Социализм и капитализм в России

скачать книгу бесплатно


Поясняя эту же мысль через несколько дней, Ленин отмечал: «Ни один разумный социалист… никогда и в мыслях не имел того, чтобы мы могли по какой-то заранее данной указке сложить сразу и составить одним ударом формы организации нового общества. Все мы знали, что нам точно указывали лучшие знатоки капиталистического общества, наиболее крупные умы, предвидевшие развитие его, это то, что преобразование должно исторически неизбежно произойти по какой-то крупной линии, что частная собственность на средства производства осуждена историей, что эксплуататоры неизбежно будут экспроприированы. Это было установлено с научной точностью… Это мы знали, когда брали власть для того, чтобы приступить к социалистической реорганизации, но ни форм преобразования, ни темпа быстроты развития конкретной реорганизации мы знать не могли. Только коллективный опыт, только опыт миллионов может дать в этом отношении решающие указания»[60 - Ленин В. И. ПСС. Т. 36. С. 379–380.].

Из каких кирпичей надо складывать социалистическое общество и новую экономику, Ленин тогда не знал. Но у всех большевиков была тогда уверенность, что их первая и главная задача состоит в том, чтобы «экспроприировать экспроприаторов» и ликвидировать частную собственность на средства производства. Отсюда легко делался вывод о желательности полной ликвидации частной собственности как общественного института, а следовательно, и об упразднении торговли и товарного производства. Для более умеренных германских социал-демократов вопрос о товарном производстве при социализме еще являлся предметом дискуссий. Но для более радикальных российских социалистов серьезных споров на этот счет не было. Даже такой авторитетный социалист-народник, как Петр Лавров, писал еще в 1876 году в книге «Государственный элемент в будущем обществе»: «Социальная революция должна начаться немедленным и неуклонным обращением всякого имущества в имущество общее, уступки здесь невозможны. Существование рядом, даже временно, социалистического строя и частной собственности представляет грозную опасность для нового социалистического строя, так как на другой день после революции проснутся старые привычки и влечения»[61 - Лавров П. Л. Избранные сочинения. Т. 4. М., 1935. С. 251.]. О необходимости ликвидировать товарное производство в России в переходный период не раз писал и говорил Николай Бухарин. Еще более радикален был на этот счет Лев Троцкий, мысливший категориями не столько русской, сколько мировой революции. Он заявлял: «Задача, которая поставлена сейчас перед человечеством, как задача его жизни и смерти, именно: превращение всей земной поверхности, недр земных и всего, что на земле возведено трудом человека, в одно все более и более планомерное, руководимое по общему замыслу, мировое хозяйство, где распределение продуктов происходит так, как в одном большом артельном поместье»[62 - Известия. 1919. 24 июля.].

Вся эта крайне поверхностная и невнятная концепция «первых шагов социалистического строительства» мало подходила к российским условиям начала 1918 года, и Ленин вынужден был лихорадочно искать каких-то новых решений. В отличие от Маркса и Энгельса, Ленин должен был не только высказывать и обсуждать те или иные теоретические положения, но и действовать. Он должен был руководить реальной экономической политикой только что созданного пролетарского государства. У Ленина имелся в данном случае вполне конкретный предмет исследования. Ленин пытался анализировать те социальные и экономические процессы, которые происходили в России под влиянием деятельности самих большевиков, а также идущие в стране стихийные процессы. Стихийный и вольный рынок, спекуляция хлебом, обмен между городом и деревней, коммунистические субботники, раздел помещичьей земли, работа национализированных заводов и фабрик, железных дорог – все это было предметом внимания и анализа.

Однако у Ленина не было никакой возможности для основательного изучения тех процессов, которые происходили в политике и в экономике России в 1918–1922 гг., и его концепции «реального» социализма не могли обрести какой-то цельности, они были обрывочны и противоречивы. Не слишком преуспели в этом же деле и другие большевистские теоретики. Особенно большие просчеты были допущены большевиками по отношению к мелкому частному производству, включая, разумеется, и крестьянское хозяйство. Ленин повторил здесь ошибки Маркса, Энгельса, Каутского и других авторитетных теоретиков марксизма и социализма. Следуя догмам ортодоксального марксизма, Ленин сразу же после революции занял резко отрицательную позицию по отношению к торговле и обмену, пытаясь заменить их прямым продуктообменом. Разработанная при участии Ленина и принятая в марте 1919 г. Программа РКП(б) провозглашала такие цели, как максимальную централизацию всей хозяйственной деятельности страны, замену торговли планомерным распределением продуктов труда, принудительное объединение всего населения в единую сеть потребительских коммун, выравнивание всех заработных плат всем группам трудящихся, безденежные расчеты и подготовка к отмене денег. Эти цели и проекты исходили из эпической идеи скорейшего введения нетоварного социализма.

Ленин явно недооценивал опасности сверхцентрализации и монопольного ведения производства при социализме, он недооценивал сложности управления современным производством, а также важности разумной децентрализации этого производства. Он, напротив, специально подчеркивал необходимость как можно большей централизации по всей стране промышленного производства и особенно крупного производства.

Уже к марту 1918 года в Советской России были национализированы сотни крупных и средних предприятий. Однако централизованное управление этими предприятиями еще не было налажено. В этих условиях оказалось популярным предложение о введении на предприятиях рабочего самоуправления, даже о передаче национализированных предприятий в собственность коллективам рабочих. Подобного рода предложения возникали в социал-демократической среде и в XIX веке. В США было создано небольшое число коммун и самоуправляемых предприятий. Ф. Энгельс попытался обобщить этот опыт, и он относился к практике самоуправления на производстве весьма положительно. Он писал в одном из писем, что «свободное самоуправление должно быть нашим лучшим орудием при преобразовании способа производства»[63 - Маркс К., Энгельс Ф. Сочинения. Т. 37. С. 380.]. Оценивая способность самих рабочих руководить обобществленными заводами и фабриками, Энгельс отмечал: «Наши рабочие способны на это, о чем свидетельствуют их многочисленные производственные товарищества, которые там, где полиция не подавляла их намеренно, управлялись так же хорошо и гораздо более честно, чем буржуазные акционерные общества»[64 - Маркс К., Энгельс Ф. Сочинения. Т. 37. С. 380.]. Но Ленин не был знаком с этими высказываниями Энгельса, которые содержались в его переписке с европейскими социал-демократами. Следуя логике своих рассуждений о предельно возможной централизации промышленности. Ленин занял резко отрицательную позиции по отношению к различным формам групповой собственности и самоуправления. С обычной для него резкостью он писал: «величайшим искажением основных начал советской власти и полным отказом от социализма является всякое, прямое или косвенное узаконение собственности рабочих отдельной фабрики или отдельных профессий на их особое производство или их право ослаблять или тормозить распоряжения общегосударственной власти…»[65 - Ленин В. И. ПСС. Т. 36. С. 481.]

Время с весны 1918 года и до весны 1921 года было в Советской России с точки зрения ее экономики периодом военного коммунизма. Фактически все имущество страны было национализировано, любая собственность могла быть реквизирована на нужды армии и государства. В деревне проводилась политика продовольственной разверстки, торговля была заменена в городах прямым распределением продуктов питания и других предметов первой необходимости. Параллельно существовал и черный рынок, с которым Советское государство и мирилось, и боролось, причем самыми жестокими методами. С окончанием Гражданской войны некоторые из лидеров большевистской партии предполагали, что политика военного коммунизма будет сохранена или даже ужесточена. С таких именно позиций Николай Бухарин писал свою книгу «Экономика переходного периода». Как можно судить по замечаниям В. И. Ленина на полях этой книги, в конце 1919 года он против главных тезисов Н. Бухарина не возражал. У Ленина и не было тогда, на этот счет никаких других решений и предложений. Однако сохранить военный коммунизм в России оказалось невозможным. Чтобы сохранить власть ВКП(б), чтобы выйти из кризиса, надо было искать новые решения, новые программы, новую концепцию и социализма, и путей перехода от капитализма и феодализма к социализму. Именно Ленин начал этот поиск. Уже в январе и феврале 1921 года он мучительно думал о путях выхода из возникшего тупика.

Отнюдь не Ленин был автором предложения о замене продовольственной разверстки продовольственным налогом, а следовательно, и об относительной свободе торговли. Основные идеи всего того, что получило позднее название новой экономической политики, или НЭПа, разрабатывались в 1919–1920 гг. теоретиками из меньшевиков и эсеров. Ленин хорошо знал эти предложения, но вначале решительно их отвергал. Надо сказать, что еще в годы Гражданской войны прежняя вражда между большевиками и другими социалистическими партиями России существенно смягчилась. Только немногие из известных деятелей меньшевистской и эсеровской партий приняли в Гражданской войне сторону белых армий и работали в 1919–1920 гг. на третьестепенных постах в политических структурах генеральских диктатур. Меньшевики возобновили в 1919 году работу в Советах, а их газета «Вперед» свободно издавалась в Москве. Были амнистированы почти все лидеры левых эсеров, и в июне 1919 года левые эсеры провели в Москве очередной съезд своей партии. Некоторые меньшевики и эсеры, освобожденные из тюрем, сразу же отправлялись на Южный и Восточный фронты, иногда в качестве военных комиссаров. За сотрудничество с большевиками «ради спасения революции от торжества белогвардейской реакции» высказались многие организации и часть лидеров правых эсеров, включая активных деятелей Комуча В. Вольского и И. Майского. Руководство эсеровской партии провело переговоры с большевиками в Москве, предлагая образовать России единую социалистическую партию «на основе последовательного демократизма и принципов научного социализма».

