скачать книгу бесплатно
История схоластического метода. Второй том, 2-я часть: По печатным и непечатным источникам
Мартин Грабман
Во второй части второго тома представлены выдающиеся богословы, до сих пор почти не известные по именам. Роберт из Мелена и парижские сумисты, группировавшиеся вокруг Петра из Пуатье.
История схоластического метода
Второй том, 2-я часть: По печатным и непечатным источникам
Мартин Грабман
Переводчик Валерий Алексеевич Антонов
© Мартин Грабман, 2024
© Валерий Алексеевич Антонов, перевод, 2024
ISBN 978-5-0062-2819-1 (2-2)
ISBN 978-5-0062-2820-7
Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero
II СПЕЦИАЛЬНАЯ ЧАСТЬ. РАЗВИТИЕ СХОЛАСТИЧЕСКОГО МЕТОДА В XII И НАЧАЛЕ XIII ВЕКА
Глава четвертая. Роберт Мелунский
§1 Личность Роберта. Его комментарии к Паулинам
«Quaestiones de divina pagina». Имя Роберта из Мелуна[1 - Об этом см. статью Морготта в Wetzer und Weites Kirchenlexikon X2 1222—1224 и более древнюю литературу, цитируемую и используемую там; Hurter, Nomenciator II 165; Denifle, Die abendl?ndischen Schriftausleger bis Luther ?ber Iustitia Dei (Rom 1, 17) и Iustificatio 75—83.] пользовалось хорошей репутацией в схоластике XII века. Годы учебы и ученичества привели его к личному контакту с самыми выдающимися богословами того времени.
Около 1130 года он приехал из родной Англии в Париж, где обучался у Гуго Сен-Викторского и, возможно, у Абеляра. Когда он сам занял преподавательскую кафедру в Париже, он смог причислить к своим жаждущим ученикам таких людей, как Иоанн Солсберийский, Иоанн Корнуольский и Томас Бекет.
Позже он перенес свою школу в Мелун, откуда и получил свое прозвище. В 1163 году он получил епископство Херефорда в Англии, где и умер 28 февраля 1167 года.
Роберт из Мелуна высоко ценился как ученый-преподаватель. Об этом свидетельствуют восторженные отзывы его учеников Иоанна Солсберийского и Иоанна Корнуэльского (Cornubiensis). Иоанн Солсберийский оставил нам сравнительную характеристику двух своих преподавателей диалектики в парижском Геновевеве, а именно проницательного противника номиналистов Альбериха и нашего Роберта Мелунского.
Если Альберих умел везде выискивать трудные моменты, то сильной стороной Роберта были его быстрота и твердость ответа. Он никогда не уклонялся от ответа на поставленную задачу. Он либо принимал четкое и определенное решение «да» или «нет», либо, в случае двусмысленных вопросов, приходил к выводу, что на основе различных вариантов ответа на вопрос нельзя ответить однозначно «да» или «нет». Если Альберих был тонок и неисчерпаем в своих сомнениях и вопросах, то Роберт был ясен, краток и быстр в решении проблем. Если бы достоинства обоих соединились в одном человеке, он, несомненно, стал бы самым превосходным диалектиком своего времени. Оба они обладали острым умом и неутомимым рвением к учебе.
Оба могли бы сделать себе большое и блестящее имя в светских науках, если бы придали своим проницательным рассуждениям более широкую основу путем тщательного изучения более ранней философской литературы. Иоанн Солсберийский[2 - «Sie ferme toto biennio conversatus in Monte, artis huius praeeeptoribus usus sum Alberico et magistro Roberto Melodunensi… quorum alter ad omnia scrupulosus, locum quaestionis inveniebat ubique…… Alter autem, in responsione promptissimus, subterfugii causa propositum numquam declinavit articulum, quin alteram contradictionis partem eligeret, aut determinata multiplicitate sermonis, doceret unam non esse responsionem. Ille ergo in quaestionibus subtilis et multus; iste in responsionibus perspicax, brevis et commodus. Quae duo, pariter eis, si alicui omnium contigissent, parem utique disputatorem non esset invenire. Ambo enim acuti erant ingenii et studii pervicacis; et, ut reor, magni praeclarique viri in studiis physicis enituissent, si de magno litterarum niterentur fundamento, si tantum institissent vestigiis maiorum, quantum suis applaudebant inventis……Porro alter in divinis proficiens litteris, etiam eminentioris philosophiae et celebrioris nominis assecutus est gloriam» (Metal. 1. 2, c. 10 [M., P. L. CXCIX 867 и 868]).] сообщает, что Роберт Мелунский впоследствии посвятил себя теологии, а также сделал себе имя в философии.
Иоанн Корнуольский[3 - «Duos etiam venerabiles magistros, quos in theologia nibil haereticum docuisse certissimum est, Robertum scilicet Meljdensem et Mauricium hodie Parisiensem episcopum silentio praeterire non debeo» (Eulogium [ibid. 1055]).] очень высоко отзывается о богословском учении Роберта Мелунского и прославляет его как почтенного профессора, из богословского учения которого абсолютно исключено даже малейшее подобие ереси.
Даже больше, чем как стимулирующий преподаватель философии и теологии, Роберт Меленский считается богословским писателем, способствовавшим развитию схоластики и схоластического метода. Дю Буле[4 - Historia Universitatis Parisiensis II 558—628 772.] рассудил правильно, когда напечатал пространные выдержки из «Суммы» Роберта во втором томе своей «Истории Парижского университета», обосновав это тем, что «ut theologiae verae scholasticae quaestionumque theologicarum, quae in scholis agitari hoc saeculo consueverant, ideam ad posteros transmitteret». Эта точка зрения, согласно которой главный труд Роберта представлял собой тип схоластического богословия и метода того времени, значительно усилится, если мы рассмотрим неизвестную Дю Буле[5 - Сезар-Эгасс дю Буле (умер в 1678 г.), известный как Булеус, был французским историком.] рукопись этой «Суммы» в Брюгге с ее подробным методологическим введением. Значение Роберта для развития схоластического метода откроется нам, если мы рассмотрим сначала его экзегетические работы, затем его богословские вопросы и, наконец, его Сентенции или Сумму.
Денифле[6 - Die abendl?ndischen Schriftausleger etc. 75 ff.] ссылается на «Quaestiones de epistolis Pauli a magistro Roberto de Miliduno enodate», которые мы находим в Cod. lat. 1977 Парижской национальной библиотеки и в Cod. Bodl. Laud. lat. 105 в Оксфорде. Этот комментарий к Паулинам, написанный позже, чем комментарий Петра Ломбарда, носит афористический характер. Лишь отдельные отрывки подчеркнуты и освещены в форме вопросов и ответов. Благодаря этой внешней технике обработки библейского материала, как подчеркивает Денифле[7 - Западные толкователи Писания и т. д. 75.], Роберт, несомненно, внес вклад в развитие более поздних Disputationes и Quodlibeta, столь популярных особенно со времен Симона Турнейского. Взгляды Роберта на отношения между светской наукой и Священным Писанием и теологией, изложенные в начале этого библейского труда, также характерны для его научного подхода. Все писания, священные и профанные, должны служить для наставления человека. В писаниях язычников, в профанной литературе, мы получаем знания о языковой форме и свойствах вещей. Лингвистическое представление – предмет тривиума, а математические предметы обсуждают внешние и внутренние особенности существ. Внешняя природа вещей обсуждается в квадривиальных предметах, где рассматриваются сенсорные фигуры. Внутренняя природа существ исследуется в физике. Обучение в этих профанных отраслях знания является необходимым предварительным этапом и предпосылкой для изучения и более глубокого понимания Священного Писания. Священное Писание, повествующее о воплощении Логоса, называется святым отчасти из-за своей неизменной истины, а отчасти из-за содержащихся в нем тайн Христа. Библейские писания делятся на две основные части, Ветхий и Новый Заветы, и имеют своим центром и главной точкой воплощение Христа со всеми фактами и средствами спасения, которые предшествуют и следуют за ним[8 - «Ad eruditionem autem ipsius omnes scripture facte sunt, quarum partes sunt tarn sacre scripture, tarn ethnice. In ethnicis enim, id est gentilibus, et sermonum compositio et rerum proprietas docet. Sermonum compositio in trivio, rerum proprietas in mathematicis disciplinis secundum extrinseca et intrinseca; secundum extrinseca, ut in quadrivio, ubi doctrina fit secundum figuras exteriores; secundum intrinseca, ut in physica, ubi nature et creature rerum secundum intrinseca demonstrantur. His enim prius sutnus instruendi, ut sie ad intelligentiam Scripture divine perveniamus. Sacre vero scripture dieuntur, in quibus de Incarnatione verbi agitur, propter incommutabilem sui veritatem sie dicte, vel propter sacramenta Christi, que in ipsa continentur. Que in duas dividuntur partes, in vetus scilicet et novum testamentum, que quidem generalem habent materiam, Incarnationem Christi cum omnibus sacramentis suis precedentibus et subsequentibus» (ebd/76).].
Здесь Роберт Мелунский следует линии мысли, хорошо известной нам по главному труду Гуго Сен-Виктора «De sacramentis christianae fidei».[9 - Ср. выше p. 256 и далее.]
