скачать книгу бесплатно
Мутация
Анна Медь
Меня зовут Анна. После заражения вирусом моя мать бесследно исчезает на моих глазах. Я пытаюсь спасти детей но мне мешают. После потери сознания я даже не могу управлять мышцами своего тела. Странный мужчина называет меня Зуве и говорит, что мне очень повезло. Теперь меня учат справляться со змеей, которая оказалась внутри меня. Мне все еще кажется, что это люди ошиблись, и у меня всего лишь развитая интуиция обычной женщины. Но мне предлагают пройти тест, после которого я чудом остаюсь жива. Кто я теперь и что мне поможет найти своих дочерей?
Сегодня нас предупредили, что спасти детей не получится. Оказалось, что условия, созданные для защиты детей, на практике не сработают. Тесты, проводимые учеными, показали отрицательный результат.
Теперь клеткам каждого жителя планеты предстоит встретиться с новым видом вируса, вызывающим у человека необратимые изменения в сознании и теле.
На общем собрании раздали памятки, чтобы мы понимали, что происходит, и готовились к неизбежному.
Памятка представляла собой бумагу серого цвета с традиционным приветствием президента и тремя пунктами.
То, что должно было изменить нашу жизнь на 180 градусов, излагалось официальным языком и вмещалось на листочках примерно 10 см в диаметре.
Пункт первый говорил, что после вторжения вируса в наш организм для разных людей ситуация разовьется по-разному.
Для одной группы болезнь закончится переходом сознания на новый уровень, и возникнет иное восприятие реальности.
У другой группы после заражения вирусом мутируют физические параметры тела. Такие люди будут более приспособлены к выживанию в условиях высокой радиации и недостатка кислорода.
Пункт второй касался людей старше 40 лет и удивил меня еще больше. На серой бумажке черные буквы беспристрастно и хладнокровно рассказывали о том, что людям после 40 лет придется пройти добровольную эвтаназию.
Я не поверила этим строчкам и перечитала их еще три раза, но никакой двузначности не нашла. Объяснения жестокости крылись в подпунктах «а» и «б».
Подпункт «а» гласил: «Так как сознание людей, носивших тело более 40 лет, в силу полученного опыта и убеждений не имеет гибкости, для него переход на новый уровень невозможен».
Подпункт «б» убивал собой последнюю надежду на жизнь после сорока: «Мутация тела ввиду изношенности и сбоев некоторых процессов регуляции жизненных процессов невозможна».
Пункт три забивал последний гвоздь в крышку гроба 30 % населения планеты Земля.
«Всем людям старше 40 лет рекомендовано в течение двух суток после начала заболевания обратиться в консервационный центр для безболезненной эвтаназии.
Сожалеем, что не можем ничем помочь. Президент планеты Земля».
Гулкий ропот, будто шум прибоя, прошелся волной по многолюдной толпе и стих. Все помнили, как во время последней попытки поспорить с правительством в наш город прекратили подачу воздуха, и улицы за несколько минут заполнились трупами с посиневшими лицами.
Я выдохнула, взяла под руку маму и, слегка покачиваясь, пошла к дому. Больше от меня ничего не зависело.
За серебристым столом беззаботно играли две белокурые девочки 7 и 5 лет. Младшая Аля рисовала торт к моему сорокалетию, а старшая Ася точила карандаши круглой белоснежной точилкой, которую ей подарила бабушка. Папа девочек погиб пять лет назад при выполнении сложного маневра на планете Зельт. Через несколько месяцев родилась младшая Аля. Для старшей девочки пришлось купить специальный чип, стирающий все воспоминания, связанные с отцом. Они были очень близки с папой, и разрыв эмоциональной связи нанес бы дочери серьезную психотравму. Потерю мужа и кормильца я переживала в одиночестве, изредка позволяя своей матери жалеть меня.
После прочитанного на площади мы решили ничего не говорить девочкам. Они молодые, способные, сильные. Возможно, для них этот вирус – единственная возможность вырваться из разрушающей реальности и жить полной счастливой жизнью, не ограниченной мыслями о том, что нужно платить за кислород. Если, конечно, написанное в памятках – правда.
