скачать книгу бесплатно
– И что, вообще ничего не осталось?! – удивлённо переспрашиваю я.
– Нет, ничего. Выжгли дотла. Сейчас там ни травинки не растёт.
Мама не из тех, кто преувеличивает. Порой она, напротив, описывает всё даже слишком блёкло и неподробно. Если уж она так сказала, значит там сейчас вообще какой-нибудь котлован из химической жижи на месте того самого сада.
– Ума не приложу, зачем они это делают. Народ и так бедствует. Со своих садов и ферм хоть бы разрешили кормиться. Всё запретили, – она тоскливо смотрит в никуда.
Никса вглядывается в печальное лицо мамы, потом её глазёнки обращаются ко мне. Я стараюсь улыбнуться.
После ланча мы быстрым шагом идём в аптеку за витаминами, оттуда на рынок, где покупаем полотенце и несколько леденцов. Никса довольна, но старается скрыть эмоции. Замечаю на её лице смешанные чувства. Она понимает, что беспечно радоваться леденцам ей по возрасту уже не положено, но эмоции слишком сильны.
Остаток дня я помогаю маме разбирать балкон. Кристини, наконец, проснулась после пяти бокалов выпитого шампанского и теперь заваливает меня укорительными сообщениями. В них упрёки за то, что я неподобающим, по её мнению, образом вёл себя на балу. Я читаю два из них и откладываю коммуникатор. Сегодня я посвящаю день своему дому и семье. Мы работаем с мамой молча. Я стараюсь не тормошить её, только изредка подбадриваю и говорю, что после расчистки хлама станет светлее и чище. Через несколько часов работы она уходит готовить ужин.
Вечереет. Через стекла окон вижу, как солнце начинает прятать свой красный диск за далёкий лес. Верхушки огромных сосен и елей видны отсюда сразу за деревянным поселением. Я понемногу отключаюсь от городской суеты и совсем расслабляюсь.
Через час мама тревожно кричит из комнаты Никсы.
– Трэй, скорее сюда. Вызови Мистера Ходжкина!
Это местный доктор. Он один почти на весь район. Выдаёт больничные, осматривает выписавшихся из амбулаторной клиники. С тяжёлыми случаями кладут в стационарную больницу, самую простую, где лечат доступными способами. Удалят аппендицит, срастят кости, откачают после отравления. Каких-то сверхсложных операций там не проводят. Если случилось что-то серьёзное, нужно ехать в центр Мингалоса и лечиться либо за огромные деньги, либо вставать в очередь по квоте от Корпорации. Таких очередников тысячи. Многие умирают, так и не дождавшись операции. Но об этом СМИ всегда умалчивают. В новостях только и успевают рассказывать про то, какие замечательные, удивительные методы бесшовных операций изобрели в главной клинике Корпорации. Эти методы действительно впечатляют, но не менее впечатляет их недоступность для простых смертных. Они созданы только для верхушки «Плазмиды» и для тех, у кого есть большие деньги.
Малютку Никсу кидает то в жар, то в холод. Я вижу, как распухли кисти её рук. Шея вздулась над гортанью. Она сипит. Сестре трудно дышать. Её глаза чуть сузились от отёка. Из краешка левого глаза вот-вот выкатится хрустальная слезинка. Не могу смотреть на Никсу без содрогания. Я хочу взять её за руку и успокоить, помочь ей продышаться, но понимаю, что надо бежать за доктором в единственную дежурную клинику почти в квартале отсюда. Мама пыталась с ними связаться, но никто не отвечает. Возможно, медперсонал на экстренном вызове, а может, просто не хотят разговаривать. Такое уже случалось. Надо идти самим. В этот момент жалею, что у меня нет квадромобиля.
Мчусь по узкой разбитой улочке, сворачиваю налево. Облака сгущаются, небо становится совсем тёмным. Только дождя сейчас не хватало. Я бегу настолько быстро, насколько позволяют мне мои ноги. Ещё один поворот, по пути едва не врезаюсь в пожилую пару. Вижу трёхэтажное здание клиники. Горят окна второго этажа, на первом всё черно. Стучу в дверь. Тишина. Стучу громче. Вновь нет ответа. Стучу ещё и ещё, пока не слышу проворачивание замка с той стороны. Искры света, словно спицы, колют глаза.
– Коулман, ты? – слегка подскриповатым голосом спрашивает меня помощница доктора Ходжкина, женщина лет пятидесяти.
