скачать книгу бесплатно
День выдался ненастный, с холодным порывистым ветром, и громоздкий неф никак не мог встать боком к пристани. Вокруг суетилось с пяток плоскодонок, волочивших за собой брошенные с борта корабля канаты. Объединенные усилия не помогали.
Корабль «Три апостола», над чьей кормой болталось намокшее голубое полотнище с крылатым львом Венецианского торгового союза, упрямо норовил сокрушить причал тяжелым носовым ростром. Лодочники и корабельщики крыли друг друга на чем свет стоит, но без привычного азарта, скорее, по привычке. Всем хотелось поскорее подвести корабль к пристани и сойти на берег.
С высоты своей колонны, который век дуя в молчащую витую раковину, равнодушно взирала на людскую суету бронзовая и слегка облезшая морская дева. На голове у статуи примостилась нахохленная толстая чайка.
Подле широкого всхода на причал маялись, кутаясь в толстенные плащи с капюшонами, представители властей и их подчиненные. Бдительная таможенная стража явилась исполнять свою обязанности – собирать мзду за право ступить в пределы благословенной Византийской империи, исчислять налоги на доставленные товары и вынюхивать недозволенные к ввозу вещи, как то: франкские еретические сочинения, арабские дурманные зелья, не внесенных в общую опись пассажиров и животных, утаенные драгоценности, пряности и предметы роскоши.
В том, что таковые непременно обнаружатся, никто не сомневался.
Загадка крылась исключительно в размере суммы, при получении которой таможенники украсят своей печатью пергамент, разрешающий команде корабля и прибывшим пассажирам вход в город. Чуть поодаль дожидались своего часа носильщики, встречающие, зазывалы постоялых дворов и просто зеваки без определенного рода занятий, наподобие сидевшей на камнях троицы.
Корабль грузно ударился шершавым боком в осклизлые сваи причала. Заскрипели блоки, с хлопаньем начали сворачиваться задубелые от соли паруса. С борта нефа на пристань перебросили сходни. Оживившиеся таможенники устремились за поживой. Началась привычная волокита – с изучением представленных документов, с подробным допросом: кто, куда, да с какой целью прибыли в град базилевсов? Надолго или проездом, везете ли с собой товар на продажу или исключительно собственный скарб?..
Изнутри по борту судна частым градом застучали молотки. Распахнулся здоровенный черный проем, изнутри ощутимо пахнуло перепревшим сеном и застоявшимся конским духом. Выведенная на причал гнедая лошадь тут же зашаталась из стороны в сторону и завалилась набок. Конюхи засуетились вокруг упавшего животного. Гнедая вставать отказывалась, мотала головой и сердито ржала.
– Долго ж они плыли, – тоном знатока заметил один из праздных созерцателей, обладатель козлиной бороденки и овчинной телогрейки, почти новой, лишь самую малость подпаленной по подолу. – А лошадки хороши… С самого Египта, пожалуй, будут, у арабов куплены. Кто-то себе славную новую упряжку приобрел, помяните мое слово!
Слушатели покивали. Шимон по прозвищу Гиппофил или Гиппа, то есть попросту Лошадник, знал о скакунах все или почти все, ибо добрую часть своей жизни провел в качестве служителя на столичном Ипподроме. Однако Гиппу, как и многих до него, подвели не в меру болтливый язык и стремление поскорее разбогатеть. Почтенный служитель украдкой делился конюшенными сплетнями с ипподромными барышниками (не безвозмездно, само собой), получая скромную долю от выигрышных ставок.
Однажды во время сего противоправного деяния он был замечен управляющим и мгновенно оказался за воротами Ипподрома. С изрядным скандалом и десятком плетей – чтобы другим впредь было неповадно.
С той поры Шимон Гиппа перебивался то здесь, то там, а когда совсем припирало – плелся, подобно многим нищебродам столицы, в гавани Золотого Рога. Здесь всегда хватало как честной работы, так и возможности прибрать что-нибудь, оставленное без присмотра или плохо лежащее.
Нынешним летом Гиппе посчастливилось: он вступил в небольшое, но сплоченное сообщество, промышлявшее на пристанях. Вместе и жить стало веселее, и дела пошли лучше.
Сегодня, к примеру, часть шайки ловила удачу в другом конце порта, у пристани святого Феофания, где причалили два персидских судна – груз перетащить, провести кого по городу или поручение какое исполнить. Шимона же и молодого Эпу, парня толкового, но еще не заслужившего достойного прозвища, кликнул с собой предводитель сообщества, почтенный Никифор. Неизвестно по каким причинам его именовали Скифом. То ли прабабушку его, славянку родом, якобы привезли из-за моря и продали на рынке блистательного Константинополя, то ли, наоборот, дед его служил в войске базилевса Василия Болгаробойцы, ходившего усмирять дикие земли.
