В объятиях дождя

скачать книгу бесплатно


В конце делового дня, когда все необходимые документы уже были подписаны, все нужные руки пожаты и сделки завершены, включая и тайные, самые доходные, Рекс Мэйсон оставался наедине со своим самым заветным желанием: заполучить контроль над всем и вся. Уэверли Холл был ему нужен только для этих целей – оставаться хозяином положения и всех контролировать. Ему совершенно не нужно было, чтобы другие его любили. Ему требовалось только одно: чтобы его боялись. И днем и ночью он помышлял только об этом: как возбудить страх во всех его окружающих. Каждый человек, по мнению Рекса, был его соперником, а соперник должен быть побежден и запуган, в том числе и мы с братом. Страх, возбуждаемый им в других, был источником его власти, могущества, умения подчинить каждого своей воле: он преследовал любую попытку сопротивления и только в этом случае считал себя властелином. Если то, что я говорю, звучит убедительно, то только потому, что мне приходилось размышлять над этим положением вещей тридцать три года. Контроль и власть – вот главная цель мироздания, самый верный признак значимости человека в этом мире – так полагал Рекс. Он мог, например, поднять бокал на банкете и заявить партнерам по бизнесу:

– Жизнь – тоже банкет, но большинство людей в мире голодает, так что ешьте досыта, пока есть такая возможность!

Когда мне исполнилось шесть, Рексу надоели и Уэверли Холл, и сыновья, так что вместо раза в неделю он стал приезжать раз в две недели, а потом начал бывать в поместье только раз в месяц. Через год-два ежемесячные посещения превратились в ежеквартальные, и, наконец, они почти прекратились. Когда мне пошел восьмой, я видел отца только однажды. Мой день рождения никогда не праздновался, вообще никогда, и даже в праздник Рождества я не видел никого, кроме мисс Эллы. Продавая, строя, подчиняя себе других людей, сам крутясь как белка в колесе, разрываемый на части нескончаемыми делами, Рекс в пятьдесят восемь погрузился с головой уже только в три вида деятельности, но их он контролировать не мог: он пил, проводил время с любовницами и занимался лошадьми. Все вместе эти занятия стали его Ватерлоо. К тому времени, когда я закончил учебу в колледже, Рекс Мэйсон каждое утро просыпался в своем офисе, то есть в Атланте, принимал семь разных лекарств и запивал их стаканом виски «Джек Дэниелс» двадцатилетней выдержки, отдавая чрезмерную дань своему естеству. В семьдесят лет он познакомился со стриптизершей, которая исполняла свои «танцы», сидя на коленях у посетителей. Звали ее Мэри Виктория – звезда ночного клуба, который арендовал подвал в офисе Рекса. Это была маленькая силиконовая красавица, питавшая склонность к блестящим безделушкам. Проводя все ночи с Рексом, днем она наливала доверху его стаканы, и вскоре Рекс, когда они ездили на бега, начал нажимать кнопки лифта тростью – пальцами уже не мог, так они дрожали, – и роскошно одетая Мэри делала ставки сразу на всех лошадей. Они с Рексом стоили друг друга и, между прочим, на скачках всегда проигрывали.

Когда Рексу исполнилось семьдесят пять, она растранжирила все, что не досталось налоговой службе, а если учесть, что больше тридцати лет его лечили дорогие врачи, то настало время, когда у Рекса уже нечего было взять. Мэри покинула Рекса сразу же после визита к нему государственной налоговой службы, проверившей все его счета и объявившей его банкротом. Рекс тут же воспрял духом, но только лишь на день: он ничего не пил и «откопал» несколько своих заокеанских кубышек, о которых налоговая служба не знала. Вот почему ему удалось сохранить свой небоскреб в Атланте и Уэверли Холл. Возможно, последний был единственным полезным его приобретением. Завещал он это свое постоянно совершенствуемое имение людям, которые меньше всего стремились к этому, – мне и Мэтту. Я до недавнего времени даже и не подозревал о завещании, но мы уже в детстве владели территорией, которую могли видеть из окон на две мили вокруг. Хорошо, что Рекс никогда не говорил нам о завещании, иначе мы бы выставили его из поместья в два счета.

