скачать книгу бесплатно
– А? Что?
– У тебя еще пять минут.
Ее ровный голос отрезвляет меня. Реальный мир становится похожим на сон – верный признак того, что ты вот-вот застрянешь в Меркабуре.
– Хорошо, – говорю я. – Забирай открытку.
Ты можешь считать себя трусом или героем, но все это не имеет никакого смысла, пока не окажешься в горящем доме. Никто не знает заранее, как он поведет себя в такой ситуации. Мне все становится ясно в один миг. Не было у меня никакого выбора с самого начала. Ну не могу я остаться в Меркабуре! Не могу – и все тут!
Меня накрывает волна двойного облегчения. Ужасно неприятно признаться себе, но я рада избавиться от этой чертовой открытки. Одновременно просыпается тревожное чувство, будто я бросила подругу одну в темном переулке наедине с хулиганами.
– Не переживай. Он не возражает, – говорит Эльза.
– Кто – он? Твой отец?
В ответ она лишь щелкает пальцами, и спустя секунду ее уже нет на поляне. Я закрываю глаза, а изнутри меня тихонько щекочет страх: вдруг опять не получится? Ожидание заставляет сердце замереть. Не знаю, сколько проходит времени, прежде чем мир откликается привычным головокружением. Может быть, ощущение потери пространства длится чуть дольше обычного, но только и всего. Я открываю глаза в своей комнате, заранее зная, что там увижу.
На полу валяются конверт и наполовину выпавший из него диск. Зеленые буквы на конверте складываются в слово «Амаркорд». Инга мне говорила, как оно переводится с итальянского, но я отчего-то не могу вспомнить. Надо будет посмотреть в словаре. Хотя, какая, к черту, разница?! Чего мне этот «Амаркорд» сдался? Как все-таки по-дурацки устроен наш ум: готов думать о всякой ерунде – лишь бы не о важном, только бы не о больном.
Елки-палки, Магрин меня убьет! Да я со стыда провалюсь, если придется с ним после такого встретиться лицом к лицу! И ведь не объяснишь ему, что не могла поступить иначе. Назовет махровой эгоисткой – и будет прав.
Я поднимаю конверт, на нем написано карандашом:
«Со мной все будет в порядке. Эльза».
Эта маленькая ведьма читает мои мысли. Вот откуда, спрашивается, она узнала, что открытка именно там, в «Амаркорде»? Она всего один раз была у меня дома, и то случайно, когда однажды в мастерской отключили свет, и мы занимались в моей квартире. Окно распахнуто, а когда я отправлялась на встречу в визитку, оставляла его на вертикальном проветривании. Как она влезла на второй этаж? И когда успела добраться до моего дома? Наверное, входила в визитку откуда-то поблизости. Заранее все продумала.
Ладно, пусть я отдала открытку, но кто-то ведь должен знать, что вообще происходит? Приходится перебирать по новой все визитки, все номера телефонов. Глухое молчание, «абонент недоступен», длинные гудки, мертвые карточки… «Мертвые» – ну как я могла такое подумать?! Просто их владельцы не хотят сейчас никому отвечать. Скрапбукеры – люди тонкие, интуиция у них работает на порядок лучше, чем у всех остальных, значит, затаились и ждут развития событий. Представляю, какие сейчас ходят слухи в городе! «Открытка-убийца» – отличный повод вообще забыть о том, что ты v.s. скрапбукер.
Но я-то еще не забыла. И забывать не собираюсь. Остается только одно: достаю свой альбом скрапбукера. Квадратные листы, заключенные в плотную обложку, соединяют большие кольца из тусклого металла – их украшают такие же крохотные бабочки, как мои ножницы (я делала их на заказ). В этом альбоме мало страниц. Я открываю его с конца и разъединяю кольца.
