скачать книгу бесплатно
Зима сменила осень. За весной пришло лето. Бежали, не останавливаясь, дни и ночи. Из дождей рождались буйные метели, отцветала сирень, опадала черемуха, золотой ковер осени заваливало сугробами. Февраль грыз землю морозами, август одаривал арбузами…
А Грибок все не сдавался. Не соглашался. Не уступал.
Люська, исчерпав все возможные аргументы, вдруг будто прозрела. Поняла, что все ее потуги напрасны. Она внезапно осознала, что любимый муж не стремится стать отцом, не горит желанием иметь большую семью. Он, словно непробиваемая скала, не то что не чувствует ее боли, не отзывается на ее слова, а даже и слышать их не хочет…
У Люська словно пелена с глаз упала. Ей открылось вдруг то, что было шито белыми нитками и давно уже казалось очевидным всем, кроме нее. Простившись с иллюзиями, девушка долго и отчаянно плакала на плече у любимой подруги, горевала вместе с мамой, расстроенной больше, чем дочь, и, наконец, приняла трудное решение.
Рассталась Люська с Грибком буднично: просто сложила свои вещи в огромный чемодан и, дождавшись удобного часа, съехала на съемную квартиру. Бывший муж не очень-то и расстроился, попыток вернуть жену не делал, лишь один раз перехватил ее по дороге на работу, остановил жестом, не терпящим возражения.
– Люсьена, ты чего сбежала? – смачно сплюнув, поинтересовался он.
Люська, отчаянно сдерживая сбившееся от волнения дыхание, густо покраснела.
– Я не сбежала. Просто ушла.
– Почему ушла? – он явно сердился.
Тут Люська, что называется, закусила удила. Вспыхнув от забурлившей в душе обиды и нахлынувшей злости, она громко выпалила ему в лицо:
– А тебя что больше бесит: что ушла или что не спросила разрешения?
Грибок даже растерялся от неожиданной агрессии, недоуменно потоптался на месте.
– Ну, и черт с тобой! Ушла и ушла. Скатертью дорога, – он повернулся и ушел, не оглядываясь.
Так закончилась первая Люськина попытка стать счастливой. Правда, потом долго душа болела. Долго она маялась, томилась, отвыкала, забывала…
Обида ведь быстро не уходит, точит и точит сердце, сковывает волю, покоряет ум и заставляет совершать необдуманные поступки. Человек теряет время, замыкается, тонет в своих обидах. Худеет, бледнеет, болеет. Но, если хватит силы и выдержки, через какое-то время начинает возвращаться к жизни.
Люська целый год ходила, не глядя на прохожих. Улыбаться перестала, аппетит потеряла, домой в село не ездила. Переживала боль свою. Скучала по Грибку. Томилась. Потом злилась и нервничала, плохо спала. Старательно вычеркивала из сердца неблагодарного мужа, выбрасывала из памяти его слова, хоронила свою несбывшуюся любовь.
А однажды, проснувшись, вдруг улыбнулась этому миру, встала под холодный душ, выпила крепкого чаю и стала собирать вещи. Поняла она внезапно, что нечего ей делать в чужом краю, коли бог ей здесь счастья не дает. Ведь правду говорят: где родился, там и сгодился.
Собрала Люська вещи, огляделась, присела на краешек чемодана и, по древнему обычаю, помолчала на дорожку. Улыбнулась грустно.
– Ну, вот и все…
До самого села девушка сосредоточенно глядела в окно на пролетающие мимо дома, леса, луга, поля. И с каждым километром, приближающим ее к родному селу, она словно оживала, пробуждалась и воскресала. Войдя в отчий дом, Люська кинула вещи на пол, расцеловала тогда еще живого отца и заплакала, обняв подбежавшую мать.
– Хватит! Хлебнула я городской жизни, – всхлипнув, заявила она.
Так лучшая Настина подруга опять оказалась в селе. И зазвенел ее смех, и ожил Дом культуры, наполнившись детскими голосами.
Много воды утекло с той поры, а Люська все не менялась. Вот и сегодня, влетев без предупреждения в кабинет Насти, она откинула длинную челку с высокого лба, плюхнулась на стул, испуганно глянула на подругу.
– Настька, что я тебе скажу…
– Ну? – Анастасия нахмурилась. – Чего опять? Окна мыть в Доме культуры позовешь или стеллажи в библиотеке красить?
Люська всполошенно прижала ладошку к груди, словно пыталась унять колотящееся сердце.
– Настя… Тут такое…
– Да говори уже, – подруга тревожно блеснула глазами. – Что случилось-то?
– Ой, даже не знаю, как сказать, – Люська, глотнув воздуха, откинулась на спинку стула.
