скачать книгу бесплатно
– Да я не о том, – Глеб замялся, подбирая слова, – если принять во внимание, что бой мы приняли над морем, то леса тут, конечно, быть не должно. Но даже если допустить, что он тут очутился… каким-то образом …
– Казанской Богоматери, – съязвил Женя.
– Неправильный лес, – наконец оформил свою мысль Самара, – Дикий. Где просеки? Вырубки? ЛЭП?
– Глеб? – перебил Женя, – скажи, только честно – ты хоть что-нибудь понимаешь?
– Теорему Пифагора – да, – отозвался Самара, – а теорию относительности уже не очень. Что, конкретно, тебя интересует?
– Меня интересует что, конкретно, мы сейчас собираемся делать?
– Странный вопрос, – пожал плечами Самара, – садиться собираемся, что ж еще.
– Сядем, а потом?
– По обстановке.
2. Господа офицеры
«У самовара я и моя Маша,
А за окном совсем уже темно».
– Госпожа Петухова, утро доброе, – пожилой импозантный господин в солидном костюме, с неизменной тросточкой, чуть приподнял котелок, приветствуя даму в бледно-желтом платье.
Та кивнула, подарив ему сердечную улыбку. Пожилой господин проводил даму долгим взглядом – она этого вполне заслуживала, курпулентная была дама, и, помахивая тросточкой, двинулся вдоль по Садовой. У мостика через канал Грибоедова томился в ожидании молодой щеголь с букетом астр. Томился, видимо, уже давно: букет выглядел так, словно им пытались вымести пол в трактире, а перед этим долго несли под мышкой. Ветреная красотка, похоже, пообещала – и не пришла.
Солидный господин остановился у перил и обратил скучающий взгляд на воду, неторопливо бегущую под мостом.
– Не подскажете, который сейчас час? – обратился к нему несчастный кавалер, уставший ждать.
Пожилой господин неторопливо достал из внутреннего кармана дорогой швейцарский брегет на цепочке, откинул крышечку.
– Четверть одиннадцатого, сударь, – вымолвил он, покосился на букет и в сомнении добавил, – похоже, ваша дама забыла о свидании.
– О, нет, – возразил кавалер, – она обязательно придет. Должно, не сумела поймать извозчика…
Эту фазу он произнес как-то странно, словно не отстаивал достоинства свой возлюбленной перед незнакомым пожилым занудой, который влез, куда не просят, а отрабатывал некий обязательный ритуал, который давным-давно навяз у него в зубах. Точно так же как и ожидание на этом мосту, лениво бегущая вода и этот трижды клятый букет.
Пожилой господин в солидном английском костюме смотрел на воду так строго, словно она была проштрафившимся чиновником в его департаменте.
– Вы вызвали меня так срочно, – негромко проговорил он, – означает ли это, сударь, что вы готовы отработать, наконец, вознаграждение, пересланное вам авансом?
– Гельсинфорс, – бросил кавалер.
Господин смерил его недоверчивым взглядом.
– Рискованно, – пояснил он, – приграничная область. Там просто кишат агенты всех мастей.
– Русак сообщил, что они забрались в жуткую глушь. Несколько миль глухого высокого забора, утыканного предупредительными табличками: попытка проникновения карается десятью годами отсидки.
– И на этом заборе гроздьями висят англичане, французы и наши ребята из приграничного округа! – с досадой сказал пожилой.
– Русак сообщил, что пока никого не видел.
– Хорошо, – кивнул господин, – допустим. Жизнь – странная штука, иногда в ней такое случается, что никакой романист не придумает. Может быть и так. А кроме забора Русак что-нибудь видел?
– Слышал, – кавалер понизил голос и невольно оглянулся.
– Прекратите, – поморщился пожилой, – вы ведете себя как шпион в дешевой театральной постановке. Здесь никого нет. Так что ж такого услышал Русак?
– Там работает плавильная печь. Причем, если судить по тому, сколько топлива ей требуется, она работает сутками.
