скачать книгу бесплатно
Мир шахмат. Фундаментальное исследование
Вадим Сергеевич Мартиш
Автор книги Вадим Мартиш имеет квалификацию «преподаватель-исследователь», он специализируется на исследовании шахматной культуры. Собрав и проанализировав большой объем информации, предлагает свой оригинальный ответ на вопрос: что такое мир шахмат? Несомненным достоинством данной работы является опора на малоизвестные отечественные и зарубежные источники, знакомство с которыми будет способствовать повышению шахматной эрудиции и расширению кругозора читателя.
Вадим Мартиш
Мир шахмат. Фундаментальное исследование
Рецензенты:
доктор философских наук, профессор М.Н. Щербинин,
кандидат философских наук, доцент Д.В. Грязных
Слова благодарности
Хочу выразить слова благодарности людям, которые помогли мне в написании данной книги.
На начальной стадии исследования мне помог Полищук Виктор Иванович – доктор философских наук, профессор, заслуженный работник высшей школы РФ, член-корреспондент РАЕ. Совместно с ним был намечен план научного исследования шахмат в аспекте игровой концепции культуры.
За ценные замечания по истории шахмат, уточнение дат и хронологии событий выражаю благодарность Дмитрию Ивановичу Олейникову – кандидату исторических наук, куратору музея шахмат Федерации шахмат России.
Геннадий Ефимович Несис – профессор, cтарший тренер ФИДЕ, гроссмейстер ИКЧФ акцентировал мое внимание на эстетике шахмат, шахматах как культурном артефакте и масштабе распространенности шахматной культуры в мире.
Улучшили текст книги рекомендации Евгения Александровича Николаева – кандидата филологических наук, мастера международной федерации ФИДЕ по шахматам, международного гроссмейстера по шашкам, который, после знакомства с рукописью, предложил шире использовать памятники культуры, произведения искусства, отражающие напряженное шахматное творчество.
Также хочу сказать теплые слова в адрес своих родителей. Я благодарен своему отцу, Сергею Анатольевичу Мартишу, привившему мне интерес к шахматам, и своей матери, Светлане Вольдемаровне Говейлер, за её помощь в работе с иностранными источниками исследования.
Введение
Шахматная игра как уникальный объект является частью всемирного культурного наследия. В процессе многовековой эволюции произошла адаптация игры, позволившая ей занять достойное место в культуре: уже традиционными стали шахматные Олимпиады, стремительно растет число высококвалифицированных шахматистов. Появление компьютерных шахматных программ позволяет даже любителю использовать профессиональные методы в тренировочном процессе. Универсальный язык шахмат (шахматная нотация, правила игры) можно сравнить с языком эсперанто. Он позволяет шахматистам из разных стран преодолевать языковой барьер за шахматной доской, записывать ходы. Последняя версия электронной Мега-базы 2020 (немецкая компания СhessBase основана в 1986 г.) содержит 8 млн. шахматных партий, т.е. для повышения своего мастерства любой шахматист может посмотреть классические партии (начиная с партии 1560 г., заканчивая партиями современных гроссмейстеров) [141].
Шахматы являются ярким артефактом, выражающим сущность и тенденции современной культуры. Шахматная игра демонстрирует «живучесть» на протяжении многих веков, а поэтому ее можно назвать культурным артефактом. Шахматная игра – это материально-идеальный продукт сознательной деятельности человека, обладающий не только физическими характеристиками (материальность шахмат проявляется в доске и фигурах), но и аксиологическим, символическим, знаковым содержанием, представляющий историческую ценность и культурное значение. Характеризуя соотношение материального и идеального в шахматах, возникает необходимость выхода за рамки классического понимания артефакта, как искусственно созданного, поскольку шахматная игра – это особого рода интеллектуальный артефакт, в котором идеальное начало превалирует над материальным (подтверждением этого тезиса является «игра вслепую», не глядя на доску). Этот аспект обретает особое звучание в цифровую эпоху.
Международная шахматная федерация (ФИДЕ) успешно представляет внешнюю культуру шахмат, делает акцент на межкультурной коммуникации шахматистов, активно внедряет шахматы в школы по всему миру. Однако помимо внешних атрибутов, шахматная игра имеет малоизученную внутреннюю составляющую, обнаруживающую сущность шахмат. Она обусловлена следующими факторами: во-первых, шахматы амбивалентны – в игре есть элементы восточной философии (символизм, интуитивизм, интровертность, единство субъекта и объекта, спиритуальность, чувственно-эстетическое начало) и западной философии (метафорика, рационализм, прагматизм, математическое начало, логика, атеистичность); во-вторых, в шахматах существует проблема символического, метафорического, аллегорического значения фигур на шахматной доске, поскольку каждая фигура имеет свои свойства: движется по строгой траектории; имеет место деление их на группы: пешки, слоны, кони, ладьи, ферзь, король, причем в разных языках фигуры имеют различное название, соответственно порождают уникальные ассоциации у носителей разных языков; в-третьих, сама шахматная доска представляет отдельный интерес (как игровое пространство, геометрическая основа: квадрат, вертикали, горизонтали, диагонали).
