Вопреки

скачать книгу бесплатно

Вопреки
Майа Абрамовна Згуржницкая

1924 – 2019.Ты покрасила мне это небо в сиреневый цвет.По весне расцветает сирень в уголке огородном.Цену знаю всему.Родилась – потому что – свободной!Потому, что – ТОБОЙ оказался подарен завет.

Вопреки

Майа Абрамовна Згуржницкая

Благодарности:

Инна Владимировна Базилевская

© Майа Абрамовна Згуржницкая, 2024

ISBN 978-5-0062-2784-2

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

«Век ХХ-й, век необычайный…

Чем он интересней для истории,

Тем для современника печальней.»

Часть 1

Глава 1. ПРЕДЫСТОРИЯ

Местечко Ходорков на Украине. Ориентир – Житомирская область, станция Попельная. Время – середина Х1Х столетия.

Гершл Блиндман – имя известного мне предка. Портной, обшивающий не только местечко, но и близлежащие деревни. А так, как он шьёт всё, включая лифчики, это вызывает недовольство жены, она частенько иронизирует: «Ты уже всех ощупал?» Говорит, конечно, на идиш. Это из воспоминаний её внучки, моей мамы.

Мамин дед был человек с характером, часто взрывался, его побаивались. Но был добр, ворчал на жену: «Ты не забыла покормить детей (внуков, т.е.), дала им гостинцы?» Жена его была общественницей, как сказали бы сегодня.

Известно о четырёх их детях.

Сын Хуна в 12-м году, уже будучи женатым человеком, уехал в Америку, вывез жену и сына. Там преуспел – был каменщиком сперва, потом завёл бизнес. Приезжал в Союз в 1965 году, деловой и умён. Умер в конце 80-х, дожив почти до ста лет. У него два сына и дочь. С одним из сыновей, Сэмом из Сан-Франциско, мама переписывалась (двоюродный брат всё же).

Второй от семьи оторвался, с Сэмом связан не был. Дороти, дочь, живёт в Нью-Йорке, как-то даже мне написала, прислав вырезку из газеты о гастролях Вознесенского. Из-за лени своей (больше, чем занятости) так и не ответила. О её детях, моих троюродных, ничего не знаю, хотя какие-то фотографии есть (дядя Хуна присылал). Мила с Дороти знакома, перезванивалась до недавнего времени.

Старшая дочь Гершла, очень красивая (у т. Клары сохранилось фото), была зверски убита во время погромов 905 года. (Та же участь постигла её отца, но уже во время гражданской – он был убит одной из банд, когда шёл из деревни, которую обшивал, домой (или – наоборот).

Её сестра Сося дожила до преклонных лет. По легенде ей в молодости не разрешили выйти замуж за любимого и она осталась старой девой. Была ужасно вредной, вздорной, неумной, всегда всем недовольной. Был и у неё свой звёздный час – приезд брата Хуны из Америки, затем его посылки. Она продавала вещи из них, причём родственникам заламывала двойные цены – так она мстила за пережитые унижения.

И, наконец, мой дедушка, Юдка Гершкович Блиндман, по-видимому, старший сын (родился в 1868г.)

Вопреки воле отца он женился на полу сироте, бесприданнице Рахили, и был лишён всякой помощи. Будучи столяром, он, по преданию, построил небольшой дом, который вынужден был перевезти на другой участок, когда за землю потребовали непомерную цену. (Первый опыт передвижения готовых домов). В этой бедной (даже по местечковым меркам) семье бабушка родила 14 детей, из которых половина умерла во младенчестве. Выросло семеро: старший сын Меер (в 1941 году с женой, дочкой и младшим сыном, оставшись в Киеве, погиб в Бабьем Яру, старший его сын умер в эвакуации), Малка (Бетя) – моя мама в будущем, Абрам (в 18г., став комиссаром в Красной Армии, погиб в бою), сестры мамы Геня, Соня и Клара и младший сын, 1915г.р., Борис. Он пропал без вести, т.е. погиб, в Годы Великой Отечественной войны, оказавшись в окружении в Бориспольских лесах.