Cod. lat. 1997 Национальной библиотеки, содержащий комментарии Роберта Мелунского к Паулинам, также предлагает нам (с листа 85 по 98) «Quaestiones de divina pagina a magistro Roberto de Miliduno proposite». Это 72 вопроса, каждый из которых начинается с queritur, которые по разнообразию и систематичности содержания являются предшественниками более поздних Quaestiones quodlibetales. Большинство этих вопросов посвящено моральным проблемам, например, клятве, благотворительности, покаянию, супружеским и литургическим делам[10 - Queritur, quid sit iuramentum (fol. 85); Queritur, utrum omne opus ex intentione pendeat (fol. 85); Queritur, utrum possit quis penitendo satisfacere de uno peccato ita quod non de aliis (fol. 85); Queritur, utrum malus possit quandoque benefacere (fol. 85); Queritur de clavibus Petro translatis et eius successoribus que et quot sint (fol. 89); Queritur, utrum omnis iudex, qui secundum decreta sanctorum iudicat, iuste iudicet (fol. 91v); Queritur, utrum quis adultus non baptizatus et involutus multis criminibus possit mundari per susceptionem lavacri ab originali peccato qui ficto corde et non contrito accesserit et non penitens de superadditis peccatis (fol. 93); Queritur, utrum maius sit diligere inimicos quam amicos etc.]. В меньшем числе квесторий обсуждаются и решаются проблемы учения о Троице, творении и христологии[11 - Queritur, utrum quicquid in deo est deus sit (fol. 88v); Queritur, utrum homo creatus esset, nisi cecidisset angelus (fol. 89r); Queritur cum eadem sit substantia patris et filii et Spiritus sancti, utrum substantia patris incarnata sit (fol. 89p); Queritur, utrum deus possit modo facere quicquid potest facere (fol. 89 v); Queritur, utrum sit idem deo scire quam esse (fol. 90r); Queritur, utrum deus possit omnia hodie, que eri potuit (fol. 92r) и т. п.]. Техника этих Quaestiones очень проста: она состоит из постановки проблемы, представленной queritur, и краткого и определенного solutio. За вопросом неоднократно следует силлогистическое затруднение, argumentum. В этих случаях solutio основывается на различении этого возражения. Например, ставится вопрос о том, является ли все, что находится в Боге, Богом. За этим сразу же следует аргумент: если воля к чему-то находится в Боге, то эта воля и есть сам Бог. Но сейчас такой воли быть не может. Следовательно, то, что является Богом, не может быть.
Теперь эта трудность разрешается в Solutio путем ссылки на двусмысленный смысл термина voluntas и соответствующего различения.[12 - Querifcur, utrum quicquid in deo est deus sit. Quod si est, cum voluntas aliquid faciendi in deo sit, ipsa deus est. Sed illa potest non esse. Ergo aliquid quod deus est potest non esse. Solutio. Hoc nomen voluntas equivoce accipitur. Cum dicitur: voluntas dei est hoc faciendi non est aliud nisi deus volens et cum dicitur: hoc potest non esse non est aliud nisi hoc: non erit subiectum sue divine voluntatis. Propter res enim subiectas sue voluntati verum est, non propter deum volentem (fol. 88).] Здесь мы можем увидеть предварительный этап позднейшей «Кводлибеты» не только в отношении красочного разнообразия материала, но и в отношении диалектического обсуждения отдельных моментов. Появление в западной литературе аристотелевских «Аналектов» и особенно «Топика» и «Эленчика» способствовало развитию техники диспутов и, прежде всего, схоластической трактовки «Квестио», а затем постепенно повлияло на богословские школы.
Эти богословские Quaestiones Роберта Мелунского возникли из богословского обучения так же, как и Quaestiones quodlibetales высокой схоластики. Роберт Мелунский действительно проникся важностью метода Quaestio для школы и говорит в этом смысле в начале своего комментария на Послание к Римлянам: «Quaestiones aliquando fiunt causa dubitationis, aliquando causa docendi.[13 - Denifle, Die abendl?ndischen Schriftausleger etc. 76.]
§2 «Сентенции Роберта Мелунского»
а) Рукописная традиция.
Главное произведение Роберта Мелунского, его богословские Сентенции, являются источником для реализации развития схоластического метода в XII веке в несравненно большей степени, чем его комментарии к Паулинам и Quaestiones de divina pagina. Эти «Сентенции» предстают перед нами как огромный, масштабный богословский труд, напоминающий всеобъемлющие богословские суммы высокой схоластики. Мы сможем лучше всего использовать и оценить это впечатляющее богословское достижение в наших целях, если рассмотрим систематику всего произведения, взгляды Роберта на отношения между верой и знанием, внешнюю технику, которой он следовал, и, в особенности, если подвергнем более детальному анализу методологические принципы, представленные в Прологе. Ни один другой схоластик XII века не анализировал эти принципы с такой подробностью и независимостью, с такой критической строгостью.
Он был более внимателен к светлым и темным сторонам богословского учения и методов работы своего времени, чем наш Роберт Мелунский.
Но сначала желательно установить рукописную передачу этих богословских афоризмов. Мы располагаем следующими рукописями «Сентенций» Роберта Мелунского:
a) Cod. lat. 14 522 из Национальной библиотеки в Париже, пергаментная рукопись кварто XIII века, очень красиво написанная. На переднем форзаце надпись: «Iste ?ber est beati Victoris Paris.», а затем более поздней рукой: «Summa magistri roberti meledunensis de theologia.» Рукопись состоит из 155 листов и обрывается на учении о Воплощении.
b) Cod. lat. 14 885 из той же библиотеки (также из Сен-Викторского монастыря; см. XIII).
c) Cod. 297 из библиотеки Инсбрукского университета (см. XIII). Эта рукопись, содержащая часть «Суммы» Роберта Мелунского на 168 пергаментных листах, происходит из цистерцианского аббатства Стамс и не имеет заголовка. Первым на него сослался Денифле[14 - Ebd. 75.].
d) Cod. 191 из городской библиотеки Брюгге (см. XIII). В этой рукописи, также содержащей инициалы, представлена «Сумма» Роберта Мелунского на 304 листах[15 - Ср. P. J. Lau de, Catalogue methodique, descriptif et analytique des raanuscrits de la bibliotheque publique de Bruges, Bruges 1859, 179.]. Эта рукопись* идентична «Volumen magnum inscriptum: Sententie M. Roberti de Meleduno» из «Index librorum Mss. Bibliothecae Monasterii Dunensis ordinis Cisterciensis in Flandria.[16 - Bibliotheca Belgica manuscripta, Insulis 1641, 169.] Брюггская рукопись содержит подробное, методологически очень значимое введение (fol. l – 8) «De modo colligendi summas et docendi», на которое впервые обратил внимание Денифле[17 - Archiv f?r Literaturund Kircheogeschichte des Mittelalters I (1885) 618 A. 3; III (1887) 638 ff.].
e) Cod. Reg. 7 Gr II в Королевской библиотеке Британского музея в Лондоне. Очень большая рукопись in folio XIII века, которая содержит «pars XII primi libri Sententiarum Roberti Melundinensis Episcopi herford.» и обрывается на листе 57. Более поздней рукой написано: «Deficiunt de ista summa partes seu libri tres de fine et XI partes sive libri de principio.»
f) Cod. Reg. 7 F XIII ibid. Здесь перед нами сборник «Сумма0 Роберта Мелунского». Fol. 59r: «Incipiunt capitula. De quinque studiis cognoscende veritatis. De scripture sacre excellentia».[18 - П. Августин Даниельс 0. С. Б. в Мария-Лаахе обратил мое внимание на эти две рукописи в Британском музее.]
g) Cod. 109 Итонского колледжа (близ Виндзора; см. XIII). Фол. 105—186: «Robertus Miledunensis, Episcopus Herfordensis, Anglus de Sacramentis veteris et novi testamenti, de incarnatione Christi et aliis».
Рукописи a, c и d были использованы для нашего последующего анализа. Взаимосвязь между текстами этих кодексов выглядит следующим образом: Брюггский манускрипт предлагает наиболее полный и подробный текст. Инсбрукская рукопись, которая начинается ex abrupto с обзора глав, предлагает нам фрагмент текста Брюггской рукописи (парсы 9—11 первой книги и начало второй книги)[19 - Текст Инсбрукской рукописи, начиная с листа l, совпадает с текстом Брюггской рукописи, начиная с листа 101 и далее.] Текст инсбрукского фрагмента слово в слово совпадает с соответствующими частями Брюггской рукописи, как и заголовки глав, предшествующие каждой части. Более точное сравнение Брюггской рукописи с Cod. lat. 14 522 из Национальной библиотеки приводит к совершенно иным результатам.
В последней рукописи отсутствует, прежде всего, подробный пролог.
Хотя оба кодекса охватывают один и тот же богословский материал и обрываются на учении о Воплощении, они отличаются друг от друга по всему тексту. Следует ли поэтому считать один из этих двух сводов, носящих имя Роберта Мелунского, поддельным? Эту трудность можно преодолеть, если рассматривать тексты обоих кодексов рядом, в больших разрезах, предложение за предложением. Оказывается, что текст парижского манускрипта представляет собой компендиум, краткое изложение более подробного текста брюггского манускрипта[20 - Здесь приведены лишь некоторые образцы текстовых версификаций: Cod. Brug. 191. Fol. 25: «Sunt autem quattuor modi cognitionum, quibus mens rationalis ad divinam potest pervenire notitiam. Quorum duo ex gratia sunt, duo ex natura, qui sibi coniuncti mentem divina cogni tione illuminant. Nihil enim profieiunt naturales, nisi ab illis adiuventur, qui ex gratia descendunt. Illorum vero, qui ex natura sunt, unus exterior est, alter interiorFol. 104: «At vero quod malum esse bonum sit non parva questio est, que a multis magno sudore tractata invenitur et a multis auctoritatibus plurimis et rationi- bus multis probatum invenitur, quod malum esse bonum sit.»Cod. Paris. 14522. Fol. 9: «Sunt autem quattuor modi cogni-tionis, quibus mens rationalis ad divinampotest pervenire notitiam, duo ex natura, duo ex gratia et utrorumque unus exterior et alter interior.»Fol. 46: «Et quod malum esse bonum sit non parva questio est, quod tarnen ex auctoritate videtur ostendi.»].
