скачать книгу бесплатно
– Любезный, закажите доставку цветов госпоже Дре в палату. Без визитки, с пожеланием скорейшего выздоровления.
– Ты разве любишь поэзию? – удивился вампир. Мальчик пожал плечами:
– Она же разная бывает. Какую-то люблю… Потом, Дре в моде. Я на её канал подписан.
– Мне кажется, если ты пошлёшь человека закрыть окна в доме, она оценит больше, – заметил князь, изучая протоколы. – Вечером обещали дождь. Впрочем, это может сделать и полицейский. Я сам отдам распоряжение.
***
В общем-то, вовсе не деньгами он привлёк Фредерику фон Сахсен. Видела она мужчин с деньгами и до Ганса Кукса. И неземной красотой он не блистал, хотя и уродом далеко не был. Манеры? Смешно. Но заботиться о женщине, как никто другой, господин Крабат – тогда ещё, конечно, ювелирный магнат Кукс – умел. Там, где другой засыпал бы цветами, он вовремя подавал руку, носовой платок, тёплую шаль… и походя купленный маленький, скромный букетик фиалок. Потому что только он умел заметить, что прямо сейчас от сильного запаха лилий у женщины разболится голова.
Двенадцать лет брака, и за эти двенадцать лет Фредерика ни в чём не знала нужды. Ни в свободе, ни в заботе – того и другого столько и тогда, как ей хотелось. Разве что в два года войны жилось ей не так же, как обычно – но и тогда она не знала голода, холода и неудобной одежды. Ганс Кукс обо всём успевал позаботиться – и это возглавляя, собирая по отряду единое партизанское движение.
Стоило ей узнать, что он не человек, как всё это было забыто. Но разве он не был лучшим мужем, чем любой из людей? Человек так не мог бы – так зачем ей вообще понадобился человек?
Из «Поверий прусских немцев и славян и гадания на рунных картах» Альбины Шварцхунд, 1919 года:
Тринтанс и Эйзвинс («грозящий» и «ранящий»), также Тристан или Трифун и Евстатий – старший и младший сыновья Перкунса и Земины. Тринтанс вооружён секирой, а Эйзвинс – копьём. Они часто охраняют врата в чертоги Валдники, которые, по поверьям лужицких славян, находятся в пещерах Рудных гор, южной части Лужицких. Тринтанс очень вспыльчив, и Перкунсу приходится его осаждать. Оба покровительствуют воинам, Тринтанс также почитается как бог кровной мести.
Руны братьев читаются как Ж и Е. Начертанная кем-либо на двери противника руна Тринтанса считается угрозой избиения или убийства.
Глава 5
В больнице Лизу оставили до утра – сказали, что хотят исключить сотрясение мозга. Она страдала от того, что была без сознания и не взяла с собой телефон и зарядку, чтобы не тратить дома электричество. Но вслух пожаловалась только на отсутствие очков.
Пришёл снимать показания полицейский.
– Хорошо, а с чего вы вообще решили, что электрик опасен?
– А, – рассеянно отвечала Лиза, глядя в его сторону (где видела только размытые пятна разных цветов). – Он был большой, хмурый и с ножом.
– Я тоже большой и не очень весёлый, меня ведь вы не боитесь?
– Я вас даже не вижу. К тому же вы без ножа…
– Потому что у меня на поясе кобура с пистолетом, нож мне повесить некуда, – серьёзно сказал офицер.
– Да, мне уже объяснил продавец мороженого…
Полицейский задал ещё несколько вопросов и протянул протокол для подписи.
– Я это не подпишу, – твёрдо сказала фон Мореншильд.
– Простите?
– Я никогда не подписываю того, что не могу прочитать.
Полицейский сообразил почти сразу:
– А ваши очки… разбились?
– Нет, что вы. Они лежат за унитазом.
– То есть, отлетели.
– Да нет же, я их туда положила.
