Портрет Снегурочки в квартирном интерьере

скачать книгу бесплатно

Портрет Снегурочки в квартирном интерьере
Маша Хворова

Порой, оказываясь в кризисной ситуации, мы забываем, что поддержку получить куда проще, чем кажется – стоит лишь погрузиться в воспоминания детства или юности. Или увидеть давно привычное с новой стороны: например, свой портрет, некогда подаренный любящей тётушкой.

Маша Хворова

Портрет Снегурочки в квартирном интерьере

What about love? What about trust?

Pink

Всю субботу Марьяна уговаривала себя не делать педикюр.

Во-первых, зима. Кто его видит? Во-вторых, третий месяц пошел, как Марьяна без мужчины. Опять же – кто? На работе завал, наверняка придётся допоздна задерживаться. А значит, ни бассейна тебе, ни сауны на неделе. Выходит, следующая суббота для педикюра – в самый раз.

Дома у неё никого, кроме подруги Таты, не бывает. Разве что по случаю сантехник зайдет кран починить, да соседка за солью, – как в старые добрые времена, когда все соседи друг друга знали. Странная. Того и гляди спички попросит. Марьяна хмыкнула. Вообще-то ей не жалко, пусть себе заходит. Лишь бы нос не совала в её, Марьянину, жизнь.

– Гостей не зовешь, соседку дальше порога не пускаешь… Вот потому у тебя и нет друзей. Только я да кот Васька, – справедливо рассудив, замечает Татка.

Насчёт кота Тата, конечно, погорячилась. Кот дружить с Марьяной категорически отказывался. Кот её избегал. Марьяна вечно приставала к хвостатому с разговорами, а он использовал её интерес для того, чтобы попасть в подъезд (дверь подержи, а?) и ради этого терпел её дурацкие вопросы насчет того, хорошо ли он погулял. Взглядом, полным негодования, отвечал, что, да, конечно, он голодный и не хочет ли Марьяна пойти уже по своим делам и оставить его в покое. Вообще-то Марьяна имела в виду лишь короткий светский разговор, в друзья коту она не навязывалась. Потому что по себе знала, как это неприятно, когда тебе навязывают дружбу. Взять хотя бы ту же соседку Люсю – круглосуточно ярко намакияженную женщину неопределенного возраста: как она, получив очередную луковицу или лампочку, за спину Марьяне ни заглядывала, как ни намекала на отсутствие в её жизни полноценного общения, приглашения на чай не получала.

– Мой дом – моя неприступная крепость, – отвечала Марьяна Татке. – Никаких чаёв с соседками.

Сегодня в Марьяниной крепости было тихо. Снег, в сумерках падающий за окнами крупными пушистыми хлопьями, добавлял в тишину таинственности. Марьяна тишину всегда любила. Особенно такую, – сумеречную, зимнюю. Сегодня она даже радио ни разу не включила. И разговаривать ей ни с кем не хотелось. Хотелось побыть наедине с собой и этим снежным покоем.

Тата права: с некоторых пор Марьяна полюбила одиночество. Может быть, она и правда слишком часто проводит время одна. Все немногочисленные Марьянины друзья остались в Питере, куда она в юности рванула из Москвы, скороспело выскочив замуж. А через двадцать лет, закрыв эту длинную страницу своей жизни, вернулась в город детства, чем безмерно осчастливила Татку.

– Мне так стыдно, – Татка своего восторга скрыть была не в силах. – Я же не должна так радоваться твоему разводу, да?

Года два или три Марьяна привыкала к своему новому положению. Словно начинающая вязальщица, которая вяжет то слишком туго, стягивая полотно, то чересчур свободно, делая его рыхлым; то сбрасывая петли, то образуя лишние узлы, Марьяна генерировала новую, жизнеспособную конструкцию своего бытия. Это требовало больших усилий. Перенастройка шла с трудом, прошлое дразнило сомнениями, задавало каверзные вопросы, соблазняло уютом прежнего привычного болотца: а не вернуться ли тебе, Марьяна, в Питер? Тем более что бывший муж, с которым у нее, между прочим, общий сын, так до сих пор и живёт один, и с той, разлучницей, у него, по слухам, нелады.

Но однажды, – Марьяна точно помнила, что случилось это первого мая, – она вдруг поняла, что освободилась от всего, что ещё недавно составляло смысл её жизни и привязанность к чему мешала ей зажить по-новому. Это произошло как по щелчку. Словно какой-нибудь добрый волшебник решил помочь Марьяне стряхнуть с себя все сомнения и обновленной, без сожалений выйти в новую жизнь.

