Разорванный кокон

Сонич Матик

Разорванный кокон

Первая глава. Пока смерть не

«Зоси Палыча больше нет с нами…».

Шутка?

Что это за томное многоточие?

Солнце немилосердно жарило с самого утра. Автобус подошёл полупустой. Сейчас спокойно сядем и разберёмся.

Люблю работать летом ― народ выметается из города, и в транспорте становится легче дышать. И уже вроде не на работу едешь, а гуляешь. Без зазрения совести можно погрузиться в творчество или смотреть в окно под гундёж подкаста. А можно просто на сорок минут зависнуть в Сети. Что я и сделала.

Опять нырнула в новостную ленту. Почти сразу ― фото церковной свечи ― как банально! ― и подпись:

«Зоси Палыча больше нет с нами…».

Пост написала вчера в семь вечера Катя Крупенко, жена Зоси. Неужели, не шутка? Сердце сиротливо прижалось к прутьям рёбер:

– Палыч! Ну как же так?! ― вырвалось на выдохе. Набрать воздуха обратно получилось не сразу. Слёзы сдавили горло. Помимо воли получились жалкие всхлипы. На прошлой неделе обсуждали планы, ещё в четверг переписывались в чате, а в понедельник он уже в могиле целую ночь.

Зося Палыч ― охранник на заводе и писатель-самородок. А кто безгрешен? У каждого из нас есть вредные привычки.

За последний год его вредная привычка, писательство, нашло столько почитателей, что мы всё ждали, когда пригласят по рассказам сериал снимать. Он получил три литературных премии подряд: «Лучший сатирический рассказ», «Находка самиздата» и «Перспективная серия» за цикл мини-рассказов «Гнутые гвозди». И, собственно, перестал считаться в нашей среде начинающим.

Его смерть не могла случиться. Не хочу верить!

Автобус мчался по безлюдной набережной. ещё низкое солнце подсвечивало закоулки полупустого города. Посреди него лежала Нева, свободна и растрепана, как холостячка поутру. Ветер врывался в открытый люк, в окна, поднимал волосы дыбом, будто подстрекал их сбежать, мгновенно высушивал позорные мокрые борозды на щеках.

Пробежалась по комментам:

«Мир праху»

«Такой молодой, ещё и талантливый. Жаль парня!»

«Работать надо, а он жену с детьми впроголодь держал!»

«Да бухал, наверное, как не в себя. Как все они!»

«Как вам не стыдно так про мертвого! Вы же совсем его не знаете!»

«Покойся с миром, Палыч»

«Катя, держись! Мы рядом»

Тысячи комментариев за двенадцать часов!

Написала Кате в личку: «Если могу чем-то помочь, только скажите».

Почти сразу ответ: «Ира, здравствуйте! Назарет, Зося, просил вам рукописи передать. Приезжайте, когда сможете. Но лучше побыстрее».

Назарет ― какое имя странное…

А сама-то! В сети меня все зовут Ирой, но от рождения я Ириада. Всё-таки много у нас с Зосей было общего.

Автобус подъехал к моей остановке. Протискиваясь к выходу, заметила, что пальцы в чёрных разводах туши. Шмыгнула и посмотрела по сторонам, не заметил ли кто. Пожилая женщина покачала головой. В её глазах тоже стояли слёзы:

– Крепись, доченька, всё можно пережить.

Кивнула ей и выскочила в закрывающиеся двери.

С лицом надо что-то делать. С общим настроем ― тоже.

Под высоченной стеной фабрики с ночи всё ещё влажно и прохладно. Солнце сюда пока не добралось. После раскалённого салона автобуса по спине побежали зяблые мурашки. Плюхнулась на скамейку и поняла, что не могу идти на работу. Даже рук поднять не могу. Перед глазами снова появилась строчка: «Зоси Палыча нет с нами». И горящая свечка…

Он бы никогда на своей страничке не допустил такой банальщины!

«…рукописи…» ― всплыло в голове сообщение Кати. И тут же появились силы. Изнанкой футболки стёрла с лица подтёки туши. Написала Зосиной жене. Та, будто ждала, сразу же прислала адрес.

