скачать книгу бесплатно
– Она колдунья!
– Твои сказки, Трубочист, наивны. Я материалист. Материя первична!
– Материя не может быть первичной.
– По-твоему, первичен дух?
– Дух тоже не первичен.
– Ты дуалист? Но до тебя, Трубочист, были Декарт и Кант.
– Ваши великие дуалисты Декарт и Кант были ближе к истине, чем Карл Маркс и Фридрих Энгельс. Ленин – вообще не философ, он примитивен.
– Ты можешь, Трубочист, доказать мне, что материя не первична? И не философским словоблудием, а одним кратким примером? И четкой пирамидой логики!
– Пожалуйста! Способность атома железа присоединять к себе два или три атома кислорода у вас называется валентностью. И это свойство материи не вторично. Частица и поле единовременны. А поле как возможность соединения – не материя, а запрограммированность. Без этого в мире господствовал бы хаос, не было бы и жизни. Сознание не вторично, это всего лишь результат запрограммированных соединений.
– С этим можно и согласиться.
– Но при этом рушится постулат о первичности материи.
– Черт с ним!
– Сознание и речь – не высшая ступень бытия. Высшая категория – дух, душа. Сознание является частью духа, его ничтожной долей. А душа – это и ощущение тела, и причастность к вечности, и вера, и энергетический сгусток, способный отделяться от оболочки.
– По-моему, я уже и раньше соглашался с этим…
– Люди часто теряют и губят свои души. Души с вашей планеты похищаются обитателями Черной звезды. Они транспортируют их по своей астротрубе десятками и сотнями тысяч.
– Для чего им нужны наши души?
– Каждая душа состоит примерно из восемнадцати миллиардов бионов. Обитатели Черной звезды не воспроизводят сами эти частицы. И они давно бы погибли, вымерли – без подпитки вашими бионами. Мы, танаитяне, прилетели к вам, чтобы предупредить вас об опасности. Бесы с Черной звезды всесильны только над душами, которые не защищены верой, опалены черным огнем зависти, братоубийства, ненависти, лжи…
Порошин рассмеялся:
– Ха-ха! Не так уж ты и загадочен, Трубочист! Может быть, материя не первична. Ты меня давно в этом убедил. Но человек и не живет этой проблемой. Согласен и в том, что дух выше сознания. Еще раз подтверждаю: вполне можно представить душу энергетическим сгустком, способным отделиться от тела. Но ведь все остальное у тебя – нечто среднее между ахинеей и околонаучной фантастикой. И не так уж безобидно все это звучит. Черный огонь зависти, братоубийства, безбожия разжигают, разумеется, коммунисты. Нет, родной мой Трубочист, не зря тебя пытались уморить в концлагере. Ты изощренный антисоветчик, контра. И напрасно ты рядишься в одежды чудака, фантазера, полупомешанного.
Трубочист съехидничал:
– Вы советуете мне, Аркадий Иванович, явиться в НКВД с повинной?
– Я советую тебе, Трубочист, ни с кем не говорить на эти темы. Тебя ведь схватят и расстреляют. А мне тебя жалко. Есть в тебе что-то интересное, притягательное. И нельзя тебе квартировать у Гейнемана. Мишку за связь с тобой могут замести. Ты уж пожалей моего товарища.
– Тогда и вам, Аркадий Иванович, опасно со мной якшаться: заметут.
– Меня, Трубочист мой дорогой, не заметут. Я сам – из тех, кто заметает. Шевельну пальцем – и ты исчезнешь!
Гейнеман вошел в больничную палату боком, с охапкой кульков и свертков, он услышал последнюю фразу Порошина и сразу отреагировал:
– Чего расхвастался? «Шевельну пальцем – и ты исчезнешь!» Как бы не получилось наоборот, Аркаша. Трубочист слегка шевельнет своей волшебной тросточкой – и ты исчезнешь!
– Пусть на себе сначала проверит свою тросточку…
– Пожалуйста! – согласился Трубочист.