Впечатления последних двух дней накладываются одно на другое, и за каких-нибудь пятнадцать минут рождается новая страница. Фоном служат наклеенные как попало вырезки из газеты, которые я замазываю сверху белым акрилом так, что прочесть текст нельзя, хоть и видны строчки. Сушу страницу феном и добавляю в правую нижнюю четверть несколько элементов: деталь пазла, нарисованную доминошку, символический кроссворд с крохотными клеточками, ребус, и поверх всего этого рисую матрешку черной гелевой ручкой с тонким стержнем. Чего-то не хватает. Руки тянутся к коробке с алфавитными штампами. В противоположном углу сама появляется надпись из четырех букв:
«GAME»[8 - Игра (англ.).]
Игра. Это мое ощущение того, что происходит? Или поток хочет мне что-то подсказать? Вот попробую сейчас войти в альбом – и наверняка опять ничего толком не узнаю.
Впору счесть себя мазохисткой, если я снова и снова берусь делать новые страницы. Из-за альбома иногда чувствую себя неполноценным скрапбукером. Как-то раз я пыталась пожаловаться на это Магрину, но без особого успеха. Он сказал, что, во-первых, альбом – это очень личное, и не надо никому об этом рассказывать, даже ему, а во-вторых, Меркабуру виднее, у кого и что должно быть в альбоме.
Многие из скраперов никому не рассказывают о своих хранителях. Каждый был бы рад похвастаться, что в альбоме у него хранителем работает ушедший на покой Сальвадор Дали, но большинству достаются субъекты не менее странные, однако не настолько привлекательные в своем безумии. Инга вот, например, никогда и словом не обмолвится о своем, а спросишь – переводит разговор на другую тему. У меня же дела обстоят еще интереснее.
Мой альбом пуст.
Каждый раз, открывая новую страницу, я надеюсь, что встречу там наконец-то своего хранителя. И каждый раз надежда оказывается напрасной.
Альбом – это и азбука, и дневник, и кабинет психотерапевта, и первая помощь для v.s. скрапбукера, а хранитель – его главный советчик. Когда-то, еще в моем первом альбоме, хранителями у меня были Надежда Петровна и ее муж, и они меня многому научили. Я скучаю по тем временам, хотя, конечно, рада, что эти милые люди вернулись в реальный мир.
Может быть, сегодня у меня наконец-то появится новый хранитель? Сейчас мне больше не у кого попросить помощи или совета.
Я вставляю страницу в альбом, защелкиваю кольца и закрашиваю карандашом бок нарисованной матрешки. Штриховка – мой любимый способ входа в альбом, но место закрашивания всегда выглядит по-разному – как придет в голову. В одно мгновение все вокруг неуловимо меняется. Теперь я нахожусь одновременно в потоке и в реальном мире. Я не проваливаюсь ни в один из миров Меркабура, как это было с прежним альбомом и как это бывает у других скрапбукеров, но пространство вокруг меня преображается. Словно я смотрю сквозь волшебные очки, которые во много раз усиливают мои способности видеть поток в реальном мире.
Вокруг моего рабочего стола светится разноцветная аура. Ровный золотой свет излучает мой маленький «музей» – стеклянный шкафчик, где я храню дорогие мне вещи. Пылесос источает темно-синее свечение – это в нем обрезки скопились, наверное. Новенький коврик возле балкона не светится совсем – сделан на заводе, без всякого участия потока. Но если я буду работать с открытками, сидя на нем, у него тоже появится цветная аура. Вот, к примеру, столешница сияет вся целиком – я сделала за этим столом столько открыток, что не осталось ни миллиметра неиспользованной поверхности.
Осматриваю комнату сверху донизу и заглядываю во все углы, но не вижу вокруг ничего нового и никого нового. Только пространство продолжает играть светом. Правда, есть одна вещь, которую я всегда обхожу стороной, когда работаю с альбомом, – это зеркало.
В альбоме, на границе двух миров, мое тело выглядит весьма странно. Когда я первый раз вошла в альбом и увидела свои руки, то жутко испугалась. Наверное, не удивилась бы, стань они полупрозрачными, как у привидения, или светящимися в потоке, словно моя коллекция цветных карандашей. Но все обстоит иначе. У людей в реальном мире не бывает такого цвета кожи, как у меня сейчас, к какой бы расе они ни принадлежали.