Надо же! Живём в соседних районах и за столько времени ни разу не встретились. Я села на обратный автобус и поехала мимо своего дома на окраину. По пути лезли воспоминания, как мы познакомились на писательском марафоне. Он накосячил в посте, забыл теги поставить. Я ему написала об этом. Почти сразу начали общаться. Никто так меня не поддерживал, как Зося. Без вопросов, он более талантливый и успешный. Писал, что ещё в конце девяностых у него был журналистский опыт, но ему не понравилось. Мол, проституцию бросил ещё в восьмом классе.

Да уж! Шуточки солёные у него проскальзывали. Бесили они меня. Зося ёрничал и балагурил постоянно. А я наивно многие вещи принимала за правду. Может эта наивность и подкупала его? Нравилось ему морочить голову дурочке. Но он никогда не был злым. Грубым ― да, но не злым. Пояснял, где я повелась, и как не попасться в следующий раз. Но я в следующий раз попадалась всё равно. Уже на другой шутке. Он говорил: «Ага! Опять подорвалась! Как же ты в этом мире живёшь, дурёха?!» ― и снова объяснял. Я выходила из себя, кидалась в ответ на обидное неоднозначными смайлами. Но всегда диалог заканчивался смехом. И я всегда улыбалась. Мне кажется, он тоже. Жаль, что личной встречи не получилось.

***

Три прямые улицы нарезают спальный район на одинаковые кварталы из домов сто тридцать седьмой серии. Обычная трёшка. Дверь открыла девушка, вышедшая из рекламного ролика про идеальную жизнь. Я засомневалась, что пришла по адресу. Зося гордо говорил, что Кате на сорокалетие в прошлом году подарил дорогущий браслет. Но этой женщине на вид нельзя было дать и тридцати шести. Даже тридцать ― с трудом.

– Ирина?

– Просто Ира. Вы Катя?

Девушка кивнула. Дуновение воздуха донесло легкий аромат бергамота с базиликом. При этом в её безупречной укладке не шелохнулась ни одна волосинка.

– Проходите в гостиную. Я сейчас ещё кое-что соберу в спальне. Вы спешите? ― она виновато улыбнулась, жестом приглашая пройти следом.

Шёлковый струящийся топ пыльно-розового цвета. Бриджи, обтягивающие спортивные ноги. Пружинистая походка. Понятно, почему Зося её боготворил.

― Немного времени есть. ― В планах не было задерживаться в доме, где и без меня есть кому погоревать.

– Я быстро. Назарет почти месяц не вставал из-за болезни. До сих пор разгребаю его гнездо.

Понятия не имела о болезни. Он казался таким активным, много работал… Решила уточнить показания своей памяти:

– Он писал, что на заводе работает.

– Что вы! Он уже год не выходит из квартиры дальше пивного магазина. Пару раз вытолкала его на детскую площадку, но… В общем, он домосед со стажем.

Наверное, в ответ я что-то скорчила удивлённое, и Катя искренне рассмеялась, глядя на моё лицо.

– Ничего удивительного. Зося не любил говорить о реальном положении дел, ― сказала Катя, исчезнув за дверью. ― Он жил своими фантазиями. О хлебе насущном хлопотала я, ― крикнула Катя из спальни. В голосе её прозвучала горькая усмешка.

Я озиралась в залитой искусственным светом прихожей. Зеркала без пятен, идеально белая плитка на полу. После вчерашних похорон квартиру вычистили до блеска. Или она всегда содержится в стерильности? Показалось даже, что пахнуло больницей.

Мои внедорожные кроссовки чужеродно смотрелись в этой чистоте. Шлепки земли с подошвы чернели у половичка с как будто причесанным ворсом.

С чувством вины я прошла в большую светлую комнату. Почти всю её занимал белый ковёр. Напротив входа, на диване, сидели Оля и Коля ― близнецы-семилетки. О них Зося часто мне рассказывал. Присылал фотографии. Им в этом году в школу.

На одном из кресел в углу сидела Настя. Кажется, ей около десяти. Но глаза у неё были взрослые и усталые.

Дети сидели тихо, поджимая ноги так, чтобы не касаться белого ворса ковра.

– Привет! ― поздоровалась я. Не дождавшись ответа, решила сесть в кресло, к которому пробралась по узкой полоске ламината, чтобы не касаться ковра по примеру детей.

Три пары глаз молча меня разглядывали. Дети, как куклы, в одинаковых белых в чёрную полоску свитерах, были рассажены на мягкой мебели между подушек. Это немного пугало. Катя задерживалась. Молчание пялившихся на меня детей вселяло всё большее беспокойство.