– Плавильная печь? – по-настоящему удивился пожилой господин, – за каким чертом им понадобилась плавильная печь? Я мог бы понять, если бы там взрывали или стреляли – но это?!! Русак не ошибся?
– Не думаю, – покачал головой кавалер, – он был довольно близко.
– Был? А где он сейчас?
– Пришлось срочно удирать.
– Черт! – несолидно выругался его собеседник, – ваша веселая компания хоть что-то может сделать хорошо, чтобы не пришлось потом исправлять?
– Губернатор Нижнего не жаловался, – бросил кавалер.
Пожилой господин сморщился, словно раскусил лимон.
– Помощь нужна? – спросил он, явно через силу, – или сами справитесь?
– Помощь… в чем? – уточнил кавалер.
– В том, чтобы туда вернуться и выяснить подробнее, какие черти там веселятся, и для чего им плавильная печь.
– Э, нет, – решительно мотнул головой кавалер, – уговор был – только отыскать, где эти ребята свили новое гнездо. Мы его выполнили.
– Если вы не ошиблись, и это и в самом деле они.
– Здесь ошибка исключена. Русак хорошо запомнил полковника. Больше мы ни о чем не договаривались. Надеюсь, вы тоже сдержите свое слово, господин Соболев? И нам не придется напоминать вам об уговоре… в нашей манере?
Тот недовольно поджал губы.
– Угрозы излишни, господин Энгельгард. Я – офицер. Пока смертная казнь отложена. В течение месяца будет либо Высочайшее помилование… что сомнительно и крайне нежелательно…
– Нас вполне устроит побег, – пожал плечами кавалер и, бросив надоевший букет в воду, коротко поклонился.
Пожилой господин внимательно наблюдал, как пересекает трамвайные пути и, заслышав колокольчик, ловко прыгает на подножку, и исчезает в сутолоке столицы Павел Энгельгард, профессиональный революционер, убежденный враг престола, заочно приговоренный к десяти годам каторги… и, похоже, только что оказавший неоценимую услугу Российской Империи.
…Глеб открыл глаза и с удовольствием потянулся. Просыпаться не «по звонку», а вот так, когда сам захочет, и твердо знать, что «губы» за это не будет, а, наоборот, будет завтрак: крепкий чай из самовара с хрустящими французскими булками, маслом и медом – до сих пор было для него чем-то диким и нереальным. Более нереальным, чем это невероятное происшествие с ним и Корейцем и весь этот мир вокруг.
Мужчина огляделся. Его обступало прошлое. Бревенчатые стены, не заделанные никакими панелями, не оклеенные обоями, а оставленные так, в своей первозданной красоте. Две высокие железные кровати «с шариками», а между ними расписанный в красно-зеленые узоры сундук с огромным языком замочной петли. Над соседней кроватью, где все еще дрых Кореец – явно самопальный, но очень аккуратный коврик – картина Шишкина «Утро в сосновом бору». Рядом – светлый квадрат. Возможно, от разбитого зеркала. Согласно примете, разбитые зеркала в доме не держали. На полу – пестрые дорожки. В уголке здоровенный, украшенный резьбой комод с гнутыми медными ручками. И – круглая печь, сейчас, понятно, холодная. Вообще-то, если, как призывал незабвенный Козьма Прутков «зрить в корень», ничего шокирующего в этой обстановке не было. В отдаленных деревушках, забытых Богом и дорожными строителями, до сих пор встречались такие комнатки с точно такими же кроватями и печками. Да и в музеях Глебу подобное «зрить» доводилось не раз. Но эти вещи не были отгорожены красным бархатным шнуром. На кроватях они с Корейцем спали, в комоде были аккуратно разложены их вещи. А расписной сундук был приглашающее пуст – приходи кто хошь и клади что хошь…
В первые дни Глеб, просыпаясь, искал мобильник, чтобы посмотреть, который час. Сейчас он почти привычно взглянул на старинные часы-ходики и так же почти привычно чертыхнулся – ходили они по забору. Аня забыла подтянуть гирю. Вернее, не забыла. Девчонка… горничная, или кто она тут… в общем, «принеси, подай, поди на фиг не мешай», откровенно побаивалась странных пришельцев и лишний раз в их комнату старалась не заходить. Что не мешало ей так же откровенно стрелять глазами в Корейца.