В парижском тексте без нарушения смысла и связности были удалены все пролизмы и лишние промежуточные звенья брюггского текста[21 - Благодаря этому материал Брюггского манускрипта, заполняющий более 800 листов фолио, в парижском манускрипте был сжат до 155 листов кварто.]. Таким образом, эта парижская рукопись, как и Reg. 7 F XIII Британского музея, представляет собой компендиум, эпитому «Сентенций» Роберта. Об этом также ясно говорится в парижской рукописи, когда фраза «Quam necessario fuerit… hucusque pro modo abbreviationis ostendimus». [22 - Cod. lat. 14522, fol. 9.]В заключение этих замечаний о распространении рукописей «Сентенций Робера» следует отметить, что этот труд, который Удин[23 - De scriptoribus ecclesiasticis II, Lipsiae 1722, 1452.] называет «opus ob dictionis nitorem et dicendorum ordinem praelo dignissimum», за исключением нескольких небольших фрагментов, опубликованных Дю Буле[24 - Hist. Univ. Paris. II, Paris. 1665, 585—628 772.], Мату[25 - Observationes ad Robertum Pullum (M., P. L. CLXXXVI 1015 1053f).], Хауро[26 - Histoire de la philosophie scolastique I, Paris 1872, 492—494.], Денифле[27 - Archiv f?r Literaturund Kirchengeschichte des Mittelalters III 638.] и Б. Гейером[28 - Sententiae divinitatis, M?nster 1909, Небольшой фрагмент также напечатан в M. Grab mann, Die philosophische und theologische Erkenntnislehre des Kardinals Matth?us von Aquasparta 148.], до сих пор оставался неопубликованным[29 - Нуайон готовит издание полного собрания Сентенций Роберта Мелунского.].
b) Систематика.
Чтобы оценить «Сентенции» Роберта Мелунского как систематическое достижение, придется обратиться прежде всего к тексту, который мы встречаем в Брюггской рукописи, поскольку здесь собственная работа нашего схоласта более обширна, чем в Инсбрукском манускрипте и в Cod. Reg. 7 G II Британского музея. Но текст из Брюгге – это тоже корпус, хотя и огромных размеров. Невозможно с полной уверенностью сказать, были ли «Сентенции» Роберта, подобно более поздним великим суммам Александра Хайесского, Альберта Магнуса, Фомы Аквинского, Ульриха Страсбургского, Герхарда Болонского и т. д., не завершены рукой автора, или же полный текст произведения не сохранился в рукописи. Тот факт, что круг вопросов, рассматриваемых в Парижском сборнике, не выходит за рамки содержания Брюггского текста, делает первое предположение более правдоподобным.
Расширение такого огромного по объему произведения, как «Сентенции Робера», требует от автора высокой степени систематичности. Для того чтобы придать обзор и ясность этой массе материала, оживить и развить линии аргументации, избежать повторений, не нарушить связность за счет накопления второстепенных и третьестепенных вопросов, необходимы архитектурное мастерство, предрасположенность и понимание систематики. Роберт фон Мелун предстает перед нами как опытный систематизатор в конце пролога к полному произведению, а затем и в процессе реализации своего труда. По его собственным словам, задача, которую он поставил перед собой, будет выполнена, когда он вкратце рассмотрит таинства Ветхого и Нового Заветов – sacramentum в широком смысле Гуго Сен-Викторского – и завершит трактат о вере, надежде и любви, когда он создаст систематический труд, обладающий достоинствами своих образцов, а именно труд «De sacramentis christianae fidei».
Гуго Сен-Викторского и, не исключено, «Теологию» Петра Абеляра[30 - «Meum itaque propositum completum erit, si sacramenta veteris et novi testamenti breviter percurrendo de fide et spe et caritate tractatum conclusero» (Cod. Brug. 191, fol. 6V). Ср. выше с. 295.]. Здесь он берет на вооружение принцип разделения, на котором основаны богословские труды Абеляра и его школы, и идею, также выраженную Гюго Сен-Викторским, в которой он замечает:
«В этом полностью заключена вся сумма человеческого спасения. Ибо тот, кто принимает таинства, имеет веру и упорствует в любви, непременно станет причастником вечного спасения».[31 - «In his enim summa salutis humane integre continetur; nam qui sacramenta susceperit fideliterque crediderit ac in caritate perseveraverit, profecto salutis eterne consors erit» (ibid.).] Общее представление теологии, ориентированное таким образом, должно быть реализовано не в путаном и беспорядочном, а в систематическом порядке, поскольку содержание ветхозаветного откровения сначала представляется как отправная точка теологической системы из-за его фундаментального значения для богослужения и его образцового значения для Нового Завета[32 - «Id vero non perturbate, sed ordine agendum est et a sacramentis veteris testamenti exordium sumendum, quoniam ipsum canonice scripture est principium et prima divini cultus institutio novique testamenti prefiguratio» (ibid.).]. Наш схоластик больше склоняется к внутренней структуре и расположению, основанному на фактических соображениях; он не испытывает особого энтузиазма по поводу внешнего деления, которое аккуратно помещает обзор главы в начало нового раздела. Если он и не избегает этого внешнего шаблона, то не разум, а мода писать[33 - «Huic vero opusoulo titulos prescribee ipsumque titulis interpositis distinguere magis me compellit consuetudo quam ratio. Quod namque arbitrio cuiusque relinquitur, magna imprudentia est* (fol. 8).]. Более подробно он обосновывает свою позицию, говоря, что эти внешние разделения, особенно в библейских книгах, основаны на большом количестве немотивированного субъективизма, и что отцы, Августин, Кассиодор и другие, не дают таких заголовков и оглавлений, не подвергая себя, таким образом, обоснованному упреку. Однако, поскольку привычка делать такие внешние разделения уже устоялась и приобрела определенный авторитет, он хочет уступить власти этой привычки и разделить свой труд на книги и главы, снабдив их заголовками. Деление на sacramenta veteris testamenti et novi является руководящим принципом для организации основных разделов или книг. Таким образом, работа разделена на две книги. Первая книга, посвященная sacramenta veteris testamenti, начинается с трактата о сотворении мира и доходит до учения о воплощении.
Во второй книге рассматривается sacramenta novi testamenti с доктриной воплощения в качестве отправной точки и эсхатологией в качестве заключения. За этим наброском контура всей работы сразу же следует обзор глав первой части первой книги.
Эти систематические ориентиры, изложенные во введении, Роберт держал в уме при работе над всей работой, не будучи, однако, педантичным и мелочным в своем подходе. Основное деление, заданное точкой зрения sacramenta veteris et novi testamenti, сочетается с основным делением, разработанным автором самостоятельно.
Это Principalis enumeratio охватывает пять основных вопросов: зачем был создан человек, как он был создан и изначально наделен, как он впал в грех, каким образом он был восстановлен.[34 - «Sunt autem quinque in prima et principali enumeratione proposita. Hec sunt: quare homo creatus, qualis factus et qualiter institutus, quomodo lapsus et qualiter restauratus» (Cod. 297 Innsbruck, fol. 25 \ Cod. Brug. 191, fol. 119).] Он возвращается к этим широко разбросанным основаниям для деления в начале новых разделов, чтобы оправдать себя за сделанные отступления и напомнить контекст развития мысли.
Это также отражает его стремление не нарушать ordo enumerationis.[35 - «Unum vero, que in principali enumeratione suscepti tractatus proposita sunt, quantura valui, certificavi et a dubitatione quantum potui absolvi i. causam creationis hominis et nonnulla que ad eiusdem cognitionem necessaria sunt visa subnectendo. Et ideo ne enumerationis ordo perturbetur, quod secundum enumeratione tenet locum, secundo loco in tractatum est assumendum et qualis homo factus sit diligenti investigatione est prosequendum» (Cod. 297 Innsbruck, fol. 91. Cod. Brug. 191, fol. 164).]