– Да, – я хватаю воздух ртом, пытаясь отдышаться, – это я, миссис Фрэйм.
– Что случилось? Мама, сестра? – она немного знает мою семью из-за Никсы.
Миссис Фрэйм одна из немногих, кто радовался за меня, когда я поступил в университетский колледж. Помню, она тогда сказала, что Аридафии очень нужны учёные, а окраинам Мингалоса доктора нужны ещё больше. Почему-то она думает, что я учусь на медицинском, раз связан с нейроисследованиями. Ну, да сейчас это совсем не важно.
– Приступ аллергии, задыхается! – почти перехожу на крик, всё ещё щуря глаза от яркого света.
– Поняла-поняла, сейчас позову доктора, – она спешно скрывается в дверях.
Я жду на крыльце, переминаюсь с ноги на ногу, потом поднимаю голову вверх и мысленно упрашиваю небо не заливать нас водой. Небо меня слышит и, сдерживаясь, видимо, из последних сил, терпит. Выходит мистер Ходжкин с исказившимся от усталости после длинного дежурства лицом, он коротко приветствует меня, и мы садимся в электромобиль скорой помощи. Едем молча. Мысленно себя успокаиваю. Главное, чтоб отек не перекрыл полностью доступ кислорода в лёгкие.
Дома Никса лежит вся синюшная и едва слышно дышит через раз, как будто рыдает без слёз. Рядом мама в ужасе приложила руку к мокрому лбу мой сестры. У меня внутри металлическим хватом сжимает сердце. Кислород как будто и мне перекрыли. Мистер Ходжкин просит расступиться и вводит без замедлений дозу адреналина и ещё ядерную смесь каких-то других препаратов. Проходит совсем немного времени, Никсе легчает, она начинает дышать глубже и спокойнее.
– Это конфеты, – выпаливает мама, словно оправдываясь, – теперь они и туда эту гадость добавляют или производят из какой-то гадости… я уж не знаю.
– Да уж, – растерянно произносит мистер Ходжкин, убирая ампулы с остатками лекарств в кейс. – Невозможно же её постоянно так откачивать. Однажды это может плачевно закончиться.
Я боюсь думать, чем именно, но подозреваю, что ничем хорошим подобные приступы обернуться не могут. Кома? Удушье? В голове клубятся самые кошмарные образы, но ужаснее всего – видеть в этих образах свою сестру. Меня передёргивает, и я, чтобы отвлечься, подсаживаюсь к сестрёнке на кровать. Мягкими, плавными движениями глажу её волосики. В её взгляде испуг, боль, какая-то раздирающая изнутри тоска. Но есть в них и что-то ещё… твёрдое, непоколебимое… С секунду раздумываю и понимаю, что – мужество.
– Я даже и не знаю, чем теперь её можно кормить. Если даже в конфетах из сахарного сиропа сплошные токсины, – растерянно глядя на мистера Ходжкина, произносит мама.
– Мелиссия, увы, я просил нам выделить нетоксичные продукты для аллергиков, но в Корпорации строгая политика. Они не хотят, чтобы с этих продуктов перекидывалось грибковое заражение, – с сожалением произносит доктор. – А может, и попросту не хотят возиться, проще народ токсинами кормить, зато заражения нет, да и продукты целы. Я слышал, что себе на стол они другие продукты поставляют.
Мама качает головой и тяжело вздыхает. А в моей голове растут сомнения в правильности пищевой политики «Плазмиды».
Весь следующий день я провожу рядом с кроватью Никсы, пытаясь развеселить её всеми доступными мне способами. Она вновь вялая и почти не улыбается. Теперь она похожа на маму. Меня это тревожит. Два вялых существа в одной квартире – это уже слишком. С этой мыслью я проживаю весь день до глубокого вечера.
В утро моего отъезда Никса уже ходит, но её тошнит и водит из стороны в сторону. Мне больно смотреть на неё, совсем не хочется оставлять её тут на маму. Сегодня я ей не доверяю ещё больше. Она своим уныньем лишь усугубляет положение дел.
– Пока, Трэй. Я буду скучать по тебе, – ослабевшими руками она обнимает меня.
– Я обещаю что-нибудь придумать. Ты веришь мне? – спрашиваю я, глядя сестрёнке прямо в глаза.
– Да, Трэй. Я всегда тебе верю.
