скачать книгу бесплатно
Катя едет в Сочи. И другие истории о двойниках
Анна Александровна Матвеева
Проза Анны Матвеевой
Новый сборник прозы Анны Матвеевой «Катя едет в Сочи» состоит из девяти очень разных историй, объединённых рифмой судьбы. Невольными и не всегда очевидными двойниками друг другу становятся здесь художник и галерист, сын и мать, незнакомые женщины и знакомые только по переписке девочки… Это книга о том, что даже антиподы могут услышать и понять друг друга просто оттого, что способны испытывать те же чувства и слышать в громогласном потоке жизни родной голос
Содержит нецензурную брань!
Анна Матвеева
Катя едет в Сочи. И другие истории о двойниках
Внук генерала Игнатьева
1.
Никто не предупредил, что на прощании будет закрытый гроб.
Все последние дни Юля Вогулкина пыталась представить Ясно?го в виде покойника – и справедливо винила себя в любопытстве. Хотелось знать: будет ли он в мёртвом виде таким же ухоженным, как при жизни?
Ясной носил крохотную бородку пиковой масти, очки без оправы и щеголял свежим маникюром: глядя на него, Юля прятала обкусанные ногти в растянутых рукавах свитера. Пришлось высвободить ладонь из рукава, чтобы взять у Ясного визитную карточку: глянцевую, по моде конца девяностых. Может, он не заметил цыпки-заусенцы?
Выпуклый чёрный курсив «Ясной Олег Аркадьевич. Директор Частного института истории России советского периода».
Сколько лет ему было, сказать трудно. Юле, совсем ещё юной в ту пору, все мужчины старше тридцати казались ровесниками друг другу. От сорока до шестидесяти – где-то так, наверное. Можно было бы спросить напрямую, но вдруг ещё подумает чего-нибудь. Вообразит себе. Вогулкиной не нравились такие нафабренные аккуратисты. То ли дело Паша Зязев! Вечно нестриженый, в мятых (но при этом всегда чистых!) футболках, в пожелтевших кедах, очаровательный Зязев не раздражал даже привычкой мыть руки, забрызгивая водой всё зеркало. Юля прощала ему всё, включая жуткую манеру скрести голову тупым концом карандаша.
Ясной не позволял себе ни одного сомнительного жеста. Носил костюмы, сверкал пряжкой ремня, благоухал сладковатым, с удушливой ноткой парфюмом. Похожий запах – у похоронных лилий в корзине, что стоит в ногах покойника, поняла вдруг Юля. А потом, слева от корзины, увидала ноги в отглаженных брюках и блестящих штиблетах с заострёнными носами. Точно такие носил Ясной!
Вогулкина подняла взгляд, увидела сверкающую пряжку ремня, пиджак, ослабленный узел галстука – и лицо покойника, правда без пиковой бородки и очков. Смотрел он Юле прямо в глаза. Насмешливо и с интересом.
Другая на её месте, может, вскрикнула бы, но Вогулкина сдержалась, лишь стиснула крепче свой довольно жалкий букет гвоздик.
Сдержалась она не потому, что была так уж сильна духом – ничего подобного. Всего лишь особенное устройство психики, когда любая эмоция – страх, удивление, радость – докатывается спустя несколько минут. Это плохо в случаях, когда требуется быстрая реакция, но бесценно, если нужно скрыть истинные чувства от окружающих. Ватные ноги, дрожь в руках, банный пот: всё будет строго по расписанию, но пока можно спокойно отвести взгляд от Ясного – живее всех живых! – и сделать вид, что сосредоточенно слушаешь служительницу крематория, отрабатывающую неизменный ритуал.
Ужас докатился до Вогулкиной ровно в тот момент, когда служительница сказала:
– Предлагаю проститься с Олегом Аркадьевичем и вспомнить о нём только самое лучшее. Пожалуйста! – она гостеприимным жестом хозяйки указала на гроб и сделала шаг назад, склонив голову в скорбном поклоне.