– Тебя Настя зовут? ― поинтересовалась у старшей, как у человека с наиболее осознанным взглядом.

– Анастасия. А вы ― Ира, да? ― спросила в ответ девочка, в глазах её ожил огонек.

Я удивилась.

– Папа мне показывал вашу страничку Вконтакте. ― Ей не требовался мой ответ или вопрос, она продолжила, ― у него в закладках всегда была ваша страничка. Он говорил, что с вами решает «рабочие моменты». А мама говорила, что вы такая же бездельница, как и он. Он ведь уже давно не работал. Вы знаете? Но я не сержусь на него. Про мёртвых или хорошо, или никак. И вообще, мне нравилось, что он все время дома был. Мы часто на пикник ходили. Тут, на речку. Вы знаете, что тут за лесом ― речка? И лес почти как настоящий. Вот, смотрите, на шкафу фотография с пикника, только давнишняя…

Я только и успевала, что кивать, поддакивать и мычать. Но этого Анастасии было достаточно для диалога. Фотография, в сторону которой махнула девочка, светилась радостью. Катя с Зосей держат пупсиков-близнецов. Анастасия с широкой улыбкой прыгает в камеру.

Счастливое семейство!

У Зоси аккуратно стриженная бородка, вокруг глаз начинают закладываться морщинки. А вот между густых тёмно-русых бровей уже чёткая бороздка. Даже улыбка не сглаживает эту «морщину задумчивости». Вот таким я его и знала по аватарке. Не смогла сдержать ответную улыбку.

– Люблю эту фотографию, ― продолжила Настя. ― Ещё люблю фотографию, как мы весной ездили на Мальдивы. Когда границу только открыли. Без папы ездили. Ему нельзя прививку было делать. Поэтому фотографии мама не ставит в гостиной, чтобы его не расстраивать. Он ведь давно уже не ездил никуда, ― болтушка Настя пересказала краткую историю семьи, пока семилетки подозрительно тихо сидели. Катя все не возвращалась. ― Фотография у нас в комнате, на тумбочке, где Коля спит. Точнее, мы вместе сейчас с Колей спим. Чтобы ему не страшно было. Он не плачет, когда мы с ним вместе засыпаем. А Олька без конца ревёт, ― услышав свое имя, Оля скривила рот и настроилась на то самое «реветь», ― но мама ей не разрешает, потому что она уже взрослая, чтобы плакать. Я Оле тогда сразу объясняю, что теперь у папы ничего не болит, уже плакать не надо. Теперь заживём спокойно. Тем более, в школу плакс не берут. Я тоже, конечно, один раз плакала, когда папу в больницу забирали. Его в скафандре таком выносили, как космонавта. ― Оля начала всхлипывать в такт Настиному речитативу. У меня от этой музыкальной композиции взмокла спина и помутнело в глазах. А Настя все не унималась. ― Я сверху смотрела, когда его в скорую заносили. У него там стекло запотело, и я не могла лицо рассмотреть. Я уже знала, что больше он к нам не вернётся. Мама сразу в чёрный пакет всё бельё из спальни сложила и унесла. И драила всё. Квартира потом долго порошком воняла…

– Ну-ка хватит! ― скомандовала Катя, неожиданно проявившись сквозь пелену Настиной болтовни. Девочка замолчала. А у Оли глаза мгновенно высохли. Дети снова превратились в аккуратные красиво рассаженные игрушки.

Катя двумя руками тащила целлофановый пакет из «Пятерочки», плотно набитый стопками писчей бумаги и тетрадками в цветных обложках.

– Вот, ― она плюхнула пакет у кресла. ― Он сказал вам отдать всё. Наконец-то я смотреть на это не буду. За последние два месяца он из спальни сделал какую-то студенческую общагу перед сессией. Приходилось здесь спать. ― Катя махнула освободившейся рукой на диван. Ногой она продолжала придерживать пакет, чтобы из него ничего не высыпалось на идеальный ворс ковра. ― Но имейте в виду, полагаюсь на вашу порядочность, если там есть что-то готовое к публикации, я настаиваю…

– Не волнуйтесь, Катя. Я передам это вам. Авторские права Зоси уважаю, как никто другой.

