скачать книгу бесплатно
Первым вызвался «китаист» Илья, разыгравший смешную сценку своего первого разговора с преподавателем на китайском. Исполнял он сразу две роли, быстро и ловко пересаживаясь с одного стула на другой. К концу его легкой и довольно смешной импровизации все собравшиеся уже знали о том, почему молодой человек выбрал изучение китайского, где планирует работать после окончания МГУ и зачем приехал в Переславль вместе с матерью.
– Я ищу себя, – коротко сказал он. – И попробовать себя в новой роли – неплохой вызов самому себе.
Все аплодировали, хотя, с точки зрения Макарова, звучало это претенциозно и выспренно. В его двадцать три поиск себя в основном шел через посиделки в дружной компании с дешевым вином, девчонок, чьи имена было не так-то просто вспомнить наутро, прогулянные лекции, потому что после ночной разгрузки вагонов неудержимо клонило в сон, замусоленные конспекты, которые, по жребию, писал кто-то один, а использовали при подготовке к экзамену все остальные. Поколение Евгения Макарова не было склонно к экзистенциальному кризису, и за это времени, в котором он рос и взрослел, Макаров был благодарен. Как и за то, что поиск себя никогда не значился в числе его жизненных приоритетов.
Сам он, выйдя на сцену, быстро и коротко отстрелялся, сообщив, что работает в уголовном розыске, здесь оказался по недоразумению, а потому предпочитает быть зрителем, а не актером, после чего сел на место, отдавая дань запеченной рыбе и нимало не заботясь о произведенном впечатлении. Затем наступила очередь Игната, который рассказал, что приехал сюда за компанию со своей девушкой, сам театром не увлекается, предпочитая поисковое движение, но поклялся – ему все очень интересно.
Затем на сцену, краснея и смущаясь, вышла сама Настя. Стоя под обращенными на нее взглядами, она мучительно краснела и лепетала что-то невразумительное о своей любви к искусству и о возможности испытать новые ощущения. Совершенно не к месту Макаров вдруг подумал, что звучало это совершенно неубедительно. На мгновение ему снова стало интересно, какая сила заставила Настю сдать уже оплаченные путевки и отказаться от двухнедельного отдыха в Турции ради этого вот позора, но тут Настя, отмучившись, села на свое место, и сцену занял забавный американец.
Посредине он поставил удобное кресло и уселся, обеспечив себе полный комфорт. В руке он держал карманные часы на длинной цепочке, кажется золотые. Их крышка, инкрустированная крупными, явно драгоценными камнями, переливалась в свете электрических ламп, и все собравшиеся невольно следили за этими вспышками, словно загипнотизированные.
«Вполне подходит для лекции о роли и значении реквизита, – невольно подумал Макаров. – Вообще, надо признать, что этот семинар, или как его там, очень даже полезен мне для работы. Тренировать наблюдательность и выводить причинно-следственные связи я на этой неделе смогу вдоволь».
– Разрешите представиться, меня зовут Сэм Голдберг, – неторопливо сказал американец. Его странный акцент завораживал так же, как мерное покачивание драгоценных часов. Интересно, не гипнотизер ли он. – Когда-то давно, очень давно я жил в России. Точнее, тогда в Советском Союзе. Вместе со своими родителями я эмигрировал из страны в семьдесят первом году. Тысяча девятьсот семьдесят первом, – зачем-то уточнил он. – Тогда мне было двадцать шесть лет.
Макаров произвел нехитрые математические расчеты. По всему выходило, что сейчас дедку семьдесят четыре, и надо отдать ему должное, выглядит он гораздо моложе, да и вообще в неплохой физической форме. Евгению была не очень интересна чужая жизнь, но все остальные слушали очень внимательно. Особенно Настя. У нее даже рот приоткрылся. Макаров усмехнулся, потому что, по его наблюдениям, любопытными были люди, собственная жизнь которых скучна и бедна на события.