Эсеры предлагали большевикам сохранить централизованный аппарат снабжения, но отказаться от монополизации торговли и упразднить все заградительные отряды. Ленин, однако, решительно отклонил эти предложения. Эсеры, меньшевики и бундовцы приняли активное участие в работе VIII Всероссийского съезда Советов в декабре 1920 года. Их предложения о замене продразверстки продналогом, о разрешении крестьянам свободно продавать излишки зерна, «остающиеся у них за выполнением государственных повинностей», о развитии добровольного товарообмена между городом и деревней и т. п. звучали с трибуны этого съезда. «Индивидуальные крестьянские хозяйства можно перевести на коммунистические рельсы, – говорил Ф. Дан, – не путем физического насилия над крестьянством, а путем целого ряда экономических факторов, вытекающих из товарооборота и вообще экономического оборота». «Для крестьянства, – говорил В. Вольский, – должен быть реальный стимул в самой хозяйственной деятельности, и если он исчезнет, его нельзя заменить каким-то организованным принуждением. Поэтому мы говорим, что система, которая сейчас проводится, состоящая в отобрании излишков и в оставлении малых остатков, должна быть заменена системой налогов». Большевики отвергли тогда все эти предложения. Отвечая Дану и Вольскому, Ленин заявил, что их критика «носит неконструктивный характер», а сами они являются «вольными или невольными, сознательными или бессознательными пособниками международного империализма»[66 - VIII Всероссийский съезд Советов: Стенографический отчет (22–29 декабря 1920 г.). М., Госиздат, 1921. С. 42–43, 57–59. 197–198.].

Даже Троцкий еще в феврале 1920 года писал в одном из писем в ЦК в порядке обсуждения: «не заменить ли изъятие излишков известным процентным отчислением, своего рода подоходно-прогрессивным налогом, чтобы крестьянская запашка или лучшая обработка земли представляла выгоду?»[67 - Троцкий Л. Д. Новый курс. М., 1924. С. 58, 68.] Предложение Троцкого было отвергнуто, и он стал в конце 1920 года одним из главных защитников милитаризации труда. Оказавшись в тупике, очень многие из большевиков были готовы снова вернуться к массовому террору и принуждению, тем более что находившийся в руках партии аппарат ВЧК имел широкую сеть концлагерей и вполне освоил технику расстрелов.

Ленин также говорил в декабре 1920-го и в январе 1921 года главным образом о мерах принуждения по отношению к крестьянству.

Было очевидно, что весной 1921 года крестьяне не станут стараться засевать как можно большую площадь пашни; зачем слишком напрягать силы, если все равно все излишки у них отберут? В этих условиях возникает идея, которую поддерживает и Ленин, – образовать специальные посевные комитеты, чтобы заставить крестьян засевать как можно больше пашни и ухаживать за ней. «В стране мелкого крестьянства, – говорил Ленин, – наша главная и основная задача – суметь перейти к государственному принуждению, чтобы крестьянское хозяйство поднять»[68 - Ленин В. И. ПСС. Т. 42. С. 147.]. Но как стало очевидным к весне 1921 года, для принуждения ни сил, ни возможностей у большевиков уже не хватало. Лишь в феврале 1921 года Ленин стал все больше и больше размышлять о необходимости перехода к какой-то новой экономической политике.

Поворот к НЭПу был нелегким для Ленина, он должен был открыто признать допущенные большевиками ошибки и принять программу действий, которую предлагали его политические противники. Немалым усилием политической воли и интеллекта Ленин сумел начать этот поворот и в очередной раз спасти большевиков от почти неминуемого поражения. Уже во время подготовки к X съезду РКП(б) в верхах партии началось обсуждение вопроса о замене продразверстки продналогом. Кронштадтский мятеж положил конец сомнениям. На основании решений X съезда партии декретом ВЦИК от 21 марта 1921 года продовольственная разверстка была отменена. Вместо нее вводился продовольственный налог, не слишком обременительный размер которого был объявлен заранее. В несколько этапов в стране была введена свобода торговли, «Торговля – вот то “звено”, – писал Ленин, – в исторической цепи событий… за которое надо всеми силами ухватиться нам, пролетарской государственной власти»[69 - Ленин В. И. ПСС. Т. 44. С. 225.]. Ленин призывал теперь большевиков «учиться торговать», что стало для некоторых из них поводом к самоубийству.

Летом и осенью 1921 года Ленин много раз выступал по проблемам НЭПа, углубляя и развивая при этом свое понимание новой экономической политики, он признавал допущенные большевиками ошибки. В докладе, сделанном 17 октября 1921 года, отдельно выделен раздел «Наши ошибки». «Мы рассчитывали, – говорил Ленин в другом своем выступлении, – или, может быть, вернее будет сказать: мы предполагали без достаточного расчета – непосредственными велениями пролетарского государства наладить государственное производство и государственное распределение продуктов по-коммунистически в мелкокрестьянской стране. Жизнь показала нашу ошибку»[70 - Ленин В. И. ПСС. С. 151.]. Ленин не был, конечно, резок в такой самокритике. Даже в заметках, не предназначенных для печати, он искал какое-либо оправдание допущенным политическим и экономическим просчетам. Он писал: «Лобовая атака (на капитализм. – Р. М.) – ошибка, проба почвы и расчистка ее. И то и другое, исторически глядя, глядя сейчас, при переходе от нее к другому методу, важно подчеркнуть ее роль, ошибки»[71 - Ленин В. И. ПСС. С. 476.].

Благотворное воздействие НЭПа стало проявляться уже к концу 1921 года. НЭП смягчил и последствия тяжелого неурожая 1921 года, охватившего все Поволжье. Голод в Поволжье стал следствием не только неурожая, но и продразверстки и Гражданской войны – у крестьян не оставалось никаких страховых запасов зерна и других продуктов. Всё отбирали и Красная и Белая армии. В 1922 году позитивные результаты новой экономической политики были очевидны для всех. Увеличились производство и заготовки хлеба и других продуктов, возрождалось мелкое, а затем и крупное производство, в городах шла оживленная торговля, открывались магазины, разные лавки, столовые, рестораны, пекарни. Постепенно восстанавливалось нормальное денежное обращение.

Еще в 1921 году Ленин говорил о НЭПе как о временной уступке крестьянству, как о временном отступлении; в конце того же года он писал, что «отступление окончено». Ленина многое пугало, и в его заметках можно найти немало записей о НЭПе как тактическом маневре. Ленин соглашался вначале лишь на свободу в местном обороте, так как свобода торговли в широких масштабах будет «воссозданием капиталистического наемного рабства»[72 - Ленин В. И. ПСС. Т. 43. С. 61–62.]. «Мы помогаем крестьянам, – писал Ленин, – по той причине, что без союза с ними невозможна власть пролетариата, немыслимо сохранение ее. Именно этот мотив целесообразности был для нас решающим…»[73 - Ленин В. И. ПСС. Т. 44. С. 47.]

Настроение Ленина и его отношение к НЭПу стали меняться к осени 1922 года, когда крестьяне легко и почти без какого-либо принуждения выполнили свои обязательства по продовольственному налогу, что укрепило советскую власть экономически и политически. И теперь Ленин начал говорить о НЭПе уже иначе, чем осенью 1921 года. Речь шла теперь не о тактике, а о стратегии, не о временных уступках, а о политике «всерьез и надолго», о переходе от революционных методов к методам «типа реформистского». Появились проекты привлечения в страну иностранного капитала. Были отпущены на свободу сотни тысяч «мешочников» и «спекулянтов», амнистированы рядовые участники крестьянских восстаний. Концлагеря ликвидировались, как и уездные органы ВЧК. Декретом от 6 февраля 1922 года ВЧК было преобразовано в Государственное политическое управление при НКВД. При этом ГПУ было лишено функций трибунала. Численность Красной Армии была сокращена до 500 тысяч человек, что снимало громадные нагрузки с государства. Крестьянские восстания к концу 1922 года почти прекратились, и большевики перестали применять методы массового террора.

Это не означало, однако, отказа от их политической диктатуры. Ленин опасался, что либерализация экономической политики большевиков приведет к значительному усилению влияния тех «мелкобуржуазных» партий, программу которых большевики теперь взяли на вооружение. Поэтому либерализация в экономике не сопровождалась демократизацией. Даже внутри партии были решительно запрещены образовавшиеся здесь ранее группы и фракции. Ленин гневно отклонил предложение одного из участников рабочей оппозиции Гаврилы Мясникова о расширении в стране свободы печати – «от анархистов до монархистов». Под разными предлогами деятельность партий меньшевиков и эсеров была снова запрещена и эти партии были исключены из Советов. Федор Дан, а также другие лидеры меньшевиков были высланы из Советской России. Лидеры правых эсеров, которые находились в пределах досягаемости ГПУ, были арестованы и против них начался основанный на фальсификациях судебный процесс. Лидеры партии эсеров были приговорены к расстрелу, но смертную казнь заменили десятью годами заключения. Протесты против этой судебной инсценировки охватили тогда социалистов всего мира. Партия левых эсеров, напротив, оценила новую экономическую политику как предательство большевиками интересов мировой революции, как сдачу революционных позиций. Под давлением карательных органов левые эсеры фактически прекратили в 1921 году политическую деятельность. Никаких решений о роспуске партии, однако, не принималось.