Я привстала с кресла и подалась к пакету. Но Катя сдвинула его ногой в сторону двери так, что с кресла было бы не дотянуться. Я поняла ― намекнули на выход.

Странная женщина, хотя её понять можно. Такое горе. Остаться одной с детьми без любимого мужа. У неё, наверное, в голове ― полный трындец. Я бы с ума сошла на её месте. Думаю, она имеет право злиться на меня, за то, что Зося рукописи посторонней женщине завещал. Я бы злилась.

На работу в этот день я не вышла. Ничего страшного, не пропадут они один день без упаковщицы №2. Весь день посвятила Зосе, точнее, его наследству. После того как с трудом допёрла пакет до дома, за его разбор страшно было взяться. Жара не добавляла ни желания, ни сил. Квартира в полдень больше походила на разогретую кастрюлю, а я ― на свежесваренного рака. Но после душа (да будет вечная слава изобретателям водопровода в квартирах!) почувствовала способность соображать и действовать. И любопытство взыграло! Интересно же узнать реальные мысли человека, с которым почти год обсасывали каждый попадающийся текст, каждую книгу пропускали через дискуссию. А он взял потом и без предупреждения умер. Зараза!

Для начала, как подобает коллеге, написала пост памяти. Как он любил: с юмором, без свечек и пафосных «его нет с нами». У нас было много общих друзей и отклик последовал неимоверный. В сердцах немного позавидовала. Но потом подумала, может, и меня после смерти внезапно полюбит столько людей, что пост с некрологом так же за час наберёт пять сотен лайков. По крайней мере, Зося бы мне сейчас именно так сказал.

Разбор пакета оказался недолгим. Сложила в стопку тетради ― похоже, это дневники. Обрывки с заметками покидала в обувную коробку. А перевязанные ленточками листы А4 отложила на сладкое. Это были рукописи готовых книг. Зося мне как раз хвастал неделю назад. Присылал фотки и таинственный смайлик. Мол: «У меня есть для вас посылка, только я вам её не отдам!» Я уже догадывалась, что быть мне для этих рассказов бета-ридером. Не знала только при каких обстоятельствах.

Хотелось начать с дневников, причем с последних записей. Ведь оказалось, что про Зосю, про реального Назарета, я ничего не знаю. Но из двух десятков тетрадей найти последнюю было не так уж легко. Упаковщица есть упаковщица: достала с антресолей коробку, прихваченную как-то на фабрике, и аккуратно, в две стопки, уложила дневники в обратном хронологическом порядке. Всё! Короткий путь отрезан. Теперь придется читать с начала.

Вечер намечался душевный. Несмотря на то что я чертовски устала ― не физически, скорее психологически вымоталась ― «встречу» с настоящим Зосей Палычем откладывать не хотелось.

Время ― пить чай. Солнце ушло на другую сторону дома, и балкон стал приятным кабинетом. Потянул прохладный ветерок. В тени очухались от зноя и раскричались городские птицы.

Под откидным столиком разместила коробку. Принесла две чашки на блюдцах, две стопочки и заныканную ещё с восьмого марта бутылку мартини. Для приличия принесла кусок сыра из пустого холодильника. На кухне щелкнул чайник. Пять минут ― и готова встречать гостя! От двух чашек длинной ниточкой тянулся в полуденное бело-голубое небо ароматный пар.

Вторая глава. Не разлучит

― Присаживайтесь, Назарет Павлович! Меня зовут Ириада Олеговна. Будем знакомы! ― сказала невидимому другу и нащупала под столом крайнюю тетрадь.

В ней записи начинались с двадцать третьего декабря прошлого года. А последняя ― шестнадцатого июля, в прошлый четверг. Видимо, перед самой госпитализацией. Интересно, что это последняя страница тетради. Рассчитано точно ― сорок восемь листов, исписанных каракулями.

Я бы никогда не подумала, что у человека, так ясно выражающего свои мысли в текстах, такой сложно читаемый почерк!

«Будем последовательны, ― увещевала любопытство, меняя тетрадь на первую с другой стороны пачки. ― Думаю, последнего года для знакомства будет вполне достаточно».

