Не твоя война. Автопортрет потерянного поколения

Маршалл Левин

Не твоя война. Автопортрет потерянного поколения

"Воля сделает любой выбор правильным. Это так" – Гаруспик (Мор 2)

Предпочитаем начинать с конца

Монотонный гул толпы на улицах столицы страны когда-то первого, а теперь уже и не посчитать какого мира сменила густая тишина – такая вожделенная, но, в тоже время – нестерпимо нас терзающая. Всепоглощающая, оглушительно уверенная в своей собственной уникальности…

***

"Иногда попадаются звезды, что даже в абсолютном мраке способны светить для нас, как мне теперь все чаще думается, скорее даже избыточно; по иронии судьбы параллельно нас же и ослепляя. Своей безграничной яркостью они постепенно затмевают все вокруг. Но вскоре лишь до безобразия искусно затухают, навечно заключенные внутри наших обожжённых сердец. Хм, редко же трезвая реальность может мне предложить нечто подобное", – излишне трепетно отнесся к своим мыслям Марк. Вот уже 3-й час он лишь ворочался на “каменном”, словно крышка древнего саркофага, матрасе. И, как на зло, никак не мог уснуть.

Вместо этого, будто сильно боясь забыть о чем-то очень важном, он лишь раз за разом прогонял в голове так и не прочитанный им монолог, рассчитанный, по ошибке на двоих.

А за оком по-королевски пышно разгуливала морозная декабрьская ночь.

Тем временем как привычно курсирующий по обыденному ежедневному маршруту героя, незаменимый словно кровь, разливающаяся по нашим сосудам, рогатый людоед-трамвай, погрузившись в дрем, пустовал: давно уж опорожнив свое брюхо, чинно отстаиваясь в хоть изредка окутываемом маревом беззвучия громадном депо, закономерно располагающемся в самом сердце такого же, как и оно само, монструозного человейника…

С намеком на величие и даже некую историческую значимость; жаль ныне на право и на лево переписывающуюся. Доставшуюся нам в наследство от сюрреалистичного в своей незавершённости социалистического покойника – сразу же после смерти предательски высмеянного жиреющими потомками, но до сих пор временами воскресающего уродливыми шаржами в головах миллионов вечно обманутых людей, принимавших самое что ни на есть активное участие в его не только всесоюзно одобренной похоронной процессии.

Расставляем капканы

"Как же я рада, что ты все-таки забрал меня оттуда. Терпеть не могу это беззаботное, удушающее "оттуда"; неизвестно почему именующееся железобетонными десятилетиями ночным клубом", – обращалась к нему, как тогда казалось парню, самая очередная: случайная и однодневная, а точнее – почасовая и неповторимо-ночная спутница. Кажется, ее звали Мар… Мариной. Или Марией?

Какая разница? Юношу это совершенно не интересовало. Скорее наоборот – его перманентно помутненное, вечно убегающее от клыкастой реальности и, наконец, зацикленное лишь на самом себе сознание вполне вероятно смогло бы принять очевидную личную невнимательность по отношению к собеседнице за случайно подаренный Вселенной комплимент; и угадайте в чью бы он был сторону?

Например, Марк был бы крайне рад и вполне простому, заурядному: "Да, парень, ты сегодня нереально крут и без труда в очередной раз возьмешь свое!"

Но в настоящий, возможно даже детский восторг, вероятнее всего, наш главный, пусть местами и до ужаса второстепенный герой пришел бы от немного другой формы; например, от такой: "Быть мудаком нынче стильно. И у тебя это отлично получается! Продолжай в том же духе, в духе по-настоящему тебе родной – мертворожденной эпохи, сковывающей плечи твоего рассыпающегося в прах настоящего".

***

Они медленно продвигались сквозь кромешную темноту и мрачные кроны, наголо обритые нагрянувшей внезапно; словно весеннее обострение или осенний воинский призыв, вероломно начавшийся в этот раз уже летом; голодной зимой. Обглоданные морозом, стоявшие в первых рядах вдоль хаотичного проложенного маршрута, ведомого лишь отчаянным порывом то ли ребяческого, то ли наоборот – с натяжкой дорабатывающего свою последнюю, передпенсионную смену сердца; все новые и новые каштаны теперь оставались позади наших не случайных, но случайно оказавшихся рядом знакомых. Темно-коричневые, давно обезоруженные столбы только молча провожали их стеклянным, оцепеневшим от извечно повторяющейся трехмесячной безнадеги, взглядом.

– Им же, наверное, безумно холодно! – Внезапно громко воскликнула девушка и продолжила:

–Надо срочно что-то с этим безобразием делать…

– Интересно, что же она может сделать с такого рода, знаете ли, глобальной, достигающей почти планетарного масштаба проблемой? – в это же время про себя размышлял Марк.