От членов ЦК партии левых эсеров не имелось и разного рада отречений и покаяний, на которые часто шли видные деятели других партий от меньшевика Андрея Вышинского до правого эсера Ивана Майского. Легальная деятельность для всех политических партий, кроме РКП(б), оказалась в условиях НЭПа невозможной. Ленин санкционировал в 1922 году высылку из Советской России большого числа ученых-гуманитариев. Большая группа выдающихся философов была отправлена из Петрограда и Москвы на «философском пароходе». Поездом из Петрограда поехали на Запад экономисты и историки. Были высланы также юристы и литераторы, кооператоры и агрономы, врачи и финансисты. Эта крайне масштабная акция охватила не только Москву и Петроград, но Киев и Казань, Калугу и Новгород, Одессу и Тверь, Харьков и Ялту, Саратов и Гомель. В документах ГПУ акция получила кодовое наименование «Операция», и для ее оперативного руководства была создана специальная комиссия Политбюро ЦК РКП(б) во главе с Л. Каменевым. В нее вошли также заместитель Дзержинского Иосиф Уншлихт и начальник Секретного отдела ГПУ И. Решетов.

В одной из «установочных» записок Ф. Дзержинского членам комиссии и органам ГПУ на местах говорилось: «Директивы Владимира Ильича. Совершенно секретно. Продолжайте неуклонно высылку активной антисоветской интеллигенции (и меньшевиков в первую очередь) за границу. Тщательно составить списки, проверяя их и обязуя наших литераторов давать отзывы. Распределять между ними всю литературу. Составить списки враждебных нам кооператоров. Подвергнуть проверке всех участников сборников “Мысль” и “Задруга”. Верно. Ф. Дзержинский»[74 - Коган Л. А. Новое об изгнании духовной элиты из России // Вопросы философии. 1993. № 8. С. 65–66.]. По настоянию Ленина смертная казнь была предусмотрена и во многих статьях первого советского Уголовного кодекса, касающихся политических, а не уголовных деяний. Уголовно наказуемой становилась теперь всякая «антисоветская» деятельность. При этом Ленин писал наркому юстиции Д. Курскому: «т. Курский… Суд должен не устранить террор; обещать это было бы самообманом или обманом, а обосновать и узаконить его принципиально, ясно, без фальши и без прикрас. Формулировать надо как можно шире, ибо только революционное правосознание и революционная совесть поставят условия применения на деле, более или менее широкого»[75 - Ленин В. И. ПСС. Т. 45. С. 190.]. Примеров того, куда могла завести суд и следствие «революционная совесть», можно приводить очень много. Не зарекался Ленин и от возможного применения насилия в отношении широких слоев мелкой буржуазии. Уже после X съезда РКП(б) он призывал большевиков «не жалеть диктаторских приемов для того, чтобы ускорить это перенимание западничества варварской Русью, не останавливаясь перед варварскими средствами борьбы против варварства»[76 - Ленин В. И. ПСС. Т. 43. С. 211.]. Конечно, он говорил также о внимании, осторожности и учете интересов масс.

Жестокие репрессивные акции 1921–1922 гг., которые были направлены в первую очередь против ученых и интеллигенции, не разделявших не просто марксистских, а радикальных большевистских взглядов, а также против партий эсеров и меньшевиков, которые искренне считали себя социалистическими партиями, – все это совсем не походило на те картины, которые рисовал К. Каутский в своем очерке «На другой день после социальной революции». Все социал-демократические партии Европы осуждали большевиков. И тем не менее надо признать, что НЭП был очень важным как практическим, так и теоретическим начинанием большевиков.

В рамках марксистской ортодоксии разработка и обоснование НЭПа были, несомненно, наиболее значительным теоретическим достижением Ленина. Он сам писал об этом: «…мы вынуждены признать коренную перемену всей точки зрения нашей на социализм»[77 - Ленин В. И. ПСС. Т. 45. С. 376.]. НЭП был, безусловно, отступлением, но отступлением с ложной дороги, которая могла привести Российскую коммунистическую партию и Советскую Россия к гибели. Переход к НЭПу был окончанием Русской революции 1917–1922 годов. Страна и партия еще очень осторожно и не очень уверенно переходили на новый путь реформ. Но в это же время приблизилась к концу и жизнь Ленина. Всего за 18 дней до провозглашения СССР Ленин окончательно покинул свой кабинет в Кремле. Он перешел под наблюдение врачей и переехал в Горки, подмосковное имение бывшего городничего Москвы.

Отойдя от текущих дел, Ленин получил возможность обозреть пройденный путь и обдумать ряд общих проблем и концепций. Работая сначала по два-три часа, но затем лишь по 10–15 минут в день, он диктовал свои последние статьи, письма, советы партии и ее руководству. Он уже не повторял прежних слов о социализме как единой конторе и единой фабрике с равной для всех оплатой труда. Он стал теперь говорить о социализме как обществе, сочетающем общественные и личные интересы, крупную индустрию и мелкое производство. Расширение и развитие всех видов и форм кооперации означает теперь для Ленина не развитие капитализма, а развитие социализма. В Горках Ленин начал обдумывать новый стратегический план развития социализма в таких экономически отсталых странах, как Россия. Полемизируя с Н. Сухановым, издавшим в 1922–1923 годах свои многотомные «Записки о революции», Ленин замечал: «Если для создания социализма требуется определенный уровень культуры (хотя никто не может сказать, каков именно этот определенный “уровень культуры”), то почему нам нельзя начать сначала с завоевания революционным путем предпосылок для этого определенного уровня, а потом уже, на основе рабоче-крестьянской власти и советского строя, двинуться догонять другие страны. <…> Для создания социализма, – говорите вы, – требуется цивилизованность. Очень хорошо. Ну а почему мы не могли сначала создать такие предпосылки у себя, как изгнание помещиков и изгнание российских капиталистов, а потом уже начать движение к социализму? В каких книжках прочитали вы, что подобные видоизменения обычного исторического порядка недопустимы или невозможны?»[78 - Ленин В. И. ПСС. С. 380–381.]

Для ортодоксальных марксистов такой план был неприемлем. Новая общественно-экономическая формация, согласно Марксу, должна постепенно вызревать в недрах старого общества. Социальная революция происходит только тогда, когда прежние общественные отношения и государственные институты все сильнее и сильнее мешают формированию новой формации, превращаясь в оковы социально-экономического прогресса. Как замечал Маркс, новые задачи возникают перед обществом только тогда, когда внутри общества созрели все главные предпосылки для решения этих задач. Но понятие «оковы прогресса» может отражать разные реальности в России и в Китае, в США и в Германии, да и степень прочности этих «оков» может быть различной. Поэтому и революции, сбрасывающие эти оковы, могут происходить в разных странах на разных уровнях развития материальных и духовных предпосылок новой формации.

Новый стратегический план социалистического развития России Ленин не смог разработать более детально; это был только набросок, но не утопия. Намечаемый путь обещал оказаться гораздо более сложным, чем те пути, которые намечали для своих стран германские или французские социал-демократы. НЭП требовал величайшей осторожности и осмотрительности, ибо это был план одновременного развития капитализма и социализма в относительно слабо развитой стране и в условиях капиталистического окружения. Тем не менее это был реальный план. Несмотря на все споры среди большевиков, он в основном выполнялся и уточнялся до конца 1927 года. В реальных условиях 20-х годов именно НЭП открывал для Советской России нелегкий, но наилучший путь к процветанию.

Эти возможности, однако, не были реализованы после смерти Ленина. Его поиск и в области теории социализма, и в области практики социалистического строительства не получил разумного и полноценного продолжения. Как известно, Сталин уже в конце 20-х годов отказался от политики НЭПа, приняв на вооружение далеко не лучшую часть теоретического и практического наследия Ленина 1918–1919 годов. В российской деревне вновь стали проводить раскулачивание и политику продразверстки. Крестьяне прикреплялись к земле, В стране в иных формах возрождалась политика военного коммунизма и насильственного преобразования общества, временами включавшая массовый террор. Ее результатом стал малоэффективный и непривлекательный тоталитарно-государственный социализм, хорошо знакомый большинству из нас. Он мог простоять долго, но не мог длиться вечно.

О концепциях раннего и незрелого социализма

Для объяснения как многих недостатков, так и самой сущности советского социализма некоторыми из теоретиков была выдвинута – в противовес концепциям «развитого», или «реального» социализма – концепция незрелого, или раннего социализма, который в свою очередь появился из недр и из противоречий незрелого российского капитализма. Российское общество было полно противоречий, но главными из этих противоречий являлись не противоречия между буржуазией и пролетариатом, а противоречия между нарождающимся в стране капитализмом и полуфеодальной политической надстройкой, а также полуфеодальными отношениями в деревне. Россия не была страной развитого капитализма, и главными задачами, которые предстояло здесь решить, были задачи буржуазно-демократической революции. Однако успешно разрешив эти задачи, большевики пошли дальше и начали решать задачи социалистической революции, хотя для этого еще не было необходимых материальных, экономических и иных предпосылок. Ленин хорошо знал слова и утверждения К. Маркса о том, что «ни одна общественная формация не погибает раньше, чем разовьются все производительные силы, для которых она дает достаточно простора, и новые более высокие производственные отношения никогда не появятся раньше, чем созреют материальные условия их существования в недрах самого старого общества»[79 - Маркс К., Энгельс Ф. Сочинения. Т. 13. С. 7.].