Американец тем временем рассказывал о первых годах жизни в Израиле, стране, к которой он никак не мог привыкнуть. Хорошо хоть из-за врожденной способности к языкам не было проблем с ивритом, а потом и с работой. Но работать Сэм не любил, обязанностями своими тяготился, от жаркого климата страдал и больше всего на свете мечтал переехать куда-нибудь еще, лучше всего – в Америку. И его мечта осуществилась спустя шесть долгих лет.
– Сначала фирма, где я работал, отправила меня в США в трехмесячную командировку. Уже через неделю я понял, что эта страна мне подходит. Я желал остаться здесь во что бы то ни стало. Тут мне повезло в первый раз, потому что я познакомился с Клэр.
Клэр оказалась старше Сэма на четыре года, но разница в возрасте не имела значения. У нее были достоинства, перевешивавшие и годы, и простенькую внешность, и толстые, словно слоновьи, ноги. Родители Клэр, точнее, ее отец, были весьма состоятельными людьми, готовыми на все ради счастья единственной дочери – она никак не могла выйти замуж, придирчиво перебирая женихов, которых ей находила семья.
Конечно, не о таком зяте, как Сэм Голдберг, мечтал отец Клэр, но выбирать особо не приходилось, тем более что она стояла на своем: выходит замуж за молодого израильтянина, и точка. А если родители не готовы принять его в семью, значит, она уедет вслед за ним в Израиль.
Признаться, подобного исхода событий Сэм немного побаивался, но, как показало время, совершенно зря. Расставаться с Клэр ее родители были не готовы, а потому скрепя сердце согласились на брак.
– Подождите, я не поняла, а вы ее любили? – спросила вдруг Анна. – Прошу прощения за свой вопрос, но я тоже переехала в другую страну, потому что вышла замуж, и многие люди, включая моих ближайших подруг, были уверены, что я сделала это по расчету. Мой муж намного старше меня, но, видит бог, я решилась на перемены в жизни только потому, что действительно влюбилась. А вы?
В ее глазах горел какой-то непонятный Макарову огонь, и ему вдруг стало интересно, отчего это она так разволновалась.
– Скажем так. Я ее уважал, – немного помолчав, ответил Сэм. – Благодаря ей я получил американское гражданство, ее отец взял меня на работу и купил нам первый дом. Кстати, именно в его фирме я возглавил направление работы с Китаем, часто ездил туда в командировки и выучил язык. В общем, моя жизнь круто изменилась благодаря Клэр. И я дал сам себе зарок, что не брошу ее, что бы ни случилось. И в горе, и в радости, пока смерть не разлучит нас. Я пообещал себе, что буду ее мужем до тех пор, пока сама Клэр этого хочет.
– И что? Она долго хотела? – с любопытством в голосе спросила Паулина.
– Всю жизнь. Она очень меня любила. Мы с ней за тридцать лет совместной жизни даже не поссорились ни разу. Точнее, одна ссора все-таки была. Клэр хотела иметь детей, но в первые годы у нее никак не получалось забеременеть. Она очень переживала, а я, признаться, радовался: у меня не было ни малейшей тяги к отцовству. Но вот спустя два года с блеском в глазах она сказала мне, что ждет ребенка. Ей уже шел тридцать девятый год, это могло быть опасно, и я тогда предложил прервать беременность, чтобы не рисковать. Боже, как она кричала! В общем, после бурной ссоры, проведя ночь в гостевой комнате, я вдруг понял, что, если ее желание стать матерью так велико, значит, я должен его поддержать. В конце концов, это была не такая уж и большая плата за ту жизнь, которую я вел благодаря своей жене. Так в 1980 году у нас появилась дочь. Дженни.
Макаров снова посчитал в уме, и получилось, что этой неведомой дочери сейчас тридцать девять лет. Правда, это неожиданное знание абсолютно ничего ему не давало. Михаил Евгеньевич внес еще одну порцию шашлыков, наконец-то тоже сел к столу, налил рюмку водки и чокнулся со своим деловым партнером, который сидел на краю стола с откровенной скукой на лице. Ему все происходящее, похоже, было так же неинтересно, как и Макарову.