Я напоминаю себе тролля, который обратился в камень, встретив рассвет. Мои кисти, пальцы и ногти словно сделаны из плотной серой тени, а прожилки вен и линии на ладонях выточены из мрамора. Такого же цвета и вся одежда, что на мне надета, сохранились только фактура ткани и ощущение от ее прикосновения. Мне странно видеть, как двигаются эти руки – ненастоящие, не похожие на руки живого человека, и не просто двигаются, а слушаются меня. Со временем я привыкла, но ни разу не смотрелась в зеркало будучи в альбоме. Меньше всего на свете мне хочется увидеть в таком цвете собственное лицо.
Но сегодня что-то не так, как обычно. Что-то изменилось. В кончиках пальцев чувствую покалывание, какое бывает, если очень замерзшие руки опустить в горячую воду. Я некоторое время разглядываю оттенки темноты на ладонях, а потом, повинуясь внутреннему импульсу, провожу рукой по стене. Поток оставляет на обоях такой же след, как самолет в небе, только не белый на голубом, а золотистый на белом. На кончиках пальцев остается золотистая пыль, словно я окунула их в пудру. Я отряхиваю руки, но пыль не исчезает. Кажется, что светится сама кожа.
След на стене напоминает мне стрелку. Там, чуть дальше, над туалетным столиком, висит зеркало. В нем отражается стул, и баночки с кремом, и футболка, висящая на стуле. А что случится, если я взгляну на себя? Что в этом страшного?
В детстве, когда родители смотрели детективы, я всегда зажмуривалась и закрывала лицо руками, если показывали покойника. «Впечатлительная натура», – говорила мама. «По крайней мере не захочет стать врачом», – довольно замечал отец.
Но я же не покойника в зеркале увижу! Ну, подумаешь, лицо цвета памятника Ленину, что в этом такого?
Я собираюсь сделать шаг к зеркалу, но вместо этого закрываю глаза и выхожу из альбома.
Когда открываю их снова, комната обретает свои привычные цвета. Стол залит солнцем, руки выглядят как самые обычные руки, кожа снова стала светлой, не считая дорожки рыжих веснушек, рассыпавшихся вверх от запястий.
Белые обои кажутся совершенно чистыми. Я снова провожу рукой по стене, и на коже остается золотистый солнечный след. Что это значит? Подсказка потока? Тогда что он хотел мне сказать? Я прикладываю к стене лист бумаги, но он остается прежним. Прислоняю обе ладони и смотрю на них – никаких надписей, только едва заметные золотистые блестки. Легче мне от этого не становится. Хватит с меня на сегодня Меркабура – так недолго и с ума сойти.
Я захлопываю альбом, переодеваюсь и выхожу на улицу. По дороге срываю несколько травинок с газона и растираю их в ладонях. Я вдыхаю запах травы – пыльной, городской, вобравшей в себя выхлопы. Для меня важно, что она настоящая, что в ней нет того одурманивающего чайного аромата, какой источает трава в лабиринте Меркабура.
Есть два адреса, по которым, возможно, меня ждут. В дом Инги я даже не захожу – почерневшие от пожара стены и разбитые окна видны издалека. Бабки у подъезда охотно докладывают мне, что их соседка жива и здорова, и даже кошаков спасли обоих, а вот квартира сгорела дотла – «наверное, утюг забыла выключить или ейный хахаль сигарету в постели оставил». Интересно, что еще за хахаль? Не припомню, чтобы Инга в последнее время с кем-то встречалась. Больше всего беспокоюсь, уцелела ли картина с Мартой.
Я мчусь по последнему адресу, где бываю очень редко, но всегда с удовольствием. Слава богу, хоть здесь нет никаких следов пожара. На мои долгие звонки в дверь никто не отвечает – ни Надежда Петровна, ни ее муж и отец Инги – Иннокентий Семенович, хотя он работает дома и почти никуда не выходит.
Когда я возвращаюсь домой, то обнаруживаю на своей двери записку, вокруг которой струится поток. Листок бумаги скрепляет знакомый вензель из состаренной бумаги в виде двух сплетенных букв «И» и «С» – наша с Ингой защита от чужих глаз и рук. Я отрываю вензель, разворачиваю записку и сразу узнаю почерк Инги – крупный, с ровными круглыми буквами и завитками.