Но это общее правило, из которого, по мнению Ленина, могли быть исключения. Если в России пролетариат и его партия оказались во главе буржуазно-демократической по содержанию революции, то почему они должны после победы этой революции отходить в сторону, а не попытаться с помощью государственной власти направить развитие страны не только в сторону капитализма, но и в сторону социализма? В своей программной статье «К четырехлетней годовщине Октябрьской революции» Ленин писал: «Мы довели буржуазно-демократическую революцию до конца, как никто. Мы вполне сознательно, твердо и неуклонно продвигаемся вперед, к революции социалистической, зная что она не отделена китайской стеной от революции буржуазно-демократической, зная, что только борьба решит, насколько нам удастся продвинуться вперед, какую часть необъятно высокой задачи мы выполним, какую часть наших побед закрепим за собой. Поживем, увидим»[80 - Ленин В. И. ПСС. Т. 44. С. 144–145.]. Сделано было немало. Но многое, из того, что можно было бы сделать, так и не было сделано. Очень многое было сделано не так и не в том направлении, как это, может быть, было бы сделано под руководством самого Ленина. Но что получилось, то получилось. В СССР удалось построить лишь крайне несовершенное и деформированное социалистическое общество, которое не смогло выдержать испытаний конца XX века! Один из старых большевиков Сергей Писарев, вернувшийся в Москву после 20-летнего пребывания в тюрьмах, лагерях и ссылке и сохранивший при этом все свои прежние коммунистические и коминтерновские убеждения, не раз говорил мне при наших беседах: «Да, у нас не получилось в этот раз. Мы были первыми, мы проделали дорогу, но по ней не смогли дойти до цели. В другой раз – через 100 лет – другие коммунисты и социалисты сделают то, что не смогли сделать мы. Но и им будет полезен наш опыт и достижений и ошибок, хотя ошибок, может быть, у нас было даже больше, чем достижений».

Известно, что как Маркс, так и Энгельс даже в 70-е годы XIX века считали возможной в странах Западной Европы социалистическую революцию. Противоречия капитализма в главных странах Европы были уже очень велики, положение рабочего класса становилось все хуже и хуже: возникло и первое международное объединение рабочих партий – Интернационал. В экономических кризисах 70-х годов Маркс и Энгельс видели признаки близкой гибели капитализма. Мы понимаем теперь, что все это были болезни раннего возраста; некоторые из современных историков называют их даже детскими болезнями капитализма, которые Маркс и Энгельс ошибочно приняли за старческую немощь исчерпавшего свои возможности общественно-экономического строя. Эта ошибка простительна, так как сравнивать было не с чем. Капитализм оказался более жизнеспособным или живучим. В самом конце XIX и в начале XX века он перешел на новую стадию развития – империализм. Развитие капитализма замедлилось в 20—40-е годы XX века, и у марксистов были все основания говорить тогда о загнивании капитализма. Это были годы Второй мировой войны и двух тяжелейших экономических кризисов. Но капитализм и теперь не рухнул в западных странах, а получил, напротив, импульс к быстрому развитию. Этому было несколько причин. И под давлением рабочего класса и из страха перед социалистической революцией правящие круги всех главных капиталистических стран пошли на крупные социальные и политические уступки. Повышение заработной платы, пособия по безработице, пенсии, расширение демократических процедур, допущение во власть умеренных социал-демократических партий и многое другое в том же направлении – все это привело к исчезновению класса пролетариев, людей и групп, у которых ничего нет, кроме их рабочих рук и цепей. Сам характер экономики капитализма изменился – общество потребления и массовое производство середины XX века сделали Европу и Америку совсем непохожими на все то, что здесь было сто лет назад. Научно-техническая революция и информационные революции второй половины XX века также неузнаваемо изменили западные капиталистические страны. Не может сохранить прежние реакции общество, в котором учителей средних школ и преподавателей вузов больше, чем фермеров и крестьян, а численность работников торговли и информационных служб больше, чем рабочих у станка.

Победа социалистического движения в России очень сильно способствовала многочисленным изменениям социально-экономического и политического режима на Западе, и страх Запада перед коммунизмом был тем больше, чем большими у нас были разного рода деформации и извращения социализма, постепенно переросшего в тоталитаризм. Иное влияние оказало развитие советского раннего и незрелого социализма на восток от России.

Провозглашая лозунги мировой революции и создавая III Интернационал, В. И. Ленин, Л. Д. Троцкий, Н. И. Бухарин, И. В. Сталин надеялись на подъем социалистического и рабочего движения в Европе. И для этого после Первой мировой войны было много оснований. Однако революционный подъем здесь оказался не столь сильным и сменился жестокой контрреволюцией, наиболее страшным проявлением которой оказался фашизм. Совсем иные процессы шли на Востоке, в Азии, в колониальном мире. Ни в Китае, ни в Индокитае еще не было капиталистического общества. Небольшие отряды пролетариата работали здесь в немногих крупных городах, на предприятиях, которые принадлежали иностранному или компрадорскому капиталу. Возникшие здесь после Октябрьской революции коммунистические партии могли найти прочную опору только в деревне среди беднейшего крестьянства. Казалось бы, о каком социализме и о какой социалистической революции здесь можно было говорить и мечтать. Но и о быстром развитии капитализма здесь не могло быть и речи, для такого развития в Китае и во Вьетнаме не имелось ни экономических, ни социальных условий, а на поддержку развитых западных стран или Японии странно было бы рассчитывать, их цели были прямо противоположны. Выбор социализма и социалистического развития в его ленинских интерпретациях оказался здесь наиболее естественным. Те элементы утопизма, которые имелись в марксизме и в ленинизме, в Китае никого не пугали, а напротив, увеличивали революционное воодушевление. Других шансов вырваться из вековой отсталости и колониальной зависимости просто не было. Мы знаем, какой путь прошел в XX веке Китай, а за ним и Вьетнам. У них была своя диктатура, свой тоталитарный режим, свои деформации. Социалистические революции на Востоке также можно отнести к категории ранних социалистических революций. Китайский социализм и коммунизм, особенно во времена Мао Цзэдуна, – это также незрелый и ранний социализм или даже утопический коммунизм. Но Китай, а затем и Вьетнам сумели выйти из своих трудностей и решить свои противоречия более успешно, чем СССР и КПСС, которые просто разрушились.

Социализм, и как теоретическая концепция и как реальная практика, не сошел с повестки дня и остается крайне актуальной проблемой в Китае. Но он остается актуальной проблемой и в западных странах, и в России. Многие события XX века вызывают сожаление, немало было и таких событий, которые вызывают сегодня страх и ужас. Но все это должно стать уроком и для тех, кто считает себя противником социализма, и для тех, кто выступает за новый социализм.

Глава вторая. КРУШЕНИЕ РЕАЛЬНОГО СОЦИАЛИЗМА В СССР

Идеологическое отступление КПСС

Распад Советского Союза и крушение режима реального социализма в СССР, идеологический и политический крах КПСС – все это очень сложные процессы, которые трудно анализировать. Кризисные процессы происходили в недрах партии и в ее идеологии на протяжении многих десятилетий. Уже в 60—70-е годы КПСС как политическая и идеологическая организация находилась в состоянии глухой обороны, избегая любых нововведений, в том числе и в своей экономической политике. Эта оборона сменилась отступлением, которое происходило все более неорганизованно и поспешно, а затем перешло в распад и разрушение, которые происходили очень быстро и сразу на многих направлениях. При этом не было почти никакого сопротивления ни со стороны руководства КПСС, ни со стороны партийного актива, ни со стороны идеологических служб партии. Это был хаотический и почти стихийный процесс, лишенный ясной логики. Мало что понимали и те, кто отступал, и те, кто наступал. Это было начало всего того, что мы называем теперь «смутным временем», хотя тогда, в середине 60-х годов, многие из нас говорили о нем как о «перестройке». Бесчисленное количество документов, заявлений, резолюций, критических публикаций 1987–1991 гг., которые хранятся в моем архиве, мало что могут прояснить в событиях тех критических лет, так как процессы в реальной действительности мало соответствовали всему тому, что публиковалось в газетах и журналах. Приходится поэтому в большей мере руководствоваться собственными наблюдениями и впечатлениями.

Еще весной 1988 года я получил возможность сотрудничать со многими газетами и журналами в Москве, в провинции и в союзных республиках СССР. Политика гласности набирала обороты, и она была направлена главным образом на критику режима и преступлений сталинизма. Я выступал с лекциями и докладами во многих институтах, в военных академиях, на предприятиях, в школах, издательствах и в некоторых союзных министерствах. Стирались белые пятна в истории СССР и КПСС, и интерес к правдивой и неискаженной истории был огромен. Однако уже тогда критика недостатков ошибок и преступлений прошлого нередко перерастала в критику всего советского прошлого и всей политики СССР и КПСС во все периоды их истории.