Еще со времен своей цирковой юности Рекс выстраивал все свои действия таким образом, что в результате стал человеком, которым желал быть. Когда я подрос и начал кое в чем разбираться, мисс Элла объяснила мне, что секрет его жизнедеятельности очень прост: вся она «вытекает из питья». Как большинство учеников дьявола, он попал в собственноручно расставленную ловушку. Сейчас Рексу Мэйсону восемьдесят один и у него болезнь Альцгеймера в последней стадии. Он не может сосчитать до десяти, удержать слюну во рту, и она медленно капает с его дрожащей нижней губы. Целые дни он проводит в заскорузлых от экскрементов памперсах в одном из приютов для стариков, неподалеку от Уэверли.

Не скрою, иногда это зрелище доставляет мне удовлетворение.

Глава 5

В двух милях к востоку от Джулингтонского ручья Мэтт перестал грести, и каноэ само тихо заскользило по воде. Берег приближался, деревья становились выше, на воде плавал разнообразный мусор, как это было во времена, еще не знавшие цивилизации. Когда до берега остается одна миля, ручей начинает прихотливо извиваться, хотя иногда опять вытягивается в прямую линию. Мэтт прислушался к уханью сов: такой же звук убаюкивал его в течение семи лет. Гортанным звукам, которые доносились с верхушек кипарисов, издалека отвечали такие же, и этот дуэт оглашал окрестности почти минуту, пока в него не вторгся третий певец, и тогда первые два замолчали.

Мэтт скользил в каноэ все дальше, подгребая веслом, наслаждаясь заново обретенной свободой и в то же время изо всех сил стараясь утихомирить яростный хор голосов. Он знал, что Гибби пошлет вдогонку катер, так что внимательно вглядывался в пространство, надеясь найти выход из водного лабиринта. Вот чистая вода перекатывается через ствол поваленного дерева, образуя крошечный водопад в начале небольшой протоки. В самом ручье вода черная, и это заставляет задуматься: а откуда взялась тут чистая? Мэтт направил каноэ вверх по течению, перевалил через ствол и поплыл по притоку с чистой водой. Он становится все у?же, в нем теперь меньше шести футов, вот он обтекает огромный кипарис. Мэтт отталкивает ветви, мешающие плыть, даже ложится на дно каноэ, чтобы они не задевали его, и с трудом, но все-таки проплывает трудное место. Вот он озирается: а где же приток? И ничего не видит. Он в водном мешке, плыть некуда. Очевидно, здесь источник, вернее, исток, начало всему. Так или иначе, но он нашел конец – или начало? – притока и теперь медленно кружится в каноэ, а потом причаливает к берегу. Потом он ставит на сиденье перед собой шахматную доску. Вот он открывает сумку с единственным куском мыла, опускает руки в воду и снова, и снова их намыливает, пока на воде не скапливается густая пена. Вытерев руки досуха, он начинает шахматную партию одновременно с восемью игроками. А вдалеке уже гудят сирены, тарахтит мотор, но нет, найти его, Мэтта, теперь никому не удастся, потому что лишь одному человеку может прийти в голову заглянуть именно сюда.

Через несколько часов зелено-оранжевая ящерица взобралась на каноэ, уселась на носу, и Мэтт внимательно наблюдает за тем, как раздувается, а потом опадает ее горло, которое кажется розовым в лунном сиянии.

Устроившись на куче грязи рядом с водой, Мэтт наблюдает, как целый час ящерица, дергая головой, старается привлечь внимание какого-нибудь поклонника или хотя бы произвести на него впечатление, но все без малейшего успеха. Поклонник так и не появляется на горизонте, и ящерица бросается с каноэ в кристально чистую воду и плывет прочь, работая хвостом, словно винтом. Добравшись до отмели на другой стороне, она взбирается на свисающую почти до воды лозу дикого винограда и потом исчезает на дереве, которое обвивает лоза.