– Сэм, вы никогда раньше не говорили о том, что у вас есть дочь! – воскликнула Даша. – Мы два раза провели вместе по десять дней, но вы даже не обмолвились об этом. Я была уверена, что вы одиноки. Вы же все время путешествуете.
– А почему наличие у меня дочери должно влиять на мою любовь к путешествиям? – удивился американец. – Конечно, я согласился с тем, что у нас будет ребенок, и до совершеннолетия Дженни я выполнял свои родительские обязанности в полной мере, но я никогда не чувствовал ни капли того, что принято называть отцовскими чувствами, и мы с дочерью совершенно чужие люди.
– Как это? – не поняла Настя.
Макаров со слов Игната знал, что девушка выросла в многодетной семье и была очень привязана к родителям, братьям и сестрам.
– Ну так. – Американец пожал плечами. – После школы дочь поступила в университет и уехала из дому. Она сделала неплохую карьеру, состоялась в жизни, чему я, конечно, очень рад. Но мы не видимся и не переписываемся, потому что оба не имеем такой потребности. Нас связывала только Клэр, к которой мы оба были привязаны, но после ее смерти я ни разу не видел Дженни.
– И сколько же вы не виделись? – продолжала задавать вопросы Настя.
– Десять лет.
– И все это время вы путешествуете по миру?
– Не совсем. После смерти Клэр я привел в порядок дела, выполнил свой долг по отношению к ее памяти, а потом продал наш дом и практически все имущество, после чего и начал вести кочевую жизнь. Я мечтал посмотреть Европу, поэтому сначала обосновался на полгода в Париже, потом переехал в Лондон, затем в Мадрид, Амстердам, Прагу. Вот уже восемь лет, как я постоянно перебираюсь с места на место, не привязываясь ни к какому-то одному, не отягощая себя недвижимостью. Живу в отелях, лучших и самых комфортных, питаюсь в ресторанах, знакомлюсь с новыми местами, включая глубинку, обычно не вызывающую интереса у туристов. Иногда наведываюсь в Израиль, у меня же там остались родственники, но эту страну я не люблю, потому что меня там не понимают, как это ни печально.
– И в чем же заключается это непонимание? – хищно улыбаясь ярко накрашенным ртом, спросила Анна.
– Они не понимают, как можно сорить деньгами и переплачивать за то, что можно купить дешевле. К примеру, в последний раз я приплыл в Израиль с Кипра. Туда ходит паром, билет на который стоит сто шестьдесят евро. Я же нанял яхту, которая перевезла меня за десять тысяч. И мои соотечественники никак не могли взять в толк, зачем выкидывать деньги, если можно сэкономить. Но я не привык экономить, я привык обеспечивать себя всем самым лучшим. Мне не так долго осталось жить на этом свете, чтобы я жертвовал своим комфортом из-за денег. Мне все равно будет некому их оставить. Поэтому мои деньги нужны мне при жизни, а не после смерти.
– Почему же вам некому оставить свои деньги, если у вас есть дочь? – отчего-то семейный уклад Сэма Голдберга волновал австриячку Анну сильнее, чем всех остальных.
– Моя дочь – взрослый, самостоятельный человек, который достаточно зарабатывает, чтобы обеспечить себя и своих детей. Она – преуспевающий юрист, и за ее будущее я спокоен, тем более что после смерти Клэр она получила неплохое наследство, доставшееся той от отца. Моя дочь – обеспеченная женщина, и долгое время я вообще не собирался включать ее в мое завещание.
Этот человек будто бравировал своим эгоизмом. Как ни странно, его позиция вызывала у Макарова даже некоторое уважение. По крайней мере, он не пытается выглядеть лучше, чем есть на самом деле. Вот только понять бы еще, зачем он вообще все это им рассказывает.
– А откуда у вас деньги, если весь капитал семьи вашей жены ушел к дочери? – спросил вдруг Михаил Евгеньевич, отвлекшийся от разговора со своим то ли другом, то ли гостем, то ли начальником. – Почти десять лет переезжать с одного места на другое и ни в чем себе не отказывать – дорогое удовольствие. Или вы в Китае так разбогатели?