– Да что такое? С ума сведешь…
– Настька, я беременна, – побледнела от напряжения Люська.
Чувствуя, как сердце покатилось в пятки, Настя зажала рот ладошкой и ошарашенно уставилась на подругу.
– Да ты что? Господи! От кого? – она наклонилась к растерянной Люське. – От него? От этого? От отшельника?
– Ага, – робко кивнула рыжая бестия.
– Ты спятила, подруга? Ой, я не то хотела сказать! Ребенок – это, конечно, здорово! Но от отшельника? Как же так?
– А вот так, – Люська нервно хохотнула. – Раз, и все! Как бывает у обычных людей! Ну, что еще тебе рассказать? Подробности добавить?
– Замолчи, бесстыдница, – Анастасия легонько хлопнула ее по лбу. – Я рада за тебя, ты же давно мечтала о ребенке. Но мы ж его совсем не знаем… Не страшно тебе?
– Я тебе сто раз говорила, что он – замечательный, – Люська светло улыбнулась. – Это вы его не знаете, а я знаю, понимаю, и люблю.
– Любишь? Уверена? – Настя недоверчиво покачала головой.
Люська, задумавшись на секунду, кивнула.
– Да не надо быть уверенной, надо чувствовать, слушать свое сердце. Знаешь, какая у него душа? Чистая, нежная, верная…
– Дурища, ты, Люська, доверчивая, – Настя, смеясь, кинулась обнимать подругу. – Только сразу договариваемся – я буду крестной!
– Конечно, кто же еще…
Длинный июньский день догорал. Большое село готовилось ко сну. То там, то здесь раздавалось тревожное мычание вернувшихся с пастбища коров, где-то лаяли собаки, чутко охраняющие дворовое хозяйство, изредка всхрипывали во сне овцы, сбившиеся в тугую кучу. Над рекой поднимался густой туман, недовольно покрякивали утки, беспокойно раскидывая крылья, что-то шептал камыш да тревожно вскидывался легкий ветерок, бесцеремонно целуя темную гладь воды.
Глава 8
Павел родился в далеком сибирском городке. Крошечном, словно спичечная коробка. Настолько маленьком, что там всего было по одному: одна школа, один детский сад, один магазин продуктов, одна больница. Это даже был не город, а большая железнодорожная станция, пересадочный узел, сортировочный пункт, платформа для остановки пассажирских поездов дальнего следования.
Мама служила дежурной на железнодорожном переезде, обеспечивала безопасный проезд пролетающих мимо грузовых и пассажирских составов, перегон скота через железнодорожные пути, проезд автомобилей. Работа ее, конечно, не относилась к разряду захватывающих или очень интересных, но маме нравилась.
– Романтики в моей работе хоть отбавляй, – смеялась она. – Ночь, вокзал, фонарь… Зато отвечаю за безопасность. И пока я на посту, ничего не случится!
Отец, тоже всю свою сознательную жизнь отдавший железной дороге, скептически кривился.
– Все ноги истоптал я здесь, – бурчал он, – а толку никакого! Ничего за тридцать с лишним лет не изменилось: все тот же полустанок, те же рельсы, те же вагоны…
Отец работал простым обходчиком путей. Километров намотал за все эти долгие годы немало. Вставал чуть свет и шел по рельсам вперед, проверяя наличие и крепость гаек, их соединения, состояние верхнего строения пути, земляного полотна. И в стужу, и в зной, и в грозу отец, поджав губы, шел выявлять неисправности и, если они обнаруживались, искал пути их срочного устранения.
Павел до сих пор помнил, что отец всегда носил яркий желтый сигнальный жилет, и от него всегда почему-то пахло мазутом, сгоревшим деревом или древесным углем.
Мальчишкой Павел любил ходить с отцом на работу. Ему нравилось, что они медленно двигались по железнодорожной насыпи, останавливались, осматривали рельсовые стыки, убирали камни, подбирали мусор. Мальчишке казалось, что интереснее этой работы ничего быть не может.
Чуть позже его увлекла работа матери. Важно оглядываясь на замершие у переезда машины, он стоял возле мамы и глядел на пролетающие мимо вагоны. И казалось парнишке, что все пассажиры состава с удивлением разглядывают его и обязательно радостно улыбаются…
Где-то к седьмому классу Павел осознал, что никого в целом свете не интересует их затерянный в сибирской глуши городок, и никто из пассажиров пролетающих мимо вагонов даже не замечает людей, стоящих у переездов или идущих по рельсам.