– Никса, пообещай, что будешь сильной и крепкой. И будешь помогать маме. Мы скоро увидимся.
– Обещаю, – она смотрит мне в глаза, и я ей верю. Больше, чем маме, как самому себе. Она теперь совсем выросла.
Я ухожу один. На этот раз никто меня провожать не пойдёт. Никса должна оставаться дома, а мама присматривать за ней. Поезд в 7:00. Я ещё успею на работу.
Состав ползёт длинной гусеницей. Мы въезжаем в тоннель. Глаза слипаются после бессонной ночи из-за тревог за Никсу. Несколько раз я вставал и заходил в комнату, прислушиваясь к её дыханию, едва уловимому, но такому успокаивающему. На глаза падают гири, мозг приказывает сам себе уснуть.
На границе с одиннадцатым периметром сегодня особенно тщательный контроль. Едва приоткрыв глаза, вижу, как специальный отряд экологической полиции тщательно проверяет вагон, высматривая и вынюхивая малейшую подозрительную вещь. Я первый раз всерьёз задумываюсь: что они так старательно выискивают? Поддельные документы, оружие, запрещённые натуральные продукты или нечто более важное и опасное для них, для системы? Два буйвола в тёмно-зелёной форме подходят ко мне. Один длинным щупом больно тычет меня сонного в плечо, пытаясь поскорее растолкать. Мой раздражённый взгляд заставляет его отвести от меня металлический прибор для досмотра. Многоугольная головка сканнера дройда, зависшего в воздухе, поворачиваются в мою сторону. Грани сканера играют в лучах утреннего солнца, разбрасывая блики по потолку вагона. Безжалостный робот-убийца, лишённый души и сердца, с этого ракурса выглядит не таким уж грозным.
– Мистер, что у вас в сумке? – басит буйвол с татуировкой на шее в виде щита, отражающего лазерный луч или что-то в этом духе.
– У меня… эээ, да ничего особенного, – приходя в себя, отвечаю я и растягиваю лежащий рядом со мной рюкзак.
– Запрещённые предметы есть? – буйвол горланит стандартный вопрос, запихивая щуп поглубже, чтоб он сумел достать самое дно.
– Нет, ничего.
– Так, вроде чисто, – через пару секунд, вытаскивая щуп, произносит полицейский-досмотрщик, – приятного пути.
– Спасибо, – бурчу я, поглаживая ещё ноющее плечо. Хорошо, что на этот раз правое. Вспоминаю толчок Тода несколько дней назад. Злость сводит челюсти. Хочется прямо сейчас заехать и буйволу, и Тоду в челюсть. Кому первому? Через десять минут здравомыслие одерживает верх над эмоциями, мой мозг позволяет мне не думать о бессмысленной обиде. Хотя какая-то тревога и ощущение непонимания от всего происходящего остаются.
Высадившись с поезда, очень быстрым шагом семеню в сторону дома, нужно взять компендиум на сегодня и кое-что прихватить из своей домашней исследовательской лаборатории. До работы ещё больше получаса. Переодеваюсь, беру всё необходимое и вылетаю из квартиры. Лифт ракетой несёт меня вниз.
Выйдя из дома, наблюдаю, как дройды-уборщики старательно перетасовывают мусор, распихивая по разным секциям. Вспоминаю, что сегодня понедельник. В начале недели мусор всегда убирают. Запах стоит отвратный, но его обычно быстро развеивают. Мой взгляд падает на кучу пищевых отходов, сверху которой лежит надкусанная мною почти неделю назад помидорка. Это точно она. Она блестит глянцем. Всё такая же на вид яркая и свежая, алая, будто только с теплицы. Морщась, я протягиваю руку и беру помидорку. Она так же хороша и вполне аппетитна.
Я помню, как быстро портились яблоки, которыми меня угощала бабушка. От них пахло природной кислотой и железистой эссенцией. Если яблоко из сада откусишь, то в тот же день оно потемнеет, а через два-три совсем испортится. В маленькой теплице на заднем дворе дома, в котором она доживала свои последние годы, рос физалис, сладкий перец и всегда несколько кустов помидоров. Созревая, те помидоры едва становились розовыми, но их вкус был насыщенным, мягким и бархатистым. Такие помидоры быстро портились, если их не успевали съедать. С этим же помидором, излучающим неестественную свежесть, что-то не так. Я таращусь на помидор.
