумеречники сказали истинную правду. Вот только забыли упомянуть, что они и есть те самые союзники. Хорошо же они подготовились, все разузнали…
– Маги исполняли свой долг, и ты не вправе винить их, – мягко заметил старый астроном. – У аль-самийа свои законы, и это не законы людей. Мы попросили их помочь в этом деле – они и помогли, но так, как принято в Сумерках…
К вечеру второго дня праздника у Аммара начала кружиться голова – в обычные дни он не позволял себе одурманиваться вином. К тому же над дворцовыми садами плыл одуряющий аромат роз. В плещущей воде огромного, длинного, в двадцать локтей, пруда отражались черные свечи кипарисов и огни факелов и ламп.
Поэтому он не сразу заметил, что в павильоне лилий стало необычно тихо. Потом халиф увидел, что у края ковра стоит на коленях его доверенный невольник, Хисан.
– Почему у тебя перекошено лицо, о Хисан? – пытаясь шутить, спросил Аммар.
Шутка не удалась, а холодок, поселившийся под сердцем с самого рассвета, превратился в огромную склизкую жабу. Жаба толкнулась в груди – и халиф понял, что нехорошие предчувствия начинают сбываться.
– Во Дворе Приемов гонец, о повелитель, – Хисан заплакал.
И положил на ковер окровавленный грязный сверток когда-то зеленого шелка. Аммар извлек оттуда свиток и углубился в чтение.
Потом поднял голову и посмотрел на раба. Хисан был родом из Мерва. Если верить письму – и гонцу, за дурные вести ожидавшему смерти в нижнем дворе, – Мерва, жемчужины Хорасана, больше не существовало. Луну назад его взяли джунгары.
– Где… он? – поинтересовался Аммар у командующего Левой гвардией.
Сардар аль-Масуди ответил с низким поклоном:
– Там, куда ты приказал его отвести после вчерашнего торжества, мой повелитель. В Алой башне.
– Передайте ему мой приказ быть в Львином дворе до окончания этой стражи. Я собираю военный совет.
Аммар помолчал и добавил:
– И пусть Всевышний поможет ему оправдать мое доверие. Потому что, если он не сумеет отбросить джунгар, клянусь четвертым Именем, именем Судии, – я повешу его на том, что осталось от стен Мерва, за ноги.
2. Жемчужина Хорасана
…Шлепнувшись на подушку, Абд-аль-Барр, чиновник военного ведомства, поднял тучу пыли. Раскладывая перед собой принадлежности для письма и бумагу, он задумался о нерадивости смотрителя дворцовых покоев. А если треснуть по ковру, какая туча поднимется? Хорошо, что повелитель верных избрал местом сбора открытый свежему воздуху Львиный двор, – над городом давно сомкнулась ночь, и прохлада позволила всем рассесться не во внутренних комнатах, а в самой галерее вокруг знаменитого фонтана.
От размышлений Абд-аль-Барра отвлекли шум и перешептывания. Все, кто успел устроиться на коврах и подушках, смотрели в одну сторону.
Между командующим Правой гвардией и командующим Левой гвардией уселся некто еще не знакомый чиновнику. Абд-аль-Барр присмотрелся и понял, что видит источник недельного переполоха дворца и столицы – самийа, вывезенного из западных земель Яхьей ибн Саидом. Ничего особенного он не разглядел: самийа как самийа, в ведомствах посланий и имений халифа сумеречные лица мелькали куда как часто.
Вошел повелитель верующих, и все отдали земной поклон. Аммар ибн Амир сел лицом к востоку и подал знак начинать.
Потом говорили, что халиф зря сохранил жизнь гонцу, принесшему известия о взятии Мерва. Впрочем, многие соглашались, что Аммар ибн Амир проявил великодушие и милосердие пред лицом Всевышнего.
Гонец, пыльный и потный, в затрепанной накидке поверх кольчуги, рассказывал об ужасающем поражении и страшной осаде города. Джунгары пришли большой силой, двадцатитысячным войском. Впрочем, их передовой отряд насчитывал не более трех тысяч всадников. Разграбив усадьбы и замки в окрестностях города, джунгары взяли богатую добычу и множество пленных и повернули назад…
Абд-аль-Барр записывал речь гонца, и его перо резво бежало по бумаге в свете ламп.
Потом случилось то, что случилось, и катиб[5 - Катиб – чиновник, писец.], повидавший на своем веку многое и служивший уже второму халифу, сначала не поверил своим глазам.
Чужеземный самийа хлопнул в ладоши и жестом прервал речь гонца. Воин, обращавшийся к халифу, застыл в ужасе и недоумении, так и оставшись стоять на коленях и с открытым ртом.