Актуальность исследования мира шахмат обусловлена, с одной стороны, потребностью исследовать сущность шахмат в плоскости игровой концепции культуры, а с другой стороны, необходимостью выработки модели видения шахматной игры как интеллектуального события (со-бытие), которое распространяет новые интеллектуальные возможности, образует новые горизонты смыслообразования.
Мир шахмат имеет философскую, культурологическую, историческую, психологическую, эстетико-антропологическую, семиотическую, лингвистическую, и другую проблематику. Значительный шаг в изучении игровой концепции культуры был сделан Й. Хёйзингой в работе «Homo ludens» (1938 г.). Он впервые выдвинул идею игры как всеобщего источника формирования и функционирования культуры. Базовые идеи его игровой концепции культуры получили дальнейшее развитие и повлияли на формирование многообразных теоретических моделей анализа проблем игры (Г. Гадамер, Ж. Деррида, Х. Ортега-и-Гассет, Э. Финк и др.).
Социально-психологическое значение игры исследовали Э. Берн, Т.А. Апинян, А.Б. Демидов, С.В. Выгодский, Ж. Пиаже, Р. Кайуа, Ф.Г. Юнгер, Д.Б. Эльконин и др.
Работы по теории и истории культуры В.М. Межуева, С.П. Петрущенкова, Ю.В. Ларина, В.О. Моргачева, В.И. Полищука, В.М. Пивоева, В.С. Степина, Н.А. Хренова и др. являются базовыми в этой сфере.
Специализированную литературу по шахматной игре автор разделил на 8 тематических групп:
1. Теория и практика игры представлена самым большим количеством работ. Это труды Руи Лопеса, А. Сальвио, Дж. Греко, Ф.А.Д. Филидора, А.Д. Петрова, К. Яниша, В. Стейница, З. Тарраша, Эм. Ласкера, А.И. Нимцовича, П.А. Романовского, А.Е. Карпова, А.А. Котова, М.М. Ботвинника, М.И. Дворецкого и А.Р. Юсупова, Г.К. Каспарова, К. Сакаева, К. Ланды и др. Самостоятельной ветвью этой тематической группы выступает шахматная композиция (создание шахматных задач и этюдов с соблюдением определенных требований). Выдающиеся шахматные композиторы: А.А. Троицкий, Н.А. Копаев, Г.М. Каспарян, Р. Рети, И. Клинг, Б. Горвиц, Л.И. Куббель, А.В. Немцов, Д. Пшепюрка, А.И. Гебстман и др.
2. Шахматная педагогика объединяет работы, посвященные обучению и воспитанию, прежде всего, в детско-юношеском возрасте через приобщение к шахматам (Е.Я. Гик, В.Г. Зак, В.В. Костров, И.Л. Славин, И.Г. Сухин, Е.А. Прудникова и др.). Сейчас отмечается тенденция массового тиража книг по методике шахматной игры. Во многом этот спрос вызван стартовавшим в 2015 г. проектом «Шахматы в школе», поддержанным Министерством просвещения РФ. В России шахматы вновь стали трендом. Интерес к игре высок почти как в СССР.
3. История шахмат. В исследованиях Д. Фиске, Р. Илза, С. Кулина, А. Линде, У. Джонса, И.А. Орбери, К.В. Тревера, У. Кена, Г. Вильямса, Е. Гижицки, И.М. Линдера, Ю.Л. Авербаха, М. Пастуро, Д.И. Олейникова содержатся различные теории и гипотезы происхождения, развития и миграции шахматной игры. К сожалению, при большом фактологическом материале, указанные авторы мало внимания уделили изучению шахматной культуры. Также следует отметить, что значительный массив информации по шахматной истории и культуре написан на английском языке, что и обусловило обращение автора к работам зарубежных авторов (H.Murray «A History of chess», 1913 – фундаментальное исследование по истории шахмат, от которого отталкивались все последующие историки шахмат).
4. Когнитивная нейробиология объединяет труды, научные статьи, посвященные изучению мозга шахматиста, корреляции уровня интеллекта у шахматистов разной квалификации, модели (алгоритмы) принятия решений, сканирование мозга методом функциональной магнитно-резонансной томографии. Процесс принятия решения/выбор хода во время партии описан Р. Eisele. Методика и результаты тестирования шахматистов исследованы в трудах А. Binet, A. de Groot.
5. Эстетико-антропологические исследования акцентируют внимание на личности шахматиста. Глубокие размышления на эту тему удалось обнаружить в работах Б. Демчинского, Б.С. Вайнштейна, Д.И. Бронштейна, Г.Л. Смоляна, И.М. Линдера, D. Shank, Г.К. Каспарова, Л.И. Бабушкина.
6. Семиотика и символика шахматной игры исследовалась Jacob Cessolis, а также целым рядом писателей С. Цвейгом, Г. Гессе и др.
7. Проблемы естественного и искусственного интеллекта анализировал А.Тьюринг, М.М. Ботвинник, Д.И. Бронштейн, С.Б. Воронков, Г.K. Каспаров и др.
8. Аналитическая философия в лице Д. Хофштадтера, Л. Витгенштейна, Д. Деннета использовала шахматы как метафорический образ для разъяснения своих идей и суждений, но шахматы не были для них центральным предметом исследования.