Он крутнул трость вокруг поднятой правой руки, притопнул и спрятался за спину Гейнемана. Но Гейнеман шагнул к тумбочке, чтобы уложить в нее принесенные кульки. Трубочиста в палате не было, он исчез, испарился. Порошин заглянул под кровать. Что за чертовщина? Под кроватью валялась безголовая кукла.
– Мишка, куда он делся? – жалко спросил Аркадий Иванович.
– Кто?
– Фокусник твой, Трубочист.
– Не знаю, Аркаша. Впрочем, я вижу его в окно. Он махнул мне рукой. К нему подошли двое, ты их знаешь…
– Кто? – выглянул в окно и Порошин.
В больничном скверике стояли Трубочист, тюремный водовоз Ахмет и нищий, похожий на Ленина. Аркадий Иванович отошел от окна, присел на табурет:
– Где он берет деньги, чтобы одеваться так аристократически?
– Аркаша, Трубочист получает у Завенягина большую зарплату. Он же специалист по высотным трубам, редкий специалист. И побочно занимается кладоискательством. Недавно нашел горшок с царскими золотыми червонцами.
– Где нашел?
– На кладбище.
– Любопытно.
– Что уж тут любопытного? Каждый ищет что-то в жизни по призванию. Вы пулемет нашли. А он – корчажку с червонцами.
– Как у тебя дела, Миша?
– Плохо, Аркаша.
– Какие-то неприятности?
– Приходится расстреливать заключенных – сотнями, тысячами.
– Указание сверху?
– Придорогину и Соронину надо выполнять план, разнарядку по разоблачению врагов народа. Хватают они и металлургов, и строителей. Но там тяжело: Завенягин и Валериус свои кадры обороняют. А спецпереселенцы и мои зэки беззащитны. Вот и раскрывают чекисты «заговоры» то в спецпоселках, то в казачьей станице, то у меня в колонии. Приходится молчать, хотя и дураку видно, что все контрреволюционные организации – липа!
– А может, Мишка, так лучше? Твои доходяги в любом случае обречены. Да ведь у тебя и не ангелы, а кулаки, вредители, враги народа. Своей смертью они спасут от гибели сотни невинных людей. Может быть, Придорогин и Соронин доброе дело вершат? Надо подумать, Миша.
– Аркаша, нету у меня в концлагере вредителей. Ни одного нет! И никаких врагов народа нет. Ну, может быть, пять-шесть умных идейных противников режима: из эсеров, священнослужителей, дворян. Не больше пяти-шести человек на десять тысяч.
– Не поверю, Миша. У тебя в колонии одних только раскулаченных семь-восемь тысяч. Все они люто ненавидят советскую власть. И мы никогда их не сломим, не перевоспитаем. Они не сдадутся. А если враг не сдается – его уничтожают!
– Но ты сам загорал в Бутырке.
– Я был арестован без оснований. Просидел не так уж много. У меня нет претензий к советской власти.
– А твой батюшка, Аркаша?
– Отца должны освободить, уверен в этом. Я написал письма… А если он там озлобился, стал врагом социализма, то я не имею права работать в органах НКВД. Уйду в грузчики или в говновозы.
– Кому ты направил письма?
– Молотову, Ягоде.
– А как мама? Что пишет?
– Горюет, болеет, зовет в гости. Выйду из больницы, возьму отпуск, поеду к ней вместе с Фросей.
– Я тоже, Аркаша, скоро женюсь.
– На ком?
– У меня богатый выбор: две невесты!
– Я их знаю?
– Да, встречал.
– Скажи – кто?
– Олимпова и Лещинская.
– Мишка, но Лещинская-то страхоморденькая. А Мариша Олимпова – чудо!
– На ней я и женюсь!