***

–Вот, теперь тебе будет хоть немного теплее нас тут охранять, – прошептала она, обвязывая старый ствол своим внезапно оказавшимся максимально уместным коричневым шерстяным шарфом. Связанным, наверное, лишь для мимолетного торжества, завязанного на этом островке чистоты, подаренном извечно позабытой нами природой; в качестве театрального помоста, лишь случайно обнаруженного предками среди бескрайних промышленных океанов и впадающих в них неоновых рек и глянцевых морей.

Марк попытался иронично улыбнуться, но вместо этого совсем с нехарактерной для него несуразностью "увековечил", хоть и всего на мгновение, безнадежно глупую гримасу на своем блеклом лице, слишком уставшем за прошедший день от фальшивых улыбок.

Его же, а именно лицо, по-хорошему; а точнее – по совсем случайно, но уже трижды потерянному за последний год паспорту, хотелось назвать молодым, но, к сожалению, уже ветхого лжеца всегда выдавали глаза. В них отчетливо просматривался покореженный жизненными вихрями старик, едва ли разменявший второй десяток, но уже бесцельно тоскующий по так давно ушедшим "молодым годам"; увы, не осознающий, что такие желанные им “драгоценные” минуты именно сейчас во всю рассыпаются жгущим песком по его замерзшим рукам.

"Что за глупое ребячество?" – наконец подумал он, но почему-то побоялся прокомментировать последние действия спутницы, уже стоящей в его голове знаком вопроса, вслух.

"Никогда не видел ничего подобного", – произнес парень, словно вступая в оппозицию к своим же недавним мыслям, выражавшим еще мгновение назад стереотипное порицание.

–Теперь им будет теплее, – улыбаясь, повторила Ма…

–Но ведь это всего лишь деревья… Разве они сами не разберутся? Всегда же как-то стояли себе, разбирались.

–И что с того, что деревья? Они ведь тоже живые. Иногда мне кажется, что поживее многих людей! Так что сегодня без нас они точно не разберутся. Поверь, никому на свете не хочется разбираться самим; давай поможем согреться хотя бы им; иди же скорее сюда и попробуй обнять…

– Ну, например, вот его, – указывая пальцем на толстый ствол, продолжала девушка: "Уверенна, ты сразу все поймешь!"

Недолго думая, парень сошел с тропинки, протоптанной в хрустящей белизне ногами шатавшихся в округе зевак и тут же вступил в плотные, ранее никем не обузданные сугробы.

"Что происходит? Как я оказался в этом парке?" – неожиданно мелькнула мысль в голове юноши.

Алкоголь, допитый уже достаточно давно, к сожалению, совсем его не согревал; с этой задачей не справлялось и явно не по сезону, но, как ему казалось, по последнему писку моды подобранное пальто. Ну, оно хотя бы ему и вправду шло, этому почти молодому человеку.

"Какой же я дурак! Естественно, надо было одеться потеплее, на дворе ведь уже зима. И она, вопреки дурацким прогнозам, совсем не умеренная", – сокрушаясь, бормотал он себе под нос. И все продолжал пробираться сквозь “упертый” снег, казавшийся ему в ту минуту враждебно плотным.

До проклятого дерева оставалось пару шагов. Еще пару… и уже через мгновение он достиг непонятной ему самому цели.

–Смелее! – Подбодрила его девушка и добавила: “Не будь таким робким”.

"Робким?! Да она вообще понимает…? " – злость буквально съедала Марка изнутри, но почему-то была уже не в силах, взорвавшись в самом его сердце, разрушительным вихрем устремиться во вне.

***

 Небрежно, словно тающий пломбир, по воле случая выпущенный из рук неосторожного ребенка, их путь простирался через все настырнее рассыпающийся прямо под ноги снег, а в постепенно замерзавших без шапки ушах Марка продолжал одиноко выть хронически простуженный ветер.

Они стояли посреди небольшой посадки и обнимали очередной, но в ту секунду, самый близкий и теплый каштан, никогда вовсе и не казавшийся ей мрачным и постыдно оголенным.

"Какая удивительная пара", – лепетали случайные очевидцы, с умилением наблюдая за происходящим.

Но ее никогда не волновало мнение других людей, она всего лишь была счастлива прямо сейчас.

"Когда же это закончится?"– безнадежно утомленный своей же инертностью, повторял про себя Марк.