В 1920г семья Блиндманов, бежав от погромов, оказалась в Киеве и поселилась в нескольких комнатах на первом этаже дома №30 на Прорезной (Свердлова). Тогда много квартир в центре освободилось благодаря бегству состоятельного населения в годы Гражданской войны.

Бедствовали очень и, чтобы как-то прокормиться, стали сдавать комнаты с обедами. В одной из таких комнат поселился, вернувшийся с Гражданской, бывший польский солдат Абрам Семёнович Згуржницкий.

Он и Бетя полюбили друг друга и в конце 1922г. поженились. В 1924 родилась я.

Так образовалась наша семья.

Если мамина родословная известна по её рассказам, то о прошлом папы практически ничего не знаю. Помню только, что в Киеве была целая колония польских евреев, участников войны, они частенько встречались, с некоторыми дружили семьями, мы ходили в гости.

В Киеве папа стал работать на пивоваренном заводе – сперва рабочим, потом мастером. От завода получил квартиру, т.е. комнату в том же доме, где жили мамины родители, только со стороны Владимирской (Короленко), где и прошли мои детские годы.

Дом этот – один из известнейших в Киеве, так как построен в начале века в стиле модерн. Расположен он на углу Владимирской и Прорезной, напротив Золотых Ворот, древнего въезда в город. Принадлежал он прежде какому-то маркизу, который сдавал квартиры обеспеченным жильцам. В парадных (со стороны Владимирской) были мраморные лестницы, потолки на этажах были расписаны яркими панно, в комнате у нас были лепные украшения на потолке.

После революции во все квартиры поселили победителей – рабочий класс. Наша квартира на 4-м последнем этаже состояла из шести комнат неравного размера, кухни, на которую надо было подниматься по ступенькам, и комнаты под кухней, куда тоже вели ступеньки.

Проживали в этой квартире: её бывшая хозяйка Мокренская, какой-то служащий, рабочий завода «Арсенал» с женой, наша семья, пока из трёх человек, семья Ленских – тоже 3 человека и их родственники – 2 человека. Под кухней, в бывшей комнате для прислуги, жила Анна Осиповна Фрогина – портниха с загадочным прошлым.

Итак, 13 человек в квартире с одной ванной и одним туалетом. Но как-то уживались.

Помню, Прасковья Ивановна угощала куличами и другими вкусностями по праздникам. Одинокая Анна Осиповна обшивала меня и очень любила гулять со мной, когда её принимали за мать «такой чудесной девочки». Странно, но мама не работала, больше того, у нас была прислуга. Правда, эти няни часто менялись.

Одно время я ходила с т.н. фребеличкой. Дама «из бывших», довольно несимпатичная, в определённое время собирала у подъезда приводимых родителями детей 4—5 лет, прогуливала их в Золотоворотском саду, что-то рассказывала. Помню, меня неприятно поражало то, что у каждого из нас были завтраки и мы ели их отдельно друг от друга. Видимо, чувство коллективизма витало тогда в воздухе и как-то проникло в меня.

Большим достоинством нашей комнаты был балкон, откуда мы наблюдали многочисленные парады. Они в те годы (24—30) были очень красочными – картонные карикатуры на Чемберлена и других буржуазных деятелей, просто буржуев, кулаков и прочих врагов молодого государства.

Научилась читать я как-то самостоятельно, в 4г. читала вывески, в 5 стала уже читательницей. Из воспоминаний этих лет (до 5) – болезнь уха, вызвавшая операцию – трепанацию черепа (почему-то с гордостью всегда говорила, что папа дал расписку, что в моей смерти никого обвинять не будет.) Ещё помню, как папе вырезали аппендицит, его привезли из больницы на извозчике (событие!) и друзья на табуретке подняли его на 4-й этаж (лифта в доме не было.)