Живой покойник уверенным шагом шёл к микрофону – и все, кто помнил Олега Аркадьевича, вздрагивали с разной степенью интенсивности. Шёл он точно как Ясной, выбрасывая острые носки туфель в стороны, приосаниваясь, пощёлкивая пальцами.
– Поскольку наших родителей здесь нет, – сказал покойник, ещё раз безнадёжно окинув взглядом скромную группу провожающих (в основном там были женщины, старухи и несколько мужчин невротического вида), – то первое слово скажу я. Олег был моим братом, и, как вы можете заметить, близнецом.
Имени своего выступающий называть не стал. А голос имел точно как у Ясного, и ни на йоту не отличались интонации. Впрочем, это, возможно, норма – Вогулкина знала немногих близнецов и не понимала, как у них всё устроено.
Тихонько подошёл опоздавший Паша, взял Юлю за руку, и она радостно вспыхнула. Близнец, на секунду приостановив свою речь, посмотрел на них укоризненным взглядом Олега Ясного и продолжил говорить о том, каким выдающимся человеком был его брат. Неоценимый вклад. Усердная работа. Упрямство учёного. Редкая наблюдательность. Потрясающее бескорыстие.
Юля подумала, что Ясному бы понравилась эта речь и что он, вполне вероятно, сам её и составил на случай внезапной смерти.
Других желающих словесно проститься с Олегом Аркадьевичем не отыскалось. Разочарованный близнец кивнул служительнице, и та объявила, что теперь близкие покойного могут обойти вокруг гроба, положить на крышку цветы и сказать Олегу Аркадьевичу последнее прости.
Стебли гвоздик прилипали к ладони Вогулкиной, и она с облегчением стряхнула их на гроб – тоже, кстати, элегантный, напомнивший Юле один из казённых буфетов Дома Чекистов, которых она нагляделась на фотографиях. Цветов было немного, венок – всего один, увитый лентой с надписью «От безутешного…». Близнец похлопал по крышке гроба, как грузчик, завершивший работу, – и Олег Аркадьевич Ясной, или кто там лежал на самом деле, поехал в печь. А Юля с Пашей вышли на свет божий, где несколько старух обсуждали вполголоса: кто теперь будет им возвращать деньги?
– Дождёмся этого брата и спросим, – предложила самая бойкая, но при этом со следами непоправимой интеллигентности на лице.
Но брат-двойник пропал – и даже не сообщил о том, будут ли поминки! Возможно, имелся ещё какой-то выход из крематория, помимо двери и трубы?..
Юля смотрела на чёрный дым, улетавший в голубенькое майское небо, и думала, что в любом случае земной жизни Олега Ясного – многожёнца, историка, внука генерала Игнатьева, родственника Сталина и Лили Брик – пришёл конец.
Ну или не пришёл.
И почему, кстати, его брат-двойник выглядел ровесником прежнему Ясному, а не тому, каким он стал бы сейчас?.. Прошло почти пятнадцать лет, некоторые люди, конечно, медленно стареют, но не до такой же степени!
Может, он не брат и не двойник, а сын Ясного? Правнук генерала Игнатьева?..
Всю обратную дорогу Юля и Паша молчали, а когда он сказал, что не сможет сегодня зайти, Вогулкина почему-то не расстроилась. Она спокойно относилась к Пашиной жене Алёне, которую знала лишь заочно, но признавала, как неотъемлемую часть Зязева – его руку или, например, ухо. Признавала, но всё равно, конечно, огорчалась, если из-за этого уха нарушались любовно выстроенные планы. И сама себя одёргивала: так нельзя, тебе никто ничего не обещал, надо быть выше этого (хотя куда уж выше-то!). Обидно было, что с Алёной Паша познакомился примерно тогда же, когда они с Юлей начали работать над исследованием о Доме Чекистов, – то есть у него был шанс выбрать себе в жёны Вогулкину, но выбрал он почему-то Алёну. И живёт с ней теперь, как сам с удручающим постоянством говорит, душа в душу.
Но вот сейчас она не расстроилась, и Паша почувствовал это.