Троица ежилась на холодных камнях, терпеливо выжидая и не забывая коситься по сторонам. Попадешься стражникам, охраняющим Гавань – хорошего не жди. Измочалят и швырнут с берега, а море-то отнюдь не летнее: холодное, неприветливое, подернутое сердитыми косматыми волнами и разводами грязно-серой пены. Даже неизменные крабы, густо облепившие прибрежные камни и сваи, сегодня попрятались.
С борта «Трех апостолов» начали по одному высаживаться пассажиры. Ступив на берег, они, подобно многострадальным лошадям, тоже шатались, цепляясь за ограждения и привыкая к отсутствию постоянной качки. К грузному чернобородому типу в богатом халате кинулось не меньше десятка встречающих, низко кланяясь и причитая на все лады. Из-за груды ящиков выбежали носильщики с паланкином, толстяк забрался в них и торжественно отбыл вкупе с гомонящей свитой.
Следующими на пристань сошли арабы, сирийцы не то египтяне – тесная группка человек в пять. Эпа дернулся встать, но Скиф лениво пнул его в копчик: сиди, мол. Добыча не про нашу честь. Вздорные и спесивые дети Пророка своим-то соотечественникам не доверяют, а чужакам – тем более. Даже если они впервые в Константинополе, предпочтут обратиться к за помощью к властям.
И точно – следом за арабами по сходням бодро скатился обрадованный мелкий чин из таможенников, пристроился впереди, показывая дорогу и разглагольствуя. Гости столицы косились на него с нескрываемым отвращением.
Скифу и его подчиненным пришлось мерзнуть почти до полудня, когда на сходнях венецианского судна появились те, чьего появления дожидались нищеброды. Мелкие торговцы, путешественники, паломники. Люди, незнакомые с Перекрестком Мира, как порой высокопарно именовали шумную столицу Империи, и не ведающие ее обычаев. Вряд ли они догадывались, сколько пар глаз сейчас пристально наблюдает за ними, оценивая содержимое их кошельков и способность постоять за себя. Почтенный Никифор и ему подобные словно взвешивали приезжих на незримых весах, прикидывая: можно ли безнаказанно ограбить растерявшегося гостя в темном углу или выгоднее честно сопроводить его через город к нужному месту?
– Этот, – внезапно подал голос Скиф. – Эпа, пошел. Не оглядывайся, дурень, мы за тобой. Давай, давай, пошевеливайся, не то уведут бычка в чужое стойло…
Не подозревавшая о своей незавидной участи добыча облапила колонну Морской Девы, переводя дух и свыкаясь с непоколебимой твердостью земли под ногами. Франк с диковатым видом таращился по сторонам, хотя смотреть, в сущности, было не на что. Ну гавань с бесконечными рядами кораблей. Ну пристани, заваленные товарами – приготовленными к отправке или только что выгруженными на берег. За туманной хмарью и дымными испарениями большого города еле проглядывали очертания купола Святой Софии. Столпотворение вавилонское, суета и привычная толкотня. Ровным счетом ничего заслуживающего внимания.
На вид гостю страны можно было дать чуть больше двух десятков лет. Обличье его показалось варварским даже ко всякому привычным нищебродам Золотого Рога. Иноземец был невысок, но весьма широкоплеч, с мощной шеей – чем и впрямь походил на крепкого бычка. Волосы его, длинные и светлые, за время долгого морского путешествия свалялись в неопрятную паклю. Все земное имущество франка составлял объемистый кожаный мешок, тяжелый даже на вид, лежавший сейчас на мокрых досках пристани.
Чужеземец носил меч – стало быть, принадлежал к благородному сословию, если у варваров таковое имеется. Впрочем, в византийской столице оружие ему без надобности. В соответствии с законом, изданным как бы не самим Константином Благословенным, иноземцам запрещалось носить и пускать в дело клинки более двух ладоней длиной. Таможенники наверняка обмотали рукоять и устье ножен франкского меча бечевой с тонкой металлической нитью внутри и привесили к концам обвязки печать. Конечно, в случае чего нить можно запросто порвать, но буква закона соблюдена и придраться не к чему.