В феврале 29г. в доме появилось маленькое существо, с которым мама самозабвенно возилась целые дни, что, естественно, вызывало раздражение. Ещё одно событие в том же году круто изменило нашу жизнь.

По решению партии, 25 тысяч (?) передовых рабочих-коммунистов были направлены в деревни (читайте «Поднятую целину» Шолохова), в провинции – поднимать народное хозяйство. В их число попал и мой папа, которого направили в г. Умань директором пивоваренного завода.

С тех пор в течение зимы папа изредка приезжал на пару дней, зато постоянно ночевали у нас командировочные сотрудники отцы (они экономили на гостинице), и это вызывало страшное неудобство (одна комната!). Как возмущало меня, когда недавно купленная мне новая кровать была отдана очередному постояльцу, и я была вынуждена спать на раскладушке.

А каждое лето мы проводили в Умани, снимая квартиру. Там подружилась я с ровесниками – детьми папиного заместителя Зинича, у которого был свой дом, сад, хозяйство. Он и его жена оказались очень порядочными людьми и не только не отреклись от нас, когда пришла беда, но навещали и даже приглашали нас к себе после войны.

Глава 2. Двор

Именно с конца 29г. я стала поистине «дворовой» девочкой, т.е. большую часть времени проводила во дворе.

Об этом дворе следует сказать особо. Он был окружён четырьмя четырёхэтажными зданиями (наш угловой дом и ещё два внутри). В каждом жили многочисленные семейства, поэтому во дворе была масса ребят разного возраста, которые соответственно группировались. Играли, бегали, болтали. Драк, как ни странно, не помню.

Летом часто появлялись шарманщики. Они играли последи двора, и изо всех окон им бросали монеты, завёрнутые в бумагу. Делом чести было первым подбежать, подхватить монету и торжественно вручить её играющему. Бегали на улицу за мороженым, которое помещалось между вафлями с разными именами. Как было здорово, если тебе доставалось твоё имя!

Лет в 6—7 пристрастилась к кино. Мамин младший брат Боря был страстным киноманом. Бывало, он прибежит из кинотеатра (тот находился почти напротив нашего двора), нырнёт буквально через окно в квартиру (бабушка жила ещё на первом этаже), схватит кусок хлеба – и снова в кино. Он много рассказывал об увиденном и наконец стал брать меня с собой. Это были приключенческие фильмы, комедии с Гарри Ллойдом, Кторовым, Чарли Чаплином, Мэри Пикфорд. Как поражали странные аппараты, висящие в воздухе, с которых по верёвочной лестнице спускались герои! (слова «вертолёт» мы тогда ещё не знали.)

Году в 30 мамина сестра Геня с мужем Пиней Гуральником и сыном Юлей, моим ровесником, жившая в квартире на 2-м этаже дома во дворе, переехала в Балту, куда получил назначение её муж, и бабушка с дедушкой, Борей и Кларой переселилась в их двухкомнатную квартиру. Теперь я часто забегала к ним перекусить, т.к. подниматься на четвёртый этаж было хуже, кроме того, дома, частенько, бывало пусто – мама бегала по делам родственников.

Как я, случалось, завидовала детям, которых из разных окон звали обедать: «Папа пришёл!» У нас семьи, как таковой, не было.

Одним из «событий» тех лет была «пропажа» Феликса. Это был 32г, памятный по страшному наводнению. Залило все подвалы в городе, и пожарные откачивали воду. Мы, как всегда, играли во дворе, и мама, уходя на базар, велела мне присматривать за трёхлетним Феликсом. Мы, старшие (мне было 8 лет), как обычно заигрались, и когда я вспомнила о братике, его во дворе не оказалось. Началась паника, гонцы отправились во все концы на поиски. Искали в Золотоворотском садике, сбегали даже на Владимирскую горку – никаких следов. Пришла мама, заявили в милицию, все на ногах, время идёт, уже 3ч. дня – ребёнка нет.