Для лучшего понимания сущности и содержания шахмат были исследованы философские работы, в которых упоминается игра. Например, в работе Г. Гваттари и Ж. Делеза «Тысяча плато: Капитализм и шизофрения» шахматы представлены игрой, которая кодирует и перекодирует пространство, представляет собой модель «институциализированной войны» и помогает постичь человеческому сознанию суть агонистики.
Что касается диссертаций по шахматной тематике, то в основном они посвящены педагогическим вопросам. Культурно-философские размышления о шахматах были найдены лишь в двух диссертациях: Е.А. Николаева «Шахматная игра как философско-культурный феномен» 2009 г., М.Ю. Гутенева «Шахматная игра как феномен интеллектуальной культуры» 2013 г. На английском языке интерес представляет диссертация: Florian Vaulеon (https://www.google.ru/search?hl=ru&tbo=p&tbm=bks&q=inauthor:%22Florian+Vaul%C3%A9on%22&source=gbs_metadata_r&cad=2) «Chess, Philosophical Systematization, and the Legacy of the Enlightenment» 2008 г.
Таким образом, обзор литературы свидетельствует о том, что проблема осмысления шахмат в философско-культурном измерении представлена лишь эпизодически и не носит системного характера. Поэтому, опираясь на имеющиеся источники и собственный опыт, автор стремится осмыслить место и роль мира шахмат в мировой культуре.
Теоретическую базу исследования составили философские работы и отдельные положения, содержащиеся в трудах М.Н. Щербинина (эстетическая антропология), А.Я. Флиера (структура и динамика культурогенетических процессов), М.С. Кагана (эстетика как философская наука), Е.А. Николаева (философско-культурная парадигма шахмат), Й. Хёйзинги, Г. Гадамера, Ф. Шиллера, Э. Финка (игровая концепция культуры), Л.Н. Когана (происхождение и природа человека и культуры), А.Ф. Лосева, М.К. Мамардашвили (проблема символа).
Эмпирическую базу исследования составило изучение опыта шахматной игры ведущих шахматистов мира, опыт работы автора в качестве педагога дополнительного образования по шахматам (с 2012 г. по настоящее время), многолетняя практика игры в шахматы, регулярное участие в турнирах (в том числе онлайн), проведение сеансов одновременной игры по шахматам, ведение видеоблога на платформе YouTube «Школа шахмат Вадима Мартиша» (с 2015 г.), участие в дискуссиях о шахматной культуре (в «Областной спортивной школе по шахматам А.Е. Карпова», г. Тюмень) с международными гроссмейстерами Р.Ю. Овечкиным, С.В. Искусных, Е.В. Прокопчуком, а также с президентом Тюменской областной шахматной федерации Г.Я. Шантуровым.
В ходе исследования автор пришел к убеждению о необходимости введения понятия «эпицентры шахматной культуры» – места в цивилизованных странах, представляющие концентрированное шахматное наследие, которое выражает многообразие внешней и внутренней культуры шахмат.
Материалы книги могут быть использованы в учебных курсах и учебно-методических пособиях по социологии, культурологии, эстетической антропологии, эристике, теории и аргументации, логике. В частности, материалы будут полезны тем, кто занимается проблемами сознания, познания, культуры. Данная работа даёт содержательно-богатый материал для популяризации шахмат, совершенствования педагогического и андрагогического процессов.
Глава 1. История шахматной культуры
Классическая история шахмат представляет собой вертикаль, включающую в себя путь миграции шахматной игры, начинающийся в Древней Индии, продолжающийся в Персии, а затем – в Арабских и Европейских странах. Для того, чтобы выявить смыслообразующие доминаты в истории шахматной культуры и определить место шахмат в игровой концепции культуры, начнем исследование с рассмотрения феномена игры.
1.1 Феномен игры. Отличительные признаки
Человек бывает вполне человеком лишь тогда, когда играет.
Фридрих Шиллер
Системное изучение игры начинается с XIX в., но основы теоретического осмысления сферы игрового закладываются уже в Древней Греции [8]. Одни из первых размышлений об игре содержатся у Платона, в его диалогах «Законы» и «Политик», у Аристотеля – в трудах «Политика» и «Риторика». Размышляя о важных сферах человеческой жизни (искусство, смысл жизни и природа, государство и идеальные законы), Платон проводил параллели с игровым началом [90, 91, 92, 93].
В «Политике» Аристотель говорит о феномене игры в педагогическом контексте. Философ обращает внимание на то, что до 5-ти летнего возраста ребенку нельзя находиться в неподвижности, его активность должна соответствовать его детской потребности. Самым хорошим подспорьем в этом деле являются подвижные игры. При этом мыслитель проявляет заботу не только о том, чтобы игры были неутомительными, но и о том, чтобы характер игр соответствовал достоинству и социальному статусу свободнорождённого человека. В связи с тем, что игровая детская деятельность выступает подготовкой к взрослой деятельности, то она должна имитировать и моделировать профессиональные занятия [4, с. 624-625]. Также о занятии в свободное время: «игра и существует ради отдохновения» от всякого рода деятельности, связанной с напряжённым трудом. В труде «Риторика» Аристотель сравнивает деятельность оратора с игрой актера [5, с. 114].