– Нет, конечно. – Американец добродушно улыбнулся и снова покрутил в руке часы. Отблеск драгоценных камней упал на потолок, стены, зайчиком заглянул в пышущий огнем камин. – Я же вам сказал, что, когда я женился на Клэр, мне повезло в первый раз в жизни, но был еще и второй. Видите ли, когда родилась Дженни, тесть подарил мне деньги. Сумма была не очень большая, но я взял кредит в банке и купил здание на Манхэттене. Офисный небоскреб, который я тут же начал сдавать, чтобы на вырученные средства расплачиваться с ипотекой.
Он прикрыл глаза, словно вспоминая что-то, и коротко рассмеялся.
– Клэр была крайне обеспокоена этой покупкой. Здание стоило двести пятьдесят тысяч долларов, и сорок лет назад это были очень большие деньги. Ссуду я выплатил довольно быстро, потому что сдача офисов в аренду уже тогда была прибыльной. Но ни Клэр, ни даже ее отец, который был очень деловым человеком, очень, не могли предположить, что спустя несколько десятилетий цены на недвижимость взлетят и это здание будет стоить уже пятьдесят миллионов. Я по-прежнему сдаю его в аренду, и деньги, которые переводит мой поверенный, позволяют мне вести именно такой образ жизни, который мне нравится. Денег у меня столько, что я все равно не успеваю их тратить. В одежде и еде я неприхотлив, так что путешествия с комфортом легко могу себе позволить.
– Вы что, миллионер? – спросила «Лиза из Газпрома», как про себя назвал ее Макаров.
– Да, – спокойно ответил американец. – Но в этом, надо признаться, нет моей заслуги. Мне просто повезло.
Дождь за окном припустил с новой силой. Косые струи били в стекла террасы с такой силой, что удары гулом отдавались даже в каминном зале. Снаружи не видно ни зги, казалось, небо, плача, упало на землю и теперь и лежало ничком, не в силах подняться. В жарко натопленном зале было уютно и безопасно, но Макарова внезапно бросило в озноб только от одной мысли о бушующей за окном непогоде. Ураган надвигается, что ли?
– А сюда вы зачем приехали? – Анна задала Сэму новый вопрос, и Макаров вдруг почувствовал, что страшно устал от всех этих ненужных ему подробностей чужой жизни. – Из любви к путешествиям?
– Не совсем. – Голдберг откинулся на спинку своего кресла, снова поиграл с часами, которые, казалось, притягивали к себе все взгляды. Хорошо еще, что люди в усадьбе собрались приличные, на золотую цацку с драгоценными камнями вряд ли позарятся. – Видите ли, я приехал в Россию, чтобы найти своего ребенка.
– Как это? – не понял китаист Илья. – Ваша Дженни что, в Россию перебралась? И вы решили восстановить с ней отношения на старости лет?
– Нет, к Дженни это не имеет ни малейшего отношения, – покачал головой американец. – Так получилось, что у меня есть еще один ребенок.
Ему снова удалось привлечь внимание аудитории, которая, казалось, забыла о том, что другие участники тоже ждут своей очереди рассказать о себе. Несмотря на то что Сэм не разыгрывал никаких сцен, а просто говорил, сидя на сцене, аудиторию он держал намертво, словно упиваясь своим неожиданным артистическим успехом.
Он рассказал, как в восьмидесятом году прошлого века, вскоре после рождения дочери, поехал на родину, в Советский Союз, – повидать оставшихся там друзей, которых не видел девять лет. Причиной его отъезда стало рождение Дженни. Плачущий по ночам ребенок, который занимал все мысли Клэр, изрядно утомил никогда не мечтавшего об отцовстве Сэма, а потому мысль о возможном отпуске приходила ему в голову все чаще. Поводом же для поездки оказалась Олимпиада-80, проходившая в Москве. Американский гражданин Сэм Голдберг не вызвал подозрений у советских властей и с уехавшим в Израиль Семеном Голдбергом никак не ассоциировался. Визу ему дали быстро, и летом восьмидесятого он оказался в Москве.