Окидываю взглядом кучу мусора и понимаю, что со всей нашей едой определённо что-то не так. Слова мамы про то, что она не знает, чем теперь кормить, звучат для меня совсем по-другому. Я ощущаю себя беспомощным. Хочется кричать. Некоторое время стою и ошарашенно смотрю на кучу пищевых отходов. Там НЕТ ничего, хоть сколько-нибудь похожего на гниль. Корки апельсинов почти не высохли, половина баклажана абсолютно цела и невредима. Сколько она там пролежала? Не меньше моего помидора. Откуда тогда запах? Чего-то тухлого. Наверное, мясо. Оно ещё способно портиться, а овощи и фрукты – практически нет. Пинаю со злостью контейнер с мусором. Хочется рычать и ругаться. Сдерживаюсь.
За спиной слышу чьи-то быстрые шаги, лёгкие и будто бы воздушные, едва касающиеся плиточных поверхностей. Я оборачиваюсь и вижу, как мимо стремительно проносится девушка с густыми, развевающимися волосами. Она словно подпрыгивает при ходьбе. Створки лифта быстро скрывают её пышную шевелюру. После неё остаётся лишь нежный аромат. Он сладкий и естественный. Что это? Орхидеи, фиалки? Я не силён в ароматах цветов. Но я уверен, что этот запах навсегда врежется в мою память. Кто эта незнакомка? Я ни разу её не видел в нашем подъезде. Может, плохо присматривался? «Вряд ли», – отмахиваюсь сам от себя. У меня хорошая память на лица и образы с детства. Провалы на это не повлияли. Какое-то время я думаю о девушке, пытаясь припомнить, не видел ли я её раньше, но постепенно поток мыслей вновь притекает к помидору и куче биоотходов. Я разворачиваюсь, бросаю помидор назад в мусор и говорю себе, что пора прибавить шагу, чтобы не опоздать.
В голове всплывает последний приступ Никсы. Таких сильных проявлений аллергической реакции у неё не было очень давно. Может, конечно, мама не всё мне рассказывает. Но думаю, что она бы не стала такое прятать. Если дело пойдёт так и дальше, то ещё неокрепшее сердце Никсы может однажды не выдержать и остановиться. Ладони рук увлажняются, физиологически подтверждая мою внутреннюю панику, назойливую и бесконтрольную.
Подходя к главному зданию «Плазмиды», я уже не смотрю на него с вдохновением, как раньше. Мои мечты и планы относительно светлого будущего тают. Я и раньше не был в восторге от политики корпорации и нашего «старого-нового» президента, но сейчас меня переполняет лишь разочарование, злость и презрение.
Весь день я хожу сам не свой. Тода почти не замечаю. Он старается делать вид, что и он меня не видит. Кристини сегодня не пришла. Видимо, дуется из-за бала. В очередной раз приходит мысль, что пора разрывать наши странные отношения. У меня нет сил играть в игры по её надуманным правилам. Я считаю, что отношения должны складываться сами собой, без лишних претензий и требований. Требование одно – взаимная любовь и уважение. Люди вместе, потому что нравятся друг другу, этого достаточно. Кристини явно считает иначе.
Вечером я иду на прогулку, она не освежает меня, а лишь тяготит неоднозначными мыслями, сдавливающими и морщинящими моё тело. Я смотрю на изуродованное елово-грушевое дерево, и в моей голове начинает рождаться план, невыполнимый, рисковый, самонадеянный, безумный, но от этого ещё более будоражащий моё сознание. Я решаюсь бросить вызов беспощадной политике Корпорации и подмятого под её глыбой влияния государственного аппарата. Людей заключили в пищевое рабство. Пора снять с них эти оковы.
Глава 5
Я хожу на работу как робот-андройд. Стараюсь ни с кем особо не общаться. Я теперь, вероятно, так же бледен и безэмоционален, как и большинство моих коллег. Агафии, возможно, даже легче от того, что я с ней почти не разговариваю. Пару раз начальник Пош кидал на меня хмурый, озадаченный взгляд, но потом отмахнулся и перестал обращать внимание, видимо, решив, что я перегружен подготовкой к диплому.
Большую часть времени приходится проводить в ангаре, где размещены четыре испытательных аппарата-беспилотника. Они почти такие же, как у службы безопасности Корпорации, но в них немного иначе устроена панель управления. Аппараты выглядят громоздко, но способны на многое. Два обхватывающих полукруглых крыла облегают почти прямоугольную кабину с небольшим грузовым отсеком сзади. Передняя часть кабины чуть скошена, поэтому окна наблюдения располагаются под углом, образуя полутрапецию в сечении. Все аппараты имеют вертикальный взлёт и посадку.