– Понял вас. Я схожу за ними, и вы подпишете, хорошо? Заодно запру дверь на ключ, позволите ключик?
– Он на кухне, наверное, лежит… ой, а возьмите заодно из рюкзака на кухне мою зарядку и из туалета тоже – телефон.
– Как скажете, майне даме.
Через час настроение у Лизы заметно улучшилось. Она поставила телефон заряжаться и после этого протокол подписала, даже не глядя.
– Если что, госпожа фон Мореншильд, – сказал полицейский, – не бойтесь вы этих ножей. Или себе тоже купите, чтобы спокойнее себя чувствовать. Рабенмюле – самый безопасный город Пруссии, у нас даже домогательств не бывает, будьте уверены. Выздоравливайте.
– Спасибо, – Лиза откинулась на подушку и минут десять жалела о том, что не попросила принести и тетрадь. Через десять минут её мысли приняли другое направление: по окнам забарабанила летняя гроза. Окна! Одежда! Да и тетрадь ведь лежит на подоконнике! Всё пропало… Всё придётся начинать сначала. Неужели ей суждено возвращаться к нулевой отметке снова и снова? Девушка зарыдала. Засуетились санитарки, медсёстры, стали совать ей в рот успокоительное, поить водой. Успокоительное Лиза выпила, потом согласилась (и очень охотно!) съесть и больничный ужин, похожий на еду для годовалых детей, но плакать прекращать и не думала почти до полуночи.
Какие нервические эти поэты, обсуждали сёстры. Так взволноваться от обычной грозы…
***
Князь чистил яблоко для дочери, пока она, забравшись с ногами в кресло у камина, бубнила по книге греческие слова. Принц в другом кресле, склонившись, играл на телефоне в какую-то игру. Пламя пятнало лица подростков ярко-розовым и не дотягивалось до бледного, с правильными чертами, лица Танаса Крабата. Обведённые тенями глаза казались запавшими.
***
Утро трудно было назвать добрым. Сильно саднило лицо, так же сильно – и раздражающе – пахло увядающими розами. Лиза села в кровати, нашарила очки. Надела. Уставилась на корзину с огромным букетом и попыталась вспомнить, были ли цветы здесь и вчера тоже. Иногда, от волнения, она становилась ужасающе рассеянной. Лиза протянула руку, вытащила карточку из цветов. Никакой подписи, только каллиграфическая надпись: «Желаю выздоровления».
Никакой, никакой подписи.
Лиза закусила губу. По спине продёрнуло морозцем.
Девушка аккуратно положила карточку возле корзины, поправила больничную пижаму и пошла искать санузел, привести себя в порядок. Нашла даже душ, с наслаждением крутилась под ним двадцать минут.
Завтрак снова навевал мысли о детском саде. Принёсшая его молоденькая санитарка лукаво улыбалась, поглядывая на букет. Лиза попросила у неё ножницы и отстригла всем цветам головки; они попадали на тумбочку и пол. Вышло красиво и угрюмо, потому что корзина теперь щетинилась почти безлистыми стеблями как пиками.
Одежду принесли неожиданно постиранной и поглаженной, включая бельё. Лиза повеселела.
Врач сказал, что никакого сотрясения нет и она, кажется, потеряла сознание просто от страха, дверью её даже не тронуло.
– Простите, я намусорила… – сказала она санитарке.
– Ах, не страшно, я всё равно обязана после вас убрать палату. Вы знаете, вы очень хорошо говорите по-немецки! Скажите, а вы не хотели бы попробовать написать стихотворение на немецком?
– Ой, чтобы писать стихи, мало знать язык… Но я подумаю, конечно.
С телефоном в заднем кармане и зарядкой в руке Лиза вышла на уже знакомое крыльцо. Её накрыло острым чувством дежавю: на залитых солнцем ступеньках смиренно стоял шофёр от князя.