Если мы теперь возьмем за образец Брюггскую рукопись и кратко изложим систему этих афоризмов, то на первом месте окажется введение (fol. l-8), чье выдающееся значение для истории схоластического метода вскоре займет нас более пристально. Первая часть первой книги – обе книги делятся на части – состоит из 30 глав (fol. 8 – 20), в 18 из которых рассматриваются вопросы библейского введения в иногда весьма интересных объяснениях[36 - Например, c. 1: De hoc quod vetus testamentum novum in doctrina convenienter precessit; c. 2: De hoc quod vetus testamentum eonveniens testimonium est novi; c. 4: De hoc quod pium est anime veritatem inquirere et de studiis cognoscende veritatis (сокращение этой главы начинается с Cod. lat. 14522 Парижской национальной библиотеки); c. 11: De occasione et causa, quare vetus testamentum in grecam linguam sit translatum; c. 12: De distinctione librorum novi testamenti et de causa, quare in eis nihil contineatur, quod non sit recipiendum, et de hoc quod scripture sanctorum expositorum tante non sunt auctoritatis.»]. 18-я глава, которая уже своим названием «De differentia operis conditionis et reparationis» раскрывает вдохновение Гуго Сен-Викторского, образует переход к трактату о Гексамероне, которому посвящена остальная часть первой части. Вторая часть (лл. 20—25), состоящая всего из девяти глав, посвящена причине творения и, после замечательных общих рассуждений о метафизике причин, излагает доктрину Троицы.[37 - Первая глава озаглавлена: «De primis rerum causis earumque differentiis ad alias causas» (fol. 20).] 33 главы третьей части (fol. 25—36), 28 глав четвертой части (fol. 36—43), 59 глав пятой части (fol. 43—57) и 52 главы шестой части (fol. 57—68) также посвящены исключительно доктрине Троицы. Трактат об отношениях между древними философами и догматом о Троице напоминает Абэлард[38 - Л. 1, п. 2, с. 8: «Auctoritates philosophorum de trinitate. Hermes mercurius. Платон» (л. 23).]. Эти обширные исследования доктрины Троицы свидетельствуют о высоком уровне спекулятивного таланта и диалектической остроты и подготовки, которая в некоторых местах характеризуется также тонкостью. Парс 7 (fol. 68—84) содержит 73 главы о силе, мудрости и благости Бога3. Божественная мудрость в ее различных проявлениях и обозначениях составляет особенность восьмой части (fol. 84 – 101), которая делится на 117 глав[39 - «Octava partis disputatio circa sapientiam dei tota consistit, que secimdum diversos modos quibus res ei subiecte sunt diversis nuncupatur nominibus sc. scientia et prescientia et aliis que supponuntur» (fol. 84).]. 102 главы парс нона (fol. 101—119) посвящены учению о Божьей воле[40 - «Pars nona de voluntate dei disserit» (fol. 101).]. Десятая часть (fol. 119—133) в 94 главах продолжает учение об атрибутах Бога (неизменности, вездесущности и вечности) и, в частности, приводит заслуживающие внимания для того времени рассуждения о времени и вечнгости.[41 - C 61: An motus temporalis deus capax esse possit (fol. 128); c. 62: An verbum hoc: sum, es, est temporis sit significativum quando dicitur: deus fuit, deus est (fol. 128); c. 63: De intellectu harum locutionum: deus fuit, deus est, deus erit (fol. 128); c. 64: An verum sit deum in tempore presentem esse, quia in omni tempore est (fol. 129).] С одиннадцатой частью (fol. 133—162) Роберт Мелунский покидает область спекулятивных теорий о Боге и вечности.
Троицы и предлагает необычайно подробное учение об ангелах в 219 главах. Со следующей части наш схоластик приступает к рассмотрению второго главного пункта своего enumeratio principalis: «Qualis homo factus sit», и дает учение о природе человека, состоящее из 194 глав (fol. 162—185), которое должно представлять немалый интерес для познания метафизической психологии XII века[42 - Следует обратить внимание на следующие главы: c. 1: De excellentia forme corporis humani; c. 5: De diversorum opinionibus de hominis compositione habitis; c. 6: Quare anima humana substantia sit incorporea; c. 8: In quibus anima humana maxime distat a corporis natura; c. 9: De ratione immortalitatis anime humane. Главы 10 – 15 посвящены бессмертию человеческой души.]. Следующая часть обозначена как «prima pars secunde partis principalis enumerationis» в Инсбрукской и Брюггской рукописях и содержит 122 главы о том, какой была бы жизнь человека, если бы он не согрешил (fol. 185—199). Затем следует «Вторая часть главной части» (secunda pars secunde partis principalis enumerationis), представляющая собой полное изложение учения о суде над первыми родителями, их искушении и грехопадении человека с его последствиями в 337 главах (fol. 199—239). Заголовки глав в этой части отсутствуют. Остались только цифры на полях, указывающие на порядок глав. Далее следуют еще две части, завершающие учение о sacramenta veteris testamenti, в одной из которых в 162 главах рассматривается первородный грех, а в другой – lex vetus в его соотношении с lex nova в 115 главах. Это позволяет перейти ко второй основной теме догматики Роберта – трактовке opus reparationis, которая должна была включать в себя учение о Воплощении, учение о таинствах и эсхатологию. Учение о Воплощении [43 - «Ipsum namque novum testamentum a ipso incipit mysterio incarnationis. Inquit enim Mattheus: Liber generationis Iesu Christi filii david, filii abrahe. Et bene a generatione Iesu Christi novum testamentum incipit, per quam fit reparatio generis humani. Quare et vetus initium sumpsit a generatione celi et terre, per quam conditum est genus humanum» (fol. 272).]начинается на листе 272, поскольку Новый Завет начинается с тайны Воплощения. Учение о таинствах также объявляется во вступительных словах к учению о Воплощении.
Брюггская рукопись содержит еще 196 глав христологического и сотериологического содержания и обрывается перед концом учения о Воплощении.
c) Вера и знание.
В начале своего учения о Троице Роберт фон Мелун обсуждает принципиальные отношения между верой и знанием. В самом начале этих рассуждений он подчеркивает интеллектуалистический и моральный аспект веры. Вера не является ни слепой, ни чем-то несвободным и принудительным. Вера невозможна без использования способности мыслить и человеческой свободы. Что касается функций мышления и знания, которые связаны с верой, то он прежде всего утверждает следующее: есть знание, рациональное понимание, к которому ведет вера, но которое не ведет к вере. Но есть также знание, понимание, которое ведет к вере и без которого вера абсолютно невозможна. Это последнее знание – понимание, правильное понимание слов, с помощью которых провозглашается и преподается вера.
Далее Роберт Мелунский выделяет три вида intelligentia, три вида знания в отношении сверхъестественной истины. Первое – это intelligentia verborum, правильное понимание слов, с помощью которых нам преподносится истина веры. Второе знание – intelligentia rei et speciei, реализация этих сверхъестественных истин в небесном блаженстве. Это знание отменяет веру. Мы видим на небесах то, во что верим здесь, на земле. Третья форма знания – это озаренное верой проникновение разума в содержание откровения, которое характеризуется предложением «Crede et intelliges» и возможно здесь и сейчас. Это знание достигается через веру. Вера – причина более глубокого проникновения в сверхъестественные тайны. Эта intelligentia, эта третья форма рационального постижения истин веры, есть не что иное, как наука, основанная на вере, которая дает нам достаточный навык и способность излагать истины веры и отвечать на них другим. Этими словами, которые перекликаются с начальными словами «Summa sententiarum», приписываемой Гуго Сен-Викторскому[44 - «De fide et spe, quae in nobis est, omni poscenti rationem reddere, ut ait Petrus» и т. д. (M., P. L. CLXXVI 41). – «Prompta et sufficiens reddende rationis creditorum scientia» (Cod. Brug. 191, fol. 22).], Роберт Мелунский дает определение спекулятивной, схоластической теологии.
После этого тройного деления intelligentia наш схоластик еще раз подчеркивает интеллектуалистический характер веры. Сама вера, акт веры – это просвещение разума, которое рассеивает невежество. Не может быть веры без признания того, во что верят. То, что никак не признается, никогда не может быть верой[45 - «Fides autem nee ceca est neque coaeta, ut vel non intelligentes credant vel nolentes. Neque istud dico, quin vere dictum sit: crede et intelliges. Nam ad quandam intelligentiam fide pervenitur et non illa intelligentia ad fidem. Est tarnen intelligentia quedam, sine qua ipsa fides non potest a quocumque haberi i. intelligentia verborum, quibus ipsa fides predicatur…… Est enim intelligentia tripartita: una verborum, quibus ipsa fides predicatur, sine qua ipsa fides numquam potest haberi. Est vero altera rei et speciei, circa quam fides numquam potest esse, que in futuro erit, ubi quod credimus videbimus. Alia illa est, de qua nunc agimus et pro qua scriptum est: crede et intelliges. Nam ad intelligentiam credendo pervenitur et non ad fidem intelligendo. Est quippe fides causa cuiusdam intellectus et non ille causa fidei. Hie enim intelligentia appellatur prompta et sufficiens reddende rationis creditorum scientia, quam per fidem quisque meretur. Fides tarnen ipsa quedam illuminatio mentis est ignorantiam infidelitatis expellens…… Non est ergo fides absque eius cognitione quod creditur. Unde id quod omnino ignoratur nulla ratione creditur nee eti?m ab invito aliquo modo fides habetur» (Cod. Brug. 191, fol. 22). – Сокращенный вариант этого текста приводится в Cod. lat. 14522 Национальной библиотеки, лист 8: «Fides autem nee ceca est nee coaeta, ut vel non intelligentes credant vel nolentes. Neque istud dico, quin vere dictum sit: crede et intelliges. Est enim intelligentia tripartita. Una verborum, quibus ipsa fides predicatur et sine qua non habetur, alia rei et speciei, cum qua fides esse non potest, que in futuro erit, ubi quod credimus videbimus, alia est, de qua nunc agimus et pro qua scriptum est: crede et intelliges, que est prompta et sufficiens reddende rationis creditorum scientia, quam per fidem quisque meretur. Fides tarnen ipsa est quedam mentis illuminatio ignorantiam infidelitatis expellens».]. В этих рассуждениях о вере и знании Роберт Мелунский следует за ходом мыслей Августина и Ансельма Кентерберийского, составляющих рабочую программу «Credo, ut intelligam». В своем подчеркивании интеллектуалистического характера веры и акценте на понимании содержания акта веры объяснения Робера напоминают Гюго Сен-Викторского, но идут дальше Гуго в плане более точного определения точки зрения.
d) Внешняя техника.
Мы можем очень кратко рассказать о внешней технике, использованной Робертом Мелунским в отдельных подробных анализах его «Сентенций», поскольку анализ его «Пролога» сразу же прольет на это достаточно света. Нам не нужно кропотливо выводить методы и принципы работы этого схоласта из его сочинений; напротив, нам повезло, что из-под его пера вышли исчерпывающие высказывания принципиального и критического характера о научной работе.