Моя задача – научить их двигаться максимально плавно и аккуратно, учитывая самые тонкие изменения в активности мозга, через волны которой транслируются умственные команды. Я почти доработал технологию, осталось совсем немного. Сегодня, спустя неделю после возвращения с окраин, я смотрю перед собой, и сердце замирает, когда аппарат неспешно и величественно взлетает над моей головой. Я едва перевожу взгляд вправо, как хвостовая часть крыльев моментально изменяет угол отведения, и беспилотник устремляется в сторону. Хорошо, что ангар очень просторный и есть поле для манёвров. Но скоро этого будет явно недостаточно. Завтра я запрошу у главного инженера разрешение на открытие верхних створок крыши. Мысленными командами сажаю беспилотник и улыбаюсь.
Теперь это часть моего плана. Я разработал технологию не для Корпорации, а для себя, для освобождения людей. Мою голову опьяняет самовосхваление, но я тут же берут себя в руки. Нужно ещё многое хорошенько продумать, самолюбование лишь ослепляет и одурманивает идущего к цели.
До защиты диплома ещё две недели. Я стараюсь не пропускать тренировки в зале и усиленно занимаюсь дома борьбой. Это также входит в мой план. С каждым днём он становится всё сложнее. Я осознаю, что выполнить задуманное будет чрезвычайно непросто, но, как мне кажется, это того стоит. Мой безумный план состоит в том, чтобы проникнуть в Научный институт высокочистых первозданных растений (НИВПР) и выкрасть оттуда семена натуральных растений. Нас водили туда на экскурсию, когда мы учились ещё на первом курсе. Идти туда, чтобы посмотреть на горстки семян под колпаками, казалась мне чем-то странным. Как сказали нам на экскурсии: «Эти семена являются архаизмом, пережитками прошлого. Они напоминание о том, с чего всё начиналось».
Да, я знаю, что красть всеобщее достояние – это нехорошо. «Но разве не для такого случая были зарезервированы семена?» – рассуждаю я про себя. Кто может нам запретить пользоваться дарами природы? Сейчас именно в этом я вижу спасение Никсы. Я осознаю риски и последствия, но это лишь ещё больше разжигает во мне желание воплотить план в реальность. От этих мыслей начинает сосать под ложечкой. На самом деле я не собираюсь красть все семена, я лишь возьму понемногу из разных хранилищ.
Я иду домой, неспешно шаркая по плитке. Сегодня я задержался дольше обычного, почти до 22:50. Уже начало двенадцатого, когда я выхожу с пропускного пункта. Мне разрешается работать лишь до одиннадцати вечера. С 23:01 все входы и выходы ангара блокируются. Ангар находится южной части шестого периметра. Идти ещё четыре квартала, если срезать по диагонально-ступенчатому маршруту. На улице прохладно. Шею холодит свежий воздух. Он относительно сухой. На окраинах такой же поток влажного воздуха заставил бы всё моё тело начать дрожать от сырого холода.
Сегодня я не буду махать кулаками или отжиматься, а лягу спать. По пути можно обдумать, как проникнуть в хранилище семян. «Взорвать дверь? – рассуждаю я. – Нет, не то, глупо, да и где взять взрывчатку? Сверху не подлезть. Вентиляционная шахта только на втором этаже в другом корпусе». Я сворачиваю на косую улицу и продолжаю размышления, проходя между высокими административными зданиям. На флагштоке одного из них флаг Аридафии. На сиреневом фоне золотыми нитями в вытянутый овал вписана женская фигура. Руками она симметрично раздвигает контуры овала, словно не давая им сомкнуться. Овал символизирует очертания оставшейся части суши, а фигура женщины – это богиня, защищающая сухопутные границы от натиска океана. Я смотрю на флаг. Он едва колышется на ветру, но выглядит благородно и величественно.