«9 июля

«Здравствуй, дорогой дневник!» ― так когда-то начинала свои записи девочка Лора из книги по модному триллеру Линча. Тогда я и понял, что люди пишут дневники не только для того, чтобы их издавать в толстой обложке с золотым тиснением, а просто так, чтобы не лопнула голова. Да! Так запросто начинаю, не дождавшись первого января или понедельника. Потому что это тоже не важно для головы, которая без дневника может лопнуть. Как тогда работать? Сложно работать без головы. Сложно работать, когда там каша ― такая привычная, слабо дифференцируемая, которая переливается из пустого в порожнее…

Кажется, что эффективность и рациональность вообще не про меня.

Написал рассказ на конкурс.

Ни ответа, ни привета. Хотел написать ещё один, но затупил и плюнул. Может, позже…

Ничего не жду. Уверен, что сделал правильно».

Знакомая история. Я с такой кашей пять дней в неделю хожу! Особенно, если в голове вертится навязчивая идея, а сесть за работу нет возможности…

«13 июля

Вчера пришло письмо из издательства. Неожиданное, но долгожданное. Как раз накануне перечитывал апрельскую переписку. Редакторка писала что-то вроде: «До конца года мы вам напишем…»

Ну-ну!

Это звучало как типичное «мы вам перезвоним» на собеседовании.

Знаем ― плавали. Надеяться не стоит.

Но натура у меня мечтательная…

Все равно ведь ждал.

Хе-хе…

И вот оно! Письмо из настоящего издательства!

А я ответ в своем репертуаре фиганул.

Может, не стоило?

Разволновался я, право. Пойду хряпну!

Да кому я вру! Уже еле буквы разбираю.

«Рюмка водки на столе…»

«16 июля

Тишина…

Наверное, зря я шутеечки главреду шутил.

Три дня уже прошло. А вдруг мне совсем не напишут?!

Паника

Паника

Паника

Испортил себе минутку славы. Сломал весь кайф от приглашения на проект! Ещё Катя вставила пять копеек сомнений в моё уныние…»

«Нет! Ну вы видели кусок идиота?!

Скачу по квартире, извергаю поварёхой кастрюльный звон, вместо того, чтобы топать на площадку с детьми.

Только утром вздыхал, что не отвечают, а в обед уже написала!

Дроздова написала!

И Алина написала!

Все! Обе!

Включаемся в проект. Плюс роман полируем…

Ну как полируем ― переписываем, дописываем…

Теперь на свежий воздух проветриваться, а то эти КольОли протопчут на мне яму».

Проект ― понятно. Это как раз то, что Зося рассказывал: в издательство позвали сразу на два проекта, и чужую книгу писать, и его собственную рукопись взяли, над которой он пять лет корпел.

Вообразила, как он носился в переднике по квартире, колотя поварёшкой по кастрюльке. А за ним бегали Настя и мелкие Коля с Олей, смеялись, пытались поймать и оседлать дурашливого отца. Я крепко зажмурилась, чтобы согнать пелену слёз.

Дети лишились полюса отцовского шалопайства. Остался только холодный полюс маминой стерильности. Со строгой, любящей чистоту Катей, наверное, не устроишь дома развесёлый бедлам и кутерьму.

«23 июля

Объявили результаты шорта. Не судьба. Ну, чего уж, не в первый, не в последний, как говорится…»

Почерк стал увереннее, и читать намного легче.

«Зато кипит работа. Мне бы пару прицепов времени раздобыть. Дети спят мало. Жена дома сидит много. Время ― песок. В туалете запираться по часу каждый раз ― не выход. Я ж не Набоков какой.

Больше никаких конкурсов! Ожидание сжирает столько энергии! За неделю осилил только первые главы. И хоть тресни ― не могу разорваться между проектом, домашним очагом и романом. Где бы найти карманы времени?.. Будь я фантастом…».

«24 июля

Прочёл конкурентов. Успешных и талантливых во всех местах. Не хотел, но прочёл, чёрт их дери!

И это юмор?! Это смешно, «по-ихнему»?! Где сюжет?

Стендапятина какая-то.

Херня!

В личные сообщения написал этому, толстомордому из жюри.

Не всё только дневник руганью марать, вдруг кто читать будет. Хрен толстомордый ответит, но хоть душу отвёл.

Ни вчера, ни сегодня ничего не сделал. Идите в жопу, господа! Читайте своих молокососов с ТНТ!».

Он не любил юмористические шоу. Точнее, писал, что не любит. Советовал мне юмору учиться не по телефункину (он так телевизор называл), а по книгам, не переводным, нашим: Чехов, Зощенко, Аверченко…