Весной 1989 года я был избран народным депутатом СССР, а затем и депутатом Верховного Совета СССР от Хорошевского избирательного округа г. Москвы. Избирательная кампания была необычной и очень поучительной. Почти сразу же после этих выборов я был восстановлен в рядах КПСС, из которой меня исключили еще в 1965 году, как автора книги «К суду истории. Генезис и последствия сталинизма». Летом 1990 года на XXVIII съезде партии я был избран членом ЦК КПСС, пополнив состав Идеологической комиссии ЦК. В течение двух лет я активно сотрудничал со всеми главными газетами и журналами КПСС, выступал на партийных собраниях, совещаниях секретарей первичных организаций, на партийных активах Москве и в провинции, в министерствах и ведомствах, включая Управление внешней разведки в Ясенево. В 1990–1991 гг. я получал много писем от членов КПСС как с выражением поддержки, так и явного неодобрения. Я участвовал в работе идеологического аппарата и пленумов ЦК КПСС, беседовал со многими видными членами партийного руководства. Я мог, таким образом, наблюдать за жизнью КПСС не со стороны. Это было время глубокого кризиса партии, ее явного идеологического отступления. Однако никто из лидеров партии не понимал остроты кризиса и не имел ясного плана по его преодолению. Концепция «нового мышления» была провозглашена, однако никакого «нового мышления» не появилось. Мы слышали только общие декларации и сентенции – «так жить нельзя» или «давайте жить дружно, помогая друг другу». Не было ни ясной политической цели, ни твердой политической воли. Позднее один из ближайших соратников М. Горбачева Анатолий Лукьянов писал:

«…70 лет монополии на власть и на идеологию отучили партию и ее актив на местах и в центре вести серьезную политическую борьбу. Партийные идеологи зачастую пасовали перед беспардонным натиском младших и старших научных сотрудников. И это несмотря на то что за плечами атакующих не было ни понимания нашей истории, ни соприкосновения с народными нуждами, ни подлинного знания капиталистической действительности, воспринимаемой ими лишь по ярким витринам магазинов да туристическим впечатлениям, таким образом, налицо была не стратегически выверенная и взятая на вооружение всей партией программа перестройки, а дилетантские шатания. Причем они сопровождались настоящей эрозией, размыванием социалистических устоев. Этот губительный процесс, естественно, встречал сопротивление – и в партийных организациях, и в ЦК КПСС»[81 - Правда. 1995. 22 марта.].

В этой констатации есть доля истины, но доля не слишком большая. Почему вдруг восстали против партийных идеологов «младшие и старшие научные сотрудники», которые в своем большинстве были также членами КПСС и потратили много времени и сил на изучение марксизма-ленинизма? Почему именно эти люди получили массовую поддержку, в том числе и в рядах КПСС, а также на выборах? В чем состояло сопротивление со стороны руководства ЦК КПСС «процессам эрозии социализма»? Эту эрозию мы все видели, но никакого серьезного сопротивления не было видно. «Дилетантские шатания» демонстрировали нам не какие-то анонимные «партийные идеологи», а все главные фигуры в руководстве ЦК КПСС. Нельзя согласиться и с фразой о «беспардонном натиске младших и старших научных сотрудников». В идеологических нападках на партию, на ее идеологию и историю принимали участие видные ученые, популярные публицисты, известные писатели и даже такие крупные политики, как Борис Ельцин. В рядах критиков КПСС можно было видеть как недавних диссидентов, так и недавних работников идеологического аппарата ЦК КПСС. А самое главное – их критика в очень многих случаях была совершенно справедливой, и убедительно отвечать на нее было просто нечем.

Критика в адрес ЦК КПСС и в адрес партийной идеологии нарастала как снежный ком, и противопоставить ей было нечего. Журналы «Коммунист» или «Партийная жизнь» не могли противостоять журналам «Огонёк» или «Новый мир», газеты «Правда» и «Советская Россия» не могли конкурировать с «Комсомольской правдой» или «Литературной газетой». Идеологические процессы в обществе вышли из-под контроля партийных лидеров, а к открытой борьбе с оппонентами КПСС была не готова. Да и что можно было ответить тем, кто сообщал народу неизвестные ранее факты о фальсифицированных судебных процессах 1936–1937 годов, о расстреле 22 тысяч польских офицеров и военнопленных в 1940 году или о физическом уничтожении почти всех членов Антифашистского комитета советских евреев в 1952 году?! Мы узнавали страшные подробности голода на Украине и на Кубани в 1933 году, уничтожения части донского казачества в 1919 году, подавления крестьянских восстаний и восстания в Кронштадте в 1921 году.

Осмыслить и оценить огромный объем обрушившейся на наше сознание негативной информации было просто невозможно. Воздвигавшиеся десятилетиями идеологические плотины были прорваны, и остановить мощные потоки критики никто не мог. Нет ничего удивительного в том, что все увеличивающаяся критика сталинизма или эпохи застоя стала быстро перерастать в критику политической практики и взглядов Ленина и большевиков в целом. Еще осенью 1989 года журнал «Новый мир», тираж которого приближался тогда к двум миллионам экземпляров, начал публикацию знаменитой книги Александра Солженицына «Архипелаг ГУЛАГ». Самое резкое осуждение всех страшных факторов террора и репрессий 30—40-х годов автор адресовал не Сталину, который «точно шел стопой в указанную стопу» и который казался Солженицыну «лишь слепой и поверхностной исполнительной силой», а Ленину и всей партии большевиков. Но критика Ленина и ленинизма шла также и почти во всех других массовых изданиях параллельно и независимо от Солженицына.

Общие масштабы критики Ленина и большевиков оказались не только очень значительными, но и неожиданными для КПСС и идеологов. В 1990 году еще проводился учет статей и других материалов, опубликованных в ведущих газетах и журналах, включая главные республиканские и региональные органы печати. На основании этого учета составлялись летописи журнальных и газетных статей. По данным этих летописей, в 1990 году было опубликовано около 10 тысяч статей и материалов с критикой Ленина и ленинизма. По данным Госкомстата, только за первую половину следующего 1991 года в СССР было опубликовано не менее 17 тысяч материалов, обвиняющих Ленина в широком спектре политических и уголовных преступлений – от измены Родине до распространения венерических заболеваний»[82 - Век XX и мир. 1991. № 10. С. 39.].

В дальнейшем подобный учет стал невозможен, но можно с уверенностью сказать, что число подобного рода материалов лишь возросло, так как именно в 1987 и в 1988 годах повсеместно началось издание большого числа новых журналов и газет, которые с самого начала заявляли о своей антикоммунистической позиции.

В критике Ленина и большевиков было много справедливого. Но удивляло и обилие крайне тенденциозных и лживых материалов, а также предельная ярость многих авторов. Публика готова была поверить в любую клевету о Ленине. Многие из авторов снова начали утверждать, что Ленин был немецким или британским шпионом, что он, конечно же, получил от генерального штаба кайзеровской Германии 50 миллионов золотых рублей на организацию революции в России. По утверждению некоторых авторов, даже покушение эсерки Фанни Каплан на Ленина в 1918 году, послужившее поводом для объявления большевиками «красного террора», было сознательной и даже не слишком хорошо организованной инсценировкой. Со страниц разных газет неслись требования убрать имя Ленина из названий городов СССР, из названий улиц и площадей, снести памятники Ленину, ликвидировать в Москве Мавзолей В. И. Ленина и захоронить тело Ленина на Волковом кладбище в Ленинграде рядом с могилой его матери.

Одно из первых поручений, которое мне пришлось выполнять как члену ЦК КПСС – это анализ и обобщение многочисленных писем резолюций с протестами против демонтажа памятников Ленину, а также переименования улиц, площадей, предприятий и городов, которые носили имя Ленина. Эти письма и резолюции шли со всей страны, но особенно много их было из Прибалтики и Западной Украины.

В Москве и в некоторых других городах эта волна антиленинских и антисоветских публикаций встречала все же некоторое сопротивление. В столице был закрыт Музей Ленина, но продолжал работать и принимать посетителей Мавзолей. Был снесен памятник Феликсу Дзержинскому, но остались на своих местах все памятники Ленину, включая и памятник на Октябрьской площади. Сохранили свои названия Ленинский и Ленинградский проспекты, Ленинградское шоссе, главную библиотеку страны все продолжали называть «Ленинка». На референдуме в Ленинграде незначительным большинством голосов было принято решение – возвратить этому городу название Санкт-Петербург. Однако мэру Санкт-Петербурга Анатолию Собчаку не удалось провести решение о сносе многочисленных памятников Ленину, которых здесь имелось около двухсот. Население Ленинградской области не захотело следовать примеру Ленинграда, и область сохранила прежнее название. То же самое произошло и в Свердловской области, где только главный город области вернул себе прежнее наименование Екатеринбурга. Не пожелали менять свое название ни Ульяновская область, ни город Ульяновск. На карте России сохранились города Ленинск, Лениногорск, Калининград, Дзержинск, Киров и некоторые другие.

Атака на Ленина и ленинизм не сразу переросла в атаку на взгляды и деятельность К. Маркса и Ф. Энгельса, то есть на марксизм. Впрочем, уже в самом начале 1990 года в статье «Новые вехи» С. Чернышев писал: «мы накануне суда над Марксом. <…> Судебный процесс еще не начался, обвинение не предъявлено. Покуда Маркс всего лишь выходит из моды. Говорить о нем, ссылаться на него становится дурным тоном. Он окружен стеной молчания. Общественное мнение в классическом сталинском стиле исподволь готовится санкционировать расправу над своим былым кумиром. Естественно, аргументы по существу дела никого не интересуют»[83 - Знамя. 1990. № 1. С. 156.]. Однако уже в середине 1990-го и в 1991 году в нашей печати появилось немало статей, в которых взгляды К. Маркса и Ф. Энгельса подвергались самой решительной критике.

Эта кампания носила все же не столь острый и массовый характер, как выступления против Ленина и ленинизма, хотя она и затронула все главные составные части марксизма. Под сомнение ставились философская концепция марксизма – материалистическая диалектика, а также важнейшие положения исторического материализма. Очень много критических замечаний высказывалось по поводу марксистской политической экономии. Однако острие критики было направлено против учения Маркса и Энгельса об исторической роли пролетариата, о диктатуре пролетариата и о социализме.