Наконец где-то в 6м часу появляется во дворе женщина и ведёт за ручку «заблудшую овцу». Оказывается, она увидела на Бессарабке (это в пяти-шести кварталах от нашего дома) приличного ребёнка (он был в матросском костюмчике, беленький, очень хорошенький). Видимо, он увлёкся зрелищем – пожарные откачивают воду – и забрёл так далеко. На расспросы он бессвязно отвечал что-то вроде «садик», «мама» и т. п. Видя, что он очень устал, женщина отвела его к себе, накормила, уложила спать и лишь тогда заявила в милицию. Ей дали адрес и она привела его. Бросившись к маме, он только спросил её: «Где ты был?» Фраза стала исторической.

Так закончилась эта эпопея.

Из дошкольных лет вспоминается так называемый «форпост». Это детские комнаты, созданные в таких переполненных детьми домах, как наш. Была вожатая, в комнате был бильярд, настольные игры. Теперь мы могли не только «резаться в ножики», играть в мяч и т.п., но и играть в этой комнате, особенно в зимнее время. Помню экскурсию в дом пожарной команды, где нам показывали оборудование, даже то, как спускались по трубе с 3-го этажа по тревоге пожарные, отдыхавшие наверху. Была встреча с легендарной лётчицей Полиной Осипенко. Просуществовала эта комната года 2.

Сейчас думаю, что до того, как Сталин полностью утвердился, действительно многое делалось для народа.

Глава 3. Школьные годы

В 1931году, когда пришло время идти в школу, был издан вдруг нелепейший указ: дети должны учиться в национальных школах своего микрорайона, т.е. евреи – в еврейских, украинцы – в украинских и т. д. Для меня этот вариант был исключён, и мама стала бегать по городу в поисках русской школы, куда бы меня приняли. Единственная школа, где согласились принять в «нулёвку», оказалась довольно далеко от дома, но выхода не было. Ещё несколько еврейских детей моего возраста и моей подготовки (я читала уже на уровне 2, если не 3-го класса) оказались в таком же положении. Ну и доставалось же нашей учительнице! Был у нас в классе некий Поляк (или Поляков), ябеда, который всё доносил учительнице. И мы ему устроили «тёмную» – после школы накинули на него пальто и хорошенько побили. Вскоре он исчез.

В 36г., когда мы перешли в 5-й класс, была создана школа для «трудных классов» с очень опытным директором. Наш класс туда перевели. Это было ещё дальше от дома (на углу Б. Шевченко и Пушкинской), но класс был настолько дружным, что никто не ушёл в другую школу, поближе к дому, хотя закон уже не действовал. К этому времени еврейские школы уже были закрыты.

Помню, к столетию со дня гибели Пушкина старшеклассники под руководством директора организовали прекрасный вечер. А уже через пару месяцев наш директор исчез. Это был 37-й год…

Школу расформировали, и наш класс отправился ещё дальше – на ул. Горького, в бывшую еврейскую школу №87, пока ещё семилетку. Потом было 2 восьмых, а в 1940-м – 1 девятый, наш, который я и окончила в 1941. (Это всё для истории школьного образования в Союзе.)

Примерно до 11—12 лет двор оставался основным местом, где проходила жизнь: первые платонические влюблённости, дружба и ссоры с подружками, совместные игры, развлечения. Одно время увлекались сбором денег. Т.е. решили копить, чтобы потом что-то приобрести. По улицам шли, глядя под ноги – и находили какие-то монеты, особенно по дороге к фуникулёру. Но, конечно, основной «доход» составляли данные родителями на завтрак в школе деньги. Там мы с подругой Лилей накопили на материал (искусственный шёлк), из которого нам сшили одинаковые платья – давнюю, заветную мечту. Отдельно откладывали в совместный «котёл» деньги с Юлей, моим двоюродным братом, ровесником, и Люсиком, соседом по квартире. Когда собралась какая-то сумма (наверное, 2 или 3 рубля), мальчишки отправились за покупкой (я как раз болела) и явились с… компасом. О его дальнейшей судьбе память умалчивает.