Грязь, налипшая на тело Мэтта, служит двойной цели: она защищает его от москитов и от ночного холода. Мэтт стискивает ладони вместе и вжимается в груду грязи спиной, чтобы унять дрожь, однако лицо его дергается, словно его присоединили к электрическому датчику. Он ловит доносящиеся извне сигналы. Вот уже три месяца ему удавалось утихомиривать голоса. За все эти годы это был самый большой промежуток, когда он жил без голосов. Однако все время заглушаемые, они теперь набросились на него, как разъяренная толпа. Он закрывает глаза, и ему кажется, будто он стоит на бесплодной, но еще теплой земле в темном, очень темном туннеле и прислушивается к тому, как приближается поезд. Голоса заверещали громче, и он понимает, что на этот раз они могут одержать верх. А голоса звучат все громче и громче. Они предупреждают, что он может, вот именно здесь, погибнуть. Тело немеет. Из гипнотического состояния его не смог бы сейчас вывести даже визит мокасиновой змеи, проскользнувшей мимо ног. Где-то на задворках сознания, там, где его мысли несутся со скоростью чуть меньше, чем тысяча миль в час, и где хранятся его лучшие воспоминания, он встречает Такера и мисс Эллу. Мэтт не боится смерти, но ему не хотелось бы уйти, не попрощавшись. И он засыпает.

Глава 6

За три мили до перекрестка на Клоптон видимость упала так, что за десять шагов было уже ничего не разглядеть, и пришлось снизить скорость до пятнадцати миль в час. Поправив «дворники» на ветровом стекле, женщина в красной бейсбольной кепке обернулась и посмотрела на сына, пристегнутого ремнями безопасности. Он спал, окруженный пачками жевательной резинки. Женщина попыталась натянуть ему на плечи соскользнувшее одеяло, но при этом невольно повернула руль, и машина съехала в придорожную канаву: так дождь и грязь способствовали тому, что «Вольво» очутился на вынужденной стоянке под уже темнеющим небом в алабамском лесу. Впереди – ни огонька! Женщина подала назад и нажала на акселератор, но это усилие лишь разметало грязь, а передняя часть машины застряла еще глубже. Женщина взглянула на часы: «Здо?рово, – подумала она, – просто здо?рово». А циферблат на мобильном телефоне еще и подсказал: «Нет связи».

«Ну что ж, это даже к лучшему».

Джейс спокойно спит. Выключив мотор, она устало откинулась назад и подумала: «Могло быть и хуже…»

* * *

Почти четыре часа утра. Я не спал только потому, что неустанно шуршали «дворники». В двух милях от перекрестка на Клоптон дорога стала почти невидимой, отчего мои фары загорелись ярче и осветили темный силуэт «Вольво»: накренившись, он застрял в канаве.

«Не может быть, – подумал я, а потом доехал до «Вольво», остановился и выглянул из оконца. – Да нет, это та самая машина».

Но сначала мелькнула мысль: «А может, проехать, сделать вид, что ничего не вижу и, вообще, заснул за рулем», но тут я вспомнил о заднем сиденье, где спал мальчик.

«Не делай другим того, чего не хочешь себе!» И еще я вспомнил о добром самаритянине и о прочей, такой же сентиментальной, ерунде… «но ведь сейчас уже поздно!»

«А ты не умничай! Еще не такой ты взрослый, чтобы я тебя не отстегала как следует!»

Мисс Эллы уже почти восемь лет нет на свете, а если точно, то семь лет, десять месяцев и восемь дней. Она двух центов не дала бы за мою блестящую карьеру – во всяком случае, не стала бы хвалить меня за это. Может, она и радовалась бы, но не потерпела бы моего хвастовства успехами – нет, с гордыней она никогда не мирилась, тем более что дети всегда отвечают за грехи отцов своих, – и она в это свято верила.