«Наша Марта в огне не горит и в воде не тонет».
Уф, спасибо Меркабуру! Мне сразу становится легче. Ладно, про «нашу Марту» все понятно, а вот вторая фраза оказалось столь чудной, что я так и застыла на пороге с запиской в руках:
«Берегись советских грузчиков, даже если они женщины».
Инга – самая приземленная из всех моих знакомых скрапбукеров, насколько вообще может быть приземленным человек, который имеет дело с потоком. У нее всегда все логично, практично и разложено по полочкам. Она выражается очень конкретно и всему дает четкие определения. Я бы ни в жизни не поверила, что она написала это сама, но поток не ошибается – не только почерк и защита говорят мне о том, что это записка Инги. След потока очень знакомый, почти родной. Инга мне – как сестра, которой у меня никогда не было.
Кто такие «советские грузчики» и что в них страшного? Может быть, это именно они делают открытки с Тварью?
Я хлопаю себя по лбу. Кто сказал, что открытка самоубийцы – единственная?
Я иду в ларек и скупаю все местные газеты за последнюю неделю. Включаю компьютер и открываю сайты всех городских сообществ и форумов. Просматриваю новостные ленты, потом вдруг вспоминаю, что на моей магнитоле есть радио, и ловлю первую попавшуюся радиостанцию. Просматриваю заголовки криминальной хроники, стараясь особо не вдумываться в их смысл, иначе меня начнет тошнить.
Я нахожу то, что искала, на последней странице «вечерки». С фотографии на меня смотрит знакомое лицо.
«25 мая в лесопарковой зоне обнаружена женщина без документов, которая не помнит своего имени и адреса. На вид около пятидесяти лет, полного телосложения, волосы рыжие. Особые приметы: отсутствуют два верхних передних зуба, слегка шепелявит. Была одета в вязаную зеленую жилетку и черную юбку. Женщина спрашивала прохожих, где найти ножницы. Если вы знаете ее, просим позвонить по телефону…»
Длинные гудки еще никогда не казались мне настолько длинными. Спустя десять минут я уже мчусь по названному адресу на такси. По дороге заезжаю в лучшую кондитерскую города и покупаю столько пирожков, что хватило бы на целую армию.
Дверь мне открывает грузная и громогласная тетка в халате.
– Я по объявлению.
– Ну слава тебе господи! Нашлись родственники, что ли?
Я молча киваю, скидываю туфли и прохожу в большую комнату, бедно, но довольно уютно обставленную.
– Я ведь в парке дворником работаю. Я ее и нашла. Они хотели ее в приют увезти, для бездомных. Полиция-то. А я смотрю: женщина ухоженная, одета хорошо, и так прям жалко ее стало! Ну куда в приютто – с бомжами вонючими? Дай, думаю, пусть у меня поживет, пока родственники не найдутся. Ведь я же знала, что найдутся! – тараторила хозяйка. – Так-то она ничего, тихая, спокойная, только в еде уж очень капризная – почти ничего не ест. И все время ищет какие-то ножницы. Я поначалу думала, что у нее крыша маленько того, но в остальном она вроде нормальная.
Вслед за хозяйкой прохожу из большой комнаты в другую, поменьше. Я с трудом узнаю женщину, которая сидит за столом у окна. Она очень сильно похудела, щеки ввалились, только рыжие вихры все так же торчат в разные стороны, как у мальчика из мультфильма «Рыжий, рыжий, конопатый». На столе перед ней лежат несколько ножниц: маникюрные, большие старые портновские, обычные канцелярские с пластмассовыми ручками. Она перебирает их, вздыхает и бормочет:
– Куда я задевала ножницы? Пуфф… должны быть где-то здесь. Ножницы мои, ножницы.
– Тетя Шура, – тихонько зову я.
Она оборачивается и с подозрением смотрит на меня.
– Девушка, вы мои ножницы не видели?
На самом деле никакая она мне не тетя. Просто она очень любит, чтобы все вокруг ее звали именно так. У нее даже на визитке так и написано: «т. Ш.». Она очень талантливая, одна из лучших v.s. скрапбукеров города, хотя по ее внешнему виду ни за что этого не скажешь.