– Там я встретил единственную в моей жизни любовь, – рассказывал Сэм.
Отсветы бушующего в камине пламени ложились на его лицо, которое словно молодело на глазах. Морщины, неизбежные к семидесяти годам, словно разглаживались, съедаемые огнем – тем, что, похоже, бушевал сейчас в груди американца.
– Мы провели вместе всего три дня. Три дня и две ночи, а потом расстались навсегда. За связи с иностранцами тогда если и не наказывали сурово, как за четверть века до этого, но все равно по головке не гладили. Она была студенткой, я не запомнил какого института. Я даже не знал ее настоящего имени. Она представилась как Жаворонок, так я ее и звал. В наше последнее утро я умолял ее не уходить. Тогда она спросила, готов ли я жениться на ней и увезти с собой, в Америку. Что я мог ей ответить кроме правды? В Америке у меня были жена и дочь. Благодаря Клэр я получил гражданство, а ее отец дал мне работу. Дело даже не в том, что я не был готов всего этого лишиться. Я так потерял от Жаворонка голову, что в тот момент согласился бы на любое безумство, но с маленькой оговоркой, – если бы это касалось только меня. Но моя готовность поменять жизнь, отказаться от всего, к чему я так долго шел, взамен на настоящую любовь, касалась еще и Клэр. Я не мог нарушить данное самому себе слово не совершать в отношении ее подлостей, а потому в то злосчастное утро я только отрицательно покачал головой.
– И что было дальше? – с волнением в голосе спросила менеджер Даша.
Как успел заметить Макаров, натурой она была явно романтической, иначе не волновалась бы так из-за пошлого, по своей сути, рассказа о краткосрочной интрижке, которую сейчас богатый американец укутывал романтическим флером. Измена есть измена, как ты ее ни назови.
Он не подозревал Сэма в осознанном желании приукрасить прошлое. Спустя годы многое видится в совершенно ином свете, и человеческая природа такова, что в нашей памяти чувства сохраняются возвышенными, отношения идеализированными, а объяснения самых низменных поступков – достойными и заслуживающими сострадания.
Сейчас пожилой мужчина был совершенно искренним, описывая свою несостоявшуюся любовь, но в то же время никакого сострадания к нему Макаров не испытывал, а в самой истории видел лишь низменные порывы – желание приехавшего в Москву мужчины, вырвавшегося от жены и маленькой дочери, которых он не любил, оторваться на полную катушку и взять от подвернувшегося «случая» по максимуму, чтобы было потом что вспомнить.
– Ничего. – Сэм пожал плечами, в очередной раз повернув в руках свои весьма ценные часы. – Она встала и ушла. Из моего номера в отеле и из моей жизни.
– Тогда с чего вы взяли, что у вас есть в России ребенок? – Этот вопрос задала Настя, и Макаров, в который уже раз, удивился странной горячности в ее голосе. Прежде он считал девушку своего друга особой уравновешенной и немного сонной, а тут надо же, как ее увлекла история совершенно случайного человека. Или и впрямь все женщины одинаковы?
– Года через три после того, как я вернулся домой, в Нью-Йорк, я неожиданно получил письмо, – медленно сказал Сэм. – Судя по штемпелю, оно было отправлено из одного из отелей, потом, когда я начал искать, узнал, что именно там жили ученые, приехавшие на международный симпозиум по психологии. В конверте была короткая записка о том, что, пользуясь оказией, этот человек передает мне письмо от женщины, которую я знаю как Жаворонка. Послание оказалось короткое. Она писала, что живет хорошо, но след, оставленный нашей встречей, оказался гораздо глубже, чем она думала. Она так и не смогла меня забыть и, кроме того, воспитывает нашего общего ребенка, которому уже исполнилось три года. Она смогла закончить институт, но уехала обратно в провинцию, откуда была родом. И еще она написала, что ни о чем не жалеет.
– У нее что, был ваш адрес?
– Да, я давал ей свой адрес, вернее, он был указан на регистрационном листочке, который мы все заполняли в гостинице. Она попросила разрешения переписать.
