banner banner banner
Встреча в метро
Встреча в метро
Оценить:
Рейтинг: 0

Полная версия:

Встреча в метро

скачать книгу бесплатно

Они были уже у двери, когда Ив вдруг спросил:

– А кто ты по национальности?

– Евро, – ответила Дора удивленно.

– Это гражданство, а не национальность. Я имею в виду… Французская кровь в тебе есть?

– Есть. У меня мама была француженка. То есть наполовину. Дед был француз, а бабушка – немка. А с папиной стороны нет, там все с востока. В смысле, из Восточной Европы.

– Понятно. Ладно, я пошел. Спокойной ночи.

Когда Дора осторожно отперла дверь своего двадцать восьмого номера, внутри было темно и тихо, соседки по комнате, которых она про себя называла сокамерницами, спали. Она сняла туфли, чтобы не стучать каблуками, прошла босиком к своей кровати, разделась, нащупав ближайший стул, бросила на него одежду и проскользнула в ванную. Ванны, собственно, там не было, только крохотная душевая кабинка, облицованная простеньким белым кафелем, кабинка, раковина, унитаз, несколько полочек и маленькое зеркало, перед которым она остановилась и стала себя разглядывать. Золотисто-каштановые волосы, прихваченные на затылке резинкой, длинные, она не стриглась, чтобы избежать лишних расходов, пышный пучок лежал у нее между лопатками, зеленовато-карие глаза, пухлые губы, правильный овал лица, нежная шея… дальше видно не было, но она знала, что и прочее у нее вполне на уровне, почему бы… интересно, сколько ему лет, не меньше тридцати, может, тридцать два, а то и тридцать пять… Где он живет, чем занимается, судя по одежде, не богаче нее, хотя хорошо одеваться теперь не принято, дурной тон… да и опасно, говорят, на тех, кто чересчур разряжен, нападают, обрызгивают краской из пульверизатора или даже разрезают вещи ножом…