– Тетя Шура. – Я улыбаюсь ей, как маленькому ребенку. – Хотите пирожков?
Я выкладываю их на стол один за другим – ароматные и румяные. И перечисляю вслух:
– Пирожок с картошкой жареный, ваш любимый. Пирог с яблоком и корицей. Пирожок с рыбой и рисом. Лимонник. Слойка с творогом. Все самое свежее из вашей любимой кондитерской. Угощайтесь, пожалуйста.
Она смотрит на выпечку, потом на меня и снова спрашивает:
– Девушка, вы не видели мои ножницы?
Мама дорогая! Я сейчас расплачусь. Тетя Шура не хочет пирожков! Это самое необъяснимое явление мира. Все равно, как если бы снег пошел задом наперед, обратно в облака. «Главное, чтобы было что покушать» – неизменный девиз и любимая фраза тети Шуры, которую я слышала миллион раз. Но это именно она, не может быть никаких сомнений. Я много раз видела в ее визитке эту яркую зеленую жилетку. Смотреть на растерянную и похудевшую тетю Шуру так же невыносимо, как видеть любимого актера, который ходит под себя и пускает слюни, словно грудной младенец.
На моем месте Инга сказала бы: «Найду того, кто сделал такое с тетей Шурой, – отрежу ему все, что болтается!» На миг все вокруг меня перестает существовать. Больше всего в жизни я сейчас хочу, чтобы она взяла пирожок и сказала с набитым ртом: «Ни фига они не умеют в твоей кондитерской. Тесто толстое, начинка суховатая».
Хозяйка продолжает оглушать меня болтовней, но я разбираю лишь отдельные слова: «найдетесь», «пришлось присмотреть», «потратилась» и «Бог-то он все видит» – и не вникаю в общий смысл этих фраз. Ее громкий голос звучит так, словно кто-то рядом бурит асфальт. Я легко улавливаю, что заставляет ее столько болтать: напряженное ожидание из серии «мне полагается, я заслужила». Ну что ж… достаю из кошелька несколько купюр и прошу оставить нас наедине. Когда хозяйка уходит, и в комнате становится тихо, я наконец-то могу сосредоточиться. Я ищу дыхание потока, пытаюсь нащупать то, что выделяет v.s. скрапбукеров среди других людей, но ничего не нахожу. Тетю Шуру как подменили.
Вытаскиваю из сумочки визитку: полка с тремя горшочками, крохотная бумажная скатерть в красно-белую клетку, а поверх нее – выпуклая буханка хлеба.
– Тетя Шура, это ваша визитка. Узнаете?
Ее пальцы скользят по карточке, гладят буханку, шершавую на ощупь, на миг она замирает, потом роняет визитку на пол и снова спрашивает у меня с надеждой:
– Ты не видела мои ножницы?
Пирожки на столе источают аппетитный аромат. Я хватаю один, ломаю пополам, запихиваю себе в рот половинку. Сладкий яблочный пирожок тает во рту, оставляя легкое послевкусие корицы. Обычно тетя Шура очень радуется, когда кто-то рядом с аппетитом ест.
Сейчас она смотрит прямо перед собой и снова перебирает ножницы. Я подхожу ближе и обнимаю ее. Раньше в такие моменты мне всегда казалось, что я нахожусь в объятиях огромного мягкого пирога. Теперь же ничего не чувствую, кроме тепла человеческого тела и запаха шерсти от жилетки. Я пытаюсь отыскать в этой комнате поток, разглядываю ее сверху донизу, но тут, как назло, ничего нет. Потрепанный диванчик, выцветший коврик, скрипучие дощатые полы, свежие обои с пошловатым рисунком. Ни картинки, ни статуэтки, ни вышивки – ничего, что дышало бы потоком. И это еще один печальный факт, который говорит о том, что тетя Шура – больше не скрапбукер. Обычно нас притягивают к себе места, в которых Меркабур хоть как-то себя проявляет. Одно меня радует – я не замечаю вокруг следов вывернутого наизнанку пространства, как в мастерской после пожара.
