скачать книгу бесплатно
Но Рита понимала, что, даже если она съест дочь, сыта она будет недолго. А вот если она пристроит дочь в хорошие руки, то есть выдаст ее замуж за богатого, твердо стоящего на этой земле человека, то будет хорошо и ей, и дочери. Этим и была озабочена ее деятельная натура в момент нашего первого знакомства.
Несмотря на то что Яне было всего восемнадцать лет и она только перешла на второй курс института, мать пристроила ее на работу в компанию, занимающуюся международными перевозками. Хозяином фирмы был, как говорят в Одессе, «наш человек», который давно уехал на постоянное место жительства в Израиль. Он организовал сеть своих компаний по всему югу Украины и подолгу жил здесь, чтобы поддерживать огонь в разгорающемся костре бизнеса. Дома его ждала жена – подруга детства, дети были взрослыми и уже свили свои гнезда.
Увидев свежую, как спелый персик, зардевшуюся нежным румянцем при встрече с ним девушку, Иосиф Семенович ожил. Он будто в один миг разменял в обменнике свои шестьдесят на два по тридцать. Как молодой жеребец, начал принюхиваться и бить копытом вокруг молоденькой практикантки. Через месяц он дал ей должность главного бухгалтера и повез на стажировку в Турцию. Стажировка закончилась беременностью Яны, о чем неопытная девушка сообщила матери, только когда ребеночек уже зашевелился. Иосиф Семенович повел себя двойственно. Сначала он очень обрадовался. Стать отцом в шестьдесят с хвостиком льстило его самолюбию. Покоряла и нежная трепетность юной красавицы. Но, с другой стороны, она не была еврейкой, а в его положении это уже было червоточинкой. Дома ждала родная каждой клеточкой тела жена, пусть и в возрасте, но удобная и комфортная, как разношенная обувь. Да и как смотреть в глаза детям, у которых свои дети были в возрасте Яны?
Поэтому все планы и надежды Риты рухнули. Жениться босс на ее дочери не собирался. Но обещал обеспечить Яне и ребенку достойное существование, если девушка благоразумно будет хранить тайну отцовства.
Рита рвала и метала, ведь ее в этом обеспечении не учитывали. Яна смиренно согласилась. Она не пылала страстью к шефу, ее должность оставалась при ней, позволяя вести безбедное существование и без подачек стареющего любовника. Она расцвела в беременности, словно майская роза, привлекая на свой аромат рой поклонников. Теперь ей хотелось любви, и она мечтала выйти замуж за лучшего из мужчин, то есть за принца на белом коне.
Родился мальчик, большой и красивый. Рита и Яна по очереди несли круглосуточную вахту возле быстро растущего, орущего мальца. Когда малыш в полгодика заболел воспалением легких и температура зашкаливала за сорок, Рита уговорила Яну крестить дитя. Яна сопротивлялась до последнего, ибо Иосиф хотел воспитывать сына в еврейских традициях. Но, как только сын выздоровел, она под натиском матери крестила его. Однако странное дело: сразу после крещения на ребенка обрушилась лавина болезней. Яна жила в страхе за жизнь ребенка, но более всего она боялась, что Иосиф узнает об этом и лишит ребенка светлого израильского будущего, а ее – нынешнего содержания матери и ребенка.
Мать и дочь надолго пропали из поля моего зрения и пришли на расстановки, когда мальчику шел четвертый год. Ребенок рос резвым, здоровым, смышленым, но не разговаривал. Это и послужило причиной их визита.
Расстановка
Яна и Рита сильно волновались и на вопрос, кто будет заказывать расстановку, хором ответили: «Я». Рита очень изменилась, она стала мягче и гибче, словно сама пережила беременность и рождение ребенка.
Рассказав по очереди всю вышеприведенную историю, они просили меня найти причину молчания ребенка, ибо все бабки – гадалки, экстрасенсы – только несли бред, а врачи разводили руками, не находя физиологических отклонений и причин немоты у мальчика. Это было хорошей новостью, и мы начали расстановку.
Я попросила Яну поставить заместителей себя, отца ребенка и маленького Сени. Мальчик вначале тесно прижимался к матери, а потом как-то внутренне передернулся и перешел к отцу. Мать растерянно смотрела вслед сыну, а отец с любовью обнял ребенка, но при этом все время озирался.
– Я горд своим отцовством, мне дорог сын, но я чувствую себя перед кем-то виноватым. Я переживаю как школьник, чтобы меня не застукали на горячем.