Это открытие так огорчило впечатлительного подростка, что он несколько ночей ворочался, мучительно думал, глядя в потолок, о далеких неизвестных городах. Пытался представить, какая жизнь там, куда летят эти волшебные пассажирские поезда.
Учительница математики, которая считала Павла очень способным к ее науке, долго наблюдала за ним, а потом, оставив однажды после уроков, хмуро глянула ему в глаза.
– Так… Рассказывай, о чем все время думаешь?
– Ни о чем, – растерялся Павел.
– Вот я и вижу, что ни о чем. А надо о математике думать. Или ты всю жизнь собираешься здесь провести? Станешь, как отец, путевым обходчиком?
Сама того не ведая, женщина задела парнишку за живое. Испуганно подняв на нее глаза, он упрямо сдвинул брови.
– Ни за что! Я здесь ни за что не останусь!
– Вот-вот, – учительница довольно кивнула. – Но, чтобы уехать куда-то, надо учиться. И не просто учиться, а грызть зубами этот гранит, именуемый математикой. И физику заодно учить. Понял?
– Понял, – парнишка, покраснев от волнения, шмыгнул носом.
– Вот и хорошо, – улыбнулась женщина. – А я тебе помогу, подскажу, объясню. Тебе надо хорошенько учиться, голова у тебя светлая. Мы далеко от столицы живем, а учиться ты именно туда должен поехать. Ты сможешь, только учись, готовься. Серьезно готовься.
С тех пор у Павла появилась цель. Ничего больше его не интересовало: ни хоккей во дворе, ни походы в лес за ягодами, ни драки на переменах, ни пролетающие мимо поезда. Он сосредоточился только на одном – на огромном желании поступить в московский институт.
На выпускном вечере, получив аттестат с пятерками и золотую медаль, он обнял заплаканную маму.
– Не плачь, мам, я в Москву поеду, поступлю. Вот увидишь, поступлю обязательно!
Сказал и сделал! С первого раза поступил в московский университет на прикладную математику. Но поступив, не остановился, не успокоился, а так рванул вперед, что уже к двадцати шести годам не только окончил университет, но и защитил кандидатскую диссертацию, поразив профессоров своим аналитическим умом, неистощимым стремлением к познанию, упрямством в лучшем смысле этого слова, ведущим его к вершинам науки и блестящим открытиям.
В то время как его однокурсники бегали на свидания, кое-как сдавали сессию, танцевали по ночам на дискотеках и в клубах, Павел взахлеб учился. Все ему было интересно. Он успевал, вплотную занимаясь математикой, посещать лекции на других факультетах, просиживал с утра до ночи в библиотеках и лабораториях, осваивал параллельно несколько языков. Словно голодающий, Павел никак не мог насытиться знаниями, чем вызывал неподдельный интерес у профессоров и недоумение у однокурсников – те откровенно крутили пальцем у виска и скептически морщились, услышав о его новых достижениях.
Девчонки азартно спорили, заключали пари на него, но никому не удалось выиграть. Ни одна из них не смогла увлечь парня, ни с кем он не пошел на свидание, ни с одной не отправился в ночной клуб. Ему просто это не было интересно, да и время не хотелось тратить на пустые забавы.
В тридцать три Павел защитил докторскую, стал заведующим кафедрой и получил предложение от одного из ведущих американских университетов. Все складывалось так, что дух захватывало. Казалось, ничто уже не сможет помешать его блестящему научному полету. Но жизнь на то и жизнь, чтобы не только дарить и баловать, но испытывать, проверять и наказывать.
В тридцать пять Павел заболел. Странная и непонятная болезнь его поразила всех окружающих. Диагноз никто из врачей поставить не мог. Никто из светил науки не понимал состояния больного, не мог объяснить причин сразившего его недуга.
Просто однажды поутру он, проснувшись, почувствовал, что не в силах встать с кровати. Ничего не болело, но ужасная слабость сковывала каждую клеточку его большого крупного тела. Да так сильно, что ему даже пошевелиться не удавалось. Пальцы, словно ватные, не держали ручку, ноги, будто ниточки, дрожали и подкашивались в коленях. Голова, ставшая непомерно тяжелой, болталась на шее, как китайский болванчик.
Он испугался и запаниковал. Потом, привыкший все держать под контролем, немного успокоился, решив, что переутомился на вчерашней конференции. Мысль о враче поначалу даже не пришла ему в голову.
На следующий день, не обнаружив улучшения, сделал вывод, что простудился или подхватил новомодный вирус. Неделю пытался самостоятельно бороться. Осознав безуспешность, решил, что у него проблемы с сердцем.