Журнал «Вопросы истории КПСС» открыл на своих страницах дискуссию «Нужен ли сегодня К. Маркс?». Журнал «Общественные науки» ввел с весны 1990 г. рубрику: «Переживет ли марксизм перестройку?». В новосибирском журнале «ЭКО» заголовки были более определенными: «Снимем шляпу Маркса с нашей головы». Литературный критик Ю. Буртин и ректор Историко-архивного института Ю. Афанасьев называли марксизм «деспотической и антигуманной утопией». Ответственный работник ЦК КПСС и автор апологетических книг о социализме А. С. Ципко писал теперь о марксизме как об изначально порочной теории общественного развития, «порождении экспансионистской европейской культуры». Экономист Лариса Пияшева призывала советских теоретиков последовать примеру западных социал-демократов и вырвать свой марксистский корень. Очень трудно было найти в этой полемической кампании элементы научной дискуссии. Не та была атмосфера полемики, не те были цели, преследуемые нашими доморощенными антимарксистами, как справедливо писали И. Выгодский и Н. Федоровский.

«Дискуссия, развернувшаяся вокруг марксизма, выступает чаше всего в наши дни как фактор политической, а не научной жизни. Политический же спор развивается по своим жестким правилам, многие из которых науке абсолютно противопоказаны. Особенно, если он ведется в условиях низкой политической культуры, характерной для идейной борьбы, развернувшейся в нашей стране. В обстановке митинговой стихии, преобладающей как на улицах и площадях, так и на заседаниях представительных учреждений, при известной озлобленности и элементах массовой истерии, не только при неумении, но и нежелании слышать оппонента, обоснованность научных доводов и добросовестность в их использовании часто теряют свою весомость и слабо воспринимаются аудиторией. На первый план выдвигаются не логика, а броскость и запоминаемость аргументов и способность воздействовать не на разум, а на эмоции»[84 - Вопросы истории КПСС. 1991. № 9. С. 68.].

Но кто еще кроме самой КПСС и ее идеологов был повинен в той действительно очень низкой политической культуре и в той озлобленности, которые в 1988–1991 гг. демонстрировало наше общество? Приверженцы Маркса и Ленина предпочитали в эти годы просто молчать, а на критику пытались отвечать лишь приверженцы Сталина, хотя и их голос в защиту сталинизма звучал в годы перестройки не так уж громко. В любом случае можно было констатировать, что КПСС полностью проиграла развернувшийся в стране идеологический спор.

Ослабление партийной дисциплины и авторитета лидеров КПСС

Уже в 1989 году можно было видеть повсеместное ослабление партийной дисциплины, которая даже в большей мере, чем единая идеология, являлись источником силы и единства КПСС. Без дисциплины партия начала просто разрушаться как единый организм. Первичные организации не выполняли решения и рекомендации райкомов партии, народные депутаты СССР, даже избранные от ЦК КПСС, не выполняли рекомендаций партийных лидеров. Региональные и республиканские организации КПСС вели свои дела, мало считаясь с мнением московских партийных вождей, которые не могли так же легко, как раньше, смещать со своих постов неугодных региональных лидеров. КПСС быстро превращалась в колосса на глиняных ногах. Очень мало занимался партийными делами и М. С. Горбачев. Сосредоточившись на выполнении обязанностей Председателя Верховного Совета СССР, а позднее Президента СССР, М. Горбачев почти не работал в своем кабинете Генерального секретаря ЦК КПСС на Старой площади. Небольшой аппарат его помощников по этой должности практически бездействовал. Заметно увеличилось число людей, покидающих ряды партии. В 1987–1988 гг. из КПСС вышли несколько сот тысяч человек. В 1989–1990 гг. счет пошел уже на миллионы. Политическая активность коммунистов не слишком возросла и во время подготовки XXVIII съезда КПСС. Выборы делегатов на этот съезд было решено провести на принципах альтернативности и состязательности, когда на одно место выдвигалось несколько кандидатов.

В Хорошевском районе Москвы, от которого я был избран народным депутатом СССР, за шесть мандатов на партийный съезд боролись весной 1990 тогда 65 кандидатов. Контроль аппарата ЦК КПСС за ходом этих их выборов был резко ослаблен. Однако авторы такого нововведения не учли, что при ослаблении контроля со стороны центральных партийных структур заметно возросли возможности контролировать и направлять эти выборы у аппарата областных городских и районных комитетов партии. Поэтому слова о привлечении свежих сил, об «участии в выборах всех коммунистов, всей партийной массы» и т. п. почти везде остались словами. Подавляющее большинство мандатов на XXVIII съезд достались работникам партийного аппарата различного уровня. В докладе мандатной комиссии съезда говорилось, что из 4683 делегатов съезда более 40 процентов составляли партийные работники, 16 процентов – рабочие и крестьяне и около 8 процентов – представители научной и творческой интеллигенции. Еще большая доля профессиональных, партийных работников была в составе российских делегатов съезда[85 - Советская Россия. 1990. 21 июня.]. Советская печать много писала о съезде, но граждане страны не проявляли к нему особенного интереса. В распространенной среди делегатов съезда экспресс-информации Центра социологических исследований АОН при ЦК КПСС приведены данные опроса в 18 регионах страны. Был и такой вопрос: «Какие чувства вы испытываете в связи с XXVIII съездом КПСС?» 10 процентов опрошенных подчеркнули «надежду» и «уверенность», 27 процентов – «сомнение», 18 процентов – безнадежность», 15 процентов – «безразличие».

Горбачев не мог управлять событиями на XXVIII съезде так, как это удалось ему на XIX партийной конференции в 1988 году. Штурвал то и дело вырывался у него из рук, и речь шла теперь в большей мере о политическом выживании, чем о сохранении проложенного ранее курса. Мало кто вообще обсуждал предложенное съезду Программное заявление «К гуманному, демократическому социализму»; оно было принято без больших поправок. Основная борьба развернулась вокруг судьбы отдельных лидеров партии. Временами казалось, что и сам Горбачев не сможет сохранить пост Генерального секретаря ЦК КПСС, тем более что выборы генсека проводились не на пленуме ЦК, а на пленарном заседании съезда. Никто, однако, из известных деятелей партии не решился конкурировать с Горбачевым, и он был избран, хотя и далеко не единогласно.

На пост заместителя Генерального секретаря были выдвинуты кандидатуры украинского партийного лидера Владимира Ивашко и Егора Лигачева. Лигачев держался решительно, и его выступление вызвало шквал аплодисментов. Однако при первом голосовании он проиграл, недобрав около 500 голосов. Настояв на еще одном голосовании, Лигачев проиграл полностью, получив 5642 голоса «против» и только 776 – «за». Александр Яковлев, убедившись в отрицательном отношении к себе делегатов съезда, снял свою кандидатуру. Ни Лигачев, ни Яковлев не были избраны даже в ЦК КПСС. Из прежнего состава Политбюро в новый перешли только два человека. Но это обновление не означало усиления. Большинство новых членов Политбюро были мало известны и потому неавторитетны в партийных кругах. Коммунистам мало что говорили имена их новых лидеров: Гиви Гумбаридзе, Миколаса Бюрокявичуса, Станислава Гуренко, Александра Дзасохова, Абсамага Масалиева, Кахара Махкамова, Галины Семеновой, Ефрема Соколова, Олега Шенина, Геннадия Янаева. Были совсем неизвестные и новые секретари ЦК КПСС В. Анискин, В. Гайворонский, А. Теплиничев, Т. Тургунова. Пожалуй, никогда еще партия не имела такого слабого руководства, как в 1990–1991 гг.! Даже члены нового ЦК, собираясь на пленумы, спрашивали соседей – как фамилия многих людей, сидевших в президиуме.

Комментарии печати даже партийной в связи с окончанием съезда были не слишком оптимистическими. «Партия может потерять себя… обновления партии после 1985 года не произошло… партия оказались на обочине стремительных процессов» («Коммунист»). «Съезд не выработал серьезной базы для консолидации» («Народный депутат»). «Партия не смогла разорвать сжимающиеся цепи неверия, безнадежности, безразличия по отношению к КПСС» («Диалог»). Партийная печать и после XXVIII съезда продолжала писать не только об усилении нападок на КПСС, но и об удивительной для переломного времени апатичности и пассивности партийных масс. Кризис коммунистической партии углублялся. «Проявления этого кризиса, – писал журнал “Коммунист”, – увы, многообразны. Они зримо прослеживаются в параличе, охватившем первичные партийные организации, в изменении демографического и социального облика КПСС ввиду массового оттока из нее молодежи и рабочих. Налицо признаки превращения партии из реальной ведущей политической силы в номинальную»[86 - Коммунист. 1991. № 13. С. 15.]. И это писал главный теоретический журнал самой КПСС!

Отнюдь не праздничная атмосфера царила в Москве, да и во всей стране 7 и 8 ноября 1990 года во время главного официального праздника СССР – 73-й годовщины Октябрьской революции. На параде 7 ноября на Красной площади во главе парадного полка воздушно-десантных войск шел недавний участник XXVIII съезда КПСС генерал-майор Александр Лебедь. Вспоминая этот день, он писал в своей книге: «Парад прошел ровно и оставил на душе тяжелый осадок. Обычной, привычной приподнятости не было… Было ли ощущение, что парад последний? Нет, пожалуй! Было другое – не до конца осознанное понимание, что в государстве сломался какой-то главный опорный державный стержень, и она, держава, пошла вразнос. Именно вразнос, стихийно, дико, непредсказуемо… Государственный корабль несся без руля и ветрил в какую-то гигантскую черную дыру и неопределенность происходящих изменений, непонятно с каким знаком, вызывала безотчетную тоску. Держава уплывала из-под ног, переставала ощущаться за спиной, на глазах пропадало что-то такое большое, надежное, основательное, на чем, собственно, зиждется и смысл жизни, и смысл службы»[87 - Лебедь А. И. За державу обидно… М., 1995. С. 362–363.].