Покуда чужак топтался на месте, Эпа времени зря не терял. Юркой рыбкой просквозил через цепочку носильщиков, приметив попутно, что с другой стороны на лакомый кусочек нацелился еще один портовый пройдоха. На краткий миг их пути пересеклись. Не останавливаясь, Эпа ловко заехал конкуренту локтем под дых. Тот немедленно потерял интерес к добыче, напоследок от души полив соперника отборнейшей портовой бранью. Эпа даже не оглянулся – дело важнее.
– Да будут благословенны твои дни, чужеземец! – бодро затараторил юнец, бесцеремонно дернув варвара за рукав. – Я вижу сомнения на твоем лице? Ты впервые в Столице? Позволь стать твоим проводником. Поверь, никто не знает Константинополь лучше меня! Я подскажу, где можно остановиться на ночлег и выгодно поменять звонкую монету, и сопровожу до франкского квартала, если господин желает…
– Не понимаю, – сказал франк на ломаном греческом, с чудовищным акцентом.
Разогнавшаяся колесница эпиного красноречия вдребезги расшиблась о непроходимую стену варварской необразованности.
Опешивший нищий поскреб в затылке. Ему как-то не пришло в голову, что новоприбывший может не разуметь местного наречия.
– Э-э… Идти город… постоялый двор… еда, пить, быстро-быстро!.. – Эпа перешел на искаженный персидский, ограниченный запас слов на коем обычно позволял без труда находить общий язык с уроженцами Аравии и Сирии.
– Не понимаю, – повторил чужак.
Европа и Византия с равным недоумением воззрились друг на друга.
«Совсем ты тупой, что ли?» – огорченно подумало порождение клоак Константинополя, пытаясь вспомнить, как объяснялись между собой недавно заглянувшие в гавань норманны из Сицилии. Ничего толкового на ум не приходило. По мнению Эпы, варвары просто каркали, в точности уподобляясь воронам. В полном отчаянии нищеброд украдкой оглянулся на вожака. Скиф, нахмурясь, молча показал ему жилистый кулак.
Белобрысый, поразмыслив, заговорил сам. Благодарение Святой Деве, он говорил на латинянском – перевранном до неузнаваемости греческом. Эпа с трудом узнавал одно слово из трех, но это было уже кое-что. Если он верно разобрал бормотание франка, тот желал попасть к святому Иоанну… Квартал святого Иоанна? Нет? Приход церкви святого Иоанна Апокавка? Тоже нет? А, Орден святого Иоанна! Божьи люди в черных одеяниях с белыми крестами? Как же, есть тут такие. Да, конечно, я знаю самую краткую дорогу к их владениям. Сколько будет стоить? Сущие гроши, господин, не достойные упоминания! Что-что? Господина зовут Гай? Благородное, древнее имя. А я буду Эпа. Просто Эпа, сын Власия, если матушка не соврала и не ошиблась. Ступайте за мной да старайтесь не потеряться. Город-то у нас не маленький, сами видите. Самый что ни на есть полис, выражаясь по-книжному… Господин к нам надолго?..
Скиф и Шимон выждали, покуда франк и навязавшийся провожатый удалятся на приличное расстояние, спрыгнули с камней и пристроились в отдалении. Сейчас толковый мальчик Эпа поведет бычка безрогого на веревочке по запутанным улочкам и рыночным площадям. Улучив момент, пощупает, есть ли у франка за душой симпатичные золотые кругляшки… а там посмотрим, поразмыслим. Может, гость страны – щедрый и понимающий человек. И не придется его ни лупить дубинкой по загривку, ни резать в темном переулке.
* * *
Франк оказался созданием угрюмым и молчаливым: то ли из-за незнания языков, то ли по природной склонности. По сторонам с удивлением – да, глазел. Рыночному изобилию и многолюдству – да, поражался. Застрял у лавки, где торгаш выставил арабские клинки – на что Эпа и рассчитывал. Какой же воин сможет равнодушно пройти мимо этих изящных красавиц, синеватых стальных молний на черной ткани? Пока франк таращился и пытался на пальцах объясниться с продавцом, Эпа без труда совершил необходимое. Шарахнувшись от проезжавшей мимо повозки, врезался боком в чужеземца. Ненароком огладил рукой мешок, который франк старательно прижимал к себе и рассыпался в долгих извинениях за свою неловкость.
– Железное там – доспехи, что ли, – торопливо доложил Эпа сотоварищам, на краткое мгновение отстав в толчее от чужеземца. – А за пазухой припрятано два кошеля. Толстенных! Богатенький варвар оказался. Знакомых у него в городе нет, родни тоже, и сам он приехал сюда в одиночку. Скиф, кончать его надо! – мальчишка аж прыгал от нетерпения. – Он сметливый, вот-вот заподозрит, что я его кругами по городу таскаю!