После ухода Гейнемана в палате появилась Партина Ухватова. В красной косынке, длинная, костлявая – выглядела она нелепо, но со значением. Настоящее имя у нее было Прасковья. Но она полагала, что с таким именем нельзя было работать в комсомольских и партийных органах. Коммунисты называли своих дочерей Октябринами, Тракторинами, Свердлинами, а сыновей – Виленами, Ленсталями, Спартаками, Кимами… Придорогин разрешил Параше сменить имя. Правда, она стремилась изменить и фамилию, стать Партиной Коммунистической. Но начальник НКВД не согласился:
– Прояви себя сначала, Параша. Тогда дадим разрешение на фамилию Социалистическая. Хорошо будет звучать – Партина Социалистическая. А пока шлепай Партиной Ухватовой.
Параша при знакомствах называла обычно свою будущую фамилию:
– Партина Социалистическая!
– Партина Свололистическая! – дразнили ее в городе.
Порошин удивился приходу Партины. Он и видел-то ее мельком всего три-четыре раза, никогда не разговаривал с ней.
– Здрасьте, Аркадий Ваныч. Как здоровье?
– Здравствуйте, Партина.
– Я к вам от райкома комсомола с восторгом…
– С чем?
– С восторгом! Мы взяли шефство над молодыми сотрудниками НКВД. Вы, как известно, совершили подвиг, сражаясь с лютыми врагами народа. И пострадали героически разбитой головой…
– Партина, никакого подвига я не совершал.
– Скромность в большевиках – качество. Я решила стать вашей женой, Аркадий Ваныч. Первую нашу дочь мы назовем Марксиной, вторую – Энгельсиной…
– Партина, мы не знаем друг друга. И у меня другие планы, я никогда не испытывал к вам симпатии.
– Нет, нет! Вы не отобьетесь от моих благородных движений. У вас повреждена голова. Вы пока не в состоянии оценить мою комсомольско-девическую жертвенность.
– Партина, не ставьте себя в неудобное положение. Мы никогда не будем мужем и женой.
– Но половые отношения без оформления брака безнравственны, Аркадий Ваныч. Считайте, что вы уже – мой супруг!
– Партина, я отказываюсь от этого счастья категорически.
– Но я уже объявила в райкоме комсомола о нашей свадьбе. Вы обязаны вступить со мной в половые отношения.
– Извините, Партина, но вы просто не в себе. Я не собираюсь вступать вами ни в какие отношения.
– Зачем же вы на меня посмотрели там – в редакции газеты?
– Партина, я не помню даже, что посмотрел на вас.
– А какой это был взгляд! У меня есть свидетели!
– Какой взгляд!
– Соблазняющий, вы меня раздели тогда глазами догола.
– Милая Партина, ей-богу, вы ошиблись.
– Нет, я своего решения не изменю: мы – муж и жена.
– Партина, вам надо обратиться к доктору Функу – психиатру.
– Это у вас голова повреждена. А я в здравии. Можно сказать, вам привалило счастье. А вы судьбу отвергли. Жалко мне вас. Всю жизнь будете сожалеть опосля. В ноги мне упадете, но я уже не соглашусь стать вашей женой. Считайте, что я подала на вечный развод. Прощайте, неблагодарный!
Партина Ухватова ушла, гордо выпрямясь, со слезами на глазах. Порошин долго не мог поверить, что он не разыгран, не вовлечен в какой-то комический спектакль. К вечеру у него поднялась температура, разболелась голова. А к нему пришла какая-то девочка:
– Фрося вам пельмени горячие передала, я соседка ее – Вера Телегина.
– Спасибо, спасибо, – взял Аркадий Иванович горшок, укутанный в шаль.
Он не запомнил ни девочки, ни ее имени и фамилии, не притронулся к пельменям. Ему сделали укол, дали снотворного, и он успокоился, уснул, обнимая подушку. Проснулся Порошин в полночь от легкого постука, то ли в окно, то ли в дверь. Он сбросил байковое одеяло, опустил ноги на махровый половичок, огляделся. В палате было сумеречно, за дверями в коридоре тишина, значит – дежурная медсестра спала на диване.