– Как, опять вы? – спросила фон Мореншильд. Шофёр поклонился. – Да мне сейчас домой не надо. Мне надо в магазин. Представьте себе, когда покупаешь дом, тебе не оставляют сервиза. Ни единой чашки! Я даже не знаю, за что хвататься, что покупать в первую очередь… Впрочем, нет, очевидно, начать надо с ножа.
Она прищурилась, оглядывая залитую солнцем улицу. Асфальт уже подсох. За спиной негромко переговаривались вышедшие поглазеть ей вслед медсёстры.
Шофёр выудил из нагрудного кармана телефон с гарнитурой, с серьёзным и строгим лицом залопотал в него на местном смешном наречии. Выслушал ответ.
– Его Высочество велел мне сопровождать вас в магазин и помочь с покупками.
Женщины за спиной негромко забурлили. Для того, чтобы сцена стала непристойной, не хватало только фразы: «Князь оплатит всё».
Фон Мореншильд забралась в автомобиль, спохватившись, завозилась, вынимая телефон из кармана – как бы не раздавить.
Шофёр оказался настоящим кладом. По хозяйственному магазину Лиза промчалась с ним, как по скоростной автостраде, обзаведясь сервизом на две персоны, приборами, кухонным ножом, джезвой, запасом туалетной бумаги, полотенцами и ещё десятком-другим вещей, о которых она раньше никогда не задумывалась, откуда они берутся в доме.
Осмелев, она спросила, где продаются такие ножи, как у местных. Водитель смутился:
– Я не уверен, что вам продадут. Вы же не лужичанка…
– Закон запрещает?
– Нет… А может, и продадут, но… Люди будут удивляться. Вы им всё равно пользоваться не умеете.
В Лужицких горах сильны националистические настроения, вспомнила Лиза.
– А вы тут, наверное, не очень любите немцев после войны.
– Вы в безопасности, – заверил паренёк. – Князь сдерживает и осуждает любые негуманные порывы.
– Про безопасность я уже поняла. Но ведь не любите?
– Ну, так и бывает обычно после войны.
Шофёр замкнулся, и фон Мореншильд поняла, что спрашивать о войне его не стоит.
В доме кто-то заботливо прикрыл ставни. Должно быть, офицер, который ходил за очками. Лиза пожалела, что не стала запоминать, как его зовут, она с удовольствием написала бы благодарность его начальству.
Одежда была сложена грудой на кухонном диване.
– Простите, – девушка схватила выгружающего покупки шофёра за рукав. – Я совсем забыла, мне надо ещё и в прачечную. Отвезёте?
– Конечно, майне даме. Если позволите подсказать, бельё надо запаковать в пакет, хотя бы вот этот, из магазина, и составить список, что вы сдаёте точно.
От прачечной Лиза отпустила шофёра, несмотря на его настойчивые предложения довезти её до дома. Потоптавшись немного возле машины, он всё же уехал.
Фон Мореншильд довольно долго слонялась по улицам, отыскивая путь и раздумывая, как часто могла бы завтракать или ужинать в местных ресторанах в кредит, чтобы это не выглядело подозрительно. Со вздохом признала, что чаще двух раз в неделю, пожалуй, не очень хороший план.
На крыльце её дома сидел и строгал ножом ветку долговязый тип лет тридцати пяти, с коротко стриженными седеющими волосами, и насвистывал незнакомую Лизе мелодию. Увидев хозяйку, он вскочил, принялся прятать нож и заискивающе заулыбался.
– Здро-о-овствуйте, – с уже привычным оканьем приветствовал незнакомец Лизу.
– Доброго дня.
Что за странный город, всем-то есть до тебя дело! Это хорошо, что местное дворянство ещё не принялось визиты наносить, встречать гостей без горничной фон Мореншильд была не готова. Впрочем, возможно, княжеская семья составляет всё местное дворянство, тогда можно считать, что обязательные визиты они друг другу уже нанесли – он ей под камушек, где она пряталась от дождя, она ему в хижину, где он её встретил, признаться, куда гостеприимнее: с кофе и наливкой.