Мысли о реализации безумного плана вновь завладевают мной. Если бы я мог раздобыть кодовый ключ – пропуск в хранилище, чтобы беспрепятственно проникнуть внутрь, не привлекая лишнего внимания, и забрать что нужно. Проблема в том, что я почти ни с кем никогда не общался ни в Корпорации, ни в колледже. В школе я умел завоёвывать внимание, но не без помощи хитростей, конечно же. В центре Мингалоса вся моя энергия уходит на учёбу и работу. Я даже не знаю по именам многих ребят с нашего курса, лишь некоторых из них. «Если бы найти того, кто может иметь доступ к хранилищам в Институте, – рассуждаю я. – Нет, это тоже глупость. Он или она сразу же выдаст меня экологической полиции или службе безопасности Корпорации, что, в общем-то, одно и то же. Значит, нужно как-то раздобыть этот грёбаный ключ!» Сегодня я уже слишком устал, чтобы ещё что-то додумывать. С трудом доковыляв до входной двери, вваливаюсь в квартиру и немедля залезаю в душ. Быстро споласкиваюсь и нагишом иду в комнату. Подушка моментально набрасывает сверху пелену сна, глубокого и крепкого.
Наутро я спокойно просыпаюсь, сегодня мне не снился мыльно-водяной пузырь. Или, быть может, я не помню свои сны? Вчера мне с утра завезли новую порцию продуктов. В холодильнике есть йогурт и какие-то пирожные. Наспех съедаю одно из них. Оно кажется сладко-солоноватым на вкус. Йогурт добавляет кислоты к завтраку. Живот полон, можно выдвигаться на учёбу.
По пути в колледж вновь про себя рассуждаю о возможных способах проникновения в хранилище. Я так много думаю об этом в последнее время, что план Института уже прочно впечатан в моей памяти. На всякий случай сегодня ещё раз посмотрю на него в университетской электронной библиотеке.
Две пары отсиживаю как на иголках, мысли не дают покоя ни на секунду. Быстро съедаю свой ланч и мчусь в библиотеку. Обычно здесь много народу, но сегодня всего три человека, не считая меня. Сажусь перед монитором, погружаю пальцы в резиновую панель, внизу появляется виртуальная клавиатура. Набираю в овальном поисковом окне «синтез полипептидной цепи типа CX116». Жалею, что не уделял должного внимания общим курсам по биохимическому синтезу. Сейчас бы эти знания мне очень пригодились. Чешу затылок и осторожно оглядываюсь по сторонам, чтоб никто не глазел, чем я тут занимаюсь.
Дедушка рассказывал, что раньше знания были доступны всем. Вокруг Земли на её орбите вращались тысячи спутников. Они сообщали людям их координаты в любой точке планеты. С помощью них работали устройства спутниковой связи. Позднее появились вышки связи, расставленные по поверхности континентов узорами, походившими на пчелиные соты. Вышки отправляли и принимали радиосигналы. Устройства связи, называемые смешным именем «телефоны», попадая в пределы вышек, могли обмениваться данными, отсылать сообщения и совершать голосовые вызовы.
Люди протянули десятки тысяч сверхскоростных оптических кабелей по дну океана, чтобы общаться друг с другом на разных континентах. Спутники, вышки и кабели связали всю планету единой сетью, называвшейся «Интернет». Находясь в тысячах километрах друг от друга, люди могли моментально увидеть друг друга. Интересно, как это было – постоянно общаться друг с другом? Что они писали и говорили друг другу? Использовали они эти фантастические технологии для важных разговоров или без умолку болтали и писали глупые сообщения, такие же, как мне отсылает Кристини? В голове всплывают картинки с тысячами людей, сидящих с прямоугольниками телефонов и машущих руками в экраны. Они улыбаются и светятся счастьем.
После солнечных выбросов практически все спутники вышли из строя. Многие просто упали, сгорев в атмосфере. А те, что чудом уцелели, вероятно, вышли из строя навсегда. Кабели разорвались. Вышки сотовой связи затопило, некоторые упали сами. Так всемогущая сеть Интернета была разрушена. Единичные уцелевшие вышки можно встретить и сейчас. Одна такая стоит в лесу, но она ржавая и кажется, будто вот-вот свалится набок.
Около десяти лет назад «Плазмида» совместно с тогдашним президентом запустила строительство вышек в самых крупных населённых пунктах Аридафии. Сейчас уже построено немало вышек, с помощью которых мы можем общаться. Два года назад я купил себе новый коммуникатор, он очень гибкий и стильный. Я давно о нём мечтал и вот купил. Самый первый мама подарила мне, когда я поступил в колледж, его я и отдал Никсе. Так мы можем обмениваться сообщениями и видеть на карте, кто из нас где находится. Мы не совершаем голосовых вызовов, потому что это очень дорого, нам достаточно коротких сообщений.