Метод работы и изложения в «Сентенциях» Роберта – это метод мыслителя, который углубляется и хочет проверить свою мыслительную энергию именно в трактовке и освещении сложных проблем. Вся работа основана, как он сам иногда выражается, на намерении осветить более темные и трудные места Священного Писания и приблизить их к пониманию даже среднего богослова[46 - «Suscepti operis propositum, cuius intentio est docere ea, per que loca sacre scripture obscuriora intelligentie minus capaciura aliquatenus evidentiora fiant» (Cod. 297 Innsbruck, fol. 46).]. Он хочет, насколько это возможно, донести до читателя определенные мысли и устранить любые сомнения и возражения, которые могут возникнуть[47 - «Quantum valui certificavi et a dubitatione quantum potui absolvi» (ibid. fol. 91).]. Для этого он разбивает большие темы и главные вопросы на более мелкие разделы и вопросы и старается прояснить истинный смысл сложных предложений и изречений, исследуя их как можно полнее. Он не успокаивается, пока, например, не придет к ясному пониманию смысла павловского предложения «Deus vult omnes homines salvos fieri» (1 Тим 2:4).[48 - L. 1, p. 9, c. 65: «Quod ille expositiones, quas quidam faciunt de hac auctoritate: deus vult omnes salvos fieri non adimunt locum questioni de inexpletione voluntatis dei proposite»; c. 66: «Quod non convenienter hanc auctoritatem exponant: deus vult omnes homines salvos fieri qui eam ita exponunt: deus approbat, quod omnes salvi sint»; c. 67 и c. 68 отвергают толкование velle = consulere и precipere; c. 69: «Quod quorumdam catholicorum doctorum expositione ostendi potest hanc vocem „vult“ in hac auctoritate: deus vult omnes salvos fieri proprie positam» (ibid. fol. 16—17).] В таких подробных анализах он также учитывает современные решения и часто выдает нелестные предикаты[49 - «Quam inefficax illa sit quorumdam ratio* (ibid. fol. 18). «Quam frivola sit nee auditu digna quorumdam ratio» и т. д. (ibid. fol. 29). «De eulpabili responsione» и т. д. (ibid. fol. 57).].
Наш схоластик обильно использует диалектику, прежде всего логику языка, хотя и остерегается излишеств и подчеркивает, что предложения диалектиков не могут претендовать на безусловную обоснованность в богословской области.[50 - «Locutiones sacre scripture Uli rationi dialecticorum subiecte non sunt, qua reprehendunt locutionem, in qua vox omnis harum significationum cum verbo eiusdem numeri copulatur» (Cod. 297 Innsbruck, fol. 20).] При решении вопросов мы везде сталкиваемся с методической процедурой. Дистинкция (distinctio) лежит в основе удовлетворительного решения (solutio).[51 - «Queritur ergo, an perfecti an imperfecti creati sunt (sc. angeli). Ad huius interrogationis responsionem faciendam distinguendura est, quibus modis perfectum et imperfectum dici soleat» (ibid. fol. 57).] Такое решение часто ищут для quaestio, которая также проливает свет на ряд других вопросов[52 - «Huius autem questionis solutio non solum presentem questionem absolvit a dubitatione, verum etiam omnes supra positas. Nam ab una sola radice totum quod superius quesitum est originem ducit, qua eradicata nihil dubitationis remanebit» (ibid. fol. 36).]. Внешняя техника, использованная Робертом Мелунским, повсюду обнаруживает влияние метода диспута, который был усовершенствован открытием всего «Органона».
В использовании auctoritas наш богослов везде сочетает благоразумную независимость с искренней оценкой достижений Отцов. Он высоко чтит Августина, этого «lumen ecclesie de tenebris gentium ad fidem vocatum».[53 - Ibid. fol. 132] Он также с благодарностью отзывается о трудах Боэция: «viri in philosophia perfectissimi atque in fide catholica probatissimi». [54 - Ibid. fol. 115.]Даже то, что языческая философия переработала в плане истины, может быть поставлено на службу теологии[55 - Ср. Grabmann, Geschichte der scholastischen Methode I 59.]. Платон цитирует «summus in philosophia philosophorum Plato in suo illo excellentissimo opere Timeo.[56 - Cod. Brug. 191, fol. 20.] Однако переоценка языческой философии также подвергается критике[57 - «Qui autem sie disserunt, sapientiam Piatonis sequuntur et huius mundi que animalis est et non pereipit ea, que Spiritus sunt dei* (Cod. 297 Innsbruck, fol. 70).].
Это лишь несколько штрихов о научном подходе и принципах работы Роберта. Пролог к «Сентенциям Роберта» даст нам полную картину.
e) Критика современных методологических тенденций в прологе к «Сентенциям Роберта» (Cod. Brug. 191).
Некоторые ученые имеют обыкновение уделять слишком много внимания детальным исследованиям и, чрезмерно зацикливаясь на отдельных вопросах, терять из виду точку зрения систематического обзора и обобщения. Другие попадают в противоположную ловушку и сосредотачиваются исключительно на summa, то есть обобщающем, резюмирующем знании, полностью игнорируя тщательное специальное исследование. Такие поверхностные обобщения не приведут к созданию надежной системы. Ведь что такое сумма в ее истинной природе, как не сжатое изложение результатов специализированных исследований? При отсутствии ясности и неопределенности в отдельных вопросах невозможно создать полезное общее представление. Такая форма компилятивного знания, не тронутая детальным знанием, не заслуживает названия точности; это лишь иллюзия краткости. Такая краткость гораздо хуже многословия. Даже если такое сжатое изложение избегает ошибки отвлечения на второстепенные вопросы, оно лишает ум любви к науке и наполняет его неясными идеями, которые мешают восхождению к более глубоким исследованиям. Ум сковывается, путь к самостоятельным, более глубоким размышлениям преграждается. В итоге – безделье, полное угасание научного чувства и научной инициативы[58 - «Nonnullorum scribendi consuetudo est, ut in singulis immorentur quorum summam se prosecutoros esse pollicebantur; quo fit, ut nee in singulis quantum oporteret diligentes sint nee in summa satis compendiosi. Alii vero in scribendo alium sequuntur morem, qui sie summe intendunt, quod singulorum mentionem non faciunt omnino. Qua de re evenit summe illorum parvam vel nullam fieri doctrinam, qne intaeta pretereuntur. Quid enim summa est? Nonnisi singulorum brevis comprehensio. Ubi ergo singula inexplicata relinquuntur, ibi eorum summa nullo modo docetur; singulis namque ignoratis summam sciri impossibile est, siquidem summa est singulorum compendiosa collectio, quia nee summam docet qui singula pretermittit nee ad summe pervenit doctrinam, qui singulorum negligit cognitionem. Neque enim brevitas est in hoc genere docendi, sed fallax brevitatis similitudo…… Animum ab amore diseipline prorsus alienat tantaque tenebrarum obscuritate involvit, quod postea vix ullo conamine ad haustum evidentioris doctrine emergere valet…… Duplici ergo detrimento incommoditas brevitatis mentem aggravat, quia et amorem cognitionis exeludif et viam exercitationis intercludit, odium quoque veritatis animo ingerit neenon in teporem atque torporem omnis ignavie, omnis desidie, omnis socordie convertit» (Cod. Brug. 191, fol. l).].
Вторая научная болезнь нашего времени, о которой Роберт фон Мелун говорит очень серьезно, почти с горечью, – это детское, шаблонное пересказывание и воспроизведение глосс к Священному Писанию, пренебрегающее самостоятельным погружением в более глубокий мир мысли об откровении. Эта поверхностная популярная процедура соответствует интеллектуальному уровню тех, кто представляет лишь листки, а не плоды богословской мысли, и совсем не удовлетворяет научные потребности продвинутых студентов. Как при физическом питании необходимо проводить различие между нежным возрастом ребенка и полной силой и зрелостью взрослого, так и при преподавании с педагогическим тактом необходимо проводить различие между продвинутыми и стремящимися вперед, а также новичками и начинающими. Последним не следует предлагать трудные задачи, тяжесть которых скорее сокрушит ум, чем даст ему научный стимул. И наоборот, продвинутым студентам не следует преподносить поверхностные и неглубокие доктрины, поскольку это исключит более глубокое и основательное знакомство с трудными научными вопросами и прозрениями.
Теперь наш схоластик рисует довольно мрачную картину этого поверхностного способа преподавания. Он жалуется, что мы день и ночь занимаемся очень поверхностными истинами и банальными вопросами.
Не является ли вопиющей тратой времени приобретение навыка декламации прописей и точного знания того, где все написано черным по белому? Как может такой декламатор присваивать себе имя науки, ведь ни общее мнение, ни научная точка зрения школы не считают такой навык достойным имени науки и академического катета[59 - «Est vero preter hoc novum docendi genus nuper exortum, immo puerile recitandi Studium populari favore quorumdam folia fructuum tegentia querentium immoderate elevatum. Iam enira more porcorum pruriginis totum invasit gregem…… Quanta enim corporalis alimonie differentia opus est in tenera puerilis etatis infantia nutrienda ac maturitate iuveni vel roborem procuranda, tanta nimirum et multo maior non parva diligentia est observanda in eruditione prime institutionis novellarum mentium et in consummatione ad ulteriorem locum discipline provectorum. Nam ut teneris animis maiore difficultate implicita committenda non sunt, quia eos pondere gravitatis obruerent potius quam instruendo intelligentiam prepararent et inanium foliorum fallaci decore perstringerent magis quam ad investigationem profundorum excitarent…… Nam circa ea que plana sunt et fere omnibus patent die ac nocte invigilamus totumque studendi spatium consumimus et propemodum consumimur licet nee consummemur nee consummemus. Quid enim est nisi consummationis consumptio noeturnis lucubrationibus ac diurnis sudoribus solam scriptorum recitationis facultatem adquirere et, ubi scripta sunt nominatim scire, assignare? Qua vero ratione eum scientia preditum dicemus qui in ea tantum abundat facultate, quam nee usus communis nee eruditio Scolaris umquam in scientiarum numerum admisit, nee doctoris cathedra dignum iudieavit, sed recitatorem fore habendum statuit qui in tali facultate ceteris prevaluit» (fol. l). На полях примечание: «De his qui studiis legendi et recitandi auetoritates intendunt et non intelligunt.»].