– Скажи ему, уже почти пришли, – распорядился вожак маленькой шайки. – Веди в проулки за площадью Стратигии. Стража туда отродясь не суется. Как отойдете поглубже, так мы и выскочим.
– Он никаких языков не разумеет, кроме собственного и ихней жуткой латыни, – добавил на прощание Эпа и умчался, ужом проскальзывая сквозь толпу.
– Повезло, – заикнулся Гиппа, немедля схлопотав от Скифа подзатыльник: не трещи, мол, языком раньше времени, удачу спугнешь. Шимон сконфуженно примолк, и на вопрос старшего, в точности ли он все запомнил и усвоил, истово закивал. В предстоящей задумке очень много зависело от его благообразной внешности и умения отвлечь внимание.
…Когда парочка мелких злоумышленников достигла нужного места, потерявший терпение франк уже сгреб Эпу за ухо и деловито возил физиономией по известняковому забору, наставительно что-то твердя. Мальчишка в ответ жалостливо причитал. Местечко Эпа выбрал замечательное: глухой тупик, образованный сходящимися стенами и заборами, узкие окна-щели наглухо закрыты ставнями, безлюдье и тишина. Даже не верится, что всего в двух сотнях шагов отсюда клокочет и яростно торгуется рыночная площадь. Шимон перевел дух, скроил озабоченный вид и явился из-за угла, на ходу восклицая: «Господи всемогущий, что случилось? Покража? Не кликнуть ли стражников? Какой позор для нашего славного города!»
Голосил Гиппа (с учетом полученных сведений) на латыни – с акцентом и перевирая слова, однако вполне уверенно. Заслышав знакомую речь, франк, разумеется, обернулся – но вывернутое ухо Эпы отпускать и не подумал. Увлекшийся своей ролью Лошадник на миг струхнул. Слишком уж настороженным, звериным был взгляд непривычно светлых глаз заезжего гостя столицы. Эдакий не подумает смиренно делиться с ближними своим добром…
«Зато нас трое!» – успокоил себя Шимон, вновь входя в образ обеспокоенного законопослушного горожанина и беспрепятственно приближаясь к франку. Тот не заподозрил подвоха, бросив сквозь зубы: «Мы заблудились».
Добрый горожанин пожелал узнать подробности. Выслушав, заохал, сочувственно тряся головой и цокая языком. Выругал самозваного проводника и отвесил тому подзатыльника, вынудив варвара разжать пальцы, сомкнутые мертвой хваткой на ухе жертвы. Освобожденный мальчишка отполз на пару шагов и захныкал, клянясь, что вел господина самой короткой дорогой. Не его вина, что здесь такие узкие и извилистые переулки! Он всего-то хотел заработать пару монет для своей старой голодающей матушки! Вот добрый человек не даст солгать, подтвердит, что владение иоаннитов совсем рядом, рукой подать!
Гиппа охотно подтвердил. Гиппа вызвался сам проводить чужеземца. Однако, наученный горьким опытом, тот потребовал, чтобы ему просто объяснили дорогу. Размахивая руками, Лошадник принялся объяснять, считая на пальцах повороты и исподволь оттесняя франка назад, к невысокому глинобитному забору.
По замыслу столичных мошенников, событиям предстояло развиваться просто и быстро. В нужный миг Скиф перемахивает через забор и сваливается прямо на голову жертве, замороченной разглагольствованиями Лошадника. Общими усилиями они сбивают франка с ног, оглушают, вытаскивают из-за пазухи кошели и уносят ноги. Коли варвару не посчастливится, он отдаст концы прямо здесь. Если же франкский череп окажется достаточно прочным, пусть идет и сколько угодно жалуется городской страже. Стражникам вряд ли симпатичны скандальные иноземцы. Да и как в городе с населением почти в пятьсот тысяч душ разыщешь трех человек?
Так рассуждали почтенный Никифор и его соратники в трудном деле ограбления ближних своих.
Однако вышло все совсем по-иному. За долю мгновения до того, как примерившийся Скиф с дубинкой наизготовку уже был готов ринуться на добычу, белобрысый, словно почуяв опасность, зыркнул через плечо наверх.