Павел пытался логически выяснить, что с ним не так. Дней восемь он, почти не поднимаясь с кровати, все прислушивался к себе, хмуро исследовал результаты невероятной слабости, вычислял самые уязвимые точки, импульсы и сигналы.
Силы убывали. Вскоре, сцепив зубы от ярости, он вынужденно признался себе, что в одиночку не справится. Собрав в кулак волю и оставшиеся крохи физической силы, Павел взял телефон и, не без труда, набрал номер своего дипломного руководителя, который стал за все эти годы не только его наставником, но и самым лучшим другом, близким по духу человеком.
Профессор встревожился не на шутку. Забил во все колокола, поднял все связи, сам вышел из равновесия и привел в смятение знакомых, взбудоражил свою жену, родственников и друзей, заставив их искать нужного врача. Словно растревоженный улей, забегали, заволновались, зашумели знакомые, включили нужные связи и отправили к Павлу столько врачей, что им впору было устраивать консилиум, чтобы прийти к общему решению.
Профессора поначалу активно включались в процесс обследования, но когда дело доходило до лечения, потихоньку растворялись, исчезали, недоуменно пожимая плечами. Один из них, правда, самый настырный и дотошный, приехавший по звонку какого-то высокого чиновника, долго и придирчиво осматривал пациента, простучал его всего, заглянул повсюду, проверял импульсы и рефлексы, сопоставлял их между собой и с официально принятыми нормами, но, в итоге, основательно взмокнув от избыточного старания, лишь развел руками.
– Его нужно госпитализировать, – сообщил дотошный доктор.
– Зачем? – ошарашенный наставник Павла изумленно округлил глаза. – Что с ним? Вы можете мне все рассказать, как есть, я не из пугливых.
– Помилуйте, – доктор развел руками, – тут и скрывать пока нечего! И рассказывать не о чем. Вашего друга надо положить на обследование. На первый взгляд, согласно лабораторным анализам и исследованиям его биоматериалов, он здоров, но состояние указывает на обратное. Давайте не станем делать поспешных выводов. Пусть полежит, пообследуется.
Но тут уже Павел, измотанный бесконечными осмотрами, ощупываниями, прослушиваниями, заартачился:
– Не лягу я в больницу! Все. Никаких разговоров на эту тему быть не может!
– Да почему же, позвольте спросить? – доктор оскорбленно покраснел. – Вы же хотите выяснить, что с вами происходит?
– Да я там от скуки помру, – Павел устало вздохнул.
– Не помрете, голубчик, – врач привычно скривился в улыбке. – Потом еще спасибо скажете.
Павла уступил уговорам. Его положили в госпиталь. Десять дней изучали со всех сторон, все просветили, проанализировали, отсканировали. Очень старались оправдать доверие и оказать оплаченную услугу.
Но все попытки обнаружить причины невероятной слабости, атрофии мышц и потери аппетита остались тщетными: по анализам Павел соответствовал лучшим мировым стандартам здоровья, прописанным во всех медицинских протоколах, а на деле по-прежнему чувствовал ужасную слабость, постоянное головокружение, отсутствие аппетита и непреодолимую тягучую усталость.
Пройдя через все эти испытания, Павел, основательно потерял былые уверенность и спокойствие, стал молчаливым, замкнутым, перестал бриться, отпустил бороду и подолгу лежал на спине, бездумно глядя в потолок.
Друг его старался изо всех сил: написал в Израиль знакомому доктору, пригласил из Германии академика, потом, чувствуя бесполезность приезжих светил, переключился на народную медицину. Сначала привез целителя, который от осознания своего величия даже улыбаться не мог, потому что боялся разрушить ауру царствования.
Затем, переговорив с женой, привез травницу. Лесная гостья оказалась забавной женщиной: говорила мало, спину держала прямо, ситцевый платок с головы не снимала, не улыбалась, а смотрела на пациента так, будто прожигала насквозь своими черными глазищами.
Павел, увидев ее впервые, испуганно поежился.
– Господи! Что за ведьму ты ко мне притащил?
– Не ведьма она, – приветливо улыбнулся друг, – а самая настоящая волшебница, чародейка! Травами лечит, да еще как! Легенды о ней ходят. Я узнавал, она смертельно больных поднимает! Да еще и гипнозом может подлечивать.
– Гипнозом? – простонал вконец измученный Павел.
– Ну, может, и не гипнозом, но что-то такое в ней все же есть, видел, какие глазищи!
Травницу звали Агафьей. Подойдя в первый раз к кровати больного, она молча взяла стул, поставила его подле пациента, присела рядом и замерла. Словно дышать перестала. Прикрыла глаза, наклонила голову, затихла надолго.
Павел, встревожившись, подумал: «Задремала что ли?»