День тогда выдался теплый, почти летний. В одиночестве гуляя по Москве, окутанной прозрачной зеленой завесью, Марьяна была настигнута внезапным сильным порывом ветра, который вмиг растрепал её причёску и так же неожиданно стих, оставив Марьяну в странном состоянии, – словно бы она соскользнула в другое измерение. Марьяна и теперь помнила то ощущение необычайной легкости, которое тогда ею завладело. Будто рюкзак, набитый гнилой картошкой, долго-долго давивший ей на спину, был сброшен и оставлен далеко позади. Голова ее прояснилась, а тело охватило чувство полета, – такое сладкое, что от удовольствия Марьяна запела. Мурлыча какую-то незамысловатую мелодию, она зашла в кофейню, села у окна, заказала шоколадный торт и капучино. Не мудрствуя лукаво, бариста нарисовал на пенке сердце. Марьяна всыпала в чашку пакетик сахара и, продолжая про себя напевать, наблюдала, как крупинка за крупинкой сахар поглощается молочной массой. Помедитировав над кофе, она подняла глаза и стала бездумно рассматривать городской пейзаж за окном. Взгляд ее скользнул через широкий проспект к сталинской многоэтажке и зацепился за карниз, обильно украшенный замысловатой лепниной. В верхнем этаже здания открылось окно, и человек в белой рубашке, облокотившись на подоконник, по пояс высунулся наружу. Беспечность, которая читалась в каждом движении его фигуры, была так естественна и так заразительна, так вызывающе расточала флюиды свободы, что Марьяне показалось, что порыв шквального ветра снова нагнал ее, просквозил все ее внутренности, дал новое дыхание ее легким, перезапустил сердце. Марьяна сделала глубокий вдох и медленно выдохнула. Виски её разогрелись, веки дрогнули, и слезы неожиданно хлынули из глаз теплыми струями. Унять их было нельзя, да Марьяна и не пыталась. Слезы лились легко и обильно, и она дала им волю.

С этого момента началась её по-настоящему новая, московская жизнь.

– Первое мая – ведьмин день, – смеясь, сообщила ей тогда Татка. – Теперь это день твоего второго рождения. Стало быть, ты ведьма. Здорово я придумала?

Ведьма из Марьяны получилась хоть куда: мужчины её не пропускали. Марьяна капризничала, выбирала.

– Мне бы столько кавалеров! – не понимала Марьяниной разборчивости Тата. – Уж я бы мигом себе мужа подыскала. Не то, что ты – с одним в театр, с другим в кино, с третьим на лодочке кататься. Разве же дело? В нашем-то возрасте! Выбери себе одного-единственного и радуйся.

– Был бы среди них тот самый единственный, – с грустной улыбкой отвечала Марьяна, – я бы, конечно, его и выбрала.

Вскоре так и получилось. Когда в Марьяниной жизни появился Руслан, все остальные ухажеры мгновенно отсеялись. Случилось это, по иронии судьбы, тоже первого мая, через год после Марьяниного нового рождения.

Марьяна возвращалась со свидания. Энергичным шагом она шла по бульвару с охапкой желтых хризантем, врученных ей очередным малоинтересным ухажером, раздумывая, стоит ли держать дома букет, подаренный совершенно чужим, почти неприятным ей дядькой, или сунуть его в первую попавшуюся урну. Будучи погружённой в невеселые думы, она едва не налетела на фонарный столб. Сильная рука за миг до столкновения оттащила её в сторону. Спасителем оказался мужчина средних лет со звучным пушкинским именем Руслан, и он Марьяну с первого взгляда покорил.

– Ха! Ну надо же: жёлтые цветы! Говорила же, – с азартом восторгалась судьбоносностью момента Татка, – ведьма ты и есть. Чистая Маргарита. Нет, ну ты прикинь: экий судьбоносный Первомай! Ни раньше ведь и ни позже!

– А теперь вот январь, – зачем-то вслух уточнила Марьяна.

Улыбаясь зиме и приятному воспоминанию о Таткиных детских восторгах, она присела на диван, поближе к окну. Подложила под бок подушку, укуталась в плед, покосилась на телефон. Отключать его не стала, но твердо решила, что отвечать на звонки не будет, кто бы там ни был. Разве только сын по скайпу позвонит, тогда, конечно, она не устоит, ответит. На глаза навернулись слезы – по сыну Марьяна скучала. Уже полгода как он учился за границей. Всё шло к тому, что там и обоснуется.

Устроившись поудобнее, Марьяна покивала приветственно то ли снегу, то ли каким-то своим мыслям об удачах сына, – в голове все путалось, теплый плед склонял к дреме. И Марьяна готова была уже поддаться его уговорам, когда за окнами раздался громкий хлопок и комнату осветило фейерверком. Марьяна вздрогнула, дремота отступила.

Фейерверки были щедрыми. Раз за разом вспышки освещали комнату, выхватывая из темноты Марьянину кровать с высокой спинкой, прикроватный торшер, комод с подсвечниками и музыкальным комплексом, компактный столик с ноутбуком, бабушкин туркменский ковер ручной работы, раритетный английский книжный шкаф с застекленными полками, доставшийся Марьяне от родителей. А еще – картины и гобелены на стенах: подарки тети Эрны, старшей сестры Марьяниной мамы.

Тетя Эрна была художницей. Всю свою жизнь она преподавала в худучилище керамику, вела кружки по всей Москве и, бывало, выставлялась. Лучше всего у нее получались даже не вазы и не тарелки, а роспись по дереву, типа палехской, только попроще. Тетя Эрна закупала кухонные доски, расписывала их стилизованными фруктами, ягодами, сюжетами из русских сказок и раздаривала знакомым. Продавать их у нее не получалось, не было в ней купеческой жилки.