Дальнейшее несколько смешалось у Шимона в памяти. Должно быть, из-за сокрушительного пинка в живот. Совершив краткий полет, Лошадник утробно квакнул, приложился затылком о каменный забор и сполз вниз беспорядочной грудой костей. Эпе полоумный чужеземец сломал руку. Парень искренне считал, что легко отделался. Предводителя шайки варвар отлупил ножнами до потери сознания и затолкал вниз головой в каменную бочку, что стояла подле угла дома и служила для сбора текущей с крыши воды. К счастью для Никифора по прозвищу Скиф, бочка была наполнена всего на треть – иначе он бы точно утонул, пребывая притом на суше.
«Лучше бы мы нанялись тюки перетаскивать, – удрученно размышлял Гиппа, охая и даже не пытаясь подняться на ноги. – Тогда бы хоть на ужин заработали. Говорили умные люди: не связывайся с франками, они с рождения Господом обделенные, а оттого злые, как черти…»
* * *
Бывший служитель при столичном Ипподроме ошибался.
Благородный мессир Гай Гисборн был даже злее самого черта.
Путешествие измотало его до предела. Гай всерьез опасался, что до конца жизни не сможет ни толком поесть – свихнувшийся от жестоких приступов морской болезни желудок упорно отвергал все подряд; ни ходить, как подобает человеку – ему по-прежнему казалось, будто он на шаткой палубе, мотающейся во всех направлениях одновременно. Только это могло объяснить доверчивость, проявленную английским рыцарем к посулам местных уроженцев. Никто не спорит, на далеком Альбионе тоже хватает жуликов и мошенников, но там они свои, знакомые, можно сказать, родные по крови…
Прецепторию иоаннитов Гай отыскал самостоятельно (правда, только к наступлению вечера), спрашивая дорогу в лавках поприличнее. Многочисленных уличных доброхотов, прямо-таки изнывавших от стремления помочь богатенькому чужеземцу, встречал очень пристальный и весьма недобрый взгляд. Доброхоты сразу увядали и растворялись в темноте переулков.
Привратник владений Ордена святого Иоанна и явившийся на его зов молчаливый служитель оказались соотечественниками доброй памяти мессира Франческо, попутчика в долгом путешествии по землям Франции и Лангедока. Это обстоятельство почему-то показалось мессиру Гисборну хорошим знаком – как и наличие в странноприимном доме прецептории свободной комнаты. Войдя в свой новый временный дом, Гай рухнул на жалобно скрипнувший топчан, проспав ровно двое суток – от восхода до заката и далее от заката до восхода. В конце концов обеспокоенные служители заявились проверить: случаем, не помер ли постоялец?
Молодость и долгий отдых взяли свое. Проснувшись, Гай ощутил себя здоровым, бодрым и ужасно голодным. А также донельзя озадаченным, удивленным и обескураженным.
Пища в трапезной прецептории оказалась вкусной, но странной: мясо с обилием резких специй, какое-то мелкое белое пшено, густое черное вино с отчетливым привкусом смолы. Трапезная размещалась в полуподвальном помещении, гулком и пропахшим подгорелым маслом, с непривычно плавными очертаниями кирпичных сводов и крохотными полукруглыми оконцами. Мимо проходили люди, загораживая тусклые отсветы зимнего солнца. Жуя, мессир Гисборн наконец сумел толком поразмыслить о событиях прошедших месяцев и расставить их в надлежащем порядке.
«Подумать только, я – в Константинополе!..»
…Первая часть странствия сэра Гисборна – через Лигурийский залив и Тирренское море, от Марселя до сицилийской столицы Мессины – заняла ровно неделю и прошла в совершенном благополучии, несмотря на страхи корабельщиков перед надвигающимся сезоном штормов. 27 октября 1189 года неф «Святая Анна» бросил якорь в мессинской гавани. Сэр Гай в сопровождении двух кряхтевших под тяжестью изрядного груза носильщиков отправился выполнять свой долг.
Приморский город, считанные дни назад принимавший у себя крестоносное воинство, опустел. Седмицу назад корабли объединенных английской и французской армии ушли отсюда, взяв курс к берегам Кипра. Оставил Сицилию и папский двор, во главе с престарелым понтификом вернувшийся обратно в Рим.
Однако мадам Элеонора и дочь ее Иоанна, овдовевшая супруга предыдущего правителя Сицилии, уехать еще не успели. Гай был убежден, что госпожа Элеонора нарочно мешкала с отправлением в родные английские края, дожидаясь на Сицилии известий о победах и поражениях крестоносцев.
Увидеться с мадам Пуату оказалось проще простого: старая дама и ее маленький двор с удобствами расположились в замке Танкреда Сицилийца. К вящему удивлению и скромной гордости мессира Гисборна, госпожа Элеонора его помнила – по имени и в лицо – с тех времен, когда он пребывал при дворе принца Джона.