Идеологическое и политическое размежевание в КПСС

Отдельно следует рассмотреть те процессы политического и идеологического размежевания, которые начали происходить в КПСС еще до XXVIII съезда и были ускорены после этого съезда. Различного рода оппозиционные течения, группы, платформы стали возникать среди коммунистов еще в 1988 году. Их было немало в республиках и областях, а также в Москве и Ленинграде. Это «Социалистическая инициатива», «Перестройка-88», «Народное действие», Московский партийный клуб, «Марксистская платформа», «Коммунисты за демократию», «Левый центр», «Движение коммунистической инициативы», общество «За ленинизм», «Большевистская платформа» и другие. Наибольшую активность в предсъездовской дискуссии проявили партийные клубы, собравшие в январе 1990 года конференцию партийных клубов. В Москву прибыли 455 делегатов из 102 городов. Они представляли 55–60 тысяч коммунистов.

Для 15-миллионной партии это было не слишком много, и ЦК КПСС эти группы и клубы просто игнорировал. Однако они развили в стране и в партии большую активность. Конференция партийных клубов учредила новое объединение, или движение – «Демократическая платформа в КПСС». Был создан также Координационный совет из 56 человек. Это была пестрая по составу партийная фракция, в которую вместе с искренними социалистами и коммунистами вошли люди, стремившиеся через оппозиционные течения прийти к власти в стране и в партии с неясными еще (может быть, и им самим) целями. В руководстве фракции оказались рядом Б. Ельцин и Ю. Афанасьев, Г. Попов и Г. Бурбулис, Н. Травкин и Т. Гдлян, С. Калугин и Ю. Черниченко. Однако ведущую роль в разработке документов фракции играли Вячеслав Шостаковский, занимавший пост ректора Высшей партийной школы, и молодой теоретик Владимир Лысенко. На конференции партийных клубов было принято несколько резолюций, в одной из которых работа ЦК КПСС оценивалась как неудовлетворительная. Главным документом этой новой демократической оппозиции в партии стала «Демократическая платформа» – обширная декларация принципов, оценок и предложений. Она была опубликована в газете «Демократическая платформа», которая начала издаваться в Москве тиражом в 50 тысяч экземпляров. 5 марта «Правда» в «Дискуссионном листке» № 11 также опубликовала «Демократическую платформу» тиражом около 10 миллионов экземпляров, что позволяло всем коммунистам ознакомиться с документом новой фракции.

Эта декларация не стала в дальнейшем программой для деятельности какой-либо влиятельной политической группы или движения. Ее подробное изложение и анализ вряд ли поэтому вызовет интерес у читателей. Разбираемый документ имел слишком общий, а потому поверхностный характер. Движение Демократической платформы» объявило себя и частью КПСС, и составной частью демократического движения в СССР. Констатирующая часть «Демократической платформы» не вызывала у меня больших возражений, если не считать излишней резкости оценок. Можно было согласиться и с большинством предложений по демократизации партийной жизни, хотя и было нереально осуществить их еще перед съездом и во время съезда партии. Так, например, предлагалось проводить выборы на XXVIII съезд КПСС не только по территориально-производственному принципу, но и по платформам. Такие выборы по политическим платформам проводили в партии еще во времена В. И. Ленина, но после Х съезда РКП(б) Устав партии запретил создание внутри нее формальных политических фракций и групп.

Сомнение вызывал пестрый характер новой демократической фракции. Что объединяло Геннадия Бурбулиса и Олега Калугина, Тельмана Гдляна и Николая Травкина? Каковы были мотивы этих людей? Все они входили летом и осенью 1989 года в МДГ – Межрегиональную депутатскую группу и выступали на съездах народных депутатов с резкой, но неконструктивной критикой Михаила Горбачева. В стране набирали силу процессы распада и развала, и деятельность МДГ, а также «Демократической платформы в КПСС» только усиливала общий хаос и упадок. Фракция Ельцина, Афанасьева, Шостаковского была организационно оформлена и действовала открыто. Но в КПСС существовали и другие, более сильные, но организационно не оформленные течения и платформы. Очень влиятельные позиции в самом руководстве КПСС занимали люди, позицию которых, оглядываясь в прошлое, можно было бы назвать социал-демократическим «уклоном» в КПСС. Речь шла о таких известных деятелях партии, которые выступали за расширение и в партии, и в государстве демократии и гласности, но не столь радикально, как это делала «Демократическая платформа». К этой части руководства КПСС можно было отнести самого Михаила Горбачева и таких членов Политбюро ЦК КПСС, как Александр Яковлев, Эдуард Шеварднадзе и Вадим Медведев. В этом же направлении вели работу помощники М. Горбачева Анатолий Черняев и Георгий Шахназаров. Заметен был в этой группе и министр внутренних дел СССР Бакатин. Активно поддерживали М. Горбачева и некоторые общественные деятели, ученые и публицисты: Ф. Бурлацкий, О. Лацис, Н. Биккенин, П. Бунич, А. Вольский, А. Грачев, С. Шаталин и другие. «Демократам» в руководстве КПСС противостояли «традиционалисты». Это была группа лидеров ортодоксально-консервативного типа, которые имели сильные позиции в ЦК КПСС в обкомах и горкомах партии, в армии и в руководстве спецслужб. Лидером этой группы был, несомненно, член Политбюро Егор Лигачев. Его поддерживали деятели партийного и государственного аппарата – О. Бакланов, О. Шенин, В. Воротников, В. Крючков, Д. Язов, Б. Пуго, К. Катушев и другие. Среди помощников М. Горбачева к этой группе примыкали Валерий Болдин и Сергей Ахромеев.

Еще более сложные процессы размежевания происходили в партийном и государственном руководстве в союзных и автономных республиках. Помимо разногласий в политических, экономических и социальных концепциях здесь возникали и существенные различия в оценке и анализе национальных проблем. Почти все руководители союзных республик выступали за усиление самостоятельности республиканских партийных организаций и расширение возможностей экономического и хозяйственного самоуправления. Одним из первых обозначил свою позицию популярный литовский лидер Альгирдас Бразаускас. Он настаивал на организационной самостоятельности литовской организации КПСС. С разной степенью радикальности выступали и другие республиканские лидеры: Нурсултан Назарбаев, Аскар Акаев, Ислам Каримов, Станислав Шушкевич, Анатолий Горбунов, Леонид Кравчук, Ниязи Муталибов и другие.

Существенные изменения происходили в конце 80-х годов и на среднем уровне партийного руководства. Еще в 1987–1988 гг., а затем и в 1989–1990 гг. в аппараты райкомов, горкомов и обкомов партии пришло немало образованных и энергичных людей из научных институтов и вузов, из числа руководителей и парторгов предприятий, из воинских частей, из министерств, из медицинских учреждений и из комсомольских организаций. Эти люди не успели еще особенно отличиться, но они уже заявили о себе, и многие из них находились летом 1990 года среди делегатов XXVIII съезда КПСС. Именно из этой группы более молодых деятелей КПСС выдвинулись такие люди, как Борис Гидаспов, Аман Тулеев, Рамазан Абдулатипов, Минтимер Шаймиев, Людмила Вартазарова, Геннадий Скляр, Александр Мальцев, Владимир Калашников и некоторые другие.

Для такой большой партии, как КПСС, которая к тому же монополизировала в стране политическую жизнь, такие процессы размежевания были естественным результатом расширения внутрипартийной демократии. Но эти процессы внутри партии только начинались, и поэтому выборы делегатов на XXVIII съезд по платформам были бы явно преждевременным делом. Наибольшую активность в этом направлении проявляла именно «Демократическая платформа». Вторая конференция этой фракции состоялась в июне 1990 года незадолго до открытия XXVIII съезда КПСС. Делегаты и гости ознакомились с результатами социологического исследования, проведенного в 12 регионах страны. Согласно этому исследованию, программные документы «Демплатформы» одобряли 12 процентов всех коммунистов, еще 54 процента считали якобы, что документы требуют доработки и только 9 процентов относись к этим документам отрицательно. Соответствующие цифры по Программному заявлению ЦК КПСС были: 21 процент, 52 процента и 18 процентов[88 - Известия. 1990. 17 июня.]. Среди участников конференции царило воодушевление, но результаты выборов на съезд партии их очень разочаровали. Среди примерно пяти тысяч делегатов XXVIII съезда лишь около ста человек являлись членами «Демократической платформы». Не стал делегатом съезда и ее лидер В. Шостаковский. Демократической фракции не удалось развернуть на съезде дискуссию на основе своей платформы.

Еще меньше преуспела в этом «Марксистская платформа». Лишний раз было доказано, что и граждане страны, и члены КПСС готовы были идти за теми или иными конкретными лидерами, а не за мало известными им политиками, предлагающими даже очень хорошие программы. Между тем Б. Ельцин только формально поддержал «Демократическую платформу», но не возглавил партийную фракцию. Через несколько дней после начала съезда он зачитал заявление о своем выходе из КПСС и покинул Дворец съездов. Фотография Бориса Ельцина, идущего между рядами к выходу из Кремлевского дворца съездов, обошла все оппозиционные газеты и западную печать. То же сделал и Анатолий Собчак, передав заявление о выходе из КПСС Михаилу Горбачеву.