Среди современных исследователей тема игры выделена в философско-культурологических (Й. Хёйзинга, Э. Финк, Г. Гадамер, Ф. Шеллинг, Ф. Шиллер, Р. Кайуа), логико-психологических (Е.В. Шикин, А.Г. Чхартишвили, Э. Берн, С. Миллер, Д. Дьюи), лингвистическо-литературоведческих (Л. Витгенштейн, М.М. Бахтин) работах [38]. Лейтмотивом всех этих исследований является установка, что лишь только тогда, когда человек играет, он чувствует себя вполне человеком.
Существует множество подходов к интерпретации понятия игры.
Нидерландский ученый Йохан Хёйзинга в работе «Homo Ludens» впервые систематически исследовал феномен игры с целью осмыслить его связь и воздействия на культуру. Игровое начало для культуры, по мнению ученого, представляет собой организующую основу: «человеческая культура возникает и развивается в игре, как игра» [113, с. 4]. Философия, политика, наука, искусство, по его мнению, пронизаны игровым началом. Поэтому Й. Хёйзинга был твердо уверен, что «игра старше культуры» [113, с. 9].
Прежде чем согласиться или опровергнуть данное утверждение необходимо хотя бы в первом приближении определить феномен культуры. Сущностная многомерность культуры предполагает широкий спектр интерпретаций. Автор разделяет идеи В.С. Степина [100, 101, 102] о том, что культура есть «сложноорганизованная система надбиологических программ человеческой жизнедеятельности (деятельности, поведения и общения людей) [100, с. 5]. В исторической динамике сумма этих социальных программ, которая включает в себя ценности, идеалы, умения, нравственные нормы, эстетические оценки, эталоны деятельности, традиции и другие элементы, продолжает постоянно обогащаться повседневным опытом. Таким образом, есть основания не воспринимать догматически вышеупомянутое предположение Й. Хёйзинги о том, что «игра старше культуры».
Чем отличается игра от других явлений? Однозначно объяснить это непросто. Одни ученые считают, что игра есть что-то несерьезное, другие ассоциируют игру с легкостью, непринуждением. Среди массы определений, отличающихся многообразием интерпретаций игры, более близка трактовка, указывающая, что игра представляет собой свободную деятельность, осуществляемую по обязательным, но добровольно принимаемым правилам. Игровые занятия протекают в четко установленных границах и имеют временной регламент. Благодаря полной вовлеченности сознания игроков в процесс игры, у участников возникает ощущение «иного бытия» отличного от «обычной жизни» [113, c. 41].
А.Б. Демидов в работе «Феномены человеческого бытия» [41, с. 14] выделил следующие отличительные черты игры: свободная деятельность, выход за рамки обыденности, пространственно-временная замкнутость игры, структурная упорядоченность игры, повторимость и вариативность, «одушевленность» игровых предметов, переживания напряжения и воодушевления в игре, возможности и риск. Развивая эти идеи, можно дать более современную интерпретацию вышеперечисленным чертам игры.
Свобода может рассматриваться и пониматься здесь в разных аспектах. Во-первых, игроку никто не должен приказывать, диктовать что-либо. По мнению Й. Хёйзинга, «игра по принуждению – это уже не просто игра, она может быть репродукцией игры, имитацией» [113, с. 42].
Во-вторых, во время игры участники не должны испытывать внешнего принуждения, а вести себя естественно и непринужденно, чувствовать себя свободно. Было бы ошибочно полагать, что свобода всем дается по умолчанию по факту рождения, и не связана с формированием у младенцев наглядно-действенного мышления, и тем более у детенышей животных. В связи с тем, что их поведение почти всецело подчиняется природным инстинктам, они не играют до момента, пока не сформируется их сознание и избирательные качества. Играть младенцы начинают с того момента, когда они веселятся, получают удовольствие от предметной деятельности. Игра ради радости, игра ради самой себя фиксирует момент рождения свободы, способности человека к бескорыстной деятельности [104].
В-третьих, свобода трактуется как способность человека начинать причинный ряд от себя, быть выше утилитарных, корыстных мотивов. По мнению Э. Финка, «игра не диктуется физической необходимостью или моральной обязанностью. Она является чем-то лишним, без чего можно обойтись» [41, с. 10]. Игровое начало выходит за рамки утилитарного: значение и ценность игры теряется, как только на горизонте начинает маячить выгода. Игровое счастье рождается в случае, когда игра становится самодостаточной, у игроков отсутствуют неигровые жизненные устремления, происходит абстрагирование от окружающего мира и самозабвенное погружение в мир игры.
Люди, вовлеченные в игровой процесс, оказываются в некотором отношении больше, чем просто рациональные субъекты, поскольку игра содержит в себе иррациональные моменты, а их поведение подчиняется не только разуму.
В процессе игры человек бытийствует в «сказочном» измерении, временно проникающим в обыденную жизнь. Игра находится в двух плоскостях: реальной и выдуманной. Даже ребенок понимает, где игра, а где реальность [88]. Он знает, что игра – это как будто по-настоящему [96]. Как показывает практика, игроки серьезно относятся к игре, хотя их никто не контролирует. Игра может даже возвышаться до вершин священного. Несерьезное отношение к правилам игры, деформирует игру, превращает ее в пародию.
