Не твоя война. Автопортрет потерянного поколения

Маршалл Левин

Не твоя война. Сомнительный автопортрет потерянного поколения

«Воля сделает любой выбор правильным. Это так» – Гаруспик (Pathologic 2)

Актуальный текст поколения, которому «не дали войны, но дали слишком много рефлексии».

Предпочитаем начинать с конца

«Мы всё ещё здесь, и мы всё ещё дышим. Только теперь – иначе!» – из ненаписанного Марком самому себе письма.

*

Монотонный гул толпы на улицах столицы страны – когда-то первого, а теперь уже и не посчитать какого мира – сменила густая тишина. Такая вожделенная, но в то же время – нестерпимо нас терзающая. Всепоглощающая, оглушительно уверенная в своей собственной уникальности…

*

«Иногда попадаются звёзды, что даже в абсолютном мраке способны светить для нас – как мне теперь всё чаще думается – скорее даже избыточно; по иронии судьбы, параллельно нас же и ослепляя. Своей безграничной яркостью они постепенно затмевают всё вокруг. Но вскоре лишь до безобразия искусно затухают, навечно заключённые внутри наших обожжённых сердец.

Хм. Редко же трезвая реальность может мне предложить нечто подобное», – излишне трепетно отнёсся к своим мыслям Марк.

Вот уже третий час он лишь ворочался на «каменном», словно крышка древнего саркофага, матрасе. И, как назло, никак не мог уснуть.

Вместо этого, будто сильно боясь забыть о чём-то очень важном, он лишь раз за разом прогонял в голове так и не прочитанный им монолог, рассчитанный, по ошибке, на двоих.

А за окном по-королевски пышно разгуливала морозная декабрьская ночь.

Тем временем, как привычно курсирующий по обыденному ежедневному маршруту героя, незаменимый, словно кровь, разливающаяся по нашим сосудам, рогатый людоед-трамвай, погрузившись в дрем, пустовал: давно уж опорожнив своё брюхо, чинно отстаиваясь в хоть изредка окутываемом маревом беззвучия громадном депо, закономерно располагающемся в самом сердце такого же, как и оно само, монструозного человейника…

С намёком на величие и даже некую историческую значимость… жаль, ныне на право и налево переписывающуюся. Доставшуюся нам в наследство от сюрреалистичного в своей незавершённости социалистического покойника – сразу же после смерти предательски высмеянного жиреющими потомками, но до сих пор временами воскресающего уродливыми шаржами в головах миллионов вечно обманутых людей, принимавших самое что ни на есть активное участие в его не только всесоюзно одобренной похоронной процессии.

Расставляем капканы

– Как же я рада, что ты всё-таки забрал меня оттуда.

Терпеть не могу это беззаботное, удушающее «оттуда», неизвестно почему именующееся железобетонными десятилетиями ночным клубом, – обращалась к нему, как тогда казалось парню, самая очередная: случайная и однодневная, а точнее – почасовая и неповторимо-ночная спутница. Кажется, её звали Мар… Мариной? Или Марией?

Какая разница? Юношу это совершенно не интересовало. Скорее наоборот – его перманентно помутнённое, вечно убегающее от клыкастой реальности и, наконец, зацикленное лишь на самом себе сознание вполне вероятно смогло бы принять очевидную личную невнимательность по отношению к собеседнице за случайно подаренный Вселенной комплимент.

И угадайте – в чью бы он был сторону?

Например, Марк был бы крайне рад и вполне простому, заурядному:

«Да, парень, ты сегодня нереально крут и без труда в очередной раз возьмёшь своё!»

Но в настоящий, возможно даже детский восторг, вероятнее всего, наш главный, пусть местами и до ужаса второстепенный герой, пришёл бы от немного другой формы:

«Быть мудаком нынче стильно. И у тебя это отлично получается! Продолжай в том же духе – в духе по-настоящему тебе родной, мертворождённой эпохи, сковывающей плечи твоего рассыпающегося в прах настоящего!»

*

Они медленно продвигались сквозь кромешную темноту и мрачные кроны, наголо обритые нагрянувшей внезапно – словно весеннее обострение или осенний воинский призыв, вероломно начавшийся в этот раз уже летом – голодной зимой.

Обглоданные морозом, стоявшие в первых рядах вдоль хаотично проложенного маршрута, ведомого лишь отчаянным порывом – то ли ребяческого, то ли, наоборот, с натяжкой дорабатывающего свою последнюю передпенсионную смену сердца, – всё новые и новые каштаны теперь оставались позади наших не случайных, но случайно оказавшихся рядом знакомых.

Тёмно-коричневые, давно обезоруженные столбы лишь молча провожали их стеклянным, оцепеневшим от извечно повторяющейся трёхмесячной безнадёги взглядом.

– Надо срочно что-то с этим безобразием делать…

– Им же, наверное, безумно холодно! – внезапно громко воскликнула девушка и продолжила:

– Интересно, что же она может сделать с такого рода, знаете ли, глобальной, почти планетарного масштаба проблемой? – в это же время размышлял про себя Марк.