– Ты какая-то странная сегодня!
– Да я вообще странная, – отмахнулась Юля. – Беги уже, созвонимся.
Он не побежал, а пошёл довольно медленно и неохотно. Юля же домой почти летела и даже напугала своей скоростью какую-то собачку. Не терпелось найти в залежах письменного стола папку с копиями документов, так и не переродившихся из «собранных материалов» в научный труд. В той же папке, если она правильно помнит, должны лежать визитка Ясного и их совместная фотография, сделанная Пашей на фоне Дома Чекистов.
В письменном столе Вогулкиной давным-давно царили тлен и запустение. Братская могила великих начинаний. А ведь Юля ещё лет десять назад не поверила бы, что из всех специальностей, которыми она овладевала на ходу, играючи, постоянной станет самая непритязательная – гид-краевед. Ни писатель, ни историк, ни культуролог из Юли так и не получились.
Но при этом она жива, а вот Ясного сожгли сегодня утром в крематории.
Или не сожгли?
Она снова вспомнила двойника, его любопытный взгляд и поёжилась. Выбрасывала из ящиков одну стопку листов за другой, начала, разумеется, кашлять от пыли. А нужная папка лежала, конечно же, на самом дне позорного погоста.
Первым делом Юля вытащила из неё фотоснимок.
Да. Человек, представившийся братом Олега Ясного, был либо его подлинным близнецом, либо двойником, либо им самим!
2.
Двойник, как считала Вогулкина, есть за редким исключением у каждого. На портрете, написанном двести лет назад, в телевизоре, в соседнем дворе, в документе – тут уж кому как повезёт. Ну, или не повезёт.
Двойники интересовали Юлю с невинного детства. Можно даже восстановить в памяти, с какого точно дня они её начали интересовать.
1 сентября 1982 года Юля пошла в четвёртый класс новой школы – не той, что во дворе, а другой, через две дороги и сквер. Бабушка дала ей букет глупых георгинов, хотя Юля предпочла бы гладиолусы (родственное слово с «гладиатором» – Юле тогда нравились мальчишеские книжки).
На линейке всё было как обычно, а когда пошли в класс и началась перекличка, вместе с Юлей вскочила со своего места другая новенькая – кудрявая девочка-мартышка.
– Вогулкина Юля!
– Здесь! – крикнули они хором, и все, конечно, засмеялись.
Учительница сказала, что вторую Вогулкину приняли в тот же четвёртый класс «Б» по ошибке и «во избежание путаницы» её переведут в ближайшее время в параллельный. Но ближайшее время, как часто бывает, растянулось на несколько месяцев, мучительных для обеих Юль.
– Она ведь нам даже не родственница, – возмущалась Юлина бабушка, как будто родственницу было легче пережить. Мартышка оказалась пакостной девочкой, и бремя дурной славы преследовало Юлю даже после того, как тёзку перевели наконец даже не в параллельный класс, а в другую школу.
Родители отнеслись к появлению двойника дочери до обидного легкомысленно. Маме это даже показалось забавным!
– Ладно бы мы были какие-нибудь Кузнецовы, Ивановы, – смеялась мама, – но Вогулкины всё-таки не самая распространённая фамилия.
А папа снял с носа очки и сказал:
– Вполне типичная для Урала. Вогулы – старое название манси. Не хочешь, Юляша, пригласить домой свою тёзку?
Юля, слушая родителей, мечтала стать сразу Ивановой и Кузнецовой, лишь бы не натыкаться на кудрявую нахалку, присвоившую себе не только её фамилию, но даже имя. Звать домой – да ни за что в жизни! Первая Вогулкина была довольно одинокой девочкой, трепетно оберегающей свой мир от чужих посягательств. Да, о двойниках она впервые задумалась именно тогда – и безо всякой симпатии, потому что испытала на себе, как посторонний, неприятный человек претендует на часть твоей неповторимой личности.
Исчезнув из реальной жизни, вторая Вогулкина долго возвращалась к первой в тревожных снах и мерещилась на троллейбусных остановках.