У Корпорации есть своя внутренняя сеть. Она не такая совершенная и обширная, как уничтоженный Интернет, но там хранится вся база данных, в том числе с уцелевших резервных серверов. К этой базе данных я сейчас и пытаюсь подключиться, чтобы найти биохимический алгоритм для синтеза белка, свободного от токсичных веществ. Если я научусь быстро синтезировать белок, то частично проблема с аллергическими приступами Никсы будет решена. Увы, растения в любом случае придётся выращивать самому. Без растительной клетчатки никуда. С её помощью растущий организм Никсы сможет получить нужное количество витаминов.
Через час поисков нахожу некоторые алгоритмы ускоренного синтеза, и меня это радует. Я даже знаю, где взять необходимые реагенты и среду. На моём лице проступает улыбка, а из живота через грудь к горлу прокатывается волна восторга. Сворачиваю страницу с формулами. Вновь озираюсь по сторонам, чтоб узнать, не привлёк ли я к себе чьё-то внимание. Тут приходит сообщение от Кристини: «Привет, утёночек! Я сегодня отпросилась пораньше у мистера Плантикса. Может, сходим на оперу? Или ты опять вечером идёшь прыгать между стенами и бултыхать ноги в бассейне?»
Ненавижу, когда она называет меня утёночком. Я ни капли не похож на утку или кого-то вроде неё. Какая, к чёрту, опера! Диплом на носу и мой план, сумасшедший, заполняющий всё пространство моего совсем не бесконечного сознания. С минуту сижу хмурый от раздражения. Сейчас я даже радуюсь, что у нас нет тех удивительных технологий, которые были у людей в начале двадцать первого века. Я бы с ума сошёл, если бы Кристини постоянно со мной общалась, желая видеть моё лицо. Про себя смеюсь этому факту и постепенно успокаиваюсь.
Некоторое время сижу, уставившись на фиолетовый экран с логотипом колледжа. В голове что-то вертится, что-то пытается собраться в единую структуру. И тут внезапно меня осеняет идея: «Мистер Плантикс! Этот старый, полувыживший из ума биотехнолог! Он же нас и водил в НИВПР и показывал семена, и у него есть доступ к хранилищам. Кристини работает под его руководством, значит, я могу зайти к ней и выкрасть ключи. Только пока не знаю как, но это вполне вариант!»
Обрадованный, я спешно сохраняю себе на съёмный цилиндрический носитель данные о синтезе белков и, окрылённый, вылетаю из библиотеки. Вообще-то, я уже совсем всерьёз подумывал разорвать с Кристини, но сейчас этого делать ни в коем случае нельзя. Придётся тащиться сегодня на оперу. Не то чтобы я не люблю музыку, просто сейчас в моей жизни она не к месту.
Зал сегодня полон лишь наполовину. Я почти не слушаю старательно вытягивающую ноты диву. Она блещет в своём великолепном пышном белом платье, но мне не до неё. Голова доверху забита мыслями, настолько плотно, что там негде даже микробу пробежать. Кристини не очень нравится. Я это вижу по её дёрганию и ёрзанию на стуле, но она изо всех сил старается не выдавать своего раздражения. Посещение оперы – это часть её имиджевого ритуала, бессмысленного, но невероятно важного. Нужно соответствовать предъявляемым требованиям. Завтра она расскажет всем своим подругам и их бойфрендам, что была со мной на опере. Часть о том, что это было невыносимо утомительно, будет деликатно опущена. Слушающие придут в неописуемый восторг. Говорящая останется довольна собой и своим образом. Партия разыграна.
– Кристини, а почему ты никогда не приглашаешь меня в гости на ваш этаж? – нарочно пренебрежительным тоном спрашиваю я, когда мы выходим на улицу.
– Эээ, что? Не поняла, – едва опомнившаяся и возвращающаяся в реальность после сомнамбулического транса, переспрашивает Кристини.
– Ну, ты ни разу не приглашала меня в гости к себе на работу. Хотя сама к нам на этаж спускаешься.
– А, да как-то не думала, что тебе охота к нам идти. Ты серьёзно хочешь?
– Ну да, – совсем искусственно небрежно кидаю я, – почему нет? Это же весело – ходить друг к другу в гости.
