скачать книгу бесплатно
В неприметном, неласковом месте
Из бессонных ночей, из бунтующих слов —
И расти с ними вместе.
Постепенно смеркалось. Потом я ушёл
Между осыпью и валунами.
И вдали без меня волновался и цвёл
Луг, поросший стихами.
Высоцкий
Он вырос некрасивым, но приметным
Среди московских каменных трущоб.
Он пел про юность на Большом Каретном,
Про долг, и честь, и многое ещё.
На всех своих орбитах неформален,
Он стал актёром как-то между дел.
Сказал Любимов: «Пьёт… Но гениален!» —
И он играл, любил, и пил, и пел.
И загремели Гамлет, и Хлопуша,
И слава, и скандальная молва,
А он, себе и музыке послушен,
Россию перекладывал в слова.
В нём хриплая, бунтующая сила
Творила свой прекрасный беспредел:
Швыряла в пропасть, в небо возносила!
И он играл, любил, и пил, и пел.
Его душа работала двужильно
В пересеченье света и теней.
Он стал звездой Таганки и Мосфильма,
Рвал паруса и вздыбливал коней.
И так он был Мариной озабочен,
Что где там спальня! – континент гудел! —
Летал в Париж с букетами – и очень
Её любил! …Играл, и пил, и пел.
Ему хотелось удостоверенья,
Что он поэт! Чтоб подпись и печать!
В СП хотелось! – но Андрей и Женя
Предпочитали сдержанно молчать.
Потом писали, что и были б рады,
Да запретил тот самый «здравотдел»!
Высоцкий умер в дни Олимпиады.
Наотмашь умер – как играл и пел.
Страна умолкла, сжав сердца и губы,
Не веря, что она отныне без…
Когда уходят те, кого мы любим,
Молчание спускается с небес.
Что он поведал Богу, я не знаю.
Всевышний сутки молча просидел,
Потом сказал:
– Я грешника прощаю…
Я б тоже там играл, и пил, и пел!
Женский портрет с эпилогом
Прекрасны были женщина и год,
А рухнули в молчанье и разлуку…
Похожая на августовский мёд,
На яблоко, клонящееся в руку,
Была она. И было ей дано
Не делать ни движенья вполнакала:
Шла – как летела, и пила вино,
И плавала в грозу, и хохотала.
В ней жара было больше, чем в огне,
В ней каждый выдох требовал свободы!
Она казалась, и не только мне,
Явлением загадочной природы.
Халатик и изысканный наряд
Равно? светились на медовой коже.
Ей шли дельфины, дюны и закат.
Ей шёл весь мир – и я, наверно, тоже.
Отодвигая в тень своих подруг,
Без умысла игрива и надменна,
Она с ума сводила всех вокруг —
Погибельно манящая сирена.
Мужскому взгляду было не уйти:
Её задев, он плыл за нею, вторя
Сиянью линий бёдер и груди,
И меркло небо, и стихало море…
Она – и это чувствовал любой! —
Во всём держась своей манеры броской,
Входила даже в воду, как в любовь, —
С улыбкой и распущенной причёской.
Уплыв, ложилась на? спину она,
В голубизне утрачивая тело,
И пепельных волос её волна
С морской волной сливалась и темнела.
Купалась в тонком. А могла и без,
И шла из вод, самой себя не пряча.
Славянка, Афродита, чудный бес!
Но Бог – её ли, мой? – уже назначил
Судьбу, где в небе тает самолёт,
Где для меня оставлена записка:
«Всё миновало…»
Я в далёкий год
Знал женщину. Тогда казалось – близко.
Стихи о молчании
Горький сон мне явился сегодня под утро некстати,
Что поставлен я паузой в Божьей великой сонате
И меня, как скалу, огибают летучие звуки,
Простирая в пространство прозрачные крылья и руки.
Мне ли критиком быть высочайшей Господней работы,
Где в прекрасном согласии встали прекрасные ноты?
Но надмирный Маэстро, увы, не узнает, что значит
Быть молчащим меж тех, что смеются, поют или плачут.
Я себя утешаю: молчание необходимо!
Ведь недаром чудесно немое отчаянье мима,
И затишье заката, и ночь, где ни ветра, ни звука…
Ах, не верьте, не верьте! Быть паузой – тяжкая мука.
И что мудрость в молчанье – вы этому тоже не верьте,
Потому что звучать – есть отличие жизни от смерти,
Потому что иначе идти невозможно по краю!
Может быть, я проснусь… Может быть, ещё что-то сыграю.
Портрет пророка в молодости
Во дворце фараона прохладен бассейн,
Тишина опахал и услада ковров…
Ты ещё ни к чему не готов, Моисей,
Ты к великой и горькой судьбе не готов.
Ты неглуп, но пока беззаботен и пуст,
Ты царевич, ты выше похвал и обид! —
И такому ли явится пламенный куст,
Из которого Яхве с тобой говорит?
Лучше ласка рабынь и послушливость их,
Ловчий сокол и свита за правым плечом,
Чем однажды увидеть у стен городских,
Как твоих соплеменников гонят бичом.
Лучше жалких отринуть и слабых забыть,
Как предписано кодексом рангов и каст,
Чем, раба защищая, капо зарубить, —
И тобою спасённый тебя же предаст…
…Будет жизнь беглеца и пастушья сума,
И не знает ещё ни один звездочёт,
Что погибнут младенцы, что спустится тьма
Что кровавыми волнами Нил потечёт,
Что пойдут за тобой через дали пустынь
Не колонны героев, а толпы рабов,
Для которых похлёбка дороже святынь!
Моисей, ты ещё ни к чему не готов…
Но в обещанный рай, так похожий на ад,
Ты бредёшь по тропе, еле видной в пыли,
Где столетья спустя столько орд и армад
Станут прахом Святой заповедной земли.
А толпа позади тащит ропот и ложь,
Боль, надежду и страх за полтысячи лет…
Ты до края дойдёшь, но за край не зайдёшь
И в пустыне умрёшь, исполняя Завет.
И в последнюю ночь, в свой предутренний час,
Уползая за круг обветшалых шатров,
Ты прошепчешь во тьму угасающих глаз:
– Ты прости меня, Боже… Я был не готов…
Чужой
Я в глуби водной вижу признаки
Потусторонних измерений:
Вот рыбы тихо, будто призраки,
Скользят меж медленных растений.
Их плавников движенья мерные
Бесшумны в сумраке лазурном…
Здесь всё чужое – так, наверное,
Я проплывал бы над Сатурном.
Малёк метнётся, крабы спрячутся,
Порхая, уплывёт медуза…
В их памяти со мной не значится
Ни отторженья, ни союза.
Я здесь явленье инородное,
И в местной мокрой лотерее
Любое существо подводное
Меня живучей и хитрее.
Что ж делать, мы созданья пешие!
И выбравшись на берег вскоре,
Я скину ласты надоевшие,
Взгляну на сушу и на море,
На их границу белопенную,
Чей гул лишь вечности послушен, —
И снова вспомню ту Вселенную,
В которой я ничуть не нужен.
Не нужен – но зато единственный! —