В таком способе работы отсутствует то, что составляет душу науки, а именно острый критический взгляд, который создает свет там, где есть сомнения и тьма, и обнаруживает и устанавливает трудности там, где, казалось бы, все ясно. Сомнение – это принцип прогресса в науке. Оно показывает нам пробелы в наших знаниях и необходимость их пополнения, тем самым подстегивая нас к научным исследованиям.[60 - «Quomodo enim plene doctoris exsequitur officium qui dubia non certificat neque que certa esse videntur quid in se dubitationis contineant inquisitione rationabili exquirit? … Sunt nempe nonnulla dubitationis commoda, que scientie omnino expersnon est, quoniam quod nescit se nescire intelligit, qua nulla scientia utilior est et quod abesse cognoscit, ut inveniatur, nee pigram diligentiam adhibet» (fol. l).] Однако упомянутые recitatores не учатся, а лишь хотят, чтобы их приняли за студентов, за исследователей; они не читают, чтобы глубже понять. Они предпочитают ничего не понимать, чем ничего не читать. Лекции, читаемые преподавателями такого типа, бесплодны, поскольку в них нет глубокого проникновения[61 - «Nam non student, sed studiosi haberi appetunt neque legunt, ut intelligant, quia malunt non intellexisse quam non legisse; non enim vitio dueunt legere et non intelligere…… Quia ergo nulla bene leguntur aut audiuntur que non intelliguntur nulla leeta vel audita, si non sint intellecta, sufficere possunf (fol. l).]. Они делают акцент на количестве прочитанного материала. Они торопливо прочитывают Ветхий и Новый Заветы и их объяснения, не встречая никаких сомнений или трудностей. Они предпочитают знать все плохо, а не только что-то хорошо; они предпочитают быть беглыми везде, а не основательными во всем.
И все же, как сказал князь этиков, читать нужно немного, а размышлять часто. Кто везде успевает, тот нигде не бывает дома. Эти всезнающие декламаторы похожи на путешественников, у которых много пристанищ, но нет постоянного пристанища[62 - «Sed quomodo eos arguere aliquis audebit qui die ac nocte absque ulla intermissione lectionis instant atque utriusque testamenti paginam transcurrunt eorumque expositiones a principio usque ad finem crebro revolvunt, a minhnis inchoantes sine mora ad summos utpote nullum obstaculum invenientes conscendunt. Malunt quippe omnia scire quam aliquid et ubique esse quam alicubi, admonitionis principis ethicorum nescii, amicum ad studium perfectum adhortantis. Inquit enim: Memento, ut pauca legas eademque frequenter revolvas…… Nam qui ubique est, nusquam est…. Unde non immerito peregrinantibus conferri possunt, qui multa habent hospitia et nullas domos, quos iugis vagatio et crebra locorum mutatio nee alios cognoscere nee ab aliis cognosci sinit» (fol. l).].
Как можно говорить о более глубоком понимании тех, которые едва ли знают порядок, количество и названия книг, которые они толкуют с такой самоуверенностью.
Поверхностность этих учителей проявляется в полном осмеянии, когда они действительно хотят разобраться с вопросами и проблемами. Например, вопрос о том, был ли Есдра до Моисея или Моисей до Есдры, серьезно не рассматривался в этих кругах[63 - «Quomodo enim quidquam eos intellexisse eredendum est, qui librorum, quorum se non solum auditores, sed etiam diligentissimos expositores esse iactitant, ordinis, numeri nominumque sunt ignari. Unde et sepe de his seeundum eorum arbitrium graves generant questiones, quarum unam ad virum nostri temporis doctissimum delatam audivi; ad quam proponendam h? qui ceteris prestare videbantur convenerant, qui non solum solventis diseipuli essent, verum etiam iudices. Fuit autem hec questio: quis quem precesserit Esdras Moysen an Moyses Esdran (fol. 1).]. Главная ошибка заключается именно в пренебрежении текстологическими и источниковедческими исследованиями и исключительной увлеченности глоссами. Фокус научных исследований был смещен с проблемы на (предполагаемое) решение, с текста, подлежащего толкованию, на интерпретацию, с неясного и трудного на очевидное и банальное, с сомнительного на бесспорное, с глубокого смысла на поверхностную интерпретацию, с материала на инструмент и рутину, с первичного на вторичное, с текста на глоссу[64 - «Omne quippe inquisitionis studium a questione ad argumentum, ab exponendo ad expositionem, ab oeculto ad manifestum, ab arduo ad planum, a dubitabili ad indubitatum, ab intellectu ad sensum, a materia ad instrumentum, a principali ad seeundarium, i. e. a textu et serie ad docendum suseeptis ad glossas se convertunt» (fol. 1). На полях написано: «De his qui textum negligentes glossis intendunt».].
Этому одностороннему предпочтению глосс в ущерб тексту, этой полной инверсии метода обучения[65 - «Ordinis namque doctrinalis magna confusio est et diseipline intolerabilis perturbatio seeundarium principali adaequare, nedum anteponere: quod ab his fieri qua ratione negabitur, qui textu et serie legendorum librorum postpositis, totam lectionis operam in studio glossularum expendunt» (fol. l).] сегодня резко противостоит наша схоластика в пространных изложениях.
Вначале он подчеркивает, что изучение глосс ни в коем случае не является conditio sine qua non intelligentia textus. По его мнению, изучение глосс может существовать или отсутствовать без более глубокого понимания текста. Intelligence textus может вполне существовать и без знания глосс. Конечно, нельзя представлять кого-то как глубокого знатока Псалтири и Паулины только потому, что он читает глоссы и механически указывает, где эти глоссы следует читать[66 - «Non ergo glossularum scientia remota textus intelligentiam tollit nee posita eam statuit…. Non itaque aliquem arguere possumus aut psalterium nescire aut apostolum non intelligere aut ad eorum doctrinam non sufficere, qui nee glossas legit nee ubi legi debeant docet; nee hec sufficit ratio ad asserendum aliquem aut psalterium scire aut apostolum intelligere vel ad eorum doctrinam sufficere, quia glossas legit, aut ubi legende sint, distinguit» (fol. l).]. Мы также не должны позволять обманывать себя ложным течением и модой, которая излишне превозносит этих глоссистов и незаслуженно возносит их на кафедру.
Такой поверхностный способ преподавания резко контрастирует с правильным и методичным способом преподавания. Этот правильный метод заключается в том, что учитель быстрее справляется с предметами, представляющими меньшие трудности, что он продолжает оставлять ученику вполне ясные и понятные темы и, с другой стороны, уделяет больше внимания неясным и сложным проблемам[67 - «Quis enim timore ignorantie hoc docendi formidaret officium, in quo id agere quod doctoris esse constat, reprehensione dignissimum censetur, i. e. ea que non multum dubitationis habent modica expositione transcurrere et que perspicua sunt auditoris ingenio relinquere ac circa maioris obscuritatis ambiguitatem involuta diligentius consistere? Quem morem docendi quasi detestabilem illi fugiunt qui ultra sensibus subieeta rationem extendendam esse nesciunt» (fol. l u. 2).]. Это свидетельствует о совершенно затуманенном и неверном суждении студентов, если они вообще считают способным профессором того, кто умеет педантично разделять, расставлять знаки препинания и отмечать глоссы, но не имеет ни малейшего представления о более глубоком понимании текста[68 - «Contendunt vero saepe et multum acute, an glossa… apte punetetur, convenienter assignetur. Ad quod qui sufficit omnium fere iudicio in lectione perfectissimus habetur, licet in sententiis ei nomen perfectionis non concedatur. Quam ceci iudices qui aliquem in lectione perfectionem habere posse existimant, qui in sententiis est imperfeetus. Quid enim aliud in lectione queritur quam textus intelligentia, que sententia nominatur. Non enim ille bene legit, a quo quid scriptura sentit diligenter non exponitur. Indubitanter ergo tenendum est nullum utilem esse in lectione qui in sententiarum non valet discussione…… Hoc autem ibi fieri fatendum est, ubi lectioni glossarum, immo recitationi tota incumbitur intentione» (fol. 2).]. И все же цель lectio – это intelligentia textus, которая называется sententia. Тот, кто не истолковывает, что хочет сказать Писание, читает его неправильно.