Помня рассказ клиенток, я поставила в расстановку жену престарелого любовника. Женщина явно имела власть над мужем. Она держалась с достоинством. Жена только глянула в сторону мужа, и он тут же оставил ребенка и пошел по направлению к ней. Если бы у него был хвост, то он бы сейчас преданно им вилял. Заместитель сына в недоумении смотрел вслед удаляющемуся отцу, в глазах заблестели слезы. Заместитель матери сделала шаг к сыну. Тот, не оглядываясь, вздрогнул и сжался.
– Я ее очень люблю, но за ней чувствуется шлейф страха, ожидание какой-то беды. С отцом я в безопасности. Но он ушел, и я теперь в шоке.
Первым моим желанием было поставить заместителя пугающей ситуации, беды, о которой говорил сын. Я посмотрела на клиенток и увидела, что из глаз Риты, всегда так артистично и надменно ухмыляющейся, текли слезы. На мой вопрос, о чем она плачет, женщина ответила, что ей страшно увидеть нечто, чего она не хочет видеть.
– Вы знаете, о чем речь?
– Нет, не уверена, что знаю точно… Но в моей семье, по ощущению, случилось нечто, о чем не принято говорить. Но что именно – это загадка, тайна тайн.
Я тоже была озадачена, хотя уже становилось ясным, что если в семье есть страшная тайна, то ребенок может молчать, наделенный негласным посланием семьи эту тайну скрывать.
Чтобы найти безопасное место для маленького Сени, я вернулась к отцу и его жене. Здесь тоже была тайна. Иосиф Семенович скрыл от супруги, что имеет сына на стороне, и явно очень боялся быть разоблаченным. Может, нам будет достаточно развязать этот узел, чтобы ребенок заговорил?
Я развернула заместителей мужа и жены лицом друг к другу. До этого они стояли, как влюбленные – рука в руке, плечом к плечу. Но в новой позиции муж скуксился, начал переминаться с ноги на ногу и не мог поднять глаз на женщину.
– Мне так стыдно, что я готов провалиться сквозь землю. Она для меня самый дорогой человек на свете, и я перед ней очень виноват, – сказал заместитель мужа.
– Скажи ей об этом, глядя в глаза, – попросила я его.
Волнуясь и запинаясь, он повторил эту фразу уже адресно и вдруг схватился за сердце.
– Наверное, я – стерва, – сказала мне заместительница жены, – но у меня к нему очень нежные чувства. – Мне главное, чтобы он был жив и здоров.
– Печет, больно, – мужчина тяжело задышал и растерянно посмотрел на меня.
– Сойдите с этого места, посмотрите мне в глаза, почувствуйте себя здесь и сейчас, в этом помещении, – я отвела заместителя на два шага назад и вопросительно посмотрела на Яну.
– У него был инфаркт, когда родился Сеня, и с тех пор он не выезжает за пределы Израиля.
На новом месте мужчине стало легче.
– Вы можете продолжить? – спросила я его с надеждой. – Вы – заместитель здорового Иосифа Семеновича.
Заместитель улыбнулся и согласно кивнул.
– Я очень виноват перед тобой, – сказал он жене, – я тебе изменил, но не предал. Ты навсегда останешься моей женой и любимой женщиной. Мне очень жаль, что я причиняю тебе боль. Пожалуйста, прими меня с моими грехами – таким, какой я есть.
Женщина молча смотрела на блудного мужа, но смотрела по-доброму, без тени осуждения.
– Это мой сын, – ободренный доброжелательностью жены, сказал мужчина.
Жена кивнула головой и тихо сказала:
– Это твой сын. Я счастлива, что ты остался со мной и что ты жив.
– Я тебя вижу, – немного погодя, добавила она, глядя на заместителя мальчика. Тот подошел к отцу и взял его за руку.
Всем полегчало. На одну тайну стало меньше. Может быть, для разрешения вопроса о молчании мальчика этого и было достаточно, но меня беспокоила заместительница матери, которая смотрела то на сына, то на его отца чуть не плача.
– Я испытываю чувство вины и сильной неловкости, словно обманула и сына, и этого мужчину.
При этих словах заместитель мальчика спрятался за спину отца и оттуда опасливо поглядывал на мать.
«Да, – подумала я, – малым мы не обошлись. По-моему, все только начинается». Я посмотрела на Яну. Она сидела пунцовая и как будто вжалась в кресло.
– Яна, ты знаешь, о чем речь?