Й. Хёйзинга размышлял о таком психологическом состоянии как «пуэрилизм», которое означает наивность и ребячество. Это состояние внутреннего мира незрелого юноши, который не связан традицией и воспитанием. Настоящая игра, по мнению Й. Хёйзинги, не ребячлива. Если ребёнок кривляется, то он не имеет представления об игре или не имеет желания во что-либо играть. Игра в классическом понимании требует вдохновения и самоотдачи.
Еще одним признаком игры является наличие так называемого «игрового мира», который ограничивает действительность определенным пространством и временем [48]. Игровыми пространствами являются магический круг, арена цирка, кинозал, место священнодействия, сцена, шахматная доска, на которых действуют особые правила.
Игра всегда предполагает наличие правил. Игра скрашивает тяготы бытия. Своенравие играющих ограничивает не природная необходимость, не межличностная враждебность. Ограничения и рамки устанавливает сама игра. Даже незначительные вариации в правилах разрушают ее.
Для любой подлинной игры характерны повторимость и вариативность. Наличие фиксированной системы правил дает возможность воспроизводить всю игру много раз (стихосложение, шахматные комбинации, музыкальные композиции), воспроизводить как культурную ценность, перезагружая игру, подчиняясь традиции. Изменчивость способствует развитию у игроков чувства свободы, творческого духа, без которых игра превратилась бы в скучную, монотонную, однообразную деятельность.
Реальность игровых предметов по своей природе двойственна, утверждал Э. Финк. В игровом процессе они видоизменяются, становятся не тождественными самим себе. Их природа видоизменяется благодаря некоего духа, существование которого очевидно лишь только для участников игры, либо ее заинтересованных наблюдателей. В свое время подобные явления греческая мифология отразила в мифе о Пигмалионе и сотворенной им Галатее [99].
Особо следует подчеркнуть, что Г. Гадамер делал еще более смелый вывод, когда доказывал тезис: «субъектом игры является не тот, кто играет, а сама игра» [25]. В аспекте данного размышления закономерно возникает вопрос: а существуют ли кто-то или что-то кроме игры, влияющее на поведение игрока, когда игрок играет в одиночку? Данный вопрос является риторическим. Мобильность, воодушевление, напряжение, активность, энергетика игры исходят от человека. Однако конкретную форму проявления человеческой энергии придает содержание и структура игры.
Напряжение игроков достигает высшей ступени во время азартных игр, что глубоко показал Ф.М. Достоевский в произведении «Игрок» [45]. Азартная «игра, – писал И. Кант, – есть состояние беспрерывной смены страха и надежды» [49, с. 474]. Играющие, которые должны держаться в рамках дозволенного, подвергаются физическим и психологическим испытаниям. Напряжение игры существенно отличается от трудностей и невзгод, c которыми приходится сталкиваться в повседневной реальности. В потоке будничных дней люди гонятся за эвдемоническим идеалом, который словно линия горизонта, постоянно ускользает. «Игровое эвдемоническое начало» находится в самой игре, в достижении цели, обусловленной правилами, поэтому игроки получают наслаждение «здесь и сейчас» [127].
Упорядоченность игры и жесткие правила позволяют большинству совершить «бегство от свободы» (Э. Фромм), преодолеть тревожность, довлеющую над ним. Игра воодушевляет и дает облегчение, которое можно выразить через категорию «катарсис» (очищение души от несущественного и второстепенного), впервые исследованным еще в древнегреческой эстетике [17]. Катарсистное воздействие на зрителей шедевров искусства, обнаруженное древнегреческими философами, присуще любой игре без исключения.
Если конечный итог игры точно известен, то это не игра. Она существует тогда, когда есть риск. Именно риск придает игре очарование даже тем, кто «в одиночку» играет с компьютером, пишет картины, стихи. А вдруг что-то пойдет не так? Отсюда – азарт, увлечение, надежда на успех.
Все вышеперечисленные признаки игры несомненно присутствуют в шахматах. Но в них, кроме всего прочего, есть благородство, которое не в каждой игре присутствует. Приведем близкое нам высказывание из газеты за 1904 г. «Русское слово»: «Благородная игра – шахматы. Благородная необыкновенной, философской стройностью. Ее глубины открываются только для посвященных…» [цитата по: 6]. Только на труд и рост шахматиста они открывают свои тайны. Романтизируя данную тему, автор статьи не только соотносит шахматы с другими культурными феноменами, например, с бездонным богатством поэзии и математики, но и сравнивает их с природными явлениями, отмечая, что, подобно шекспировским драмам, шахматы управляются теми же законами, что и Солнце, рост деревьев, пенье птиц. Они самодостаточны.
Благородность шахмат основана на философской стройности игры, исключительной по своему изяществу, качествам и ценностям. Сложность и глубина не позволяют каждому понять ее в полной мере. В дебюте определяющую роль играет энциклопедическое знание вариантов, в миттельшпиле – знание типовых позиций, в эндшпиле – математический расчет и понимание геометрии доски. А вместе с этим, красивая шахматная комбинация вызывает эстетическое удовольствие, сопоставимое с созерцанием произведения искусства.