Знакомство с глубинным смыслом и контекстом, с sententia Писания, является мерилом уровня знания Писания и богословского образования. Но там, где все сосредоточено на чтении глосс, эта sententia оказывается terra incognita. Наш схоластик стремится подчеркнуть и поддержать свою полемику против неоправданного и неметодичного предпочтения глосс, проводя принципиальное исследование степеней auctoritas, представленных в отдельных богословских жанрах Писания, и затем вынося суждение о том, какой авторитет следует приписывать глоссам. Он утверждает, что глосса не является ни auctoritas, ни чем-то похожим на auctoritas, даже если кажется, что она взята из auctoritas.[69 - «Verum nulla invenitur auctoritas, que eas adeo authenticas fecerit, quod idcirco aliquid sit concedendum vel contradicendum, quia ipsum hoc affirmant et negant; nam non est glossa auctoritas nee auetoritati equipollens, licet ex auctoritate assumpta videatur» (fol. 2).] Для дальнейшего обоснования и освещения этого положения выделяются следующие уровни аукториты: Существует класс священных писаний, в которых причина аукториты лежит исключительно на их авторе. Это пророческие и апостольские писания. Они не являются подлинными, потому что были одобрены потомками. Такое принятие и одобрение со стороны более поздних времен, возможно, и способствовало распространению этих писаний, но не придало им auctoritas. Эти писания были одобрены и пересказаны, потому что они подлинные. Принятие и одобрение не является причиной аукторита, но, наоборот, аукторита, присущая писаниям, является причиной их принятия и одобрения в последующие времена[70 - «Sunt vero quedam sacre scripture, quarum auetoritatis causa penes ipsum auetorem solum consistit, ut sunt prophetice et apostolice, que non idcirco sunt authentice, quia sunt a posteris comprobate. Non enim posterorum comprobatione eis est auctoritas collata, licet per eos sit dilatata, sed quia erant authentice sunt ab eis probate. Unde non est comprobatio causa auctoritatis eorum, sed auctoritas causa comprobationis» (fol. 3). На полях написано: «De auctoritate scripturarum».]. Эти писания – одновременно и фундамент, и гора. Они дают первые зачатки веры для начала религиозного познания и в то же время являются заключительными документами для доказательства веры. Поскольку свидетельство о том, почему мы должны принимать и придерживаться содержания веры, следует искать в священных писаниях, на первый план выходят те писания, в которых это изложено наиболее ясно и наиболее надежно доказано.
Но это те писания, которые не имеют более высокого основания для доверия, чем они сами, то есть Ветхий и Новый Заветы, оба из которых утверждаются своими собственными аргументами и не нуждаются в поддержке внешних доказательств[71 - «Nam hee fundamenta sunt et montes i. prima rudimenta fidei nostre in inchoatione et ultima documenta in confirmatione. Cum in scripturis fidei nostre testimonium queritur aut quare recipienda sit aut cur recepta observanda, hee in medium (sunt ferende) primo, quibus evidentius exponitur et certius confirmatur, quales eas esse constat, que superiori non possint ratione confirmari, i. e. vetus et novum testamentum, que propriis firma sunt argumentis nulla probatione* (fol. 3).].
Вторая группа священных писаний – это те, которые пользуются высокой репутацией авторитета скорее благодаря одобрению и принятию со стороны последующих времен, то есть со стороны Церкви, чем благодаря притягательной силе их автора, о котором мы здесь не имеем более близкого представления.
Не благородная личность автора делает эти писания подлинными, а их последующее признание и подтверждение. Одной из таких книг является та, что дошла до нас под именем Иова. Существуют и другие священные трактаты, авторы которых нам неизвестны[72 - «Sunt et alie sacre scripture, que in magno sunt auctoritatis honore ex comprobatione potius quam ex commendatione auctoris, cuius nulla certa cognitio habetur. Quare huiusmodi sacre pagine scripturas non dignitas auctoris authenticas fecit, sed comprobatio acceptoris, ut est ille ?ber, qui sub persona lob est compositus, et alii complures tractatus, quorum compositores omnino ignorantur* (fol. 3).].
Существуют также сочинения, которые Святая Церковь перечитывает, несмотря на то, что осудила их авторов как еретиков, например, труды Оригена и других. Однако сочинения еретиков никоим образом не обладают достоинством auctoritas.
Такие произведения также не следует цитировать под именем их авторов для доказательства своей правоты, а если они действительно цитируются, то не должны рассматриваться как подлинные. Только потому и в той мере, в какой они одобрены Церковью, они имеют авторитет для подтверждения сомнительных вопросов и для подтверждения неопределенных предметов..[73 - «Sunt et alii quos sancta suscipit ecclesia tractatus, quorum auctores crimine heresis damnavit, ut Origenes et quorumdam aliorum, sed non idcirco hereticorum scripta auctoritatis obtinent dignitatem. Unde nee sub auetoris nomine ad alieuius rei confirmationem sunt inducenda aut ita indueta quasi authentica recipienda, sed quia ab ecclesia sunt comprobata, idcirco in dubiorum certificatione et incertorum confirmatione auctoritatis vigent dignitate» (fol. 3).]
Наконец, мы знаем еще один класс священных писаний, которые черпают свое подлинное значение из двух источников auctoritas, как из одобрения Церкви, так и из веса автора, но таким образом, что одобрение значительно перевешивает авторитет автора. Это труды святых толкователей Ветхого и Нового Заветов, например, Иеронима и Августина. Эти труды обладают большей убеждающей силой в прояснении и отсеивании сомнительного и закреплении несомненного, потому что они признаны и приняты Церковью, чем потому, что они написаны носителями великого имени.
Если в этих трудах Отцов встречаются места, которые, как кажется, отклоняются от вероучительной практики Церкви, их следует либо истолковать в смысле общепринятого мнения Церкви, либо, если это невозможно сделать, просто отказаться от них. Последнее, несомненно, является намерением самих этих авторов, которые не только согласны с этим, но даже серьезно желают этого.[74 - «Alios adhuc non ignoramus sacre scripture tractatus, qui quamvis utriusque auctoritatis presidio, i. e. tarn comprobatoris quam auetoris, in iure authentico nonnihil possunt in eis tarnen auctoritas comprobans non parvo gradu excellit auetoritatera componentis. Huius generis sunt scripta sanetorum expositprum veteris testamenti et novi sc?icet hieronymi, augustini et aliorum. Nam^niulto plus possunt in ambiguorum distinetione et concessorum assertione eo quod ab ecclesia comprobata sunt quam inde quod a doctoribus non minime auctoritatis sunt composita. Unde si que in eis inveniuntur, que ab usu sanete ecclesie discrepare videantur, aut ad ipsum reducenda sunt aut si hoc fieri non potest omnino sunt relinquenda ipsorum auetoribus permittentibus, verum etiam preeipientibus» (fol. 3).] После этой классификации и оценки auctoritas Роберт фон Мелун возвращается к собственно цели этих объяснений, а именно к определению степени авторитетности глосс.
Среди глосс он придает большее значение глоссам на Псалмы и Паулины. В целом, однако, он сохраняет свой тезис о том, что глосса не представляет собой auctoritas.
В частности, эти глоссы лишены всех auctoritas, которые отличаются по формулировкам от auctoritates, то есть от текстов Отцов, из которых они взяты. И снова он резко обличает богословов глосс за то, что они пренебрегают тем, что первично и на чем покоится фундамент всей нашей веры, а именно Священным Писанием Ветхого и Нового Заветов и чудесными толкованиями Отцов на них, и отдают первое место тому, что едва ли можно рассматривать даже во второстепенном плане, а именно глоссам[75 - «Sunt vero glosse quedam, que ceteris celebriores habentur, que non simpliciter sancte, sed sancte sanctarum dicuntur…… Hee autem ille sunt, que psalterium et epistolas exponunt…… Peccant ergo qui glossas quasi auctoritates essent ad aliquorum comprobationem vel infirmationem afferunt, cum nee auctoritates sint nee in tali negotio auetoritatis locum obtinere possint…. Et ideo verum esse quod diximus necesse est scilicet nullam earum glossarum auetoritatem esse, que in verbis ab ipsis auetoritatibus sunt diverse, ex quibus excerpte creduntur. Eas ergo ignorantia miserabili aut ex obstinatione dampnabili nonnullorum favour scolarium ita attollit, ut plus apud eos possint quam auctoritates, ex quarum veritate eis fides exhibetur. Quod quam stultum sit quamque ordini sani dogmatis noxium, quis non videat qui intelligit que precedere debeant et que sequi. In quibus quanta perversio fiat ab his, qui quasi sacramento glossarum recitationi se obligaverunt, manifestum est. Id quod nee seeundum possit tenere locum in primo constituunt et parvi vel nullius existimant momenti, cui tota nostre fidei ratio est innixa, i. e. veteris et novi testamenti scripturam eiusque preclarissimas expositiones a sanctis patribus traditas» (fol. 3).].
Роберт Мелунский, продолжая борьбу с поверхностным богословием глосс, решительно выступает против другой дурной привычки, которая пыталась закрепиться в современной учености, а именно стремления говорить красивее и напыщеннее, чем правдиво, чтобы освежить слух больше, чем ум. Он выступает, если хотите, против вторжения риторики и вымысла в область серьезных, трезвых научных исследований. Каждая речь, начинает он, должна быть направлена на то, чтобы освежить разум. Иначе она бесполезна и бесплодна[76 - «De alio adhuc genere studiorum non inutile disserere mihi visum est nee Ulis forsitan videbitur quorum Studium potius scire quam sciri. Est ergo quorumdam Studium non solum in doctrina sacre scripture, verum etiam in secularium artium diseiplina, ut magis ornate loquantur quam vere et magis delectent quam prosint auresque pascant et non animum, ad cuius refectionem omnis locutio est formanda, quod cum efficere non valeat omnino cassa et omnis fruetus vacua esse est iudicanda» (fol. 3). На полях написано: «Sermonis ornatum vitandum».]. Простой эвфемизм не оставляет в сознании семян истины, когда слова угасают для слуха.
Действительно, очарование, которым обладает такой эвфемизм для слуха, часто завораживает и застает врасплох неосторожный ум. Нашему схоластику здесь вспоминается история о сиренах, которые чарующей мелодичностью своих голосов заманивали многих в смертельную опасность[77 - «Quod tunc fieri constat, quando in animo auditoris nullum semen relinquit veritatis, ex quo auribus insonare destitit. Sensus namque aurium sepissime fallit animum incautum…… Nam non absque congrua significationum similitudine sirenes leguntur vocis sue delectatione in certum mortis periculum traxisse» (fol. 3).].