– Да, я уже немного рассказывала вам. Мы крестили Сенечку, когда он заболел воспалением легких. А Иосиф – ортодоксальный еврей. Он не раз недвусмысленно намекал мне, что будет обеспечивать нас и поставит сына на ноги, если я буду уважать его веру и принципы. И теперь я живу в страхе, что он узнает о крещении мальчика и откажется от него. Я даже крестильный крестик выбросила. Каждый раз, когда говорю с Иосифом или получаю денежные переводы, испытываю немыслимые угрызения совести.
Ее заместительница согласно кивала:
– Да, это именно то, что я чувствую – вину и угрызения совести. А еще я очень злюсь на этого мужчину.
– Скажи ему об этом – сможешь сказать? – спросила я заместительницу Яны.
Та долго силилась, но была не в состоянии даже поднять на мужчину глаза, даже слово вымолвить. Глядя на ее потуги, заместитель сына вышел из-за спины отца, подошел к матери, опустился на землю и обнял ее колени. Я внутренне ахнула. Это было очень символично. Сын молчал из солидарности и любви к матери! Я развернулась в сторону Яны и показала на сценку отношений ее и ее сына.
– Понимаешь, о чем это, Яна?
– Да, – но, помолчав, в отчаянии добавила: – Что же мне делать?
– Я не даю советов. Ты просила в расстановке найти причину молчания ребенка. Мы с заместителями сделали для тебя все, что могли. Принимать решение, как действовать, – это уже твоя задача. Можешь сейчас встать в расстановку на место своего заместителя. Возможно, здесь придет ясность.
Яна посмотрела на меня с сомнением, но в расстановку стала. Голова ее была гордо поднята, руки сжаты в кулаки. Через минуту она стояла, словно парализованная, открывала и закрывала рот, хватала ртом воздух, но так ничего и не сказала, даже не смогла посмотреть в глаза заместителю Иосифа. Заместитель сына сидел у ее ног, и на его лице зеркально отражались все тщетные усилия матери. Мы словно оказались в энергии стоячей воды.
Мне захотелось, чтобы все поскорее завершилось. Так я иногда реагирую на непереносимость некоторых ситуаций. Видно, и меня накрыло это покрывало семейной тайны. Но надо было как-то «выплывать».
Я, как за соломинку, ухватилась за сжатые кулаки Яны. Чаще всего это расшифровывается в расстановках как явная или неосознанная злость.
– Яна, когда ты встала на расстановку перед мужчиной, у тебя начали сжиматься кулаки. Попробуй сжать их еще больше и скажи, что тебе хочется сделать.
Женщина растерянно посмотрела на меня, на свои руки, потом на заместителя Иосифа, глаза ее сузились, и она сквозь зубы процедила:
– Я бы его ударила… я бы его убила!
В ее зрачках полыхнула ненависть, лицо ее изменилось. Это была другая женщина. Злости было слишком много, чтобы принадлежать одному человеку. Скорее всего, это было перенятое чувство.
Я подошла к Иосифу и с помощью «каталептической руки» вывела из него мужчину, к которому была обращена эта ошеломляющая ненависть. На это место поставила еще одного заместителя и попросила Яну сказать ему:
– Ты причинил мне много боли. Я злюсь на тебя. Я хочу тебя убить.
Яна выпалила эти слова в гневе, размахивая кулаками. Наброситься на мужчину не позволил сын, сидящий у его ног. Заместитель мужчины вел себя высокомерно, держался рукой за подбородок, словно там была борода, и невозмутимо сказал:
– Все под Богом ходим.
– А теперь посмотри на Иосифа. Ты по-прежнему на него злишься?
– Нет, не злюсь, я испытываю к нему благодарность, но из-за чувства вины я теряю дар речи.
– Тогда скажи ему об этом и еще скажи, что ты его с кем-то путаешь.
Яна перевела несколько раз взгляд с мужчины на Иосифа и обратно, и наконец, сказала Иосифу:
– Я – это я, ты – это ты. Эта злость адресована не тебе. Ее слишком много. Я благодарна тебе за сына, за твою моральную и финансовую поддержку.
И, набрав полную грудь воздуха, Яна выпалила:
– Я тебя обманула! Мне очень обидно… Я окрестила сына. Я боялась за его жизнь.
– Я знаю, – неожиданно даже для самого себя ответил заместитель Иосифа. И по ощущениям это было так, словно одновременно с громом и молнией засияло солнце. – Да, у меня ощущение, что это для меня не новость. Я буду помогать сыну в любом случае. Меня больше беспокоило, что о ребенке узнает жена.
Яна вся прямо засветилась, словно услышала отмену смертного приговора. Она схватила в охапку заместительницу сына и начала кружить ее вокруг себя.