Люсик (кстати, двоюродный брат Стеллы) был на 2 года старше меня, и я смотрела на него снизу вверх. Я ещё только готовилась к школе, а он уже перешёл в 3 класс! С гордостью я говорила подружкам: «Он ни разу не оставался на 2-й год!» Надо сказать, что на второй, и даже на третий год тогда оставались многие. В каждом классе, в каждой школе существовала «камчатка», где они обитали и часто делали погоду в классах, изрядно мешая учёбе. Кажется, только перед войной их стало поменьше.

Этот Люсик просвещал меня во многом. У нас был сундук в коридоре, где мы делились всякими секретами, новостями. Приехав как-то из летнего лагеря, он ошарашил меня открытием: «Ты знаешь, откуда появляются дети?! – спросил он. Мне было лет 8, и я ответила гордо: «Конечно. Из живота.» (т.е. в аиста и прочую капусту я уже не верила («Нет», – заявил он с превосходством. И открыл великую тайну. Правда, каким образом дети зарождаются, мы ещё, невинные, не знали.

Потом семья Люсика (Ленские) переехала в квартиру этажом ниже и наша дружба прервалась, он всё больше чуждался меня и вообще девочек, а после войны и контузии вовсе стал бирюком, никогда не женился и умер в 80-е годы.

Любопытно, но я ничего не помню о быте тех лет. Что готовили, что ели, как стирали, убирали и т. п. Запомнились только бабушкины вареники из гречневой муки с сыром (больше нигде не встречала этого блюда), да в Умани у Зинича вареники с вишнями из сада со сметаной или вишнёвой подливкой и домашнее мороженое. Но жилось, видимо, не очень. Был такой фильм «Ошибка инженера Кочина». Там героиня (Орлова) жарила яичницу. На примусе сковородка, и она, одно за другим, разбивает яйца – штук шесть. Это было невероятно! Такое богатство. В обиходе яйца случались не часто. Хоть голод на Украине нас не очень коснулся, но запомнился. Как-то напротив двора, на другой стороне Прорезной, лежал долго труп крестьянина – мы это с ужасом видели сами, а слышали о подобном постоянно в 33г. – то в одном, то в другом месте замертво падали от голода едва добравшиеся до города крестьяне.

Не забыть, как однажды на Сенном базаре мама почему-то под рукой несла купленную буханку хлеба (это была редкая роскошь). Вдруг подбежал беспризорник – их тогда было много, – ухватился за буханку, силой отломил половину (мама едва удержала другую) и был таков. Долго передо мною маячила его грязная, какая-то озверевшая физиономия.

Двор, книги, кино (бегала постоянно, и сейчас могу перечислить более полуста запомнившихся лент: «Цирк», например, смотрела 50 раз! Орлову обожала, как и все сверстники. Забегая вперёд, скажу, что в ссылку Лиля, моя подруга, прислала мне портрет актрисы – это был драгоценный подарок!)

В 5 классе (12 лет) школа уже стала занимать значительное место в жизни. Появились новые друзья, расширилось понятие «двора», т.к. подружки Зина и Вика приходили поиграть в наш двор, а я ходила к ним. Напротив дома Зины, на Святославской, была волейбольная площадка, а волейбол был одним из увлечений. Но главное – в классе с группой ребят можно было говорить о главном: прочитанных книгах.

Книги вошли в мою жизнь очень рано. Ещё до школы стала читать запоем. Как, откуда появлялись книги – не помню. Но были это, в основном, переводы. Сперва сказки братьев Гримм и Андерсена (самая любимая – «Снежная королева»), «Серебряные коньки», «Маленький лорд Фаунтерой, «Домби и сын» и «Оливер Твист» Диккенса, затем пошли «Три мушкетёра», Марк Твен, Фенимор Купер и Майн Рид (во дворе играли «в индейцев»), а дальше Джек Лондон, Вальтер Скотт и т. д. Из русских книг в раннем детстве «Дубровский» и «Капитанская дочка», «Детство Никиты» А. Толстого. Во 2-м классе тайком стала читать «Анну Каренину» (запретный плод нам подавай!), но не одолела, хорошо запомнила только начало: «Все счастливые семьи похожи друг на друга, каждая несчастливая семья несчастлива по-своему».