Солидное философское образование, подготовка к философским диспутам представляется нашему теологу защитой от риторических попыток представить ложное как истинное, а истинное как ложное. Чтобы проиллюстрировать контраст между философией и риторикой, Роберт фон Мелун ссылается на враждебное отношение греческих философов к риторам, прежде всего Платона, который считал хорошей идеей изгнать Эсхина из философского преподавания, поскольку тот был более склонен к красноречию, чем к серьезным философским размышлениям[78 - «Nee illa philosopborum disputatio perniciosa estimanda est… que rhetoricam artem fore perniciosam probat eiusque studio ideo supersedendum esse decrevit ab his sc. qui philosophice professionis esse volebant quod blandimento sue persuasionis falsum pro vero credi facit et verum ac si falsum esset detestabile habet…… Eius rei gratia Plato respondisse perhibetur eum (sc. Eschinem) a philosophica diseiplina esse removendum, quia animum haberet proniorem ad verborum delectationem quam ad sententiarum veritatem…… Unde in ipsius platonis optisculis rarissime coloris exornationes inveniuntur, ne animus lectoris eis illectus a studio doctrine, quam comparare intendebat, revocaretur, sed tantum amore virtutis oecuparetur. Solet tarnen tarn plato quam alii philosophice diseipline doctores verborum exornationibus interdum traetatus colorum luminibus depingere, quatenus mens eis recreata avidior foret ad veritatis inquisitionem. Non emm ut aures demuleeant, dietamina sua exornationum coloribus philosophi distinguunt, sed ut ad sententiarum intelligentiam animum alacriorem reddant. Quod tarnen ab eis rarissime vel numquam factum invenitur qui omnium iudicio in artium doctrina et veritate et subtilitate preclarissimi sunt habendi. Unde quidam ex eis, qui in sententiarum subtilitate fere omnibus prefertur, non immerito nominum et verborum turbator est appellatus, qui traetatus suos amari voluit non pro inani verborum suavitate, sed pro fruetuosa sententiarum virtute» (fol. 3 and 4).]. Платоновские сочинения также редко содержат ораторскую пышность, чтобы не мешать уму читателя искать истину. Если Платон и другие философы и применяют яркие краски риторических украшений в отдельных отрывках своих сочинений, то только для того, чтобы вдохновить читателя на еще более решительное проникновение в глубины истины.
Мотивом столь редкого использования риторики в философских изысканиях является не развлечение, не щекотание ушей, а укрепление и позиционирование силы мысли по отношению к intelligentia sententiarum. Одного из философов, предающихся наиболее проницательным размышлениям, по праву называют презрителем фразовой словесности.
Роберт фон Мелун доказывает, что в богословии нет места эвфемизму, резко подчеркивая контраст между риторикой и литературными особенностями писаний Ветхого и Нового Заветов. Тот, кто представляет себе, как мыслительные процессы священных книг облекаются в языковые одежды, обнаружит в Ветхом Завете, от начала и до конца, языковую форму, мало отличающуюся от обычной манеры речи. Агиографы писали не от духа мира сего, а под руководством Святого Духа, который не только открыл им понимание тайн, но и дал им слова, которыми они выразили эти понимания. Языковая форма Ветхого Завета настолько понятна и адаптирована к повседневному употреблению, что слепота иудеев в их отрицании Христа очевидна уже из этого. Если ветхозаветная литература больше похожа на молоко для младенцев, то писания Нового Завета, содержащие глубокие и сложные тайны, представляют собой более энергичную духовную пищу, соответствующую мужественности христианской эпохи. Тем не менее, языковая одежда Нового Завета также проста и понятна, именно для того, чтобы мы могли погрузиться в эти тайны.
Те современные богословы, которые стремятся быть мудрыми с помощью изящного красноречия и привлекательными с помощью изысканной и витиеватой речи, расходятся с тем, как представлен Новый Завет, особенно с Павлом, который не полагается на убедительную силу человеческой мудрости и доверяет ей.[79 - «Sacre vero scripture auctores ab huius stili lege multum recessisse nullus negabit, qui in scripturis quod utile est consequi studebit, i. e. sententiarum doctrinam et verborum prolationem. Nam a veteris testamenti exordio inchoantes ipsum totum usque ad finem perlegendo sermonem purum et a communis consuetudinis locutione parum distantem inveniemus. Non enim veteris testamenti auctores per spiritum huius mundi locuti sunt, sed spiritu sancto docente, qui sicut eius arcanorum intelligent! am reveJavit ita et verba quibus eam indicarent dictavit…… Iudei ergo, qui quasi parvuli erant et sensu imperfecti, lacte, parvulorum alimonia, nutriebantur; christiani vero solidiores cibi refectione egentes, velut virilis etatis robur habentes, profunda rerum significatione pascuntur, in qua docenda et addiscenda, quia labor difficillimus est at maximus fructus saluberrime provisum est, ut littere labore, que omni ut dictum est difficultate caret, absque impedimento littere ex toto vacare queant. Huic vero regule docendi… quantum huius temporis doctores sacre scripture adversentur, ipsa experientia indubitanter demonstrat. Nam fere omnium huius temporis doctorum singulare Studium est, ut in verbis quadam subtilitate sapientie sint sapientes et quadara concinnitatis ornatu delectabiles…… Ecce vas electionis testimonio proprii exempli indubitanter demonstrat, quantum doctrine fidei humane sapientie persuasibilia verba sunt contraria. Eius ergo testimonio probare possumus illos a doctrina fidei exorbitare eique contrarios fore, quia in ipsa docenda ornatum secularis sapientie studiosius observare laborant quam veritatem, qua mentes illuminari necesse est, eo modo exponant, quo vere intelligi possit* (fol. 4 u. 4).]
Роберт фон Мелун также дает принципиальное обоснование тому, что Писание и богословие избегают риторических украшений.
То, что поддельно, при ясном свете проявляет себя в полном ничтожестве, тогда как то, что подлинно и истинно, предстает тем более драгоценным в яркости света. То, что не красиво само по себе, пытается нарядить себя искусственными украшениями. Истина не нуждается в посторонних, выпрошенных украшениях, она уже прекрасна и желанна по своей сути. И когда истина использует что-то чужое, то это чужое становится прекрасным благодаря близости к истине, если оно не было прекрасным раньше, или усиливает уже существующую красоту[80 - «Nam quantum simulata sub lucis claritate deprensa vilescunt, tanto ea que vera sunt in lucem producta pretiosiora habentur…… Hinc est illud consuetudinis plus quam necessarium esset communis, quod ea, que naturali carent pulchritudine, studio diligentiori ornantur, ut quod ex se non possunt sc. placere sub alieno ornantur decore. Veritas vero quemadmodum intrinseco non indiget ornamento, ut ex ipso pulchra et pulchrior appareat, ita ab eius doctrina omnis extrinseca ornatio est aliena. Est enim ex se expetibilis, ne quicquam extrinsecus assumere valeat, quo assumpto magis expetenda videatur. Verum si quid extrinsecum in eius aliquo nexu transgerit participatione necesse erit aut ipsum pulchrum fieri, si primo nullam habuerit pulchritudinem, aut primo habitam multum intendi» (fol. 4).].
Здесь Роберт фон Мелун также затрагивает тему взаимоотношений между теологией и профанными науками, либеральными искусствами.
Если теология использует их для решения своей задачи, то они являются не украшением, а инструментом божественной науки.
Свободные искусства должны видеть в Божественном Писании свою единственную госпожу и хозяина и покорно служить ей.
Они связаны законами теологии и, следовательно, если они не соблюдают эти законы, то они либо пагубны, либо бесполезны.[81 - «Non tarnen ipse artes eins sunt ornamentum, sed instrumentum, quod tunc solnm aliquid inde decoris habet, cum ipsa divine scripture doctrina per illud aliquid operatur. Eam quippe solam artes liberales habent dominam, ei subiectionis debito famulantur, eins lege astringuntur. quam quando transgrediuntur aut perniciose aut cum nulla utilitate operantur» (fol. 4).] Подчиненное отношение профанной науки к теологии, идея, что философия – это ancilla theologiae, выражена здесь в определенной и резкой форме, которую мы встречали у Петра Дамиани накануне схоластики[82 - Ср. Grabmann, Geschichte der scholastischen Methode I 232 f; J. A. Endres рассматривает этот вопрос совсем недавно в работе: «Petrus Damiani und die weltliche Wissenschaft*, M?nster 1910, 20.].
В контексте своей защиты риторики Роберт Мелунский также выступает против вкрапления греческих слов в латинский богословский язык. Такая мешанина из латыни и греческого – результат тщеславного жеманства и стремления похвастаться мнимым знанием греческого. Греческие термины следует использовать только в случае крайней необходимости или когда очевидна конкретная польза[83 - «Hoc licet semper culpabile sit, videlicet, doctrinam fidei catholice inani pnerorum concinnitate prostitui, illud tarnen multo culpabilius est, quod nunc plerique crebrius colunt ac festivius exornant, qui greculum sermonem locutioni latine… interserunt totum ex parte ornare cupientes et forsitan greci sermonis peritiam censeri habere efflagitantes, quod in eis in contrarium cessisse nullus ignorat qui intelligit hoc nee factum esse nee faciendum fore nisi necessitate cogente aut utilitate expetente…… Hie ergo modus docendi, qui in confusa greci sermonis et latini mixtura consistit, aures pascit et sono delect?t, sed ad animum non penetrat, ut ipsum fide informet» (fol. 5 u. 5).].