Однако вид втащенного в покои старой королевы «товара» – четырех сундуков итальянской работы из мореного кедра с бронзовыми украшениями – в кои веки заставил обычно говорливую и бойкую мадам Пуату на некоторое (пусть и весьма краткое время) лишиться дара речи. Вдовствующая королева английская, на середине слова оборвав недоговоренную фразу, уставилась хищно сузившимся глазами на выстроенные рядком сундуки. Гай невольно поежился: кто его знает, вдруг, действуя из лучших побуждений, он нарушил чьи-то далеко идущие планы? У госпожи королевы наверняка имелись собственные замыслы касательно участи архива покойного канцлера Лоншана… А если он все неправильно понял и вместо награды огребет полновесное заслуженное наказание?
Выдержав долгую паузу, королева-мать милостиво улыбнулась и настойчиво потребовала рассказа о том, каким чудом мессир Гисборн сделался обладателем сих бумаг – подробнейшего, пусть он даже и затянется надолго. Ведь сэр Гай никуда не спешит?
Скорбно вздохнув, мессир Гисборн изложил, постаравшись ничего не утаивать, но воздерживаться от собственных умозаключений. Последнюю привычку он невольно перенял от недоброй памяти Дугала Мак-Лауда и загадочной дамы по имени Изабель Уэстмор. Мадам Элеонора внимала, поощрительно кивая и взирая на рассказчика с искренней приязнью – каковой, наверное, не удостаивался даже ее прославленный отпрыск Ричард.
К концу повествования Гай чувствовал себя выжатой досуха тряпкой. Госпожа королева же выглядела человеком, плохо скрывающим искреннее ликование. Она несколько раз переспросила Гая о том, уверен ли мессир рыцарь в точном описании событий, касающихся лангедокского замка Ренн-ле-Шато и его обитателей. По ее просьбе Гаю пришлось повторить эту, весьма запутанную, часть своего рассказа дважды не то трижды. Упоминание о загадочном шевалье Ральфе Джейле заставило старую даму сокрушенно покачать головой, уточнив, не довелось ли сэру Гисборну столкнуться с сим господином позже, после злоключений в камаргских болотах? Гай честно ответил, что нет, и с жаром поведал о происках злокозненного компаньона, Мак-Лауда, а также намерении оного коварно похитить архив Лоншана – на что Ее величество королева Английская лишь недовольно поджала губы да покачала головой.
Элеонора ничем не подтвердила, но и не опровергла заявлений кельта и Джейля о том, что они трудились заради ее пользы. Однако Гай решил, что королеве-матери отлично знакомы оба упомянутых имени – хотя бы оттого, что они не вызвали у Элеоноры никаких дополнительных вопросов. Стало быть, тут какие-то свои непонятные дела… Возможно, шотландец все-таки не лгал? Просто слегка искажал правду в согласии со своими нуждами?..
Впрочем, верно говорят мудрые люди: во многих знаниях – многие скорби. Сбросив наконец тяжкий груз своих познаний, Гай перевел дух, опрокинул поднесенный бокал вина и, утоляя любопытство мадам Элеоноры, поделился собственными планами на будущее. Планы оставались неизменными. Мессир Гисборн желал добраться до Константинополя, дождаться своих друзей и присоединиться к войску освободителей Гроба Господня.
– А я знаю ваших знакомцев! – просияла почтенная дама. – Мессир Мишель де Фармер из Нормандии и его оруженосец, господин Гунтер фон Райхерт, правильно? Впрочем, мессир Райхерт больше не оруженосец, а полноправный владетель баронства… если мне не изменяет память, отныне ему принадлежит некий Мелвих, где-то в шотландских землях.
«Однако! – поразился Гай. – Как они умудрились попасть на Сицилию – обогнав меня? И как германец умудрился разжиться баронством в Шотландии? Подвиг, что ли, какой свершил?»
– Они отправились вместе с армией Ричарда, – жизнерадостно сплетничала госпожа королева. – На Кипр, карать Исаака Комнина. Вы уже наверняка слышали эту невероятную историю с поджогом флота? О ней, по-моему, уже все Средиземноморье трещит без умолку.
«Мои приятели вовсю сражаются на Кипре… – с грустью подумал мессир Гисборн. – Похоже, наши замыслы касательно встречи в Константинополе больше не имеют значения… Нет, негоже отступать на полпути. Я обещал быть к Рождеству в Византии – и я там буду. Пусть даже в одиночестве».