С ребятами в классе можно было говорить о книгах, спорить, делиться ими, обогащая свой багаж. Мне напоминают об этом сохранённые маленькие фотографии, которыми мы обменивались в 5 классе. На одной из них, от Вили (умнейший был мальчик, погиб в 42г.) надпись: «Графине де ла Майа от барона фон Вильсон», на другой: «Отличнице учёбы Мае, заядлой физкультурнице, которая прочитала много книг. от плоховика Жоры.» Этот Жора Шевцов, один из трёх мальчиков нашего класса, уцелевших в мясорубке, стал актёром, играл одно время в нашем театре Русской Драмы, затем женился на талантливейшей актрисе, которая после учёбы в Москве попала по распределению в наш театр. Её здесь «съели», и они уехали в Москву, где она пожертвовала своей карьерой, чтобы дать возможность играть ему. Он даже снимался (в роли гестаповца в фильме «Семнадцать мгновений весны»). Году в 75-м мы встретились у Жоры Абашева, профессора, который тоже уцелел в годы войны.

Учёба давалась очень легко и не занимала много места в жизни. Возможно, потому что уроки привыкла делать сразу после школы, чтобы поскорее освободиться для чтения и развлечений. Таким образом ничто не запускалось и отличные оценки «сыпались» запросто. Когда на родительских собраниях учителя меня хвалили, все спрашивали у мамы, как она добивается от дочки такой успеваемости. Мама искренне отвечала, что понятия не имеет, как и когда я занимаюсь. Правда, это было до 8 класса, потом начались проблемы с поведением. Но об этом позже.

Пока же в классе мы уже обсуждали Стендаля, восхищались «Оводом», спорили о Растиньяке и т. д.

В 1934 (?) году правительство из Харькова переехало в Киев, который стал столицей Украины. «Мэром» города стал Павел Петрович Постышев, которого мы все (ребята) полюбили настолько, что у меня, например, на столике стоял его портрет, и, уходя в школу, я его целовала. Дело в том, что при нём открыли Дворец Пионеров, разрешили ёлку в Новый Год, стали многое делать для развлечения школьников. Помню, с балкона я как-то увидела, что к гостинице «Киев», которая была напротив нашего дома на Владимирской, подъезжает целая кавалькада машин. Я бросилась вниз и подоспела к тому моменту, когда Постышев, Косиор, Любченко и другие члены украинского правительства шли к дверям, окружённые ребятнёй. Я примостилась около своего любимца и прошла рядом метра два. Гордости и счастью не было предела. Как ни странно, никакой охраны рядом не было (или мы не видели), детей никто не отгонял. Такие ещё царили нравы.

Но уже шли разговоры о врагах народа, развивалась шпиономания. На обложках школьных тетрадок были рисунки, и говорили, что в них зашифрованы всякие вражеские послания. В кинофильмах о нашей счастливой жизни появлялись враги народа, которые хотели помешать ей. Естественно, их быстро разоблачали. В году 35-м мы узнали о преследовании евреев в Германии по фильмам «Семья Оппенгейма» и «Профессор Мойлок». Но продержались они на экране недолго. О радостной жизни евреев в России тоже был фильм «Искатели счастья» – о том, как евреи отправляются в собственную республику, обетованный рай – Биробиджан. Но этот фильм тоже демонстрировался недолго.

Мы, школьники, несомненно, были патриотами, нас волновали книги и судьба Николая Островского (огорчались очень, что «Рождённые бурей» не были окончены), потрясло убийство Кирова, но к некоторым вещам относились скептически, например, к той же шпиономании. И когда начались громкие процессы над «врагами народа», куда вскоре попала и киевская верхушка, в том числе любимый Постышев, возникло и некоторое недоверие к происходящему, о чём мы довольно открыто говорили в классе.