К высшим достижениям шахматного искусства по праву приложимы эстетические категории: соразмерность, гармоничность, пропорциональность, целесообразность. Эстетика противоборства шахматных идей и замыслов дарит состояние катарсиса стороннему наблюдателю, для которого шахматная игра лишается какого-либо утилитарного интереса [129], но способствует его интеллектуальному росту, организует досуг и предстает в буквальном смысле как благо.
Несмотря на то, что дать строгое определение термину «благо» достаточно сложно, поскольку оно многогранно и неоднозначно, автор во многом разделяет платоновскую трактовку этой идеи. В диалоге «Законы» Платон писал: «Первое же и главенствующее из божественных благ – это разумение; второе – сопутствующее разуму здравое состояние души; из их смешения с мужеством возникает третье благо – справедливость; четвертое благо – мужество» [93, с. 78]. Переосмысливая этот тезис, можно утверждать, что выделенные Платоном виды блага (разумение, здравое состояние души, справедливость, мужество) присуще и шахматному миру. Причем, в отличие от целого ряда азартных игр, игр с элементом случайности, шахматы обогащают культуру, облагораживают внутренний мир игроков.
Характеристика человека как умеющего хорошо играть в шахматы сразу же выделяет его из массы, описанной Х. Ортега-и-Гассетом [87]. Ведь составляющие массу индивиды лишены самостоятельного мышления и чужды благородства. Высокоинтеллектуальная игра же указывает на наличие способности обдумывать свои действия, просчитывать их на несколько ходов вперед, ставить себя на место своего оппонента, смотреть на ситуацию с позиции другого. Это воспитывает благообразный характер личности, развивает благообразное мышление и культуру поведения, которые, в конечном счете, делают окружающий мир благообразным.
История свидетельствует, что за XV веков своего существования благодаря благородному началу (благу) шахматы избавились от нечистоплотности, лжи и лицемерия.
Й. Хёйзинга относил шахматы к группе неатлетических игр, основанных на умственном расчете. В шахматах есть агональное начало. «Чистейший пример триумфа, который проявляется не в чем-то зримом или доставляющем наслаждение, но в публичной демонстрации самой победы, способны принести шахматы» [113, с. 61]. Таким образом, шахматы полностью подпадают под дефиницию игры. Но в культурном плане дал негативную оценку: «Шахматы приковывают внимание собравшихся наблюдателей, хотя занятие это остается с точки зрения культуры бесплодным и при этом не содержит никаких зримых признаков красоты» [113, с. 61]. В качестве контраргументов здесь можно указать целый ряд тезисов.
Шахматы – уникальное явление духовной жизни. Шахматы – это игра, которая вышла за рамки нашего представления об игре. Миллионы людей любят шахматы за способность дарить радость интеллектуального общения. Шахматы представляют собой культурный артефакт, мир придуманной сложности, насыщенный переживаниями, эмоциями и надеждой на победу, игру, которая несет в себе высокое социальное, нравственно-эстетическое и культурное назначение [15]. Утверждение о том, что шахматы являются артефактом, распространяется не только на шахматную игру, происходящую по особым правилам, имеющую многовековую историю и сложившиеся традиции, но и на отдельные материальные элементы: фигуры, бланк записанной партии, шахматные часы и т.д. Артефактом выступает сама игра и любая ее часть.
Поскольку сущность того или иного явления лучше всего раскрывается в сравнении, то представляет интерес компаративистский анализ двух популярных игр (см.: Таблица 1).
Таблица 1
Сравнительная характеристика шахмат и шашек
В таблице представлен сравнительный анализ по 5 основным критериям: сходство игр, комбинаторика, особенности правил, возникновение игры, культурное значение. Даже этот неполный перечень позволяет делать вывод, о том, что шахматы являются артефактом культуры, поскольку помимо физических характеристик, обладают более ярко выраженным (в сравнении с шашками) метафорическим и символическим содержанием. Об этой игре написаны пьесы, созданы фильмы, выпускаются книги о шахматах (третья книга в мире, напечатанная на английском языке, была посвящена шахматам: William Caxton «The Game and Playe of the Chesse» (1474)), шахматистах, о турнирах и матчах. В том, что шахматы принадлежат к видам «возвышенной деятельности» ничуть не сомневались организаторы культурной революции в России во 2-ой половине 1920-х гг. Н.В. Крыленко утверждал: «И как орудие культуры, и как могучее средство воспитания лучших качеств человека, и как средство развития эстетических, интеллектуальных, художественных и волевых качеств в человеке, ? шахматы представляют собой такое могучее средство именно культурного воспитания и перевоспитания людей…» [1, c. 19]. А отрицание ценности данной игры или пренебрежительное отношение к ней свидетельствует о культурной ограниченности и интеллектуальной слабости критиков.
На родине Й. Хёйзинги, в Голландии, традиционно ежегодно в период 1977-1998 гг. проводился турнир в городе Тилбург с участием топ-шахматистов мира, в Вейк-ан-Зее – даже c 1938 г. по настоящее время. И хотя турнир начал проводится еще при жизни Й. Хёйзинги, он был далек от шахматного окружения, а поэтому не оценил игру должным образом в культурном плане, и не увидел в ней потенциала в будущем.