Порой мы просто пьем

Субботний вечер застал их сидящими в одном из многочисленных дворов бесконечного города. Даже ноябрьская слякоть не могла испортить настроение Марка. Допивалась уже далеко не первая бутылка, хоть и почти самого дешевого, наскоро купленного красного сухого. Его полуфантастические, почти как твари в мирах, придуманных Джоан Роулинг, истории всегда вызывали неподдельный интерес у случайно оказавшихся рядом невольных слушателей, но сегодня Саша – новый друг Марка, был явно не в подходящем для подобных тру-стори настроении и, как оказалось, совершенно не намеревался с жадностью и упоением внимать травести-байкам; а его последние, уже критические поражения на любовном фронте только усугубляли ситуацию, нынче накалившуюся, словно сперва включенный, а затем нечаянно позабытый в бытовом аду паяльник.

Но уже скоро прогремит взрыв.

–Как же ты черств, Маркос. Мне уже осточертели твои непрекращающиеся разговоры о девушках: такое сугубо материально-прикладное отношение просто отвратно в любом своем проявлении. Омерзительно и низко! – Еще секунду назад солирующего стори-тэйлера, во всю купающегося в собственных словесных фонтанах, больше походящих, правда, на высыхающий за ненадобностью советский общественный бассейн или одинокую лужу, жалко испаряющуюся под знойным солнцем, резко перебил возмущенный товарищ.

А затем, недолго подумав, добавил: – ну и пусть, тем приятней будет наблюдать за твоими “уникальными” душевными страданиями, герой-любовник, моментально отрицающий любую ценность всего миг назад им же восхваляемого. Знаешь, однажды та самая шаблонная любовь неминуемо пробивает сердце каждого из нас, несомненно она пробьет и лед в твоем.

–Долог мой путь в Серпентарии, – без особых эмоций, словно игнорируя пыл и надрыв собеседника, пробормотал главный герой.

***

Они знали друг друга всего пару месяцев. У них почти не было общих интересов, но оказалось в достатке совместных похождений. Судьба столкнула парней так грубо и внезапно, что их дружба казалась совсем уж удивительной. И от этого одновременно – абсурдной. Но почему-то – безоговорочно явной, уже с самого первого совместного времяпровождения, еще ограничивавшегося тогда стенами университета, ставшего для них двоих одномоментно чем-то вроде отчима, по пьяни забывшего об их существовании.

А недавно парни то ли и правда синхронно что-то поняли, то ли, изрядно напившись, просто себе это внушили, но абсолютно точно для себя уяснили, что должны отныне и навеки лишь дополнять друг друга в бесконечно порождаемых их же существованием пороках совершенно разного происхождения и конечного назначения.

***

–А знаешь, я ведь любил ее, – Саша неожиданно сменил тему. И спьяну он выбрал самую унылую изо всех возможных.

– Сильнее себя и своей жизни любил! Но какой же в этом толк? Если в итоге так легко отпустил? – Все не успокаивался он и, словно длящийся ровно секунду аудиофайл, аккуратно зацикленный на повторе, еще несколько раз, заканчивая не только фразу, но и весь дубль, пробубнил свое финальное “отпустил”.

– Отпустил, – с неизвестно откуда взявшимся сочувствием повторил за ним уже Марк. А потом, немного придя в себя после очередного глотка, переспросил:

– Тааак… Ну а как в итоге отпустил-то?

– Моментально, но далеко не сразу… – лаконично и отречено ответил ему поникший друг.

***

Он не видел их вместе. Саша когда-то рассказывал про большие голубые глаза, иногда вспоминал по-детски нежные черты лица, аккуратный маленький носик и лишь однажды – такие шелковистые волосы – совсем светлые и всегда уложенные максимально опрятно. Судя по его описанию, она была ангельски прекрасной.

А теперь он – чертовски грустный Саша, оторвавший своему любимому воображаемому цветку лепестки, словно с мясом сорвав с плеч ее ангельские крылья, по-настоящему и бесповоротно шел ко дну. Неестественно гордо и лишь с ее именем на застывших устах.

Но у Марка не получалось запоминать женские имена. Даже самых редких представительниц, тех что с "причудливыми перьями". Ему это просто-напросто было ни к чему, ведь девушки приходили и уходили; а возможно, и вовсе проходили насквозь его промерзшую однокомнатную недоквартиру, позабыв при этом снять свои грязные ботинки, отдающие почему-то сыростью и грибами.

И даже в такой ответственный момент Капланн, а именно такую фамилию получил в наследие от предков наш главный герой, никак не мог вспомнить какой именно ангел так по-дьявольски предал Сашу. Хотя возможно, что предательством сей поступок считал и вовсе лишь преданный. Будем надеется, еще не с концами предавшийся самозабвению, проданный за гроши своей же прожорливой тоске.