Кое-как сполоснувшись под душем, выдававшим крошечные порции воды с интервалами чуть ли не в минуту, Дора вытерлась стареньким полотенцем и забралась в постель, но заснуть не могла. В почти непроглядной, уличных фонарей поблизости не было, темноте тихо посапывали соседки, хорошо еще никто не храпел, случалось и такое, девушка, подававшая вместе с ней завтрак, жаловалась, что в одной комнате с ней живет женщина с больными бронхами, которая храпит или хрипит и не дает остальным спать, это была вовсе не редкость, особенно у людей постарше. У них в комнате жили женщины молодые, впрочем, у соседства с ними был другой недостаток, они водили к себе мужчин, конечно, их тоже можно понять, но спать под аккомпанемент стонов и придыханий вовсе не сахар, тем более в такой тесноте. Она мысленно обвела взором помещение, в гостиничные времена это, скорее всего, был номер на двоих, максимум на троих, теперь здесь стояли четыре узкие кровати, при каждой тумбочка, а в середину еще впихнули круглый стол со стульями… кровать, тумбочка и жесткий стул, вот и все ее имущество… то есть не ее, а то, которым она имела право распоряжаться за плату, которую ежемесячно вносила, примерно половину пособия… да, еще отсек во встроенном шкафу в коридоре с одеждой и обувью, вот они в самом деле принадлежали ей, одежда, обувь, украшения – бижутерия, разумеется, да дешевая электроника, видеофон и карманный компьютер, сделанные в каком-нибудь Занзибаре, китайскую или индийскую на пособие не купишь, даже если добавить к нему деньги, выслуженные в столовой… счастье еще, что пособие никто не отнимал или хотя бы урезал, несколько десятилетий назад, говорят, его получали только безработные… Конечно, времена изменились к лучшему, лет двадцать назад бездомные жили буквально на улице, спали на скамейках в парках и тому подобное, она немало наслушалась о тех ужасах, сейчас существовали хотя бы приюты, правда, тогда бездомных было меньше, один из десяти, теперь же почти половина… все равно! Страшно подумать, что с ней сталось бы, если б ее беда обрушилась на нее в ситуации, бытовавшей двадцать лет назад, куда она подалась бы из дому, который перестал быть домом, снова встала перед глазами пустая квартира… полупустая, кровать еще не вынесли, кто-то ее даже застелил, та самая, где умерли мама и папа, выпили снотворное и легли в постель, их только через четыре дня нашли, и то потому, что они оставили дверь полуоткрытой, нарочно, боялись, наверно, что иначе никто до ее приезда о них не вспомнит, и, конечно, не вспомнили бы, некому, родных никаких, теперь, когда уже в нескольких поколениях заводят по одному ребенку, мало у кого есть родные… будь соседи не столь давние, могли и они не обратить внимания, открыто так открыто, ну и что, и тогда… Только представить себе такое хуже смерти… Входишь в квартиру, а там… хотя что-то, наверно, она стала бы подозревать, звонила бы перед приездом, никто не отвечал бы… почему, почему она была такой размазней, много лет она перезванивалась с мамой каждый день, а в последние год-два много реже, стеснялась, девочки в школе поднимали ее на смех, шестнадцать лет, семнадцать, а все цепляешься за мамин подол, все вокруг были страшно самостоятельные, и ей всякий раз, когда приходилось отвечать на звонок, становилось неловко, а уж сама она старалась за видеофон вовсе не браться, и вот… Мебели оставалось мало, ценную родители продали сами, остальное должно было пойти в уплату за долги, ей разрешили только взять личные вещи, те же одежду, обувь и плюшевого медвежонка, который уже больше десяти лет восседал на ее кровати днем и в кресле у письменного стола ночью, он и теперь днем сидел на кровати, но по ночам печально глядел с неудобной тумбочки. Он и книжки, от отца осталось несколько десятков бумажных книг, которые не интересовали даже кредиторов, было все, что осталось от прежней жизни, от маминых эклеров и меренг, она постоянно пекла всякую вкуснятину, от прогулок с папой, крепко державшим ее маленькую ладошку, по белому песку парка Тюильри, от