Об иной причине, влекшей его в столицу империи базилевсов, Гай даже задумываться себе не позволял. Понимал, что это не более чем блажь и чистой воды выдумка.
Элеонора с явственным нетерпением косилась на сундуки, предвкушая счастливый миг знакомства с их содержимым. Королеву-мать справедливо именовали сердцеедкой и интриганкой, однако неблагодарной ее не называл никто и никогда. Человек, преодолевший столько передряг и испытаний, сумевший доставить ей истинное сокровище, заслуживал щедрого вознаграждения. Как и того, чтобы мадам Пуату обратила на него самое пристальное внимание, похлопотав о его будущем. Толковые молодые люди весьма и весьма пригодятся королевству Английскому – когда в недалеком будущем трон займет младший Плантагенет, Джон…
Распрощавшись с госпожой Элеонорой и шагая в порт, Гай с возрастающим недоумением размышлял о своем вознаграждении, ожидавшем его возвращения из Святой Земли. Припомнив, что Гисборны владеют небольшим манором в Ноттингамшире, госпожа королева удовлетворенно хлопнула в ладоши, заявив: Лондон уже давно засыпан жалобами на тамошнего шерифа, сэра Ральфа де Монсара. Мол, летами дряхл, с обязанностями не справляется, мздоимствует без меры и карает без причины. Сэр Гай как раз родом из тамошних краев и наверняка отлично знает состояние дел в графстве. Освободите Иерусалим – и сразу домой, в Англию, принимать край во владение!
«Неплохое начало карьеры, – поддразнивал себя Гай, – шериф ноттингамского захолустья! Помнится, еще в самом начале нашего знакомства Гунтер очень интересовался – не служил ли я помощником шерифа нашего края? Теперь я ему честно скажу: помощником не был, а вот шерифом наверняка стану. Ежели уцелею. Пусть завидует».
В столь жизнерадостном настроении сэр Гисборн поднялся на борт корабля «Гордость Генуи», направлявшегося прямиком на другой край мира, в далекую и казавшуюся почти что сказочной Византийскую империю.
Вот тут-то и начался сущий кошмар, словно бы преисподняя до срока явилась на землю.
Подле греческих берегов «Генуя» угодила в объятия свирепого шторма, протащившего ее по всем отмелям и рифам, в изобилии усеивавшим архипелаг Кикладов. Неф полз через неприветливое осеннее море от островка к островку, черпая воду, теряя паруса и мачты, и завершив свой скорбный путь в гавани острова Лемнос.
Отправляться на этом корабле далее означало, что в скором времени вам придется плыть на рассыпающейся куче бревен, подгребая уцелевшим черпаком. Пассажиры «Гордости Генуи», хоть и пребывали в недовольстве, признавали, что им здорово повезло. Они живы и добрались до берега – не до какого-нибудь захудалого островка с парой деревень, а до оживленной торговой гавани у самых врат Мраморного моря.
Изнывавший от неопределенности Гай проторчал на Лемносе почти седмицу, когда в порту появились «Три апостола». Шедшие – слава тебе, Господи, во веки веков – в Константинополь. За время вынужденного ожидания сэр Гисборн узнал от попутчиков и местных жителей уйму многоразличных сведений об окрестных морях и уверился, что впереди его ожидает седмица преспокойного плавания. Сперва по длиннющему проливу Дарданеллы, затем по собственно Мраморному морю, не раз упомянутому в Библии, и вот он уже в столице базилевсов.
Как же.
В сумерках, при входе в узкое горло пролива на венецианский неф налетели два узких, вертких суденышка под непривычными косыми парусами. По счастью, на корабле оказалось достаточное количество людей, способных держать в руках оружие и оказать сопротивление. Грабителей, взобравшихся на борт «Трех апостолов», частью перебили, частью взяли в плен. Один из корабликов не успел вовремя сманеврировать, убравшись с пути тяжеловесного нефа. Раздавленный, он отправился на дно вкупе с теми, кто не успел спрыгнуть за борт. На втором судне поразмыслили и, предоставив былых товарищей их собственной судьбе, ринулись наутек, к близкому азиатскому берегу.
Пассажиры и экипаж «Трех апостолов» ликовали, но длилась их радость недолго. Мраморное море встретило неф противным ветром и пришедшей с Черного моря длинной, мертвенной зыбью. От непрерывной, размеренной качки в скором времени всех поголовно скрутила морская болезнь. Появившийся-таки на горизонте Константинополь был воспринят не как долгожданная цель долгого пути, а как место избавления от мук. Пассажиры мечтали выбраться на берег и благополучно испустить дух.