Пользуясь всеобщей эйфорией, я завершила расстановку. Время было позднее, мы быстро разошлись по домам. Маленькая ложка дегтя, ложка сомнения портила в моей душе большую бочку янтарного меда радостного удовлетворения. Что-то было недосказано, не завершено. «Ладно, – успокаивала я сама себя, – все мы люди, и нам далеко до совершенства».
Утром мне позвонила возбужденная и счастливая Яна.
– Он заговорил! Сенечка разговаривал во сне! – кричала в трубку молодая мамочка.
Теперь была моя очередь терять дар речи. Так быстро расстановка такой сложности сработала в моей практике впервые. Яна продолжала свое радостное повествование.
Когда они вернулись с расстановок около полуночи, няня уже уложила мальчика спать. Яна подошла к нему, чтобы поправить одеяльце, обняла ребенка и расплакалась. Мальчик сквозь сон обнял ее за шею и сквозь сон прошептал: «Мама, не плачь».
Осенью я встретила Риту, гуляющую с внуком в Горсаду. К нам подбежал взъерошенный розовощекий мальчик и начал что-то говорить бабушке. Его речь была похожа на азбуку Морзе, состоявшую из прерывистых гласных, стоящих под разным ударением, и двух-трех слов. Звучало это приблизительно так:
– Ба, э-э-э, а-а-а раза, ы-ы у-у-у мне, о-о-е.
Рита согласно улыбнулась, погладила Сенечку по взмокшим от бега кудрям, и он убежал. Перехватив мой недоумевающий взгляд, женщина сказала:
– Дома он почти все говорит, а вот когда приходят гости или при встрече с незнакомыми людьми он говорит, словно шифруется. Когда его шутя спрашиваю, почему он разговаривает, как папуас из племени тумба-юмба, он оглядывается по сторонам и заговорщицки отвечает: «Но ты же сама знаешь, почему, бабуля».
Рита говорила это умиленно, провожая обожающим взглядом несущегося по аллейке парка внука.
– Рита, а вы действительно знаете, почему? Вы согласны, что внук будет разговаривать так до самой пенсии?
Теперь настала очередь Риты недоумевать. Она ошеломленно смотрела на меня, а складки на лбу говорили о нелегких раздумьях.
– Надя, я никогда не воспринимала его ответ всерьез. Считала это нашей с ним игрой. Но сейчас мне пришло в голову, что, как говорится, устами младенца глаголет истина. Наверное, я что-то такое знаю. Бывает такое мучительное чувство, когда хочешь что-то вспомнить, вылавливаешь из памяти проблески знаний, а они ускользают, прячутся от меня. Какой ужас, если я не вспомню! Сенечка будет и дальше говорить загадками, а ведь через год ему в школу! Засмеют ведь, затравят ребенка…
В глазах любящей бабушки полыхало отчаяние, а напряженное выражение лица говорило об ее безуспешном поиске утонувшей в океане подсознания информации.
– Рита, вспомните расстановку, где всплыла злость и ненависть к мужчинам у Яны. Негатива было так много… А это может говорить о том, что чувства эти принадлежат не одной Яне, но и другим женщинам вашего рода. У кого были основания испытывать гнев на мужчин? Какая причина, какие белые пятна существуют в истории вашего рода? Где вы раньше жили, кто еще из родственников жив и может помочь вам вспомнить забытую информацию? Может, сохранились старые фотографии или документы? Эти знания живут в вас, не дают покоя и держат в плену молчания вашего внука. Рита, в любом случае, вспомните или не вспомните, звоните. Я подумаю, каким образом еще можно помочь Сене.
Мы попрощались. Рита задумчиво кивнула и растерянно оглянулась в поисках шустрого мальчика.
Прошло не более трех дней, как Рита пришла на группу по расстановкам и попросила меня о личной встрече.
– Позавчера мы вызвали батюшку, – глубоко вздохнув, начала женщина свой рассказ, – чтобы он освятил квартиру, которую купил Иосиф для Яны и сына. Кстати, я считаю это результатом расстановки, потому что через несколько дней после нее он позвонил дочери и сказал, что намерен обеспечить их собственным жильем. Когда священник обходил с кадилом все закоулки апартаментов, во мне начало подниматься чувство страха, раздражение. Меня осенило, что я всегда испытываю похожие чувства, когда бываю в церкви. Особенно запах свечей и ладана действуют на меня удушающе. Когда священник размахивал кадилом возле меня, волна ненависти поднялась в моей душе. Помня ваши наставления, я без конца задавала себе вопрос: «Почему?» И вдруг в моей памяти всплыли слова нашей деревенской соседки Клавки, пьяно икающей после застолья у нас в гостях, уже в Одессе:
– Не было бы счастья, да несчастье помогло. Вот растет у тебя девка, кровиночка, а я так и помру нераскупоренная. Хоть бы меня какой поп поимел… Мне было лет семь, я ничего не поняла из этого разговора, но поймала на себе испуганный взгляд мамы. А когда за гостьей захлопнулась дверь, мамка посадила меня перед собой и сказала:
– Ты должна знать, деточка. Все равно, не я, так кто-то другой тебе правду расскажет, да душу изранит. Риточка, детка, я – не твоя мама, я – твоя бабушка. Твоя мама Татьяна умерла, а ты чудом выжила и стала называть меня мамой. Я и не стала тебя отговаривать. А отец твой действительно батюшка в нашей деревенской церкви. Только священники тоже разные бывают.