– Экий вы беспечный, если бы она заявилась к вам домой, что бы вы тогда сказали Клэр? – с усмешкой спросил Илья.
Голдберг снова покачал головой.
– Молодой человек, это сейчас мир стал совершенно стеклянным и вас могут найти на другом конце земного шара даже без всякого адреса. Тогда мне совершенно ничего не угрожало. Ваша страна жила за железным занавесом, и никто даже представить себе не мог, что когда-нибудь это изменится. Нет, уезжая из Москвы, я был убежден, что никогда больше не увижу Жаворонка. Так оно и вышло. В том письме она ни о чем не просила. Просто хотела, чтобы я знал, что стал отцом во второй раз.
– И вы теперь решили найти своего ребенка? Зачем? – спросила австриячка Анна. Очки на ее круглом личике поблескивали, в них тоже отражался огонь, из-за чего выражения глаз за стеклами было не разобрать.
– Сам не знаю, если честно. Как-то захотелось подвести черту под этой историей. Клэр давно в могиле. С Дженни мы не общаемся. У меня даже нет места на земле, которое я мог бы назвать родиной. В Израиле я чужой. В Америке меня больше ничего не держит. Я скитаюсь по миру, как лист, носимый ветром. А здесь, в России, у меня есть продолжение, причем от женщины, которую я пусть и недолго, но очень любил. Более того, меня не оставляет мысль, быть может, напрасная, что и Жаворонок может быть еще жива. В конце концов, она была моложе меня. Ей тогда только-только исполнилось двадцать, значит, сейчас нет еще и шестидесяти. Может, они нуждаются в помощи. В общем, я решил их найти.
Раздался звук разбитого стекла и тихий вскрик. Все отвлеклись от американца и как по команде повернулись к столу. Там, в дальнем конце, на углу, где обычно никто не хочет сидеть из-за дурной приметы «счастья в личной жизни не будет», сидела белая, как мел, костюмер Маргарита Романовна, кажется. На ее коленях темнело красное пятно. Макаров даже напрягся вначале, решив, что это кровь, но потом, приглядевшись, с облегчением выдохнул. Нет, всего лишь вино.
– Что случилось, Рита? – мягко спросила Холодова.
– Нет-нет, ничего, – пролепетала женщина, лицо которой теперь сравнялось по цвету с пролитым вином. – У меня бокал выскользнул из рук. Боже мой, какая же я неловкая! Простите меня ради бога.
– Сейчас я все уберу, – к столу подскочила хозяйка усадьбы Татьяна. – Вот, держите салфетки, чтобы промокнуть лужу. Сейчас я заменю скатерть. И не переживайте вы так. Это же сущие пустяки. И всевышнего всуе не упоминайте. Нехорошо это. Не к месту.
– Да-да. Я больше не буду. – На лице женщины читалась откровенная мука, не очень понятно чем вызванная. – Извините, я вынуждена пойти переодеться.
Она побежала к выходу, и последнее, что успел заметить Макаров, как она, уже в дверях, закрыла лицо руками.
– В общем, я свой рассказ закончил, – снова привлек к себе внимание Сэм Голдберг. – Я здесь, чтобы, если можно так выразиться, вернуться в прошлое. И если мне повезет найти Жаворонка, то я не исключаю, что смогу заново родиться. Если вы понимаете, о чем я.
– Понимаем, – ответила за всех Холодова, чье лицо, неожиданно, тоже было искажено волнением. Тяжелые, по всей вероятности, старинные серьги в ушах дрожали, пуская яркие блики, под стать Сэмовым часам. – Но, чтобы заново родиться, сначала надо умереть.
Глава третья
Несмотря на накопившуюся за день усталость, а может быть, из-за нее, Даша никак не могла уснуть. Дождь бил по стеклам с такой силой, что, казалось, они вот-вот вылетят под требовательно барабанящими каплями. В полудреме, которая временами накатывала на Дашу, ей чудилось, что продрогший снаружи дождь просит пустить его внутрь, в протопленный дом.