Однако по прошествии двух дней тяготы морского странствия забылись, уступив место новым впечатлениям. Следовало задаться более насущным вопросом: вот ты добрался туда, куда стремился. Что теперь?
Отставив в сторону опустевшие тарелку и кружку, Гай решил: для начала он пойдет и разыщет кого-нибудь, ведающего странноприимным домом. Если давешний уговор все еще в силе, те, кто добрались сюда первыми, должны были оставить весточки о себе.
* * *
Мессир Мишель де Фармер из Нормандии, провинции королевства Английского, и Гунтер фон Райхерт, уроженец Великой Римской империи, не появлялись в пределах иоаннитской прецептории города Константинополя. Как следствие, благородные господа не вписывали своих имен в толстенную книгу постояльцев.
Движимый непонятным искушением, Гай спросил у хлопотливого попечителя, не останавливался ли тут наемник из Шотландии, именем Дугал Мак-Лауд. Подобная выходка была вполне в духе несносного кельта. Разругаться вдрызг, удалиться, хлопнув дверью, а затем объявиться как ни в чем не бывало, призывая забыть прошлое и жить настоящим.
Но и Мак-Лауд здесь тоже не показывался.
Одолжившись небольшим обрезком потертого пергамента, ноттингамец составил краткую записку, извещавшую его друзей о том, что с 18 дня месяца ноября он, Гай Гисборн, проживает в здешнем странноприимном доме. Сложенный и запечатанный конверт перешел на хранение к брату попечителю, уверявшему постояльца, что так поступает не он один. Приезжающие в Империю европейцы частенько сговариваются о встречах через прецепторию – благо ее нетрудно сыскать.
Утверждение вызвало у Гая сдавленный невеселый смешок.
Что ж, раз он оказался в Константинополе первым, нужно придумать, чем занять ожидание. Причем занять с пользой. Приснопамятное столкновение в порту неприятно доказывало: здесь даже нищие умеют болтать на четырех-пяти языках, тогда как мнящий себя неплохо образованным франкский рыцарь еле-еле изъясняется на одном-двух. Да и город необходимо посмотреть – чтобы было о чем поведать восхищенным друзьям и родственникам, вернувшись домой.
Отважно предпринятые в одиночку прогулки в окрестностях прецептории окончательно лишили Гая душевного равновесия. Можно пережить, что в глазах здешних обитателей он выглядит варваром и чужаком – причем чужаком неприятным и нежелательным. Настоящим же потрясением стало внезапное осознание истинного положения вещей.
Лондон и иные европейские поселения, до того казавшиеся Гаю большими и процветающими городами, теперь предстали в свое истинном облике – грязными варварскими деревеньками, выросшими, как плесень, на руинах покинутых римских крепостей. Подлинное средоточие обитаемого людьми Универсума находилось здесь, в огромном, древнем и запутанном граде, выплеснувшемся за пределы могучих крепостных стен.
Медленное, стареющее сердце некогда великой Римской Империи билось в городе, соединяющем Европу и Азию. Городе на берегах двух морей, переполненном роскошными дворцами – новехонькими и ветшающими, старинными, времен язычества, памятниками и голосистыми торжищами, в городе, не засыпающем ни днем, ни ночью. Гай потерялся в Константинополе, среди извилистых горбатых улочек, прячущихся за высокими заборами усадеб родовитых семейств, среди говорящих на незнакомом языке людей.
Потерялся, не в силах вновь отыскать себя.
Он больше не мог заставить себя покинуть прецепторию, смертно завидуя соседям по странноприимному дому. Те преспокойно уходили и приходили, заключая сделки и ведя переговоры, обустраивая свои дела, покупая и продавая. Никогда ранее мессир Гай не испытывал подобного гнетущего ощущения – что, вновь ступив на улицы многолюдного Константинополя, он не сможет отыскать дороги обратно. Это было глупое, унизительное и недостойное английского рыцаря чувство, но мессир Гисборн не знал, как с ним справиться.
Он бродил по владению иоаннитов, похожему на перенесенную сюда прямиком из какого-нибудь итальянского города маленькую крепость. Спиной ощущал – или так ему казалось – преследующие его недоуменные и вопросительные взгляды. На самом деле хозяева и временные гости прецептории даже не подозревали о душевном смятении молодого человека. Им не было до этого никакого дела. Франк оплатил проживание на месяц вперед и теперь был волен вести себя, как вздумается – при условии соблюдения законов вежества и гостеприимства.