С наслаждением ступая босыми ногами по теплому дереву, Глеб подошел к окну и, отодвинув легкие занавески, распахнул приоткрытую форточку настежь. В окно тут же ворвались звуки и запахи, закружившие голову: скрипел колодезный журавль, беззлобно перекрикивались мужички, кажется, чинившие телегу. Или, что вернее, пытавшиеся ее доломать, чтобы с чистой совестью отчитаться перед хозяином, что сделать, мол, ничего нельзя, машина ремонту не подлежит… и пойти пить водку. Все как везде. От реки, прятавшейся в камышах, тянуло сыростью. А еще пахло дымком. Глеб уже научился выделять этот запах – на террасе Андрей растапливал шишками огромный самовар. Значит, проснулся Самара в аккурат к завтраку.
– Женя, – тихонько позвал он, – спишь?
– Нет, – буркнул напарник.
– А что делаешь?
– На горных лыжах катаюсь, – буркнул напарник и рывком сел на кровати, – по-моему, это очевидно.
– А, по-моему, у тебя отвратительное настроение, – заметил Самара, – интересно, кто успел тебе его испортить? Я не мог, потому что ты только что проснулся. Похоже, кто-то это сделал во сне?
– Еще бы, – Кореец поежился, – такая дрянь приснилась! Будто сижу я в каком-то подвале без окон без дверей. Почему-то в белой рубахе, зеленых штанах и старых кирзачах, навроде тех, которые у моего дедушки в чулане хранились. Я связан по рукам и ногам и какая-то фашистская рожа в золоченом пенсне склоняется надо мной и так, знаешь, спокойно, уверенно спрашивает… где стоит часть генерала Звоницкого, сколько у него бойцов, лошадей и фуражу… А если я не отвечу, говорит, меня будет спрашивать другой «специалист», и у него я буду говорить. Правда, сначала я буду кричать, а потом – стонать, но в промежутке я скажу все, что интересует этого придурка. Так что лучше мне сделать это прямо сейчас, тогда меня быстро и без затей расстреляют! – Женя возмущенно фыркнул.
– Да-а, заманчивое предложение, – усмехнулся Глеб, – должен сказать, этот твой, в пенсне… как менеджер мог бы сделать неплохую карьеру. Как его, бишь?
– Да никак! – зло отозвался Кореец, – и вообще, это всего лишь дурацкий сон… Но он почему-то здорово подпортил мне жизнь, – помолчав, признался он.
– Не переживай. Моя бывшая жена говорила, что сны сбываются только по средам и пятницам, а сегодня четверг. И нас ждут круассаны. Хотя я предпочел бы чашку кофе и сигарету.
– Попроси у графа, – буркнул Кореец, – думаю, у него найдется и то и другое.
– Как-то неудобно…
Господа авиаторы неторопливо одевались.
– Интересно, – сказал вдруг Женя.
Проследив за его взглядом – от светлого пятна на стене до темного угла рядом с комодом, Глеб заметил, что из-за тяжеленной деревянной дуры высовывается уголок деревянной рамы.
– Очень интересно, – повторил Женя. Он присел рядом с комодом и осторожно вытянул за угол фотографию.
– Ого! – вырвалось сразу у обоих.
– Вот это девочка, – добавил Женя, рассматривая портрет, так странно обретенный за комодом. С листа плотного картона на них смотрела девушка. Вернее, совсем еще девочка, подросток. Лет пятнадцати, не больше. В симпатичном беленьком платье, с черными кудряшками, взбитыми и уложенными в совсем взрослую прическу. Узкое лицо было неправильным, но привлекательным, возможно, благодаря яркому рту, сложенному в дежурную «фотографическую» улыбку. А вот взгляд был совсем не детским: твердым, властным и настолько внимательным, что от него хотелось спрятаться под кровать.