*

– Вот, теперь тебе будет хоть немного теплее нас тут охранять, – прошептала она, обвязывая старый ствол своим внезапно оказавшимся максимально уместным коричневым шерстяным шарфом. Связанным, наверное, лишь для мимолётного торжества, завязанного на этом островке чистоты, подаренном извечно позабытой нами природой – в качестве театрального помоста, лишь случайно обнаруженного предками среди бескрайних промышленных океанов и впадающих в них неоновых рек и глянцевых морей.

Марк попытался иронично улыбнуться, но вместо этого – с нехарактерной для него несуразностью – «увековечил», пусть и на мгновение, безнадёжно глупую гримасу на своём блеклом лице, уставшем за прошедший день от фальшивых улыбок.

Его же, а именно лицо, по-хорошему – а точнее, по давно потерянному паспорту – хотелось бы назвать молодым. Но, к сожалению, ветшающего лжеца всегда выдавали глаза.

В них отчётливо просматривался покорёженный жизненными вихрями старик – едва ли разменявший второй десяток, но уже бесцельно тоскующий по давно ушедшим «молодым годам»; увы, не осознающий, что такие желанные «драгоценные» минуты прямо сейчас рассыпаются жгущим песком по его замёрзшим рукам.

Что за глупое ребячество? – наконец подумал он, но почему-то побоялся прокомментировать последние действия спутницы, уже стоящей в его голове знаком вопроса, вслух.

Никогда не видел ничего подобного – произнёс парень, словно вступая в оппозицию к своим же мыслям, выражавшим ещё мгновение назад стереотипное порицание.

– Теперь им будет теплее, – улыбаясь, повторила Ма…

– Но ведь это всего лишь деревья… Разве они сами не разберутся? Всегда же как-то стояли себе, разбирались.

– И что с того, что деревья? Они ведь тоже живые. Иногда мне кажется – поживее многих людей! Так что сегодня без нас они точно не разберутся. Поверь, никому на свете не хочется разбираться самим. Давай поможем согреться хотя бы им. Иди же скорее сюда и попробуй обнять…

– Ну, например, вот его, – указывая пальцем на толстый ствол, продолжала девушка. – Уверена, ты сразу всё поймёшь!

Недолго думая, парень сошёл с тропинки, протоптанной в хрустящей белизне ногами шатавшихся в округе зевак, и тут же вступил в плотные, ранее никем не обузданные сугробы.

Что происходит? Как я оказался в этом парке? – неожиданно мелькнула мысль в голове юноши.

Алкоголь, допитый уже достаточно давно, к сожалению, совсем его не согревал. С этой задачей не справлялось и явно не по сезону – но, как ему казалось, по последнему писку моды – подобранное пальто. Ну, оно хотя бы и вправду шло этому почти молодому человеку.

Какой же я дурак! Естественно, надо было одеться потеплее – на дворе ведь уже зима. И она, вопреки дурацким прогнозам, совсем не умеренная, – сокрушаясь, бормотал он себе под нос.

Всё продолжая пробираться сквозь упрямый снег, казавшийся ему в ту минуту враждебно плотным. До проклятого дерева оставалось пару шагов. Ещё пару… и уже через мгновение он достиг непонятной ему самому цели.

– Смелее! – подбодрила его девушка. – Не будь таким робким.

Робким?! Да она вообще понимает…? – злость буквально съедала Марка изнутри, но почему-то была уже не в силах, взорвавшись в его сердце, вырваться наружу.

Небрежно, словно тающий пломбир, выпущенный из рук неосторожного ребёнка, их путь простирался через всё настырнее рассыпающийся под ноги снег. А в постепенно замерзавших без шапки ушах Марка продолжал одиноко выть хронически простуженный ветер.

*

Они стояли посреди небольшой посадки и обнимали очередной – но в ту секунду самый близкий и тёплый – обыкновенный каштан, никогда вовсе и не казавшийся ей мрачным или постыдно оголённым.

Какая удивительная пара, – лепетали случайные очевидцы, с умилением наблюдая за происходящим.

Но её никогда не волновало мнение других людей. Она всего лишь была счастлива – прямо сейчас.

Когда же это закончится? – безнадёжно утомлённый собственной инертностью, повторял про себя Марк.

Порой мы просто пьем

Субботний вечер застал их сидящими в одном из многочисленных дворов бесконечного города. Даже ноябрьская слякоть не могла испортить настроение Марка. Допивалась уже далеко не первая бутылка – хоть и почти самого дешёвого, наскоро купленного красного сухого.

Его полуфантастические, почти как твари из миров, придуманных Джоан Роулинг, истории всегда вызывали неподдельный интерес у случайных, оказавшихся рядом невольных слушателей. Но сегодня Саша – новый друг Марка – был явно не в подходящем для подобных тру-стори настроении. Как оказалось, он совершенно не намеревался с жадностью и упоением внимать травести-байкам. А его последние, уже критические поражения на любовном фронте только усугубляли ситуацию, нынче накалившуюся, словно сперва включённый, а затем забытый в бытовом аду паяльник.