семейных походов на балет, мама обожала балет, и хоть раз в год отец раскошеливался на безумно дорогие билеты в пале Гарнье… Был еще Лазурный берег, Ницца, куда они ездили отдыхать трижды, а может, и четырежды, последний раз пять лет назад, до того, как отец потерял работу, жили, конечно, не в самом центре, слишком дорого, однако же близко к морю, вечерами непременно прохаживались по Английской набережной, а днем купались и загорали на неудобном галечном пляже, на который она всегда жаловалась, теперь-то за каждую гальку отдала бы день жизни, только бы ступить туда еще хоть на минуточку, но кому они, ее дни, нужны, наверняка больше ей бирюзовую гладь залива Ангелов увидеть не суждено… Захотелось заплакать, она сжала губы и стала себя подбадривать, ей еще повезло, и со школой тоже, что бы она делала, если бы не директриса, которая помогла ей оформить пособие и получить место в приюте, и не каком-нибудь окраинном, в арабском или африканском пригороде, а в самом центре, учись она в интернет-школе или обычной, где детей в несколько раз больше и вряд ли можно хотя бы попасться директору на глаза… Правда, в интернет-школе она оказаться никак не могла, отец возражал против подобного рода обучения категорически, там, мол, никакого образования не получишь… Можно подумать, в реальной школе станешь мудрецом!.. Что она умела – обращаться с компьютером? Да, теперь все повторяют, как попугаи, зачем, мол, забивать голову ненужными вещами, когда достаточно войти в интернет, там все есть, вот им и не забивали, правда, никто не мешал забивать ее самому, будь на то желание, но чего ради, если можно делать только то, что нравится. Ей нравилось читать, она одолела немало романов Бальзака и Мопассана и даже не в дайджестах, как другие, а целиком… потом она прочла и все книги, оставшиеся от отца, и романы, и стихи, даже пьесы, из принципа… вот только Байрона в папиной библиотеке не было, и пожалуйста!.. но что толку от чтения?.. Да, директриса помогла ей устроиться в приют, но не на работу, впрочем, она и не могла, найти подходящее место для вчерашней школьницы не сумел бы никто, в немногих еще уцелевших фирмах нуждались в людях с совсем другой квалификацией, заводов и фабрик в Париже, Франции да и всей Европе практически не осталось, единственная возможность – пойти в продавщицы или официантки, кассиров в магазины уже почти не брали, их заменила электроника, но ходить по торговым залам в униформе или разносить блюда готово было такое множество людей!.. ей крупно повезло, что удалось зацепиться за должность подавальщицы в своем приюте, все благодаря ее приветливости и ровному характеру, большинство обитателей приюта было издерганное и нервное, угождать таким же, как они сами, неспособное… правда, платили гроши, жалких полторы тысячи евро, поистине на бутерброды и противозачаточные таблетки… но таблетки ей и вправду нужны не были, то ли холодность, то ли брезгливость, но что-то мешало ей спать, как все вокруг, с каждым встречным. Конечно, ни о каком принце на белом коне она не мечтала, да и девственность потеряла еще в школе, где старшеклассники, поощряемые преподавателем эротики, буквально гонялись за девочками чуть помоложе, особенно хорошенькими, к которым ее причисляли, затаскивали их в чуланы, в кусты, публичный секс в школе все-таки не поощрялся, вокруг ведь бегали совсем малыши… затаскивали и ничем при этом не гнушались, методы применяли не самые честные, ей, например, подсунули во время воскресной дискотеки таблетку в стакане апельсинового сока, сильные наркотики были в школе под запретом, но на всякую мелочь смотрели сквозь пальцы, подумаешь важность, какая-то девчонка потеряла над собой контроль и позволила парочке самоуверенных юнцов увести себя в пустой компьютерный кабинет. И уводить снова и снова, на дискотеках правили бал парни из выпускных классов, сбежать от которых было попросту невозможно. А в женских спальнях командовали лесбиянки, уйти от их навязчивого внимания было почти подвигом, как это ей удалось, она сама не понимала…