– Ну хорошо, приходи. Хоть завтра! – уверенно произносит она и закатывает глаза к небу, тёмно-синему, с распластанными жидкими полосками сероватых облаков.
«Вот так легко и непринуждённо дочь высокопоставленной начальницы Корпорации запросто нарушает все правила и запреты, – думаю я. – Нужно идти в обязательном порядке, чтобы разведать обстановку».
– Вот и приду завтра после обеда! Жди! – почти неестественно смеюсь я, хотя внутри совсем не смешно.
– Давай я сама спущусь и встречу тебя у лифта. Ты же сам не сможешь подняться. Тебе только спускаться на лифте можно.
– Да, давай так и сделаем.
Я больше чем уверен, что Кристини даже и в голову не пришло, что я преследую какие-то корыстные цели. Скорее всего, она, наоборот, сейчас думает, что после оперы я захотел стать к ней ближе и видеться чаще. Возможно, она даже сейчас себя нахваливает и думает, какая она молодец. Хотя это всего лишь мои мысли, что на самом деле думают женщины – для меня всегда будет оставаться загадкой.
Мы прощаемся у её дома, тоже многоквартирного, но гораздо более роскошного. Прихожие в таких квартирах невероятно просторные, а каждая комната почти как три моих. Она целует меня, но не зовёт внутрь, лишь, таинственно улыбаясь, смотрит в глаза. Разворачивается и уходит. Я ещё раз подмечаю, что у неё точёная, словно после работы античного мастера, фигура, и я не прочь даже пойти за ней, но раз она не зовёт, не буду напрашиваться. Жду, пока лифт унесёт её на пятый этаж. Домой иду быстро, стараясь не оглядываться.
На следующий день с нетерпением жду обеда и его окончания. Нужно уже скорее приступать к реализации плана, а для этого необходимо раздобыть ключ от хранилища. Едва подхожу к лифту, как из него выходит Кристини. Сегодня она выглядит слегка помятой и растрёпанной, самую малость. Если бы я её не знал хорошо, то подумал бы, что всё в порядке.
– Привет, утёночек, – она тянется к моей щеке и едва ощутимо проводит по ней пухлыми губами.
«Опять это дурацкое обращение “утёночек”», – выругиваюсь про себя.
– Привет, Кристини, – делая максимально добродушный голос и сдерживая раздражение, произношу вслух. Негодование на моём лице маскирует улыбка. Надеюсь, что я выгляжу естественно и приветливо.
– Ты поел?
– Да. Очень плотно.
– А мне сегодня что-то ничего не лезет в рот. Может, к вечеру аппетит нагуляю. Хм, а может, это из-за плотного завтрака, – словно забыв, о чём мы договаривались, начинает рассуждать она, чуть закатывая глаза.
– Так мы пойдём сегодня осматривать твои владения? – с улыбкой вбрасываю в поток её размышлений свой вопрос.
– Эээ, ну да. Трэй, только не очень долго. Мистер Плантикс отошёл по делам. Можно зайти, но он должен скоро вернуться.
– Да без проблем. Просто гляну одним глазком, как вы там вообще работаете. Интересно же, чем ты живёшь в Корпорации, – вскидывая брови и изображая на лице гримасу заинтересованного добродушного болвана, небрежно бросаю я.
– Ну хорошо, тогда пойдём, – она скрещивает на груди руки. – Там, правда, особо не на что смотреть, – отстранённым голосом произносит Кристини, разворачиваясь к лифту.
Мы поднимаемся на двадцать восьмой этаж с нашего пятого. Выйдя из лифта, я испытываю дежавю. Коридор и стены точно такие же, как у нас. Даже цвет один в один. Неужели тут все этажи настолько одинаковые? Из лифта мы сворачиваем налево. В конце коридора кабинет руководителя отдела. Только в этом и заключается всё отличие. Кабинет Поша на нашем этаже справа от лифтов, рядом с лабораториями.
Здесь всем руководит мистер Плантикс, Кристини – его помощница. Сколько раз она жаловалась мне, что он уже жутко старый и почти выжил из ума. Однажды она пошутила насчёт того, что его семья пустила корни в самые недра Корпорации и теперь его никак не выдернуть из-за этих корней. Кристини идёт первой, своим цилиндрическим ключом открывает дверь, осторожно заглядывает внутрь, будто боясь увидеть там что-то страшное, а потом распахивает дверь и уверенно входит. Видимо, Мистер Плантикс ещё не вернулся.