«Демократическая платформа» привлекла к себе внимание перед съездом партии, и это понятно. Но сразу же после съезда организации и группы «Демократической платформы» стали распадаться. Борис Ельцин потерял к этой «платформе» интерес. Ее лидеры и идеологи В. Шостаковский и В. Лысенко также объявили о своем Выходе из КПСС и о создании новой, но уже не коммунистической партии. Они предприняли большую поездку по стране, рассчитывая привлечь на свою сторону коммунистов. Но мало кто поддержал этих политиков. В конечном счете им удалось создать небольшую Республиканскую партию, учредительный съезд которой состоялся в ноябре 1990 года. Численность этой партии, по оценкам ее лидеров, составила около 20 тысяч человек. Предполагалось, что Республиканская партия станет центром по консолидации демократических партий всего Советского Союза. Но собрать что-то вроде Ассамблеи всех демократов и образовать добровольный союз демократических партий не удалось. После ряда расколов численность Республиканской партии уменьшилась к концу 1992 года до полутора-двух тысяч человек, и вскоре эта партия сошла с политической арены, как и ее лидеры.

Большую предсъездовскую активность проявили не только «демократы» и «либералы» в КПСС, но и наиболее радикальные консерваторы. Еще в начале 1990 года на противоположном фланге КПСС началось формирование ортодоксально-догматической группы, принявшей название «Движения коммунистической инициативы». Лидерами этого движения стали Виктор Тюлькин, Алексей Сергеев и Виктор Анпилов. Они призывали не к ускорению перестройки и демократизации, а к немедленному прекращению горбачевской политики, в которой видели отход от главных принципов ленинизма и классовой борьбы. Особенное негодование «инициативников» вызывали планы внедрения в нашей стране элементов рыночной экономики и частной собственности. Центром движения стал Ленинград, где уже с 1989 года существовала «большевистская» группа «Единство» Нины Андреевой. В Ленинграде в начале 1990 года состоялся первый, а затем и второй этап Инициативного съезда коммунистов России, В движении «инициативников» принимали участие некоторые народные депутаты СССР от Ленинграда, Свердловска, Нижнего Тагила. Но это были малоизвестные люди, и поэтому печать уделяла движению ортодоксов крайне незначительное внимание. На XXVIII съезде КПСС находилась небольшая группа участников «Движения коммунистической инициативы», но их выступления не вызвали заметного отклика в партии.

После съезда «инициативники» решили провести свой собственный съезд, который состоялся в ноябре 1990 года в Ленинграде. Докладчик резко критиковал «перерожденцев, пристроившихся к правящей партии как к властной структуре», но возражал против призывов устранить Горбачева с поста Генерального секретаря ЦК КПСС. Основной огонь критики был тогда направлен против фракции «Демократическая платформа» и экономических программ капитализации страны. Однако в самом начале 1991 года лидеры «инициативников» стали крайне резко выступать против «гибельного для Союза и России курса Горбачева, Ельцина, Яковлева». В июне в Москве был созван еще один Инициативный съезд коммунистов России. Этот съезд принял специальное воззвание с требованием созыва XXIX Чрезвычайного съезда КПСС. Основной задачей такого съезда стало бы отстранение от руководства «чуждой советскому народу антикоммунистической фракции Горбачева», политика которой ведет к распаду СССР, обнищанию трудящихся и к разрушению социалистической экономики. «Дело идет к государственной измене, – говорилось в воззвании. – Предпринимаются попытки отдать страну под контроль империалистических держав, продав за доллары свободу и независимость наших народов. Коммунистическая партия допустить этого не может»[89 - Из личного архива автора.]. Подобного рода воззвания являлись прямым объявлением войны руководству ЦК КПСС. Однако партийная печать полностью игнорировала резолюции и воззвания «инициативников». Никак не откликнулся на них и Горбачев.

Перед XXVIII съездом КПСС многие из оппонентов Горбачева называли его политику социал-демократической, стараясь придать этому определению негативный оттенок. Но слова относительно социал-демократизма Горбачева часто звучали и в устах сторонников Горбачева, а также в разного рода западных обзорах, но уже с позитивным оттенком. Еще за много месяцев до партийного съезда некоторые из помощников Горбачева рекомендовали ему взять курс на открытое и сознательное разделение КПСС на две-три крупные партии и на создание, таким образом, разумной и реальной многопартийности в стране. Новые партии могли бы произвести и раздел имущества КПСС. При этом сам Горбачев должен был возглавить социал-демократическую или социалистическую партию СССР. Такой именно процесс происходил в это время в Италии. Особенно настойчиво эти рекомендации звучали в записках помощника Горбачева Георгия Шахназарова.

«Михаил Сергеевич! – писал Шахназаров 27 декабря 1969 года. – Сейчас перестройка партии мыслится путем мелкого косметического ее ремонта. Между тем нужно взглянуть в лицо реальности и признать, что в том виде, в каком она существовала до сих пор, партия не имеет шансов сохраниться у власти. Это с достаточной ясностью показали события в других странах, и мы не составляем здесь исключения. КПСС может продержаться дольше, поскольку у нас в стране эта система впервые была создана и укоренилась глубже, чем где-либо еще. Но в конечном счете она обречена, если не сумеет именно сейчас, пока еще есть время, коренным образом перестроиться. Именно коренным образом, вплоть до перемены самого названия партии. Понятие коммунизм изжило себя, обнаружило свой утопизм, невозможность реализации, по крайней мере, в предвидимом будущем… Надо наконец признать это и взять на вооружение как ключевую идею партии установку на демократический социализм. Собственно говоря, это уже сделано Вами. Остается довести дело до логического завершения и переименовать партию в социал-демократическую, какой она и была при своем основании»[90 - Шахназаров Г. Х. Цена свободы. М., 1993. С. 446–447.].

Свое предложение Г. Шахназаров не раз повторил и развивал в записках 1990 года. Примерный расчет показывал, что курс на создание новой социал-демократической партии будет поддержан не менее чем одной пятой всего состава КПСС. Но это была бы политически сильная и активная партия, которая могла бы удерживать власть в стране на основе демократических процедур. В первой половине 1991 года Г. Шахназаров еще несколько раз призвал Горбачева начать процесс политического размежевания, итогом которого могло бы стать мирное разделение КПСС на партию демократического социализма и коммунистическую. В это же время и Александр Яковлев стал советовать Горбачеву пойти на размежевание в КПСС. В апреле 1991 года он передал ему большое письмо с предложением разделить КПСС на две партии и возглавить демократическую и реформаторскую часть партии. Коммунисты-демократы должны будут затем объединиться с другими демократическими организациями и партиями СССР и России. А. Яковлев призывал Горбачева: «Выход один: объединение всех здоровых демократических сил, образование партии или движения общественных реформ. Вопрос этот сейчас, при разгуле страстей и низкой политической культуре стал актуальнее, чем когда бы то ни было. Это судьба перестройки. Уже ясно, что в нынешних условиях две партии лучше, чем одна или сто… Тактика: объединение демократических партий, кроме крайне радикальных, размывание последних, конституционное соперничество с КПСС. Все это оздоровит обстановку в стране придаст новый облик борьбы, поднимет политическую культуру»[91 - Яковлев А. Н. Горькая чаша. Ярославль, 1994, С. 263.].

Горбачев, конечно же, обдумывал эти предложения своих помощников и советников, но неизменно их отклонял. В том, что создание социалистической или социал-демократической партии на базе части КПСС возможно, он не сомневался. Но такая новая партии могла и не удержать власть в стране. Трудно было предсказать, как поведет себя оставшаяся часть КПСС во главе, например, с Егором Лигачевым, насколько возможно и целесообразно искать союза и соглашения с различными течениями демократов, во главе которых уже стояли амбициозные политики. К тому же многие из этих течений и групп отказывались не только от коммунистической, но и от социалистической идеологии. Политический риск казался Горбачеву слишком большим. Но время шло, и возможность создания новой партии под руководством Горбачева быстро уменьшалась, как и авторитет самого президента.

В январе-феврале 1991 года в Санкт-Петербурге и Москве почти еженедельно проходили массовые манифестации демократов с требованием отставки Горбачева с поста Президента СССР. Демонстранты несли плакаты: «Ельцин – Да», «Горбачев – Нет». После конфликта манифестантов и армии у телецентра в Вильнюсе газета «Московские новости» вышла в свет с большим заголовком на первой странице: «Преступный режим, который не хочет уходить от власти». Число сторонников Горбачева стремительно уменьшалось. Быстро падал и авторитет всей партии. Опросы Центру социологических исследований, проведенные в феврале 1991 года показывали, что только 55 процентов граждан страны продолжали поддерживать КПСС. В это же время поддержка населением небольшого по численности Демократического союза Валерии Новодворской возросла с 4 до 10 процентов, а еще более крошечной Христианско-демократической партии – с 4 до 7 процентов. Образовавшийся в январе 1991 года (и распавшийся к весне 1997-го) блок демократических партий и движений, в которых под названием Демократического конгресса вошли Республиканская, Кадетская, Социал-демократическая, Свободно-демократическая партии России и движение «Демократическая Россия», оказался авторитетным для 15 процентов населения СССР. В целом же разного рода оппозиционные коммунистам партии и группы, с общей численностью не более 100–200 тысяч человек, значительно превышали по поддержке населения 15-миллионную КПСС»[92 - Отдел ЦК КПСС по связям с общественно-политическими организациями // Социологический бюллетень. М., 1991. С. 4.]