– Ну и глаза, – проговорил Глеб, – не хотелось бы мне стать врагом этой малышки.
– Точно, – согласился Женя, – порвет на тряпки. Как ты думаешь, кто она? И почему ее фотография валяется за комодом?
– Валяется? – усомнился Глеб, – скорее, спрятана.
– От нас? – поразился Женя.
– Нет. Просто с глаз долой.
– Из сердца – вон?
– Думаю, это родственница нашего гостеприимного хозяина. Скорее всего – дочь. Или племянница.
– Почему ты так решил? – улыбнулся Женя.
– Ну, во-первых, они похожи. Во-вторых, это фото, а не картина. Значит – сравнительно недавнее.
– Не скажи, – запротестовал Женя, – фотография в России появилась в 1840, так что это вполне могла быть матушка хозяина. Или его тетушка.
– Фотография не старая, – возразил Глеб.
– Да иди ты, – решительно не согласился Женя, – это наши фотки из автомата через три – пять лет уже годны только в помойку. А раньше фотографии качественными делали. Бумага плотная, серебра много. Они знаешь как хранились?! У нас в семейном альбоме есть фото моего прадеда в форме царской армии со всеми регалиями. В 1904 году сделано. Так даже не пожелтело!
– Хорошо, уел, – согласился Глеб, – не знал, что ты так разбираешься в фотографии. А на счет того, почему портрет спрятали, версии есть?
– Ну… – протянул Женя. Было видно, что ему приятна похвала старшего товарища и очень хочется с разгону выдать что-то этакое, чтобы закрепить свои достижения на ниве дедукции. Только его гений, похоже, взял отпуск.
– Может быть, она умерла. От чахотки или пневмонии. Раньше от этого часто умирали.
– И любящий отец немедленно поспешил избавиться от всех ее вещей? – Глеб покачал головой, – Брось. В этом случае он скорее соорудил бы ее мавзолей, и каждый день ходил к нему с цветами. Нет, приятель. Чует мое сердце, что здесь совсем другое что-то…
В этот момент в дверь постучали негромко, деликатно, но как-то очень по-хозяйски.
– Да! – подал голос Глеб, увлеченно рассматривая портрет так поразившей его девочки.
– Господа, – послышалось из-за двери, – вы уже проснулись?
– Заходи, Анюта, – по-простецки бросил Женька, которому все эти сословные заморочки были до одного места, – Мы оба уже в штанах.
За дверью хихикнули. Потом она все же приоткрылась на одну створку. Глеб обернулся.
– Ой! – испуганно пискнула Аня, увидев, что гость вертит в руках, – Как вы это?.. Простите… Я забыла убрать портрет из комнаты, когда готовила ее для вас. Если хозяин узнает об этом…
– У тебя будут проблемы?
– Что у меня будет? – не поняла Аня.
– Ну, неприятности. Он будет тебя ругать? Успокойся, мы не скажем, что нашли портрет. Но… кто это?
– Это? – девушка широко распахнула удивленные глаза, – Это Мария Даниловна. Ой! – Аня испуганно зажала рот ладонью, – но вы ведь и сами догадались, правда?
– Ну, почти, – дипломатично ответил Женя, – так что, нас ждут у самовара?
Аня торопливо кивнула и исчезла, не забыв послать Женьке весьма горячий взгляд.
С открытой веранды большого особняка господ Адонаньевых открывался изумительный вид на заливные луга и крутой изгиб реки. На дальнем берегу стеной стоял небольшой, но коварный лес, где в прошлом году пропали двое крестьян… правда, оба по пьяному делу, но, как справедливо рассудила народная молва, без нечистой силы тут тоже не обошлось.
Самовар царем стоял в самой середине большого круглого стола, покрытого белой скатертью, аж хрустевшей от крахмала. Булки лежали горой на большом плоском блюде, а в добавок к меду и маслу были и тонко нарезанная ветчина, и колбаска, и два или три вида варенья. Компания красных чашек с петухами толпилась на краю стола. Блюдца к ним были попроще, тоже красные, но без петухов. А ложечки – серебряные.