В номере действительно было тепло, даже жарко. По крайней мере, под толстым, мягким одеялом Даша изнемогала, а потому то откидывала его прочь, то снова натягивала, потому что с детства не могла спать раскрытая. А может, проветрить, впустить ночную прохладу? Под звуки дождя и в потоке холодного уличного воздуха так сладко кутаться в теплое одеяло. Может, хоть сон придет, наконец.
Даша соскочила с постели и прошлепала босыми ногами к окну, за которым горел одинокий фонарь, освещавший пустую сейчас автомобильную стоянку, на которой, сиротливо прижавшись друг к другу, одиноко ночевали оставленные владельцами машины. Сейчас они казались Даше продрогшими на насесте курами, и она невольно подивилась силе своего не вовремя разыгравшегося воображения.
По вымощенному плиткой двору текли потоки воды. Да, такого сильного ливня осенью она и не припомнит. Рванув створку окна, Даша с упоением втянула влажный воздух и тут же закашлялась от резанувшего легкие холода. За окном было градуса четыре, не больше, и в сравнении с уютным теплом комнаты разница казалась обжигающей.
Сквозь пелену дождя двор, точнее, та его часть, куда не проникал свет уличного фонаря, была практически не видна. Лишь какое-то смутное движение уловила Даша, напряглась, увидев мужскую фигуру в накинутом на голову дождевике, и тут же расслабилась, узнав Михаила Евгеньевича, владельца гостиницы.
Даша вспомнила, что они с Татьяной жили в отдельном домике, и невольно бросила взгляд на часы, – они показывали половину второго ночи. Интересно, зачем хозяин вернулся в большой дом?
Несмотря на то что окно она приоткрыла самую малость, дождь, воспользовавшись ее безрассудством, тут же скользнул внутрь. Даша почувствовала, как холодная вода течет по ногам, брызжет на грудь, заливая пижаму с медведем на груди, обнаружила, что уже стоит в луже, которая коварно пробирается по полу ближе к уютной кровати. Вот же пустая голова!
Она быстро захлопнула окно, отметив, что успела продрогнуть. Надо вернуться в постель под спасительное одеяло и все-таки попытаться уснуть.
Тревога, которая гнездилась где-то глубоко внутри, снова легонько куснула за ребра. Именно она была причиной внезапной бессонницы, и, закутавшись в одеяло, Даша недовольно нахмурилась. Сегодня вечером произошло что-то плохое, очень плохое, но Даша не могла точно сформулировать для себя, когда и кто поступил неправильно.
В какой-то момент за ужином она просто физически ощутила разлитое по каминному залу зло. Будто кто-то неведомый ощутил опасность и, как скунс, выпустил удушливую волну зла, от которого сгустился воздух и стало трудно дышать. Даша тогда почувствовала, что ей не хватает воздуха, и, извинившись, вышла из-за стола, пулей выскочила на крыльцо, чтобы впустить холод в легкие, постояла немного, дыша широко открытым ртом. Нервы, всему виной ее расшатавшиеся нервы.
Ее ухода никто не заметил, потому что она сидела с краю, чтобы, как и положено организатору мероприятия, в случае надобности вскочить, принести, подать, исправить, помочь. Да и рассказ Сэма все слушали так внимательно, как будто от него зависела жизнь.
Даше было неинтересно, потому что многое из этого рассказа она уже слышала в прошлые встречи с Сэмом. По крайней мере, та часть, которая касалась его эмиграции в Израиль, переезда в Америку, женитьбы на Клэр и приобретения недвижимости, впоследствии принесшей миллионы, была ей уже знакома. Новостью стали только наличие дочери Дженни, приезд на Олимпиаду-80, короткий, но бурный роман и рождение второй дочери. Но лично Дашу эта история не шокировала ни капли. Мужчины изменяли женам, это она точно знала, причем не в теории, а на практике.