Но уже скоро прогремит взрыв.

– Как же ты черств, Маркос. Мне уже осточертели твои непрекращающиеся разговоры о девушках: такое сугубо материально-прикладное отношение просто отвратно в любом своём проявлении. Омерзительно и низко! – ещё секунду назад солирующего стори-тейлера, вовсю купающегося в собственных словесных фонтанах (больше походивших, правда, на высыхающий за ненадобностью советский общественный бассейн или одинокую лужу, испаряющуюся под знойным солнцем), резко перебил возмущённый товарищ.

– Ну и пусть! Тем приятнее будет наблюдать за твоими “уникальными” душевными страданиями, герой-любовник, моментально отрицающий любую ценность всего миг назад им же восхваляемого. Знаешь, однажды та самая шаблонная любовь неминуемо пробивает сердце каждого из нас.

А затем, недолго подумав, добавил:

– Несомненно, она растопит лёд и в твоём.

– Долог мой путь в Серпентарии, – холодно и без особых эмоций, словно игнорируя пыл и надрыв собеседника, пробормотал главный герой.

*

Они знали друг друга всего пару месяцев. У них почти не было общих интересов, но оказалось в достатке совместных похождений. Судьба столкнула парней так грубо и внезапно, что их дружба казалась одновременно удивительной и абсурдной. Но почему-то – безоговорочно явной, уже с самого первого совместного времяпровождения, ещё ограничивавшегося тогда стенами университета, ставшего для них двоих чем-то вроде отчима, по пьяни забывшего об их существовании.

А недавно парни то ли и правда синхронно что-то поняли, то ли, изрядно напившись, просто себе это внушили, но абсолютно точно для себя уяснили: отныне и навеки они должны дополнять друг друга – в бесконечно порождаемых их же существованием пороках совершенно разного происхождения и конечного назначения.

– А знаешь, я ведь любил её, – Саша неожиданно сменил тему. И спьяну он выбрал самую унылую изо всех возможных.

– Сильнее себя и своей жизни любил! Но какой же в этом толк? Если в итоге так легко отпустил? – не успокаивался он и, словно аудиофайл, аккуратно зацикленный на повторе, ещё несколько раз, заканчивая не только фразу, но и весь дубль, пробубнил своё финальное: «отпустил…»

– Отпустил, – с неизвестно откуда взявшимся сочувствием повторил за ним уже Марк. А потом, немного придя в себя после очередного глотка, переспросил:

– Тааак… Ну а как в итоге отпустил-то?

– Моментально, но далеко не сразу… – лаконично и отречённо ответил ему поникший друг.

Он не видел их вместе. Саша когда-то рассказывал про большие голубые глаза, иногда вспоминал по-детски нежные черты лица, аккуратный маленький носик. И лишь однажды – такие шелковистые волосы: совсем светлые и всегда уложенные максимально опрятно. Судя по его описанию, она была ангельски прекрасной.

А теперь он – чертовски грустный Саша, оторвавший своему любимому воображаемому цветку лепестки, словно с мясом сорвав с плеч её ангельские крылья – по-настоящему и бесповоротно шёл ко дну. Неестественно гордо, и лишь с её именем на застывших устах.

Но у Марка не получалось запоминать женские имена. Даже самых редких представительниц – тех, что с «причудливыми перьями». Ему это просто-напросто было ни к чему. Ведь девушки приходили и уходили – а возможно, и вовсе проходили насквозь его промёрзшую однокомнатную недоквартиру, позабыв при этом снять свои грязные ботинки, отдающие почему-то сыростью и грибами.

Даже в такой момент Капланн – а именно такую фамилию получил в наследство от предков наш герой – никак не мог вспомнить, какой именно ангел так по-дьявольски предал Сашу. Хотя, возможно, предательством этот поступок считал и вовсе лишь преданный.

Будем надеяться – ещё не с концами предавшийся самозабвению, проданный за гроши своей же прожорливой тоске.

*

– Выпьем? – резво крикнул Марк, пытаясь хоть как-то воскресить настроение павшего товарища.

– До дна? На дно! – своим скорым всхлипом Саша выражал полную готовность как к распятию, так и к последующему Воскрешению.

Слёзы-слова, как бы трансформирующиеся в пресную воду, скатывались по его румяным щекам; и переливались меж постепенно веселеющих от вина уст – ни на минуту не умолкающих друзей.

Они смеялись, но сей смех больше напоминал эхо разбитого стекла. Не столько весёлый, сколько спасительный. Каждый из них понимал: в этом вине больше соли, чем сахара. Больше просьбы забыться, чем желания праздника. И где-то в этом принятии боли – они наконец становились друзьями по-настоящему.