Так что после школы она была только рада, что к ней не приставали, то есть приставали, конечно, порой так настойчиво, что проще было уступить, чем изыскать предлог для отказа… можно подумать, тут нужен предлог, какого черта, не хочу, и все, а у нее не получалось, поднимали на смех, долбили всякую ерунду вроде «аппетит приходит во время еды», но постепенно она все-таки научилась говорить «нет», и уже целый год жила себе спокойно и… И? Бездумно. Ну и правильно. Что толку задумываться, вот представишь себе, что так пройдет вся жизнь, и кинешься в Сену или с Эйфелевой башни, последнее, впрочем, не всякому по карману, на башню пускают по билетам, а те безумно дорогие… Конечно, когда трата – последняя в жизни, о сбережениях печься нет смысла, и однако большинство предпочитало Сену, ночью, чтобы не выловили, рассказывали, что по утрам из реки достают сотни трупов, но это, наверно, преувеличение… Веселенькие, однако, мысли приходят в голову! Чтобы отвлечься, она стала думать о новом знакомом, интересно, чем он занимается, где живет, действительно ли носит пистолет, пьет или колется, нет, непохоже, но какая-то девушка у него наверняка есть, а жаль… За этими размышлениями она и заснула.

Утро было ясное, совершенно безоблачное, какие в Париже даже летом случаются не часто, теплое, но не жаркое. Бульвар Османа был полон народу, начался месяц скидок в Больших магазинах, и толпы людей, спешивших избавиться от с трудом или без отложенных денег, текли по тротуарам непрерывным потоком. Дора не особенно рвалась делать покупки, боясь потратить из только вчера полученного пособия больше, чем могла себе позволить, но когда Эмма, соседка по комнате, стала по очереди уговаривать девушек составить ей компанию, все-таки согласилась, подумав, что вдруг повезет, удастся купить какую-то недорогую обновку, и когда объявится Ив… если объявится… Обычно от Эммы она старалась держаться подальше, хотя как будто у них было немало общего, возраст, положение, но многое их и отличало, и, в первую очередь, то, что вызывало у Доры зависть, смешанную с удивлением, Эмма имела мать, еще не старую, вполне здоровую, обитавшую в отдельной маленькой квартирке, не богатую, но более или менее обеспеченную, и Эмма вполне могла жить с ней, но не жила, более того, встречалась с матерью редко и неохотно, а на вопрос, почему сразу после школы ушла из дому, отвечала, что выбрала свободу. Под свободой она понимала, кажется, почти ежедневную смену партнеров, часть из которых неизбежно появлялась в приюте, то были особи мужского пола разного пошиба, в основном не слишком высокого, к чему ей все это, Дора не очень хорошо понимала, особых радостей неуклюжее барахтанье в постели Эмме вроде не доставляло, судя по всему, в этом отношении она недалеко ушла от самой Доры, кажется, она просто считала подобный образ жизни естественным, нельзя же без любви, сказала она как-то соседкам, полагая, видимо, что ее похождения и есть любовь. Неудивительно, что она могла знать о любви, откуда, книг она отроду не читала, смотрела кино, а там любовь такая и есть, некрасивые актеры и актрисы, с каменными лицами пыхтящие, как чайники, то в одной, то в другой постели, вот и Эмма ночью пыхтела, вечера проводила в кинотеатрах, просматривая нашумевшие фильмы, в которых свои представления о любви и черпала, или на дискотеках, где выискивала уже этой якобы любви объекты, а днем валялась на кровати с компьютером, предаваясь безудержному интернет-общению, друзей во плоти у нее, кажется, не водилось, как, впрочем, и у большинства современных людей. Как и у самой Доры, в школе у нее было несколько подружек, но позднее она все отношения с ними прервала, из гордости, они ведь жили совсем другой жизнью, в нормальных домах, с родителями, иначе быть не могло, кто-то же оплачивал их учебу, раскатывали на собственных автомобилях, пили кофе в уличных кафе, к которым она и близко не подходила, на пособие по подобным заведениям не погуляешь, а позволить платить за себя богатым приятельницам она не хотела… Знакомиться же в интернете, прикидываясь не тем, кто ты есть, играть роль или даже разные роли, как поступали многие, жившие виртуальной жизнью, совсем не похожей на реальную… нет, это было не в ее вкусе, она не любила врать… и потому была совсем-совсем одна.

Поход оказался успешным, она купила две блузочки, пестрые, одна в зеленых тонах, другая в желтооранжевых, Эмма так набрала целую охапку вещичек, штук шесть или семь, откуда у нее деньги, Дора не знала, вряд ли она брала их у своих приятелей, скорее, экономила на еде, ее ведь через день кто-нибудь приглашал на ужин.

Когда они со своими пакетами, Эмма – большим, Дора – маленьким, дошли до Оперы, их удивило необычное для этого места оживление, вокруг была масса народу, многие огибали здание, торопясь на площадь, со стороны которой доносился неясный шум.

– Что там такое? – пробормотала Дора, а Эмма предложила:

– Сделаем кружок через Итальянцев?

Выбравшись на площадь Оперы, они оказались в гуще людей, выходивших из метро и останавливавшихся, чтобы разобраться в происходящем, большинство стояло лицом к Авеню де л'Опера, по которой в сторону Риволи тек людской поток, не только заполнивший тротуары, но и захлестывавший проезжую часть, самые нетерпеливые, выбравшись из вязкой толпы, бежали по мостовой, не разбирая дороги, в воздухе висели крики, гул голосов, гудки застрявших в этом половодье автомобилей.

– Что случилось? – спросила Дора одного, другого, и кто-то наконец ответил:

– Взорвали Лувр!

– Кто?!

– Наверно, исламисты, кто еще!

– Пойдем туда? – повернулась Дора к Эмме, но та посмотрела на свой объемистый пакет и покачала головой.

– Мне надо занести это домой.

– Возьми и мой, – попросила Дора.

– Давай.

Перебравшись на Авеню де л'Опера, Дора попала в негустую, но чрезвычайно текучую людскую массу, ей приходилось все время лавировать среди быстро шагавших мужчин, она сразу приметила, что толпа состоит большей частью из мужчин, при том главным образом белых, удивилась было, но потом поняла, все потому, что они ничем не заняты, почти полное исчезновение физического труда оставило без дела тех, кого когда-то называли простым народом, в сфере услуг и на государственной службе приоритет имели женщины и всяческие меньшинства, само собой, чернокожие, желтокожие, люди с ограниченными возможностями и так далее и тому подобное, закон о дискриминации вбирал в себя все новые категории притесняемых. Вот и… Шли отнюдь не молча, помимо возмущенных возгласов и ругательств, ее слуха достигали откровения, от которых она нервно вздрагивала.

– … пора с этим кончать!

– … скажи, с этими!

– … вышвырнуть всех вон!

– … всю их родню сажать или высылать!

И на не совсем ту тему:

– … он мне говорит, выкладывай пятьсот евро штрафа, а я ему: слушай, приятель, если я назову негра африканцем, он от этого побелеет?

– … повесили, штаны спустили, а в задницу банан засунули – угадайте с трех попыток, кто это?

Ответом на последнее был короткий, но громкий хохот.

И еще:

– Жаль, ей-богу, что войны нет, как бы я в автомат вцепился! А лучше – в пулемет…

– Что война? Там такие же будут, как ты, бедолаги. Нет, с автоматом хорошо к политиканам наведаться.

– А еще лучше в Брюсселе пострелять. В этих их евроструктурах.

И опять.

– … после смерти жены он запил, любил ее очень, сразу прицепились, забрали дочь и передали на воспитание парочке лесби, когда он узнал, достал где-то револьвер, пошел, застрелил обеих, а потом дочь и себя… в любом случае, ребенка не вернули бы…

– Да, торговцы детьми это сила, у них все схвачено, в нашем доме живет одна из их шпионок, стоит где-нибудь детскому плачу послышаться, тут же звонит, и какая-нибудь подлюга из ювенальной юстиции тут как тут, на днях женщины на нее напали, избили, исцарапали, даже в полицию не пожаловалась, больно выгодный у нее бизнес, можно и порку стерпеть…

– … вообразите себе, эта сволочь Гайяр сказал в интервью, что арабов, которые насилуют женщин в переулках, тоже можно понять, до своих баб им, видишь ли, не добраться, у них мораль, а ведь у молодых ребят потребности…

Говорили не двое, не трое, многие, разные люди, обрывки подобных высказываний достигали ушей Доры со всех сторон, она сжалась, думая, как это все страшно, сколько в человеке злости, между тем, толпа становилась все гуще, у Комеди Франсез она совсем увязла, впрочем, все-таки ее вместе со всеми остальными куда-то несло, она с ужасом ждала, когда откроется вид на Лувр и она увидит дымящиеся развалины, и когда ее вынесло на Риволи и оказалось, что Лувр цел, по крайней мере, с этой стороны, она испытала несказанное облегчение, собственно, так трястись, наверно, и не следовало, весь Лувр сразу взорвать не могли, на это понадобилась бы атомная бомба.

Риволи была забита людьми, транспорт, наверно, пустили в объезд, ни одного автобуса, а тем более машин, видно не было, толпа захватила и проезжую часть и, медленно двигаясь направо вдоль стены Лувра, огибала ближнее крыло и, смешавшись с другой толпой, двигавшейся навстречу с той стороны Риволи, вливалась во двор Наполеона… Дора удивилась, что нигде нет полицейских, которые пытались бы эту людскую массу повернуть вспять или хотя бы задержать, но, оказавшись в виду арки Карузель, поняла, что преграду толпе создали там, двор был оцеплен и полон людей в форме, и, посмотрев туда, где таких собралось больше всего, она, похолодев, наконец увидела то, что представляла по дороге, ближняя часть крыла… Денон, кажется, так?.. и дальняя, прилегавшая к Старому Лувру, были целы, но середина превратилась в груду руин, у них уже гудели какие-то машины с кранами, суетились люди, разбирали обломки, под которыми наверняка были тоже люди. Люди и?.. Она не могла сообразить, что за залы расположены в том месте, хотя в школьные годы их несколько раз водили в Лувр, но он слишком велик и полон всего, так что запомнить, где что висит, мог только завсегдатай…

Каким-то образом ей удалось пробраться к самому оцеплению, она оказалась невдалеке от памятника Людовику, поднявшись на цыпочки, попыталась разглядеть, что, не знала сама, и вдруг увидела Ива. Он стоял внутри оцепления в десятке метров от нее и разговаривал с парой хмурых мужчин в штатском, на нем были те же старые джинсы, что и в прошлый раз, однако вместо майки синяя трикотажная рубашка с короткими рукавами, она пожалела, что не успела надеть новую блузку, но тем не менее крикнула:

– Ив!

И он обернулся. Не только обернулся, но оставил своих собеседников и подошел к ней.

– Медора! Что ты здесь делаешь?

Она растерялась и пролепетала:

– Что и все.

Ив хмыкнул. Она попробовала объяснить:

– Я хотела увидеть…

– Ну и? Увидела?

Она безмолвно кивнула.

– Собираешься тут остаться?

Она замотала головой.

– Тогда пойдем.

Он огляделся, Дора думала, что он прикажет ее пропустить, но ничего подобного он не сделал, а сказал:

– На Риволи не протолкнешься. Проще выйти к Сене. Иди в ту сторону.

И сам зашагал вдоль оцепления туда же. Дора пробралась сквозь толпу, у ворот, где оцепление кончалось, они встретились и вышли на набережную. По мосту Карузель тоже шли люди, но не столь плотно, и Ив предложил:

– Как насчет того, чтобы перейти на Левый берег? Можем заглянуть ко мне, угощу чашкой кофе.

Дора кивнула и несмело спросила:

– Ты работаешь в полиции?

– Упаси боже! Просто один из инспекторов, которые занимаются этим делом, мой сосед и приятель.

– Но ты знаешь, что случилось?

– Этот подонок подошел, не очень близко, конечно, бросил в окно маленькую гранату, специальную, там бронированные стекла, просто так их не пробьешь. Проделал дыру, потом подскочил и кинул внутрь бомбу.

– И кто это был?

Ив пожал плечами.

– Когда приехала полиция, от него оставалось только кровавое месиво. Тут же масса народу, набросились сразу.

Дора поежилась.

– Не одобряешь самосуда? – спросил Ив иронично. – Я тоже не одобряю. В принципе. Но смертной казни ведь нет. А эта сволочь бросила свою пакость в зал итальянской скульптуры. Где, между, прочим, Микеланджело. О живых людях не говорю, там было несколько десятков человек. Как минимум.

Дора промолчала. Она представила себе, как добрая сотня крепких мужчин, таких, какие шли, догоняя и обгоняя ее, по авеню де л'Опера, накидывается на некое человеческое существо, бьет в ярости чем попало, бьет до тех пор, пока от него не останется… как он сказал?.. кровавое месиво… да, но что осталось от тех несчастных туристов, которые прилетели, приехали, пришли полюбоваться картинами и статуями?..

Между тем они миновали мост и оказались на левом берегу, Дора знала его плохо, провела всю свою совсем еще недолгую жизнь на правом и в здешних улочках-переулках ориентировалась слабо, собственно, никто от нее этого не требовал, надо было просто идти рядом с уверенно шагавшим Ивом, ей это нравилось, так давно она не встречала человека, с которым чувствовала себя покойно и надежно. Добираться было недалеко, несколько сот метров и три-четыре поворота, и они остановились у старого четырехэтажного дома.

– Я живу в мансарде, – сказал Ив, открывая дверь подъезда. – Лифта нет. Дойдешь?

– Как-нибудь, – засмеялась Дора.

На третьем этаже Ив кивнул в сторону одной из дверей.

– Тут живет мой друг инспектор. По воскресеньям мы с ним играем в шахматы, если, конечно, он не ловит очередного психа, он в антитеррористическом отделе… Ну вот, пришли.

Он отпер дверь и пропустил Дору в маленькую прихожую.

– Вперед! Направо ванная, налево спальня, а напротив студия, она же гостиная, столовая и кухня.

– Студия?

– Да. Я – скульптор.

Дора открыла рот и снова закрыла, за три дня, миновавших с вечера их состоявшегося при чрезвычайных, можно, наверно, так сказать, обстоятельствах знакомства она перебрала в уме множество профессий, гадая, чем может заниматься ее спаситель, но такое ей в голову не пришло. Переступив порог большой комнаты напротив, она сразу увидела несколько скульптур и побежала к ним. Они были не очень велики, в половину человеческого роста, и похожи на современные и не похожи, скорее не похожи, ибо это были вовсе не всякие бесформенные куски камня с непонятными выступами и впадинами, нет, это были фигуры людей с настоящими лицами и телами, но чем-то они отличались от классической скульптуры, наверно, чуть большими, чем естественные, вытянутостью и изгибами или некоторой нарочитостью поз, к примеру, тут была женщина, стоявшая на носках, чуть наклонившись вперед, словно вот-вот улетит, именно так, поскольку из такого положения можно только взлететь… Большего она подумать не умела, совсем в таких вещах не разбиралась, могла полагаться только на инстинкт.

– Нравится? – спросил Ив.

– Ужасно!

– Ужасно?

– Ужасно нравится! – Она осторожно провела пальцем по отполированной белой поверхности. – Это мрамор?

– Ну что ты! Мрамор стоит баснословных денег. Это специальный пластик. При сорока-сорока пяти градусах он становится мягким, как глина, из него можно лепить, а когда работа закончена, статую ставят в термостат, при нуле пластик твердеет, буквально превращаясь в камень. Конечно, такое изваяние ценится не так высоко, как мраморное…

Но их покупают? – хотела спросить Дора, однако постеснялась, подумала, что, наверно, да, раз есть чем платить за квартиру, пусть в мансарде, но совсем не маленькую… или не совсем маленькую?.. Сложно сказать, смотря с чем сравнивать, в новых постройках ведь квартиры крошечные, но это дом старый… Она огляделась, здесь было светло, много окон, комната в два раза больше, чем их номер в приюте, в дальней половине довольно высокие подставки со скульптурами, слева от двери стояли диван, кресло и журнальный столик, справа была устроена кухонька – плита, мойка, холодильник, шкафчики, маленький стол со стульями, все честь по чести, что ее удивило, так это чистота, стол и рабочая поверхность блестели, в раковине ни одной грязной тарелки, на плите ни брызг, ни пятен…

Ив, кажется, заметил ее удивление.

– Я немного педант, – сказал он, словно извиняясь. – Не люблю беспорядка. Давай слегка перекусим. Я сделаю кофе, а ты загляни в холодильник. Есть сыр, салями, масло. Хлеб в том шкафчике.

Он коснулся лежавшего на столе пульта, и в простенке между двумя окнами на противоположной стене засветился экран.

– Посмотрим, что нам скажут по поводу недавних событий.

Они пили кофе – Доре казалось, что такого вкусного она никогда не пробовала, ели бутерброды, как ни странно, то, что показывали все новостные каналы, как теле-, так и интернетовские, не отбило у нее аппетита, пили, ели и смотрели то, что показывали, в основном, прямые репортажи с места, где они недавно были, с рассказами очевидцев, интервью с сотрудниками музея, перечислявшими экспонаты, находившиеся в разрушенных залах, люди менялись, а на главной картинке все разбирали и разбирали завалы и извлекали трупы незадачливых любителей искусства. Мелькнули и носилки, прикрытые простыней или чем-то вроде, останки террориста, а вскоре появилась и бегущая строка, ответственность за взрыв взяла на себя какая-то «исламская армия борцов за нравственность», и Ив стукнул кулаком по столу, расплескав кофе.

– Нечто в этом роде я и предполагал, – буркнул он. – Извини.

Он встал, принес кусок бумажного полотенца и вытер стол, и тут на экране появился человек, при виде которого его лицо исказилось так, что Дора испугалась, ей показалось, что Ив сейчас запустит в монитор кофейником или еще чем-нибудь потяжелее. Впрочем, ничего такого он не сделал, только процедил сквозь зубы:

– Подонок тут как тут.

– Кто это? – спросила Дора.

– Гайяр.

– А кто он?

– А ты послушай.

Она послушала. Человек на экране многословно рассуждал о том, что и мусульман надо понять, их религия не приемлет обнаженной натуры, что мы, европейцы, не хотим считаться с тем, что почти половина населения Европы – магометане, что хотим жить, как сто лет назад, что…

Она оторвалась от экрана и воззрилась на Ива с недоумением.