Я обняла Алю, и две маленькие ручки в ответ нежно обхватили шею. До меня вдруг дошло, что больше не нужно работать на трех работах, чтобы обеспечить девочек. От этого стало даже легче. Теперь есть возможность посвятить себя детям без остатка до самого последнего своего дня и не думать ни о чем другом.
Запасы еды в доме измерялись примерно неделей полусытого существования. А больше и не понадобится. Я снова заглянула в голубые распахнутые глаза младшей дочери. Боже, какая она хорошенькая и как быстро выросла. Ее глаза совсем не изменили цвет с того дня, как я впервые приложила маленький рот к своей набухшей горячей груди. Жаль, что мне пришлось пропустить самые милые годы ее взросления из-за постоянных поисков пропитания.
Через 7 часов у моей мамы поднялась температура. Тот самый вирус, с температурой и бордовой сыпью на запястьях.
– Надо собираться, – прошептала мама, оглядываясь на дверь.
– Подожди, еще есть двое суток, – так же тихо ответила я ей со слезами на глазах.
– Лучше уж сразу, чем ждать и считать часы.
– Мамочка…
Я села на пол, обняла ее колени и заплакала. С одной стороны я понимала, что иного пути нет, но в душе, несмотря ни на что, трепетала слабая надежда. Вдруг что-то изменится за это время, вдруг врачи найдут какой-то другой способ помочь тем, кто не может измениться в силу возраста?
Эвтаназия
Мама погладила меня по голове так же нежно и ласково, как в детстве.
– Дочка, береги моих внучек. Я свое уже пожила, не переживай из-за меня. И думаю, Анна, сейчас как раз то самое время отдать тебе одну вещь.
Я открыла заплаканные глаза и с удивлением посмотрела на маму. Мама медленно встала, подошла к журнальному столику, сунула руку под коричневую металлическую столешницу и ловким движением вытащила небольшой флакон с пломбой.
– Держи, – протянула она странный пузырек, – и не открывай его до тех пор, пока не будешь уверена, что это единственное средство, которое может помочь. И запомни, пользоваться можно один раз.
Я с любопытством уставилась на серебристый пузырек, напоминающий баночку йода или зеленки.
– Это флакон памяти. Однажды его передала мне твоя бабка, а я сохранила для тебя.
– А чем он помогает?
– Я точно не знаю. Но открывать его можно в самом крайнем случае.
– Мам, сейчас как раз такой случай, давай откроем.
– Нет, Анна. Береги для своих дочерей, их жизнь важнее, – ответила мама строго и показала пальцем на незаметную кнопочку на пузырьке, которая была встроена с левого бока.
Мама нажала на нее, и пузырек тут же изменил форму. Теперь уже на теплой ладони лежал красивый кулон в форме сердечка. Мама сняла с себя цепочку из калифорния 252, подаренную ей мужем на свадьбу 50 земных лет назад, продела в ушко кулона, и цепочка оказалась на моей шее.
– Все, мне пора. Только не провожай. Ты же знаешь, я не люблю сантименты.
Конечно, мама была права. Не стоило ее провожать и продлевать минуты мучения для обеих. Но я все равно поступила по-своему. Дождавшись, пока она отойдет от дома, осторожно выскользнула из двери и направилась следом. Мама шла медленно, не оглядываясь, наверняка чувствуя мой взгляд своей прямой спиной. Лишь изредка она поднимала голову к темному небу, будто пытаясь запомнить его холодное безмолвие и равнодушие.
Возможно, днем прощаться с планетой, на которой провел всю жизнь, и правда, сложнее. Ведь были здесь и радостные моменты, особенно до того дня, как правительство обязало население платить за воздух, за защиту от радиации, за чистую воду, за возможность рожать, оставляя ребенка себе, и многое другое.
Тогда-то случился первый бунт. Мама рассказывала, что правительство для подавления бунта в тот год впервые пошло на жесткие меры, чтобы надолго приучить народ к повиновению. С нескольких районов планеты, где было больше всего недовольных, сняли защитный купол, нейтрализующий повышенный уровень радиации. Миллионы человек сильно облучились, сотни тысяч погибли сразу, десятки тысяч скосили серьезные заболевания. Мой отец потом говорил, что нет смысла искать справедливости. Простые граждане хотят жить, а не бороться с тем, кому явно проиграют.