После ареста директора 40-й школы нам дали окончить учебный год, а на следующий, т.е. в 6-м классе, нас перевели в 87 школу, которая находилась на Кузнечной (Горького), довольно далеко от дома. Можно было доехать на трамвае (№1), и шикарно считалось соскочить на ходу у Кузнечной, не доехав нескольких метров до остановки на пл. Толстого. Так что коленки у меня постоянно были в синяках и ссадинах. В хорошую погоду мы шли пешком через сад – наискосок от университета, сокращая путь. Но когда начались процессы, мы шли по Короленко, т.к. напротив Университета были выставлены огромные портреты членов правительства и любопытно было наблюдать, как исчезали они один за другим и заменялись на следующих по цепочке. Это не могло не вызвать критических замечаний у моих товарищей.

В 1936 году папу исключили из партии (тогда все репрессии начинались с этого) и он вернулся в Киев, стал работать в какой-то сапожной мастерской. Но длилось это недолго. В ночь с 6-го на 7-е ноября 1937 года к нам вошли несколько человек из НКВД, предъявили ордер на обыск, перевернули все ящики, забрали фотографии папиных товарищей по Польше и ушли, уведя с собой и папу. Помню, что я сидела на кровати и с презрением (так я считала) смотрела на них. Скорее это был страх. Через 2—3 дня какой-то очень вежливый тип явился к нам с билетами на 17 ноября – нам было предписано выехать на поселение в г. Чарджоу Туркменской ССР в качестве семьи врага народа.

Почти весь мой класс (6-й!) явился на вокзал меня провожать!

Ехали мы в плацкартных вагонах (в Москве была пересадка), довольно долго. Но когда прибыли в Чарджоу, оказалось, что там уже «переполнен план» и больше нет мест для ссыльных. Нас отправили ещё дальше – в село Иолотань. Это богом забытое место находилось между станцией Мары на пути в Ашхабад и Кушкой – самой южной точкой страны.

Глава 4. ЮНОСТЬ

Поселились мы в каком-то глинобитном домике. Была там русская школа, куда я пошла оканчивать шестой класс (смешно, но по окончании его получила похвальную грамоту, т.к. и по туркменскому языку у меня было «отлично». ) Какое-то время было интересно: у нас вожатым был девятиклассник, красивый мальчик, в которого я влюбилась (он на меня не обращал внимания), он возглавлял компанию по подготовке и «величайшему событию эпохи» – принятию Сталинской Конституции. Были всевозможные сборы, праздники. Но потом стало скучно и однообразно. Зимой суровые ветры сбивали с ног, весной солнце стало жарить. Как мы вообще там существовали? Вместе с билетами на поезд нам выдали какую-то мизерную сумму (как-никак за ними оставалась комната со всем содержимым – мы везли только носильные вещи, а их было немного.). Потом мама стала работать уборщицей в каком-то магазинчике, Феликс всегда был с ней. Друзей у меня практически не было, т.к. никто по уровню не мог сравниться с моими киевскими товарищами. Я страшно затосковала.

Мне было 13 лет, но ощущение – жизнь кончена. Выход был только один – Киев. Списались с родственниками, и вот меня мама отвозит в Мары, где усаживает в поезд «Ашхабад – Москва», в столице меня встречает незабвенная Анна Осиповна, и я приезжаю в Киев, к бабушке.

По дороге в Москву я встретилась с папой. Как оказалось, он в тюрьме был не долго (там тоже мест не было (и его выслали в Казахстан на поселение вблизи Акмолинска. Через нашу родню папа узнал о нашей судьбе, мы стали переписываться. Каким-то образом ему разрешили поехать в Ташкент, мимо которого я проезжала. Там, на вокзале, мы и встретились. Но воспоминания остались очень смутные.