Поиски этой второй дочери Дашу немного удивили, потому что Сэм не казался ни романтичным, ни сентиментальным. Он так спокойно рассуждал о холодности к Дженни, о стене отчуждения, вставшей между отцом и дочерью после смерти Клэр, что желание найти женщину, которую он любил сорок лет назад, и ее ребенка казалось странной блажью.
Впрочем, вся жизнь Сэма в последние восемь лет представляла собой цепочку из его прихотей, которые он вполне мог себе позволить исполнять. Гораздо более удивительным был тот факт, что рассказать об истории, отправившей его на поиски, Сэм решил именно здесь и сейчас, в компании случайно встреченных людей, которые навряд ли могли ему помочь.
Когда она вернулась за стол, атмосфера была уже менее тревожной, словно туча зла, повисев над залом, уплыла в каминную трубу. Сэм отвечал на вопросы, некоторые гости ели, но лениво, скорее по привычке, чем из-за неутоленного голода. Лишь Катя отчего-то волновалась, а еще приехавшая из Австрии Анна и, пожалуй, девушка Настя, явившаяся на тренинг вместе с кавалером и его другом. На этого самого друга Даша посмотрела, чуть скосив глаза.
У него было ироническое выражение лица, и Даша внезапно рассердилась, как будто смеялся он над ней. В конце концов, это был ее Сэм, и, привезя его сюда, Даша несла за него ответственность. И что этот Макаров о себе возомнил…
Еще ее смущала Рита, уронившая бокал с вином и расстроившаяся чуть не до слез. Потом все устали и осоловели от еды, и Катя отложила остальные истории на завтрашнее утро – после истории Сэма рассказывать о себе никому не хотелось. Что-то в его рассказе задевало душу, переключить внимание публики на другое оказалось бы непростой задачей, а Катя была слишком хорошим психологом, чтобы заранее ставить людей в невыгодное положение.
Поэтому все просто пили чай из принесенного Михаилом Евгеньевичем настоящего самовара, растопленного на еловых шишках. И Даша нет-нет да и ловила повисшее в воздухе напряжение: морщинку, залегшую на переносице у Кати, беспокойно бегающие глаза Насти, вздохи украдкой Ольги Тихомировой, нервозную активность Ильи, блеск очков Анны, скрывающий выражение ее глаз, дрожащие руки Татьяны, разливающей чай, тяжелое молчание Михаила Евгеньевича и странное оживление его делового компаньона. Ее внутренние локаторы сегодня были крайне чувствительными к окружающей атмосфере, и от пойманных чужих эмоций Даша под конец так устала, что ее не держали ноги. И вот, поди ты, не может уснуть.
За дверью послышался скрип, словно кто-то шел по ступенькам, стараясь делать это неслышно. Не хотел будить? Или старательно скрывал свое присутствие, потому что задумал что-то плохое? Напряженные нервы, казалось, звенели, словно туча комаров гудела сейчас в ночной тиши комнаты. Даша снова соскочила с кровати, подбежала ко входу, повернула ключ, рывком отворила дверь и уткнулась в грудь Сэма, черт его подери.
– Господи, а ты тут что делаешь?
Он спросил по-английски, как привык с ней разговаривать. То ли давал понять, что она нанятая им служащая, которую выбрали именно из-за хорошего знания языка, то ли просто машинально.
– А вы? Зачем бродите впотьмах? – спросила Даша сквозь зубы, потому что только сейчас поняла, как сильно испугалась.
– Мне захотелось чаю, – в руках Сэм держал большую белую кружку, одну из тех, что стояли на столе в каминном зале, чтобы гости могли сами налить себе чай или кофе.
– Ночью?
– Я плохо сплю. – В его голосе не было ни капли раздражения, как будто он разговаривал с бестолковым, но любимым ребенком. – Редко могу уснуть раньше трех-четырех часов, зато утром сплю до десяти. Ты же это знаешь.
Действительно, в предыдущие поездки Даша могла чувствовать себя абсолютно свободной по утрам, потому что их экскурсии и прогулки начинались не раньше полудня. Она еще активно пользовалась такой возможностью, выполняя другую работу, например, переводы.
– Почему вы не постучались ко мне, я бы принесла вам чаю?