На 2020 г. Международная шахматная федерация (ФИДЕ) объединяет 190 национальных федераций. Все члены ФИДЕ пользуются равными правами. Основополагающие принципы, регламентирующие работу федерации, направлены на то, чтобы содействовать гармоничному развитию шахматной культуры, популяризации истории и знаний о шахматах. Они учитывают современный уровень политико-экономического развития стран, отстаивают демократические и гуманистические идеалы, выступают за равенство по половым, расовым, социальным признакам.
В мире сейчас играют в шахматы сотни миллионов людей (только на одном международном сайте Chess.com на июль 2018 г. было зарегистрировано 23 млн. шахматистов, а в октябре 2020 г. – уже 43 млн.).
В настоящее время шахматы – не просто игра, основанная на умственном расчете. Она представляет собой культурный артефакт. Но, к сожалению, сущность этого артефакта остается пока одной из малоизученных тем.
1.2 Индо-персидский этап развития шахмат. Символика и шахматы
Шахматы – это море, в котором колибри может напиться, а слон – искупаться.
Индийская пословица
Возникнув в древнеиндийской культурной традиции, шахматная игра отразила в себе философский принцип рассмотрения вопросов бытия через интуицию, противопоставление иррационального рациональному, одновременно объединяя их в едином ограниченном пространстве шахматного квадрата.
Игра, в действительности, была изобретена не сразу, не в порыве вдохновения, она возникает (как Священное Писание и всемирная паутина) как результат кропотливой работы автономных и несвязанных групп людей, поэтапное прогрессирование соборного разума. Чатранг, первая истинная версия того, что мы теперь называем шахматами, наконец, предположительно появилась в Персии в V или VI в. Это была военная игра для двух игроков с 32 фигурами на доске в 64 квадрата: 16 изумрудных на одном конце и 16 рубиново-красных на другом. Каждая армия была оснащена одним царем, одним министром, двумя слонами, двумя лошадьми, двумя рухками (по-персидски «колесница») и восемью пехотинцами. Цель состояла в том, чтобы захватить, заманить в ловушку или изолировать короля противника [73].
Чатранг был модифицированным импортом из соседней Индии, где более старая, четырехпользовательская версия игры была известна как чатуранга – которая, в свою очередь, возможно, была завезена из соседнего Китая [160]. Развитие игры, скорее всего, было связано с коммуникативными возможностями знаменитых торговых путей Шелкового пути, которые на протяжении веков несли материалы, информацию и идеи между Дели, Тегераном, Багдадом, Кабулом, Кандагаром и китайской провинцией Синьцзян. По Шелковому пути купцы перевозили корицу, перец, лошадей, фарфор, золото, серебро, шелк и другие полезные и экзотические товары. Происходила культурная диффузия: неизбежно смешивались обычаи, взятые из разных мест [165]. Это была информационная магистраль того времени. Несомненно, многие другие игры были изобретены и перевезены теми же бродячими торговцами, кочевниками. Быстрое распространение шахмат можно объяснить мобильным образом жизни и менталитетом кочевников, для которых было характерно специфическое понимание движения, обусловленное тем, что кочевник не двигался от дома или к дому, а перемещался вместе с домом. Везде, где существовали дороги, там с высокой вероятностью, были и шахматы.
Чатуранга и чатранг отличались от других настольных игр. Они не содержали кости или другие инструменты шанса, воли случая. Только мастерство определяло результат. «Понимание является основным оружием», – провозглашает древняя персидская поэма «Чатранг-намак», одна из старейших книг, упоминающая игру [165, с. 20]. «Победа достигается интеллектом». Эта игра привнесла в мир, в котором ранее царили хаос и насилие, потенциальную идею решения конфликтов посредством возможностей интеллекта.
Очевидно, не случайно появление чатуранги произошло примерно в то же время, что и революционная новая система счисления Индии, основанная на изобретении числа ноль. Ноль как понятие использовался на протяжении веков, но именно индийцы формально приняли ноль как число (как в 5-5=0 или 5?0=0) и т.д. Индийская десятичная арифметика стала основой современной системы счисления, которая служила критическим строительным блоком для развития цивилизации.
Новая система счисления была большим прорывом. Но кто или что могло бы эффективно передать его другим во всех его нюансах? В последующие столетия шахматы несли новую математику по всему миру. «Шахматы были спутником и катализатором культурного переноса нового метода расчета», – пишет венский историк Эрнст Строухаль. Ранний исламский мастер шахмат аль-Адли упоминал об использовании шахматной доски в качестве счетов, т.е. в качестве инструмента для выполнения вычислений на основе новых индийских цифр. Китайцы и европейцы позже использовали шахматную доску точно таким же образом. В средневековой Англии счета велись на столах, напоминающих шахматные доски [74].
Шахматы, как и любой великий инструмент обучения, помогали сделать видимыми возвышенные понятия и сложные системы. Математика и другие абстракции были понятиями, плавающими в воздухе. Шахматы с их простыми квадратами и конечными границами представляли их в визуальном повествовании, разыгрываемом на крошечной, доступной сцене [97].