Следующие 30 лет люди боялись сказать что-то против управляющих лиц, и бунтов больше не было. Лишь 10 лет назад какой-то борец за справедливость из нашего городка решил выступить против правительства. После его выступления на площади наказали весь город. Правительство перекрыло доступ кислорода на несколько часов. У кого не было собственных сэкономленных запасов кислорода, погибли. Мы с мужем тогда прятались в подвале дома и в течение двух часов по очереди дышали с помощью кислородного баллона. Второй отдали моей маме.
Наверное, мама вспоминала свою жизнь по дороге на эвтаназию и сожалела о том, что приходится завершать ее вот так глупо, согласно пункту 2 правительственной памятки для населения.
Вдруг я увидела, что слева к маме приближается какой-то мужчина. Потом еще одна женщина, потом еще. Наверное, это тоже заболевшие, которые покорно шли на эвтаназию. Минут через пятнадцать рядом с мамой шагали уже около полусотни мужчин и женщин. Некоторые, судя по походке и одежде, были моими ровесниками. Неужели мне тоже скоро придется отправиться туда?
Неожиданно я почувствовала, как прохладный ветерок подул со спины. Я оглянулась. Но ветер сразу же стих. Ничего подозрительного не было.
– Смотри, смотри, – раздался чей-то крик из толпы, и все, кто был рядом с мамой, подняли головы кверху.
Огромный светлый шар, появившийся из воздуха, навис над людьми, не издавая ни одного звука. Вдруг яркая вспышка ослепила мои глаза так больно, что я закрыла лицо руками. Через несколько секунд я убрала руки от глаз, снова привыкая после яркого света к темноте, и прислушалась. Вокруг стояла тишина.
Когда глаза привыкли к темноте, оказалось, что рядом с мамой нет больше ни одного человека, и мамы тоже в том месте нет. Только большой круг выжженной травы обреченно отдавал в атмосферу последние теплые пары.
Рывком я бросилась к выжженному полю и дотронулась до черной золы. Она еще была теплой. Боже мой! Они сожгли людей?! Просто взяли и сожгли всех тех, кому обещали безболезненную эвтаназию, ссылаясь на свою гуманность?
Я закрыла рот руками, чтобы не закричать, и кинулась к своему дому со всех ног. Дыхание не слушалось, вдох менялся местами с выдохом, я задыхалась от возмущения и страха. Через 20 минут я бросилась на кровать и завыла в подушку. Мой разум отказывался понимать, что с людьми можно поступать подобным образом. Жестоко. Хладнокровно.
– Не хочу жить на такой планете, не хочу подчиняться такому правительству! – бормотала я шепотом, боясь разбудить детей.
– Мамочка, что случилось? – раздался голосок младшей дочери.
Я замерла.
– Ничего, милая. Все хорошо, – пытаясь выглядеть как можно спокойнее и вытирая слезы, пробормотала я в ответ и повела ее за руку к кроватке. – Спи, милая, спи.
– Мам, а где бабушка? Почему дверь в ее комнате открыта, а ее нет?
– Завтра все расскажу, спи…
Божья несправедливость
Красно-оранжевые всполохи, похожие на морских рыбок с короткими плавниками, то и дело мелькали в небе, создавая причудливые фигуры. Чаще всего эти движения замечались по ночам, когда чернильная темнота сама провоцировала варианты видений для неуемной человеческой фантазии.
Встречая утро с открытыми глазами, я лежала на холодной кровати и неподвижно смотрела в потолок. Сейчас даже небо вызывало во мне отвращение, будто оно тоже было участником сожжения моей матери и тех людей.
– Мам, почему снова проверяют защитный купол?
Я повернула голову и увидела, что старшая дочь стоит рядом и смотрит в окно.
– Наверное, хотят убедиться, что все системы в порядке и нам ничего не угрожает.
Дочка еще раз пристально посмотрела на небесный купол, затем глубоко вздохнула и опустила глаза.
«Она все знает», – закралась ко мне тревожная мысль и внесла сумятицу в мой вариант истории, который я приготовила для девочек, чтобы скрыть правду настолько, насколько это возможно.
Ася покраснела, будто прочла мою мысль. Видимо, ей стало стыдно или неловко передо мной за то, что она не может поверить в искренность ответа на ее вопрос.