– Простите, я – Ингор Беккер, корреспондент «Вестей Рабенмюле». Я без предупреждения, но у меня нет вашего номера телефона…
Лиза покраснела.
– Извините, комментариев о вчерашнем происшествии я давать не намерена.
– Да, конечно, не беспокойтесь, я бы и не посмел… Госпожа Дре, то есть фон…
– Просто Дре, не надо по фамилии мужа.
– Да, время близится к обеденному… Позвольте пригласить вас на обед, конечно, если у вас нет других планов…
Девушка была шокирована:
– На обед? С вами?
– Да, я хотел бы взять у вас интервью, нечасто у нас в Рабенмюле… Вы же понимаете. Обед за счёт редакции, я бы не дерзнул…
Фон Мореншильд милостиво кивнула, надеясь, что до Беккера не доносится бурная реакция её живота на слово «обед».
***
Крабат сам не помнил, почему, встретив Ханенфедера, согласился на обращение. Он был ничем не болен – да он всю жизнь был здоров и силён, как бык. Не в отчаянии. Не голодал. Женщины им интересовались… Пожалуй, от тоски согласился. Тоска была беспросветная, что бы ни делал наёмный солдат Танас Крабат – резал чужие глотки или прогуливал кровавые солдатские деньги в кабаке. Забирался с потной, разгорячённой хорошим пивом бабой в укромный уголок или просыпался под запах пороховой гари и давно немытых мужских тел. Тоска. Трижды тридцать раз тоска.
Ханенфедер знал его отца.
Ещё Ханенфедер был тварью, но это Крабат понял потом. Сначала ему казалось, что твари большей, чем человек, быть не может. Но вампир, пожелавший остаться человеком, живущий невероятно долго, также долго может свою тварь холить и выращивать. А может, дело было в волшбе, которой «крёстный» был просто одержим. Эту страсть он передал и Батори.
Крабат не любил вспоминать то время, когда Ханенфедер был рядом. Примерно так же, как годы в наёмных солдатах.
Когда колдуна накрыло старческое безумие, Крабат (тогда для всех – господин Мёллер) с облегчением исполнил долг «крестника», организовав его убийство и похороны. И не удивился, узнав, что в наследниках земного состояния безумного вампира значился именно он. Собственно, так Мирон Мёллер и превратился в ювелирного магната Ганса Кукса. Сначала старшего, потом младшего. Как до этого было с поколениями Миронов Мёллеров.
***
Ресторанчик был мал, залит солнечным светом и тих. Кроме фон Мореншильд с Беккером почти никого не было, только за соседним столиком сидела лицом к поэтессе совсем молоденькая девушка, почти девочка, и разглядывала фон Мореншильд без тени смущения, но и без видимого любопытства. Она пришла раньше, и, пока Лиза только смотрела в меню, девушка уже окунала ложку в густой кровавый гаспаччо. Подвески на её груди, одна над другой, три в ряд, сияли на солнце шлифованными круглыми сердцевинками-гранатами. Лицо девушки, бледное, с чёрными глазами в форме миндальных орешков, казалось смутно знакомым. Лиза то и дело поглядывала в её сторону, пытаясь ухватить воспоминание.
– Какой тёплый день, – сказала поэтесса, сделав заказ. – Удивительно нежный.
– Вы находите? – переспросил Беккер. – Мне казалось, день довольно прохладный. Позволите, я включу диктофон?
Он положил телефон на стол перед собой. Лиза кивнула.
– Значит, вы находите наш край, э-э-э, приветливым?
– Во всех отношениях, – горячо заверила фон Мореншильд. – Замечательный климат, очень ласковый! Красивейшая природа. Чудесные цветочные фермы, обожаю, когда ветер приносит запах цветов с гор. А какие у вас отзывчивые люди!