Неслучайно, индо-персидский период развития шахмат характеризуется, прежде всего, своим символическим выражением. Как гласит индийская пословица: «шахматы – это море, в котором колибри может напиться, а слон – искупаться».
Для правильного понимания диалектического взаимодействия символа и шахмат, в первую очередь, необходимо ответить на вопрос: что такое символ сам по себе? Символика возникла сотни тысяч лет назад во времена позднего Палеолита. Тогда люди жили в пещерах, на стенах которых они пытались при помощи символов рассказать о своих религиозных верованиях и повседневной жизни. Первоначально символы рассматривались как нечто мистическое сакральное, непостижимое для человека, недоступное его сознанию.
Категория «символ» восходит к греческому слову «symballien», что в переводе на русский язык означает «сигнал», «совместное бросание», «смешанные в кучу», «условный знак». Изобретение символа было связано с потребностью выразить и передать связь видимого с невидимым, материального с духовным, явного с тайным, естественного со сверхъестественным, земного с божественным. С помощью символа изображали тонкие идеи, глубокие чувства, сильные эмоции. «Символ – это ключ, позволяющий проникнуть в область большую, чем он сам» [116, с. 1]. Каждый символ имеет свой культурный, религиозный, метафизический контекст, лишь опора, на который позволяет его расшифровать. Приближаясь к истокам формирования символа, удается прояснить маршрут и способы распространения символических свойств предметов и явлений через века [76, с. 62]. Многомерность символа породила исследовательскую мультидисциплинарность: философы, логики, искусствоведы, лингвисты, историки и другие специалисты вносят лепту в познание данного феномена.
Продолжающиеся дискуссии не дали понятного всем толкования, как самого символа, так и символической ценности в целом [80]. Каждая научная дисциплина вкладывала в категорию «символ», в первую очередь, свое собственное содержание, видела в нем отголоски лишь своих интересов и специфических целей.
Нам близка точка зрения Г.В.Ф. Гегеля, утверждавшего, что искусство народов Древнего Востока пронизано символизмом [28, 29, 30]. Давая трактовку символу, немецкий философ писал, что символ должен «рассматриваться как предискусство» [68, с. 25]. Поскольку, по его убеждению, и понятийно, и исторически символ выступает первоначалом искусства, т.е. одухотворенной материи, то ключ к пониманию древневосточного искусства заключается в символическом расшифровывании коллизии между формой и содержанием. Шедевры древневосточного искусства не доставляют зрителям сильного эстетического удовольствия сами по себе, а наоборот, сами требуют усилий по поиску глубокого, широкого и многозначного смысла [68]. Лишь активные созерцатели произведений искусства обогащаются в процессе распредмечивания ценностей, опредмеченных в них.
«Бедностью искусства, нечистотой и безыдейностью самой фантазии» [68, с. 330] объясняется, что художественная форма такого искусства находится в противоречии с художественным содержанием. Однако нельзя исключать и того, что этот феномен обусловлен тем, что через уже известные современные художественные формы таинственное содержание художественного шедевра в полной мере адекватно невозможно выразить. Передача сложных мистических идей, лежащих в основе древневосточных произведений искусства, предполагает архаическую форму выражения, в которой фантастическое соединяется с гротескным.
Апелляция в философии к категории «символ» связана в первую очередь с онтологическим рассмотрением данной категории. Онтологическое восприятие символа сопряжено с концепцией умопостигаемого бытия. Отечественному философу А. Лосеву принадлежит учение о выразительно-смысловой символической реальности. Символ – порождает вещь. Символ отзеркаливает вещь, однако, не пассивно, не мертво, а так, что несет в себе силу и мощь самой действительности. «Всякий символ, во-первых, есть живое отражение действительности, во-вторых, он подвергается той или иной мыслительной обработке, и в-третьих, он становится острейшим орудием переделывания самой действительности» [76, с. 15]. Символ также представляет собой принцип бесконечности, многомерности вещи.
Напротив, в социологическом исследовании символа, большой акцент делается на социальный контекст его генезиса. Он позиционируется как средство построения мировоззрения и влияния социальных институтов на общественное сознание. Позитивист Э. Дюркгейм обращал особое внимание на толкование религии как системы знаков и символов, в которой социологический анализ должен распознать подлинную реальность, выступающую ее основой. В качестве такой реальности Э. Дюркгейм полагал социальную реальность. Теология интерпретировалась социологом как совокупность символов, благодаря которым осуществляется интегративная функция религии, объединяющая людей на почве общих идеалов и норм, с одной стороны, и как прародителя и транслятора культурных ценностей с другой [78].
В первом приближении к данной проблеме Э. Дюркгейм предметом своего анализа избирает тотем, которого аборигены принимали за безличную божественную силу, достойную поклонения. Ученый полагал, что религиозное сознание есть система знаков, исполненная глубоким символическим содержанием, имеющим социальное значение. Трансляция социального опыта в человеческой культуре происходит в форме традиций путем передачи таких предметов материальной культуры как книги, памятники архитектуры, произведения искусства, орудия труда, по которым, как по знакам, можно распредметить сущностные силы человека и таким образом приобщиться к коллективному сознанию определенного исторического периода [107].