Примерно в то же время папа достал где-то по случаю «Сказки» Гофмана, и Юля прочитала за один вечер «Песочного человека», а потом стащила с полки взрослого стеллажа «Эликсиры сатаны». Читать было страшно, не читать – невозможно!
Как выяснилось позднее, мировая литература была нашпигована двойниками – от безобидных «Принца и нищего» и «Виконта де Бражелона» до жуткого «Доктора Джекила и мистера Хайда» и так далее, с первой по шестую полку стеллажа. Весь цвет изящной словесности – от Шекспира до Гоголя, от Шамиссо до Эдгара По, от Достоевского до Белого, от Набокова до Газданова и Шварца, от Кортасара до Борхеса – только и делал, что препарировал тему доппельгангеров, и почти всегда появление двойника было для героя дурным знаком. Неважно, касалось сходство внешности, имени или другой рифмы судьбы.
В семнадцать лет, студенткой, Юля влюбилась в немолодого уже музыканта, репетировавшего с группой в цокольном этаже университета. Музыкант о её чувствах, к счастью, не знал, да и вряд ли заинтересовался бы круглолицей девочкой в немодной юбке и очках. Юля караулила его на выходе из университета, смотрела, как он прикуривает сигарету и с одобрением глядит в вечернее небо. Спустя год ей стал постоянно встречаться в троллейбусе почти точный двойник музыканта – он лишь ростом был ниже, и Юля перенесла свои чувства на него, потому что из цокольного этажа группу к тому времени выперли. Потом троллейбусный доппельгангер тоже куда-то сгинул, и Вогулкина сосредоточилась на учёбе. Вдруг захотелось стать сразу всем: культурологом, искусствоведом, социологом, писателем! В моду вошло презираемое ранее краеведение.
Однокурсник Паша Зязев проводил первые экскурсии по Екатеринбургу – бесплатные, по велению сердца. Предлагал любоваться ленточными окнами и округлыми, женственными фасадами конструктивистских домов, рассказывал о судьбах архитекторов, совал экскурсантам под нос фотокопии старых газетных статей. Юля побывала на одной такой экскурсии – и влюбилась в конструктивизм, а следом и в Пашу. В таком порядке. Паша привлекал её многим, и не последним здесь стало то, что у Зязева двойника не было. Ни на старых портретах, ни в троллейбусах, ни среди голливудских артистов не имелось никого хотя бы отдалённо напоминавшего Пашу.
К третьему курсу Зязев написал несколько бойких газетных текстов о выдающихся зданиях города – гостинице «Исеть», Белой башне, Институте охраны материнства и младенчества. Подбирался ко Второму Дому советов, который в народе окрестили Домом Чекистов, – и неожиданно пригласил в соавторы статьи Вогулкину.
– Даже не статья будет, а целое научное исследование! – горячился Паша.
Тогда стоял вроде бы май. Точно, май! Вокруг памятника Свердлову буянила цветущая сирень. Они долго сидели на лавочке, одурманенные ароматом цветов, а Юля – ещё и перспективой работать вместе с Пашей. Да хоть на что согласна, лишь бы вместе!
Но Паша сразу же сказал, что у каждого будет своё направление деятельности – и Юлю он для начала просит сходить в архив репрессированных на площади Труда. В рамках уже продуманной Зязевым методологии исследований.
Вогулкина попыталась скрыть своё разочарование за фальшивым энтузиазмом, но разочарование слишком уж превышало энтузиазм размерами и потому торчало наружу.
Пришлось срочно купить мороженое в ларьке на углу Ленина – Карла Либкнехта, чтобы подправить себе настроение. Мороженое всегда помогало и на сей раз тоже справилось. Юля даже улыбнулась, когда шла мимо Главпочтамта, – Зязев на экскурсии рассказывал, что этот памятник конструктивизма должен вызывать у горожан ассоциации с гигантским трактором. Но у Юли он вызывал ассоциации только с самим Пашей. Ей приятно было видеть Главпочтамт. В этом преимущество зданий – они довольно часто остаются на своих местах, в отличие от людей.