Тетя Шура начинает тихонько раскачиваться, а я все еще не выпускаю ее из объятий.
– Пуфф, ножницы, – она начинает тихонько всхлипывать.
У меня в сумочке есть в точности такие же ножницы, как те, которые она сейчас ищет. Старинные, с бронзовыми ручками и украшениями в виде крохотных бабочек. У каждого v.s. скрапбукера есть такие, без них нельзя сделать ни одной открытки. И для каждого из нас отдать свои ножницы – даже на время, даже просто подержать – все равно, что вынуть собственный глаз и дать кому-то попользоваться.
А если она что-то вспомнит?! Что-то важное?!
Я достаю из рюкзачка чехол с ножницами. Нельзя сказать, что он полностью выполнен в технике скрапбукинга – чехол из бумаги и картона прослужил бы недолго, – но я делала его так же, как открытки: ловила поток, укладывала его в каждый виток нитки и кусочек ткани. Чехол сшит из плотной материи цвета желтого сыра и треугольником повторяет форму ножниц. На две равные части его делит металлическая молния бронзового оттенка. Одна половинка осталась просто тканью, чистой и нетронутой, как сам поток, а другая сразу и явно говорит о скрапбукинге нагромождением деталей: это штампы в виде бабочек и обрывков текста из зеркальных букв, кусочки неровно выкрашенных кружев, плоские пуговицы, маленькая желтая роза и вышитые вручную буквы:
«TOOL»[9 - Инструмент (англ.).]
На конце чехла болтается подвеска – несколько желтых и оранжевых камушков, круглая вышитая подушечка солнечного цвета и толстая кисточка из таких же ниток. Кисточка поменьше украшает застежку молнии.
Инга говорит, что мой чехол выглядит так, словно в нем индеец хранит свой боевой топорик. В чем-то она права. Поток охраняет ножницы лучше любого сейфа, он бережет их и от ржавчины, и от чужих рук. Поэтому я здорово удивляюсь, когда обнаруживаю, что молния расстегнулась сама. Да быть такого не может! Если только не…
Любой мастер вам скажет, что у инструмента есть душа и характер. Ножницы скрапбукера – инструмент практически одушевленный. Ничуточки не удивлюсь, если у них есть свои желания и предпочтения. И, кажется, мои ножницы сейчас хотят оказаться в руках у тети Шуры.
Она это чувствует. Не успеваю я вытащить ножницы из чехла, как тетя Шура хватает их и прижимает к себе. Потом достает что-то из кармана и прячет в ладони, а в ее глазах появляется знакомый огонек.
– Девочка моя, что ты тут делаешь?
– Я принесла вам пирожки, – честно отвечаю я.
Она кладет мои ножницы к себе в карман, хватает половинку начатого пирожка и принимается уминать за обе щеки, но тут же морщится и бросает кусок обратно:
– Фу, гадость какая. Почему меня все время кормят гадостью? В этом мире закончились нормальные продукты?
– Да что вы, тетя Шура, вкуснейший пирожок! Даже на мой вкус, а мне тоже не так-то просто угодить, вы же знаете.
Меня терзают два чувства – безумно хочется отобрать у нее мои ножницы, но, с другой стороны, я до слез рада видеть, как она становится похожей на саму себя.
– Это наказание, – бормочет она себе под нос. – Я все испортила. Я положила отраву. Они неделю с горшка не слезали. И это сразу после свадьбы! Я не хотела! Или хотела? Постойте-ка, а я хотела или не хотела…
– Тетя Шура, о чем вы?
– Да так… – Она машет рукой. – Какая теперь разница!
– Вы помните, что случилось в парке двадцать пятого мая? Куда делись ваши ножницы?
Она мрачнеет и кладет пирожок на стол.
– Пончик пропал.
Кажется, больше, чем сейчас, мои глаза стать уже никогда не смогут.
– Это мой хранитель, – поясняет она, хотя и так знаю. – Осталась только открытка – толстая, как из дрожжевого теста. Мой миленький Пончик… Я держала его в руках, представляешь? Как пряничного человечка. Могла бы даже съесть. Вот только не помню, куда его задевала.