При этих словах мама, которая оказалась моей бабушкой Ариной, с ненавистью сдернула со стола скатерть, и все, что было на столе, со звоном и грохотом упало на пол. Она отправила меня за веником, а сама упала головой на стол и разрыдалась с такой болью, что у меня кровь стыла в жилах.
Мама, то есть бабушка, умерла, когда мне было одиннадцать лет. Меня на воспитание, а вернее, для работ по хозяйству как батрачку взяла ее бездетная родственница из деревни. Когда я что-то делала не так или говорила невпопад, она замахивалась на меня тем, что попадалось под руку, и шипела: «Поповское отродье». И когда я однажды не выдержала и сделала что-то ей наперекор, сказав, что меня приняли в пионеры, а потом я собираюсь поступать в комсомол, она избила меня веником до синяков, закрыла в большой холодной комнате и оставила без обеда. Ночью, дрожа от холода, я захотела в туалет и вылезла на улицу через маленькое окно.
На улице было не так зябко, как в доме. Стояла теплая летняя ночь. Я обняла себя за плечи, села на еще теплую от солнца завалинку и задремала. Меня разбудили голоса, доносящиеся из раскрытого окна кухни. Горела керосиновая лампа. Родственница что-то горячо и нервно доказывала своему мужу, жестикулируя и иногда переходя на визг. Тени от ее рук метались по тускло освещенным стенам, отчего сама рассказчица казалась мне чудовищем. Деваться мне было некуда, лезть назад в холодную комнату я не хотела и не могла. Избитое тело обессилело. Я сидела и слушала ее рассказ.
Арина не была красавицей. Тихая, добрая, с длинной косой и лучистым взглядом голубых глаз, она была очень набожной. Молилась, ходила в церковь за три версты. Там и будущего мужа встретила. С Гришей у них была любовь с первого взгляда. Увиделись, полюбились и поженились. Родили девочку Танюшку, мечтали еще о детях, но началась война. Гриша был комсомольцем и одним из первых ушел на фронт добровольцем. Письма, полные любви и тоски по родному дому, приходили вплоть до 1945 года. А в конце войны Арина получила похоронку. Григорий геройски погиб 9 мая на подступах к Праге.
– Зачем к Праге, – не понимала Арина, – ведь у всех война закончилась в Берлине?
И в душе ее вдруг возникала разрывающая боль и обида на любимого, как будто он сам, по собственной воле и вопреки здравому смыслу, пошел освобождать незнакомых людей в Праге, а свою жену и маленькую дочку оставил на произвол судьбы в своей Ивановке.
Женщина ходила в церковь и, исповедуясь батюшке, говорила о своей тоске-обиде и на погибшего Гришу, и на свою вдовью судьбу, и на Бога, который мужа не уберег, несмотря на ее страстные и непрестанные молитвы.
Батюшка Иннокентий был в годах, маленький, страшненький, но обладал даром прозорливости и предвидения, изгонял бесов, давал каждому свою молитву на исцеление, умел утешить.
Арина всегда уходила из церкви с облегчением и благодарностью, с укрепленной любовью к Богу. Дочку Танюшку тоже к церкви приучала. Они приходили помогать убирать в церкви, пели в церковном хоре.
Но однажды, как гром среди ясного неба, батюшка сделал предложение молодой женщине. Сказал, что она давно люба ему, но главную причину не скрыл. Батюшке сулили приход в большом городе, а при таком раскладе без жены никак.
Арина отказалась, дома долго мылась в баньке, словно хотела смыть с себя что-то липкое и несмываемое. Когда она сидела у хаты с еще мокрыми, рассыпанными по плечам светло-русыми волосами, батюшка заявился к ней домой. После долгих увещеваний и доводов отец Иннокентий, обхватив жидкую бороденку в кулак, вдруг злобно заявил:
