скачать книгу бесплатно
Трамвай её желания
Валериан Маркаров
Перед вами сборник короткой прозы, позволяющий судить о многогранном творчестве писателя. В нём нашли свой приют пронзительные истории о человеческих судьбах, о любви и смерти, о страсти и одиночестве, о таинственном прошлом и фантастическом будущем, в которых, порой, трудно провести грань между реальностью и вымыслом. Романтические и философские, жизнерадостные и жуткие, все они написаны неповторимым почерком мастера, не перестающего удивлять своего искушённого читателя неожиданной развязкой.
Валериан Маркаров
Трамвай её желания
Эта книга является художественным произведением. Имена, характеры, места действия вымышлены или творчески переосмыслены. Все аналогии сдействительными персонажами или событиями случайны.
Обавторе
Валериан Маркаров родился в 1967 году в Грузии, в семье тбилисских интеллигентов. С отличием окончив факультет истории Тбилисского Университета, он впоследствии изучал бизнес и менеджмент в США и Израиле. Трудился в ряде международных организаций и дипломатических миссий, и более четверти века посвятил образовательной деятельности. Автор книг «Личный дневник Оливии Уилсон» и «Всему своё время», историко-биографических романов «Гении тоже люди… Леонардо да Винчи» и «Легенда о Пиросмани», сборника психологической прозы и др., переведённых на другие языки мира и получивших признание экспертов. Руководитель Международного творческого Союза современных литераторов «Парнас». Член жюри ряда литературных премий. Публикуется в России, Грузии, Армении, США, Канаде, Германии, Италии, Израиле, Греции, Дании, Финляндии, Бельгии и др. странах. Лауреат Международного Славянского литературного форума «Золотой Витязь», премий им. Пушкина и Гоголя (Россия), Марка Твена (США), Генриха Бёлля, Де Ришелье, «Лучшая книга года» (Германия), победитель премии «ДИАС», обладатель «Золотого Пера Руси», Международной литературной премии мира, финалист премий имени Э. Хэмингуэя (Канада), "Данко", «На Благо Мира», «Большой Финал» и др.
Трамвай её желания
Нино спешила, стучала каблучками по тротуару весело и пронзительно. Платьице и голубая джинсовая курточка развевались от быстрого шага, а модная короткая стрижка, небольшой вздёрнутый носик, доставшийся ей по наследству от русской бабушки, тонкие чёрные брови, большие карие глаза и пухлые губы придавали ей полное сходство со студенткой-отличницей. Красавица, ничего не скажешь. И только свежесть этого утра была готова поспорить с её природной красотой.
Весной ей особенно верилось, что жизнь прекрасна и удивительна, несмотря ни на что! Светило солнце, которому ещё предстояло набрать силу. Давно проснулись воробьи и сердито скакали по мокрым веткам с набухающими почками, а порой безбоязненно, с бешеным чириканьем запрыгивали в полуоткрытые окна старых четырёхэтажных хрущёвок, горделиво стоящих вдоль всего Московского проспекта.
Завернув за угол дома, Нино увидела свой трамвай седьмого маршрута: вот-вот отойдет. Боже, как же не хотелось опаздывать на работу. Перепрыгивая через лужицы, она помчалась к остановке. В голове стучали молоточки, дыхание сбилось. Ей было ясно, что уже не успеть. Она махнула рукой. Машинист, завидев девушку, помедлил, и в последнюю секунду ей удалось ухватиться за поручень, встать на подножку и запрыгнуть внутрь. Растолкав столпившуюся у дверей компанию, она нырнула вглубь вагона и присела на свободное место у окна. Красно-белый трамвай с шумом захлопнул дверки, звякнул и тронулся в путь, лязгая стальными колесами по рельсам и покачиваясь из стороны в сторону.
Трамвай всегда казался ей уютным домом. Сидя у его окна, она любила задумчиво созерцать, как мимо плывут дома, торопятся по своим делам прохожие. А порой закрывала глаза и представляла себе, что скорый поезд уносит её в неведомые дали. И тогда, как и большинство девушек её возраста, предавалась грёзам о лучшей жизни, мечтам, полным светло-розовых оттенков, подобным лучезарной весенней заре. Ведь если не мечтать о грядущем – навеки останешься прозябать в унылом настоящем.
Её взгляд упал на оконные проёмы быстро исчезавшего из виду многоквартирного дома и она, дав волю фантазии, живо вообразила, что за каждым окошком сидит человек. Полными надежды глазами он вглядывается в синие небеса, всякий раз посылая к далёким светилам горячую, но безмолвную мольбу о счастье.
Девушке вдруг стало грустно. Но нет, это была не та грусть, которая граничит с глубокой печалью. Грусть её была мечтательной, светлой и вдохновляющей: ведь ей всего двадцать три, хотя временами кажется, что душа мудрее, много старше её самой. Может поэтому она и не растрачивала время попусту, как большинство её ровесниц – кокеток в коротких юбках, буйно мнущих и треплющих свою молодость. Ей ничто не мешало вести такой же образ жизни – родители жили и работали в другом городе. Но её больше влекли книги и компания большого пушистого кота Бальтазара.
Когда ей стукнуло девятнадцать, у неё появился парень. Давид. Из интеллигентной тбилисской семьи, студент университета, очень перспективный и, как ей казалось, почти идеальный. Отношения между ними завязывались серьезные. Подруги завидовали Нино по-чёрному: ишь какого красавца себе отхватила!
Однажды, встретившись с девушкой, Давид предложил ей провести время в квартире друга. Вот, он мне ключи оставил, сказал он торопливо, пойдем, а? – и даже подмигнул ей с нескрываемым вожделением, ну прямо как её Бальтазар: когда тот влюблялся в кошек, то вёл себя точно так же.
– А что там делать? – спросила Нино удивлённо.
– Как что? – парень посмотрел на неё пристально, покраснел и насупил тёмные брови, и она поняла, что он рассердился. – Мы уже вон сколько времени встречаемся, а ещё ни разу…
– Что ни разу, Дато? – тут уже рассердилась Нино. – Как ты можешь предлагать мне такое? – а потом, взяв себя в руки, спокойно произнесла:
– Может, просто погуляем? Погода сегодня хорошая.
– Хм, погода! – Давид порывисто качнулся на каблуках, пытаясь скрыть раздражение, за которым, как ей почудилось, пряталось разочарование. Его ноздри вздрогнули, а в глазах засверкала молния. Казалось, ещё чуть-чуть и у него из ушей пойдёт пар. – В общем так, не хочешь – не надо. Пока…
Повернувшись, он решительно зашагал прочь, к остановке трамвая. Нино и сейчас помнила затихающий в ушах перестук колес, удаляющийся силуэт вагона, отнявшего у неё что-то очень ценное, дорогое… В воздухе пахло осенью. Расставания всегда пахнут осенью. Не той, что раскрашена всевозможными цветами в солнечный день, а той, с мерзким дождем, не прекращающимся ни на секунду, сбивающим с деревьев последние листья, которые, падая на чёрную землю, медленно гниют и умирают.
Она всё ждала, что он объявится. Но он так и не позвонил. Ни вечером, ни на следующий день, ни через неделю. Проклятый телефон молчал, как заговорённый, не считая одного раза, когда ошиблись номером. Только тогда Нино поняла все оттенки сказанного им слова «Пока…», всю его цветовую палитру, от жизнерадостного жёлтого «Скоро созвонимся» до отвратительно-мрачного, чёрного «Прощай! Не звони никогда!» И такая тоска защемила сердце, что она проревела в подушку всю неделю напролёт.
На этом их отношения разладились окончательно. Поначалу Нино с головой ушла в свой собственный мир, полюбив тишину и одиночество, погрузилась на самое дно, отгородившись от вселенной чёрной толщей воды. Дождливое лето сменилось меланхоличным межсезоньем. Она не знала, как будет протекать её жизнь дальше, без Давида, но где-то в глубине души смела надеяться, что всё наладится рано или поздно. Раз чёрная полоса уже была, значит, скоро обязательно будет белая… Нужно верить в лучшее, иначе нельзя.
Прошли четыре года и жизнь вернулась в своё русло. Она давно уже не переживала, не просиживала на диване, уставившись в одну точку. Она поняла: реальность вовсе не похожа на приторно-сладкую сказку, в которой девушка встречает принца и они живут потом долго и счастливо тысячу лет. Действительность сурова и слишком предсказуема: до бесцеремонного взгляда, брошенного при встрече, до откровенных фраз и тошнотворно-одинаковых обещаний.
Где бы она ни появлялась, её внешность завоёвывала всеобщее внимание: мужчины пялились, не в силах оторвать глаз, или оборачивались на улице, смотря ей вслед. Многие парни увивались за ней: одни разорялись на подарки, чтобы с их помощью добраться до её хрупкого тела, другие искали слова, которые смогли бы проложить дорогу к её душе. А она, такая «странная» и «недоступная», на них и смотреть не хотела – вежливо улыбалась и говорила всем «Нет!». Потому что никогда особо не верила в любовь. Хотя с самого детства знала, что когда-нибудь встретит его, того самого Принца…
Стоял тёплый тбилисский январь. Снега в этом году не было и в помине – такая уж выдалась зима. Впрочем, этим здесь никого не удивишь. Соседка по подъезду, Тамрико, заманила Нино к себе в самый день Крещения, угостила крепким кофе с ореховой пахлавой, а потом предложила заглянуть в будущее, узнать, что предрекает ей судьба. Нино не верила в гадания, знала, что все эти предсказания – сплошная ерунда, недостойная взрослых и серьёзных людей, напрасная трата времени. Но отвертеться не получилось: каждому из нас знакомо желание узнать предстоящее. Карты Тамрико презирала, но по руке и на кофейной гуще гадала охотно, никогда, впрочем, не сообщая, из каких источников черпала она свои знания о человеческих судьбах. Этим и жила. Молва окружила пророчицу таинственным ореолом, и жители проспекта, завидев её за версту, старались обходить стороной, чувствуя перед ней какой-то суеверный страх, но встретившись лицом к лицу, вежливо здоровались – как бы чего ненароком не вышло.
– Готовься, Нино, в нынешнюю ночь все потусторонние силы готовы помочь нам.
Тамрико медленно вытащила очередную сигарету из полупустой пачки, открыла форточку и закурила, всем своим видом показывая, какое удовольствие ей доставляет ароматный дым.
– Сейчас бы ещё бокал хорошего шампанского, – протянула она хриплым голосом, – и я снова поверю, что жизнь всё-таки приятная штука. Знаешь, а я не жалею, что прожила её именно так, мне не стыдно людям в глаза взглянуть, хоть они от меня и шарахаются, как черти от ладана. Да и Бог с ними! Жаль только, что семью свою я так и не создала. И превратилась в одинокую, никому не нужную старуху… Не бери с меня пример, девочка моя. Вон как созрела ты, пора уже тебе жениха достойного найти. Господь ведь каждой твари создал по паре. Твоя половина тоже где-нибудь сейчас сидит или, может, в такси едет. И тебя ждёт – не дождётся.
– Я в такси не езжу, – весело перебила Нино. – Только вот на нашем трамвае – на работу и обратно.
– Ну, значит, на трамвае. Какая разница! Не мешай! – отмахнулась Тамрико. – Всё в жизни происходит в назначенный срок. Если ещё не встретились, значит, не пришло время, не готовы вы ещё. Это не я тебе говорю. Так здесь написано! – она протянула руку и взяла с комода, уставленного пыльными иконками с изображениями святых, толстую книгу в красивом цветном переплёте. – Вот, смотри, китайская «Книга Перемен». Сестра из Москвы прислала, знала, что мечтаю её иметь. Ты про Конфуция слыхала? Был такой китайский философ. Знаешь, что он перед смертью сказал? «Если бы я мог продлить свою жизнь, то пятьдесят лет отдал бы изучению Книги Перемен, и тогда смог бы не совершать ошибок». Книга эта хоть и очень старая – здесь проверенная тысячелетиями мудрость! – но она живая, – Тамрико громко постучала по ней пальцем, – она может точно сказать, каким будет твой завтрашний день. Ну что, готова узнать правду? Тогда ближе к делу, а то и так кучу времени зря потратили. Вот тебе монета. Давай, задумай желание и бросай её шесть раз! И, главное, верь в удачу. Поняла? – она критично и пристально взглянула на Нино и, по всей видимости, предположила, что та задумала что-то крайне значительное.
Мудрёная гексаграмма в Книге Перемен выдала им толкование следующего содержания:
«Новый день стирает границы ночи». Все перемены и потрясения в вашей жизни закончились, и очень скоро вы обретёте долгожданное счастье. Не грустите о прошлом: ваша новая ступень гораздо выше и интереснее предыдущей. Удача улыбается вам. Следуйте зову своего сердца, не бойтесь быть смелой. Верьте в удачу, и тогда ваше заветное желание непременно исполнится.
Медленно шевеля губами, Тамрико читала толкование и всё поглядывала на Нино, ловила выражение её лица. И, завидев, как оно оживилось, как засияло ямочками на щеках, женщина, видать, осталась довольна собой. Или великим Конфуцием…
После той Крещенской ночи настроение у Нино и в самом деле оставалось приподнятым. Теперь она с нетерпением ожидала прихода весны: ей хотелось поскорее обнять небо, улыбаться ласковому солнцу, деревьям, цветам. Как много надежды, романтики и теплоты, оказывается, может подарить человеку одно небольшое пророчество!
И вот пришла долгожданная весна – чудное время года. На деревьях появились зелёные побеги будущих листочков. Весело закружили над головой ласточки, а аромат свежести благоухал в воздухе, извещая о том, что и летние дни уже не за горами.
– Покупаем билеты! Оплачиваем проезд!
Суровый женский голос отвлёк Нино от радужных картин, когда мысли её были гораздо дальше мокрого тротуара со снующими людьми, а глаза устремлены куда-то в бесконечную даль и совсем не следили за происходящим.
Кондукторша, протолкнувшись сквозь спины пассажиров, подошла к девушке и тронула за плечо. Это была высокая полноватая женщина с волосами, собранными на затылке, и с маленькими бегающими глазками, уже давно не молодая. Славилась она тем, что не позволяла пассажирам лепить на окна старые раскисшие билеты и рисовать пальцем на потном стекле носатые рожи. Да ещё и гнала безбилетников безо всякой жалости. С раздражённым и уставшим, несмотря на утренний час, лицом, она зелёными от медных денег пальцами теребила ролики билетов в ожидании оплаты.
Нино открыла сумку, чтобы выудить из неё кошелёк. Мелкие предметы вроде зеркальца, помады, шариковой ручки, почти нового флакончика от духов хватали её за пальцы, и, отброшенные в сторону, мгновением позже снова попадались под руку. Кошелька в сумке не было. Нино уже понимала, что он, маленький кожаный кошелек, сейчас дома, лежит себе тихо на трюмо в прихожей, тускло поблёскивает своим серебряным замочком.
– Вот досада! – уныло пронеслось в голове. Ведь трамвай уже отъехал на целую остановку от дома, даже если выйти сейчас и вернуться за деньгами, то она точно опоздает на работу, и тогда… Даже думать об этом не хочется. Её прошиб холодный пот.
– Сейчас, минутку, – зачем-то произнесла она. Кондукторша вяло кивнула, поглядывая куда-то в окно. В её глазах, как и в оконном стекле, отражались проплывающие дома, отвлечённые мысли не колыхали омут бесцветных зрачков. Думала она о том, что болит этим утром спина, натруженная вчера большой ручной стиркой, глажкой, и наведением порядка в убогой и обшарпанной квартирке на первом этаже. И не было ей дела до суетливо роющейся в сумке девицы со вздёрнутым носиком и модной стрижкой.
– Сейчас. Сейчас, – повторила Нино, лихорадочно соображая, как избежать неминуемого позора. Ощупала карманы джинсовой курточки – вдруг завалялась какая-нибудь мелочь. Пусто. Просунула руку во внутренний карманчик. Но и здесь ничего! Даже за подкладку лазила – хоть шаром покати. Впервые в жизни оказалась «зайцем» – сущий позор!
Люди, ехавшие в трамвае, смотрели на Нино, как на сумасшедшую, но она упорно продолжала поиски несчастной мелочи. И всё напрасно! Она не знала, что ей делать. Представила, как строгая кондукторша останавливает трамвай и с позором высаживает её. Сможет ли она убедить её, что стала жертвой собственной рассеянности? Ведь она не имеет ничего общего с любителями прокатиться на халяву!
Когда всякая надежда покинула её, вагон дернулся и пошёл. Кондукторша всё ещё стояла рядом, в ожидании опустив на грудь подбородок. Казалось, она сосредоточенно рассматривала тяжеленную сумку на ремне, набитую разменными монетами и голубыми роликами билетов. Потом, потеряв всякое терпение, нахмурилась, открыла было рот, но ничего не успела сказать: над хрупким плечом Нино вдруг протянулась мужская рука, на раскрытой ладони лежали монетки.
– Вот, возьмите за девушку.
Да уж, непостижимы пути провидения: никому не дано знать, отчего судьбе угодно, чтобы беда его обернулась удачей. Между тем, полноватая женщина равнодушно приняла деньги, привычно стряхнула их в сумку и мгновенно потеряла всякий интерес к девушке. Оплачиваем проезд, нараспев протянула она, протискиваясь дальше сквозь толпу пассажиров. Трамвай звякнул на стыке рельс, а Нино обернулась, чтобы взглянуть на своего спасителя. Казалось, время нарочно замедлило ход, чтобы дать ей возможность разглядеть его. Этот среднего роста симпатичный парень, совершенно определённо, не был одним из сотен. Так подсказывал её внутренний голос, но она не понимала почему, лишь почувствовала, как тревожно застучало её сердечко.
Парень еле заметно улыбнулся. Ей часто доводилось встречать случайные улыбки прохожих. Среди толпы всегда найдёшь доброжелательных людей, которые не прочь лишний раз поделиться хорошим настроением. Но в этот раз она немного растерялась, хотя и не отвела взгляда. Заметив это, парень нахмурился и попытался продвинуться вглубь вагона. Но Нино успела схватить его за рукав.
– Спасибо вам большое, – сказала она проникновенно.
– Не за что, – ответил он и заморгал карими глазами в обрамлении длинных ресниц, которым позавидует любая девушка. Её всегда нравились карие глаза, она считала их очень выразительными, умными и романтичными. А потом на его щеках выступил румянец. Видать, засмущался, решила она. Это надо же – встретить в наши дни мужчину, способного смущаться!
– Я вам обязательно верну, обещаю, – добавила она, улыбаясь. – Сегодня же.
– Да не стоит, – равнодушно пожал он плечами и посмотрел на двери.
Бог ты мой, наверное, ему скоро выходить, прикинула Нино. А ведь даже не познакомились. А он такой… такой! Просто эталон красоты. Его густые тёмно-каштановые волосы блестели в свете солнечных лучей, а четкие линии бровей добавляли выразительности взгляду. Он слегка щурился, словно забыл дома очки, и хмурил переносицу, что выглядело чрезвычайно мило. Да, странно было встретить его здесь, в трамвае. Солнце за окнами засветило ярче прежнего, и сердце её запело. Ей всегда было интересно, существует ли любовь с первого взгляда. Сейчас она убедилась, что существует. И ей захотелось смеяться, кричать в неудержимом восторге и творить глупости. «Влюбляюсь», – молнией пронеслось в голове. Влюбляюсь и ничего не могу с этим поделать. Да и вид у неё был слишком довольный. Правда, она не знала, что делать со всем этим дальше.
– Не хотите сесть? – нежданно-негаданно предложила она незнакомцу. – Вон там, впереди, возле выхода, освободились два места.
Он молча кивнул и послушно двинулся в указанном направлении. Сел возле окна. Нино пристроилась рядышком.
– А я ведь и не спросила, как ваше имя, – полюбопытствовала она и тут же заподозрила, что он сейчас скажет «Георгий», ведь это, пожалуй, самое распространённое мужское имя в Грузии.
– Георгий…
Ну надо же, до чего я догадливая, вмиг пронеслось в её голове. А вслух она произнесла:
– Очень приятно, Георгий. А меня зовут Нино. Я, представляете, в первый раз в жизни кошелёк дома забыла. Такая досада. Обычно я не такая растеряха. Знаете, если бы не вы…
– Да ничего страшного, – парень смущённо улыбнулся. Правда, теперь он разглядывал девушку с некоторым интересом. Чудо, какой скромненький, заключила она. И уж точно, что умный и добрый. Ну сущий Мистер Немногословность. Болтливых людей она не любила, в особенности – болтливых парней.
Она и не заметила, как трамвай плавно подошёл к остановке. Георгий вдруг подскочил, ловко огибая колени Нино и сообщил:
– Извините, мне пора сходить.
– Ой, – всполошилась Нино, глянув в окно. – Мне тоже… уже…
Он ловко спрыгнул со ступеньки и протянул ей руку. Сердце Нино растаяло. Точно влюбилась, подумала она радостно. А потом железные двери гулко закрылись перед ними и гостеприимный вагон покатился по рельсам, раскачиваясь и набирая ход.
– Ну, я пойду, – неловко сказал парень. – Всего вам хорошего, Нино.
– И вам, – отозвалась она.
Он кивнул, развернулся и зашагал по тротуару вдоль по улице. Нино, растерянная, смотрела ему вслед так, словно не верила, что он уходит. Потом вздохнула. Ожидание чуда – отчаянное и безумное, но такое нелепое – таяло с каждой секундой. Рассчитывать больше было не на что.
Она в глубокой задумчивости направилась в другую сторону. И, с трудом сдерживая слёзы, уговаривала себя не терять голову, не разрушать свой прежний благополучный и спокойный мир, такой незыблемый и устойчивый, в котором ещё совсем недавно была счастлива. И всё же слабая надежда не покидала её, вопреки холодным и расчётливым доводам рассудка.
– Нино! – вдруг раздалось сзади.
Чуть не подпрыгнув от неожиданности, она обернулась. В её душе зажёгся свет. Георгий догонял её широкими шагами и вскоре оказался рядом.
– Знаете что? – выпалил он, задыхаясь. Нино смотрела на него снизу вверх и ждала. Догадывался ли он в эту минуту, что за этими большими глазами стоит личность со своим бескрайним космосом?
– Позвоните мне, если что, – сказал он ей тихим голосом. – Я там, на билете, номер записал.
С этими словами он что-то проворно вложил в карман её курточки и побежал обратно. Нино, на седьмом небе от счастья, глядела ему вслед, пока его фигура не растворилась в толпе прохожих.
А спустя мгновение, она, не веря собственным глазам, долго смотрела на ладонь, на которой, поблескивая серебряным замочком, лежал её маленький кожаный кошелёк. А из него торчал смятый трамвайный билет.
Мимо шли люди, поглощённые своими большими и маленькими проблемами, своими бедами и печалями, и им не было дела до Нино, как и ей теперь не было дела до них. Её больше не радовала тёплая весна, яркое солнце на голубом небосводе, буйное цветение природы и звонкое пение жаворонка. Потому что была она совершенно одна, а вокруг ни души – лишь тяжелая, неподвижная тишина, безответно поглотившая все краски и звуки жизни…
Неношеное платье
Время от времени старуха покашливала, и влажная мокрота протяжно хрипела у неё в бронхах, превращаясь в сладковатый слизистый комочек во рту. Она сидела в чёрной косынке перед гробом мужа и неотрывно теребила в руках носовой платок, часто поднося его к лицу и протирая уголком то глаза, то подрагивающие кончики губ, которые, казалось, вот-вот коснутся выпирающего подбородка. А порой медленно покачивалась в такт негромким, певучим причитаниям: «Ваня, милый ты мой, кровинушка! На кого ж ты меня покинул?! За что наказал? Теперь одна… Как же жить-то теперь?», и тогда солёные слёзы разъедали ей лицо, а мысли о трагической смерти мужа душили мучительно больно.
Чин отпевания подошёл к концу, но хромоногий дьячок в белой обожжённой рясе не ушёл: уселся себе в дальнем углу, отложил в сторонку дымящееся кадило и тихим однообразным голосом читал псалтырь. Дверь, как положено в таких случаях, была нараспашку и народ всё шёл и шёл: как-никак, а село у них большое. Одна толпа сменяла другую: одни шли, чтоб отдать последний поклон гробу, другие, чтобы поглазеть, как покоится в нём Иван. Крепкий мужчина, облачённый в новый тёмный пиджак, лежал, накрытый белой простынёй, с ликом Спасителя на груди, безвольно зажав погребальный крест в восковых руках. Слабый мерцающий огонёк свечи бросал косые лучи на его заострившийся нос и загорелый морщинистый лоб с насупленными бровями: он словно сердился на тех, кто уложил его в эту окроплённую святой водой холодную некрашеную домовину, сколоченную из свежеструганных сосновых досок.
Сельские бабы, только ступив в дом, принимались голосить с самого порога. Мужики же поначалу копошились в сенях, топали валенками, сбивая с них снег, затем украдкой заглядывали в горницу, где проходило прощание, жались по углам, больше удивлённые и испуганные, чем огорчённые. Входили бочком и, бросая несмелые взгляды на Ивана, торопливо скидывали шапки, крестились на иконы, обкладывали гроб мокрым, колючим еловым лапником и, оборачиваясь, сочувствие вдове выражали. Бабы рассаживались на лавках, что стояли полукругом перед гробом, пускали слезу, а потом удручённо головами в косыночках мотали и о чём-то шептались меж собой. Кто-то из них обронил, что, мол, рановато Иван отдал Богу душу, дюжий был мужик, мог бы ещё жить да жить. Вдова не повернула головы: всё шевелила губами немые причитания да теребила платок.
Глядь, в дом вбежал полоумный Васька-заморыш, ногами к гробу засеменил и раз – что-то сунул в ноги покойному.
– Эй, Васька, ты чё учудил, дуралей? – хмуро спросил сосед, наклонившись и дохнув табачищем с лёгким перегаром, когда тот примостился рядом.
– Да Васька чё? Васька всё село обежал, нигде цветов нету. Непогодица. Все Ваську журят, а Васька Ивану шоколадку…
В какой-то момент ей показалось, что покойник тяжело вздохнул, и от неожиданности она вздрогнула всем телом, едва не лишившись чувств. Зашлась родимая затяжным кашлем, закрыв рот рукавом и так давясь горлом, будто её рвало.
– Худо мне, Клава, – произнесла она, едва успокоившись.
– Дак это с непривычки, Люда, – закивала соседка, махнув рукой. – Уж на что я привычная – ведь мужа, брата и сына схоронить успела – и то… Вот я тебе ща водицы подам, даст Бог полегчает. Изморилась ты, два дня не пимши, не емши, кишка кишке, поди, кукиш кажет. И глаза все вконец выплакала, горемычная… Ты того, ступай, поешь малость, а мне идти надоть, скотинка некормленая ждёт.
Права была Клавдия – Люда с головой ушла в своё горе. Как прознала про мужа, так ноги и подкосились, ничком на пол рухнула и забилась, завыла как собака. Клавка, которая прибежала на этот вой, смотрела на неё и, поди, думала, что Людка сошла с ума. Она не смыкала глаз вторые сутки кряду: пока покойник в доме, надобно держать всенощную. Иван работал дежурным электромонтёром, спешил по вызову устранять всякие неполадки. Всё твердил, что без электрика в жизни – ни туды и ни сюды. Электрик, он ведь всё может: захочет – свет зажжёт, захочет – погасит, короткое замыкание может удлинить, а длинное – укоротить. Выходит, без электрика миру хана придёт. А тут током его и убило, пока был на халтурке у Валентины. У той завсегда что-нибудь не так, как у людей. Живёт, говорят, одна, без детей, без мужа. Дом старый, от бабки остался. В нём то утюг заискрит, то розетка в стене задымится, то пробки к чертям вылетят, а то и проводка дотла сгорит. Вот Иван по доброте душевной и пособляет ей. А в этот раз Валькин телевизор чинить полез, безбашенный, так его на месте как шандарахнуло. На смерть! В морге сказали, что под градусом был да лыка не вязал, и кончился без мучений – моргнуть не успел.
На приличные похороны денег не хватало. Но сельчане выручили, всячески пособляли Люде устроить мужу подобающее прощание, да такое, чтоб никто не осудил. И что б она делала без этих добрых людей? Бабы суетились на славу, прибирая в доме. Засучив рукава и попутно вытирая сопли, драили мылом полы, окна и двери, вытирали от пыли образа, завешивали сервант да зеркала. Лавочек вот натаскали – собирали с миру по нитке. Да ведь всё ж надо было сделать одним пыхом, пока в доме не было тела усопшего: все хорошо помнили, что сор при покойнике вымести – всех из дому вынести. А мужики вот с машиной помогли, доставили Ивана из больничного морга, за гробом съездили, недорогим, правда, но очень добротным, священника местного пригласили. Свечи для погоста прикупили, лампадку разожгли, чтобы душа его, покинув тело, не испугалась темноты, а свет пламени её успокоил.
Стыд да срам, что родной сын приехать не смог – дела у него да заботы. Говорит, Москва слезам не верит, тут в оба глядеть надо, иначе с голым задом останешься! Всё у него шито-крыто: с кем живёт и как, что ест и пьёт, где лямку тянет – ничего ей толком не знамо. Безалаберный, даже внука ей с Иваном не подарил. Господи, образумь, ты его! Вернулся бы в село. Нашёл бы себе девку здоровую, работящую. Детишек бы на свет Божий нарожали. Жили бы как люди… Хорошо хоть депешу прислал, короткую, в три слова: «соболезную похорони оплачу».
На освободившееся Клавкино место тихонько подсела Алевтина. Обняла, руку сжала и что-то шепнула на ухо, да только Люда не разобрала слов, сидела с каменным лицом. А та опять за своё, что-то ей там про Ивана на тихой ноте бубнит. Люда и прислушалась глухо, хоть и не повернула головы.
Не убивайся ты так, подруга, услыхала она. Не стоит он того! Всю жизнь гулял от тебя, ни одну юбку мимо не пропускал. Вот те крест святой, не вру. Чего глядишь? Да неужто не ведала? А год назад с Валькой снюхался, жил с нею блудно. Вальку-то Раскладушку всё знают. Охомутала она его – кого хошь спроси! А в тот день благоверный твой квасил у неё во всю – дым коромыслом стоял. Я ведь там близёхонько, по-соседству. Напились до поросячьего визгу. Ванька твой орать стал, что изменяет ему Валька. Да оно, небось, так и было. Валька, как-никак, баба видная: краснощёкая, стройная, грудастая. Вон воротилась из города – накувыркалась там, поди, с лихвой. Рыжие патлы свои распустила, напомадилась, хоть стой – хоть падай, огляделась, приметила себе мужика крепкого, работящего, раз в гости позвала – по хозяйству подсобить, другой, третий, да и увела. Да чтоб мне сквозь землю провалиться, коль наговариваю! Хоть и ведаю, что негоже поминать покойного дурным словом – душа его на том свете умается, но как по мне, коли чего не так, то и молчать не стану, правду-матку всю выложу, как на ладошке.
Люда замерла, чувствуя, как бешено застучало её сердце и кровь ударила в лицо. Руки её задрожали, тело обмякло, а всё перед глазами, как в сильный ливень, поплыло. Верно в народе говорят: жена об изменах мужа узнает в последнюю очередь. Всё внутри взбунтовалось, вскипело… Получается, все знали! Да молчали, грех Ванькин покрывали.
Будь на твоём месте, продолжала Алевтина, извела бы её на корню, змею подколодную, тварь поганую, зелья бы подсыпала или порчу навела. К слову сказать, я тут вот что вчерась надумала: покласть бы в Иванину домовину вещицу её какую, трусики разноцветные али лифчик – всякий раз на бельевой верёвке качаются туды-сюды, мужиков закликают. Покласть – и всего-то делов. Ахнуть не успеешь – вослед за супружником твоим покандехает.
За окнами мело не на шутку. Ветер с силой, размашисто кидал снежные хлопья в стекла, в белой пелене расплывались, терялись силуэты изб и деревьев. Снег, едва долетев до земли, начинал таять, превращая её в месиво из грязи и воды. Был слышен лай собак вдалеке и скрип сверчка где-то в углу. Погребальная свеча медленно догорала, сероватый воск таял, стекая на дощатый пол, а его запах смешивался с ароматом ладана, дымок рваными волокнами нависал над собравшимися вокруг гроба усопшего.
Зловещую тишину нарушило лёгкое шуршание ткани: упало покрывало с зеркала, обнажив леденящую душу картину. Что это – явь иль сон? В горнице гроб стоит, входят и толпятся мужики и бабы, несут на валенках грязный снег, хлопочут, утешают и кручинятся. Но за спиной её, пустозвонки, всё судачат да языки чешут, думая, что она этого не видит. Видит!
Знали все! И молчали. А теперь шастают туда-сюда, сороки, лишь бы кости Ванькины перемыть, и, может статься, кое-кто в душе даже радуется беде её.
Темнота внутри зеркала кое-где рассеивалась дрожащим огоньком лампадки, пытаясь заполнить звенящую пустоту отчаянья и злости, пробиравшую Люду до самого сердца.
Ясно, во всех красках, представила, как Валька хитростью заманила Ивана, поила его холодной брагой, стакан за стаканом, а потом растрепанная, шалая, в сползшей с плеча кофте, устроилась подле него, телка захмелевшего, стала будить-тормошить пунцовыми губками: «Да не спи ты, соколик! Полюби меня сильно…» Иван, дурья башка, что-то мычал со сна, отталкивал ее, а Валька кофточку скинула, и сисечки свои напоказ – остренькие, как у её козочки Зорьки, в разные стороны глядящие тугими сосками.
Вздохнула прерывисто да на мужа глянула – лежит, не шевелится, непутёвый. Вздрогнула, вспомнив про его частые отлучки: охоту на три дня и три ночи, рыбалку на вечернюю зорьку – говорил, перед закатом лучше клюет, – а то и халтурку на стороне, когда неделями ждала – не могла дождаться. А возвращался домой пьяным, взгляд мутный – ты и не пикни, не суй свой нос в посторонние дела, щи вари да знай место, женщина. А ежели что не так, вставал на дыбы, посылал крепко в Тьму-Таракань, так то и ладно, а то мог ведь и промеж глаз. Ох, и слепая ж была! Дура!
Лицо её исказила судорога, глаза закатились, а грудь порывисто заколыхалась от кашля. И сызнова отдалась во власть воспоминаний, и замелькали пред ней картины прошлого, которые она в обычной жизни старалась не ворошить. Вот здесь ей восемнадцать годков. Хороша! Приударил за ней Иван, гармонист чубастый, первый парень на селе, девок щелчком пальца подзывал! Всё твердил: «Гуляй ты, Людка, пока молода да красива. Другие ж девки гуляют. Чего тебе-то порожнем ходить? Неужто хуже других?» Иван завидным женихом считался, зарплата для села большая и служебным грузовиком пользовался, как личным. Начальство позволяло держать машину в заулке возле дома, вот и катал он девчат, а те визжали от радости. А как-то однажды балясами её заморочил, затащил на сеновал, подальше от людских глаз, где сладко пахли недавно скошенные травы. Тьма там стояла – глаз выколи, только слабо светились щели в полу да кое-где сквозь дырявую кровлю пятнышки лунного света пробивались. Не обхаживал, не задабривал, не упрашивал. Огляделся вокруг, сплюнул, взял сзади за груди. Сдавил жадно, до боли. Кинул на ворох сухой травы. Прижал собой в темноте, целовал лебединую шею, ласкал, рукой под белый сарафан забрался. Уступила она. Одна только мысль вертелась: скорей бы только всё кончилось. А он потом всю жизнь попрекал да и унижал, что не честной за него пошла, не блюла себя, как положено, отдалась до свадьбы.