Вогулкина интересовалась архитектурой на свой лад. Её занимало больше всего то, как меняются разные дома в зависимости от того, кто в них живёт и работает.
– Так это же прямо в точку! – вскричал Зязев, когда Юля рассказала ему о своём взгляде на памятники архитектуры городского и федерального значения. – Надо обязательно собрать материалы о тех, кто жил в Доме Чекистов, – помимо Ельцина, хотя Ельцин нам тоже понадобится. Там же, насколько я знаю, чуть не каждого второго расстреляли в тридцать седьмом!
Вот почему решили начать с архива репрессированных. Зязев назвал Юле фамилию сотрудника, который заведовал выдачей дел, – и этот сотрудник, Волков, встретил её весьма приветливо.
– Какую погоду нам сегодня выдали, правда? – сказал он Вогулкиной сразу после «здравствуйте». Юля подтвердила, что правда, хотя и не поняла: с чего бы так радоваться майской погоде, если сидишь целый день в архиве?..
Волков, кстати, оказался чрезвычайно похож лицом на одного её институтского преподавателя по фамилии Зайцев. В историях про двойников не только ужасы, бывает и смешное.
– А вы, между прочим, не первые, кто интересуется этими материалами, – сообщил тем временем Волков. – Всё то же самое буквально два месяца назад запрашивал Олег Ясной, руководитель Частного института истории России советского периода. Знаете такого?
Юля такого не знала. Её расстроило, что они с Пашей, как выяснилось, вовсе не первые затеяли это исследование, причём у неведомого Ясного было преимущество в целых два месяца. И что это за частный институт такой? Она впервые о нём слышит…
– А есть ли у вас какие-то контакты этого самого Олега Аркадьевича? – спросила она у Волкова, торопливо добавив: – Я бы хотела взять у него интервью.
Интервью – самый надёжный способ познакомиться с человеком, к которому ни на какой козе не подъехать. Этой премудрости Юлю обучила знакомая журналистка, удачно выскочившая после одной такой беседы замуж. Никто не отказывается от интервью: даже успешных и знаменитых икрой не корми, дай возможность поговорить о своей драгоценной персоне под диктофон.
Волкову, впрочем, было безразлично, зачем Юле понадобился номер Ясного, – он терпеливо продиктовал его аж два раза подряд, чтобы Вогулкина проверила цифры. А потом вынес в читальный зал две здоровенных папки с подшитыми делами репрессированных. И зевнул, что работают они сегодня до пяти.
Документы в папках были такими жуткими, что Юля на время выкинула из головы их с Пашей интеллектуального двойника Олега Аркадьевича с его загадочным институтом. От всех этих постановлений об арестах, заявлений, телеграмм веяло таким густым ужасом, что он не развеялся даже спустя столько лет.
В Доме Чекистов, первом свердловском «небоскрёбе», построенном в конце 1920-х, проживали самые выдающиеся на тот момент жители города. Генералы, писатели, политические деятели крупного калибра, старые большевики (впрочем, у старых большевиков, среди которых значился Ермаков, убийца Романовых, имелся «собственный» дом на другой стороне улицы – с роскошным видом на пруд и с широченными балконами, которые отдельно взятые бабушки превращали по зиме в каток для внуков). Жилой комбинат НКВД – так он назывался в проекте – выходил и на улицу 8 Марта (носившую до революции имя Уктусская, а после, недолго и символично, Троцкого), и на улицу Антона Валека, и на улицу Володарского, связанную в памяти поколения Юли и Паши с незабвенным свердловским рок-клубом. Над проектом здания работал финляндский поданный, талантливый архитектор и убеждённый идеалист Иван Павлович Антонов и его коллега Вениамин Дмитриевич Соколов. П-образное четырёхэтажное здание и примыкающий к нему одиннадцатиэтажный комплекс (тот самый «небоскрёб») в плане представляли собой серп – один из символов новой власти. И на стройке этого «серпа» трудились раскулаченные крестьяне из Краснодарского края: случайная, но убедительная метафора.