Тем временем младшая Аля тоже проснулась и, не забыв ночную открытую дверь в комнате бабушки, приступила к допросу с пристрастием. Впрочем, я обрадовалась детскому лепету, потому что Аля пока не доросла до возможности делать серьезные логические выводы.
– Мам, мам, где бабуля?
Я посадила младшую к себе на колени и обняла старшую за талию.
– Девочки мои, бабушка ночью уехала. Далеко.
– А когда вернется? – продолжала Аля.
– Дело в том, что бабушка уехала к своему мужу, вашему дедушке. Но он находится очень далеко. Много световых лет отсюда. Она не сможет оттуда вернуться.
– А почему нам ничего не сказала? – с обидой в голосе возмутилась Аля.
– Не хотела вас расстраивать.
– А как же мы теперь будем жить без бабушки, если ты все время на работе? – с недоверием к моим словам снова прищурила глаза Ася.
На этот вопрос я тоже не могла ответить честно.
– Обязательно что-нибудь придумаем, – прошептала я с улыбкой, как будто за ней можно было спрятать слезы, мгновенно выступившие на моих глазах.
Девочки прижались ко мне, обдавая жаром детской безоговорочной любви к матери, и я с огромным удовольствием вдохнула глубокий аромат тонкой нежной кожи и шелковистых кудрявых волос.
Жар ото лба Али был сильнее, чем у Аси.
Меня пробил озноб, и по телу побежали мурашки, наполняющие сердце прямо через кожу тревогой, паникой и страхом.
Неужели все? Почему так быстро?
Я достала температурный измеритель и приложила к уху дочки. 37.5.
– Милая… Только не сейчас, только не сейчас…
Но второй раз измеритель показал тот же результат.
С трудом сдерживая комок слез, подступивший к горлу, я вышла в ванную комнату и включила воду.
– Неужели нет выхода?
Из мутного зеркала на меня смотрело уставшее посеревшее лицо сорокалетней женщины с морщинками в уголках глаз.
Если бы муж сейчас был рядом, то увез бы нас на другую планету, хотя бы тот же Зельт… Ну почему я одна? Я не могу… Я устала… Что мне теперь делать? Почему ты так несправедлив ко мне, Бог? Волна рыданий подкралась к моему горлу совсем близко. Резким движением я переключила кран на ледяную воду и стала плескать ее на лицо, чтобы загнать комок беспомощности и жалости к себе туда, откуда он появился. Туда, откуда ему запрещалось выходить долгие годы.
Все, надо взять себя в руки. Дети не должны понимать, что происходит. Надеюсь, им повезет больше, чем мне. Главное, чтобы они выжили. Я сделала глубокий вдох и попыталась выровнять дыхание до того, как девочки меня снова увидят.
К вечеру у Али появилась характерная сыпь, и температурный измеритель показал у старшей дочери 37,3.
«Хорошо, что одновременно, – подумала я и сама испугалась своих мыслей. – Дотяну до последнего, и раньше времени никому ничего не скажу про детей».
Измотанная вчерашними событиями и переживаниями, я отключилась прямо в комнате на низком диванчике, сжимая в руках Алиного плюшевого мишку. Снова снился Максим. Он протягивал ко мне руки и звал на Зельт, но я по-прежнему не слушала мужа и не садилась в большой серебристый корабль.
Вдруг холодный ветер коснулся кончиков моих пальцев, поднялся по рукам и обдал ночной свежестью лицо.
Я открыла глаза. В доме стояла тишина. Но что-то было не так. Мое сердце ускорило темп работы, заставляя чувствовать, что происходит нечто необычное. Входная приоткрытая дверь пропускала через себя звуки, доносившиеся с улицы. Я вскочила с кровати и одним рывком открыла дверь в комнату девочек. Две кровати стояли пустыми, а на полу валялись небрежно скинутые одеяла.
– Что происходит? Девочки!
Я опрометью бросилась к входной двери, догадываясь, что в доме никого нет. Дверь податливо открылась нараспашку. Рядом с домом детей тоже не было, но я успела заметить, как за поворотом мелькнула ярко-желтая ночная рубашка, такая же, как у Али.
– Девочки, стойте! – Я рванула вслед за детьми, не замечая, что на улице много людей, как обычно бывает днем.