Даже в Москве в те годы было не лишку таких величественных жилых зданий, где работали и своя столовая, и парикмахерская, и детский сад, и кинозал; где был даже фонтан во дворе! Попасть во двор Второго Дома советов (так стал называться со временем жилкомбинат НКВД) без пропуска было невозможно – за всем присматривала вооружённая охрана, сторожившая покой жильцов и казённое имущество: в любой квартире здесь был полный набор мебели и разных прекрасных излишеств типа радиоприёмника. Каждый из восьми подъездов запирала дубовая дверь, обитая медными планками, а колонны некоторых парадных были сделаны из лабрадорита. В высотном здании работал лифт, возносивший жильцов к заоблачным далям при помощи специального сотрудника, в квартирах сверкали белизной свеженькие ванные комнаты, лестничные марши были отделаны мрамором и даже лаконичные урны для мусора во дворе отливали по эскизу всё того же архитектора Антонова. Простым людям дозволялось разве что поглазеть на чудеса из-за кованой решётки, и то если не прогонит легендарный местный дворник Бармалей.
В режимных подъездах Дома Чекистов проживал сплошь партийно-советский «верхний этаж» с семьями и прислугой: первый секретарь Уралобкома Иван Кабаков, парторг Уралмаша Авербах и так далее вплоть до Ельцина. Высотный восьмой подъезд был, пожалуй, самым эффектным из всех благодаря головокружительной многоэтажности здания и гранитной рустовке входной группы, превратившей обычный вход в сказочный пещерный проём. Для фасада «небоскрёба», украшенного на уровне 10–11-го этажей балконами-крыльями (теперь их нет), изначально были выбраны цвета чекистской формы – тёмно-серый и белый. Причём белым для пущей графичности решено было выкрасить те самые крылатые балконы, парапет крыши и шахту – так над Свердловском вознёсся сверкающий белый крест! Архитектурно безупречное и политически провальное решение – ведь в те годы в Свердловске, как и по всей стране, боролись с религиозным дурманом. Например, Богоявленский кафедральный собор на Площади 1905 года простоял на своём месте до 1930 года – то есть его снесли уже после того, как в городе появился Дом Чекистов с его дерзким крестом, возмутившим передовую общественность.
Юля Вогулкина прекрасно помнила старый снимок Богоявленского собора: его демонстрировал на одной из экскурсий Паша Зязев. По оплошности держал фото вверх ногами. Вогулкину тогда захлестнули сразу и сочувствие к Паше, и жгучая жалость к этому прекрасному храму: соразмерному городу и совершенно беззащитному.
А белый крест над Свердловском сочли злостной провокацией – на допросы в НКВД вызывали и архитекторов, и маляров, и коменданта новенького Дома. Опасный фасад перекрасили, Антонов тогда буквально чудом избежал ареста, но спустя несколько лет, на волне борьбы со шпионажем, на него был сделан новый подлый донос.
Архитектора успели предупредить, он в спешке покинул город и вернулся в Финляндию. До последних лет своей жизни Антонов считал, что лучшие проекты он выполнил в Свердловске, и мечтал увидеть хотя бы ещё раз свой ненаглядный Дом…
А у тех, кто завидовал «небоскрёбожителям», переминаясь с ноги на ногу по ту сторону кованой ограды, вскоре появился повод для злорадства – или сочувствия. У режимных подъездов Дома Чекистов всё чаще останавливались чёрные «воронки», хозяев забирали одного за другим: расстреливали, ссылали… Осиротевшие семьи выселяли из квартир и перевозили в лучшем случае в убогие бараки на улице Челюскинцев.
Юля делала копии документов, вовсе не выглядевших ветхими: приговоры о расстрелах, постановления о наложении ареста на имущество, слёзные письма вдов, оставшихся без жилья, работы и денег, статьи из «Уральского рабочего» про врагов народа и политических слепцов. У неё заболела голова; пожалуй, хватит на сегодня. Вот и Волков давно уже ёрзает за своим столиком в нетерпении…
Вогулкина вышла из архива с последним ударом часов на площади – как граф Монте-Кристо. Хотелось вымыть руки, а лучше бы – сразу в душ, с головой. И потом позвонить Паше, может, он позовёт её вечером погулять – есть ведь о чём рассказать!
Но вместо того чтобы перейти по светофору на ту сторону проспекта и сесть в трамвай до родного ЖБИ, Юля пошла в другом направлении – будто её тянули за ниточку – и спустилась к пруду. Слева, под бюстом Мамина-Сибиряка, горбились шахматисты и продавцы старых книг. Справа гремели самокатами ребятишки. Вогулкиной казалось, что от неё несёт горькой книжной пылью, она даже понюхала незаметно рукав своей рубашки.
Город наслаждался маем, сияла нежная листва, под ногами хрустели липкие почки. А Юлина ниточка натягивалась всё сильнее.
На Набережной Рабочей Молодёжи целовалась немолодая и некрасивая пара, рядом, как положено в рассказе о двойниках, миловались голуби – один был далматиновый, с поржавевшим горлом. Коротеньким переулком Химиков Юля вышла наконец к высокому серому дому – и уткнулась носом в ограду. На воротах был кодовый замок.
Как назло, никто не выходил из Дома Чекистов и не возвращался; на скамейке в безлюдном дворе сидела мамаша с младенцем на руках, но Вогулкина постеснялась её окликать. С чего бы жильцам пускать в закрытый двор посторонних!
Открылись ворота лишь через полчаса: пропустили на законных основаниях крепко заляпанный грязью «опелёк» и на незаконных – Юлю. Она тут же с деловитым видом направилась к ближайшему подъезду, хотя можно было и не разыгрывать сцену. Вторжение Вогулкиной никого не заинтересовало, мамаша даже головы в её сторону не повернула, а других людей во дворе не наблюдалось. Юля обошла двор по периметру. Рассмотрела неработающий фонтан. Поглазела на окна, гадая, за каким из них покончил с собой в 1937 году обкомовец Константин Пшеницын, ожидавший ареста. И с какой стороны проник во двор неизвестный самоубийца, бросившийся с крыши в 1960-х. Вот так и меняют архитектуру человеческие судьбы! – воскликнул бы, наверное, Паша Зязев. Не меньше чем деревья, бывшие когда-то слабыми крохотками и вымахавшие чуть не до крыш! Как вот эта черёмуха – высоченная, сплошь покрытая белым цветом, она напоминала невесту-перестарка, но благоухала как молодая.
Хлопнула дверь подъезда, в который будто бы шла Юля, и молодая мать обернулась с недовольным лицом, ведь младенец только-только заснул. Мужчина среднего роста, но ладный, с прямой военной спиной, поравнялся с Вогулкиной и вскинул левую руку, продемонстрировав блестящие часы на запястье. Костюм, галстук, остроносые туфли.
– Здравствуйте. – Он кивнул ей по-доброму, как соседке. Юля тоже кивнула, и мужчина, заметно раскидывая при ходьбе носки в стороны, свернул в соседний двор.
Там, в соседнем дворе, как вскоре выяснилось, не было ничего интересного. А вот мужчину этого Юля почему-то сразу же запомнила – вместе с черёмухой, фонтаном и матерью с младенцем на скамейке. Запомнила и не удивилась, когда его внешний облик соединился с именем на визитной карточке. Тонкие губы, бородка-пик, внимательные голубые глаза…
– Конечно, я дам вам интервью, расскажу и об институте, и о Доме Чекистов! – сказал Олег Аркадьевич по телефону. – Давайте встретимся в пироговой «Штолле», на Горького, семь А: знаете, где это?
Вогулкина не знала. Не было у неё финансовых возможностей ходить по пироговым.
Ясной обещал ждать её внутри за столиком. Она узнает его по бородке и светло-серому костюму.
Паша составить ей компанию отказался, поэтому в «Штолле» Вогулкина явилась одна и в дурном настроении.
