скачать книгу бесплатно
– Кстати, Вера просится к тебе на консультацию, возьмешь?
– А куда я денусь? Дай ей мой телефон, договоримся. Только ты ей скажи, что я советов не даю.
– Знаю-знаю, «Все ответы на наши вопросы внутри у нас самих», ты только помогаешь до них добраться.
«Фира, дай кефира!»
Утреннее жужжание кофемашины заглушило традиционный понедельничный звонок. Липа успела взять телефон с последним сигналом рингтона.
– Я думала, ты уже убежала и даже лапки не пожала, – Глафира была в своем репертуаре и вместо утреннего приветствия выдала смесь легкого ворчания и претензии на оригинальность.
– А других версий не было? Лично я всегда стараюсь предположить три версии. Как минимум. Как учили. А ты, троечница, все перезабыла, – парировала Липа.
– О-о-о, началось… Теряем время!
Уже несколько лет они с Фирой начинали каждую новую рабочую неделю с совместного онлайн-завтрака. В это время все домочадцы с обеих сторон разбегались по своим делам, и подруги могли в полной мере наболтаться, рассказывая друг другу свои воскресные сны.
Их увлечение толкованием тайных ночных символов никто из домашних не одобрял: Павел всегда подтрунивал над Липой, Марфа вообще считала это полным бредом, та же ситуация была и в Фирином окружении. Она сама, ее мама, сын с женой и двумя детьми, две кошки и старый подпорченный йорик – все жили в одной большой квартире, и никто из них не собирался менять место жительства. В тесноте, да не в обиде. Зато в самом центре. В их густонаселенной квартире всегда стоял галдеж и то и дело летали молнии – каждый участник этого Ноева ковчега, включая подпорченного йорика, претендовал на лидерство, поэтому редкие минуты тишины были на вес золота.
По понедельникам Павел торопился на еженедельную утреннюю конференцию в своей клинике, Марфа убегала к первой паре. Фирины дети и внуки разбегались по офисам и детским садам, стареющая мама со своим йориком к утру одерживала победу в битве с ночной бессонницей и засыпала богатырским сном. Уличная дверь и в той, и в другой квартире примерно в одно и то же время плотно закрывалась, и вот тогда… можно было налить чашечку кофе и сесть в кресло, не напрягаясь, что кто-то рядом греет уши, накапливая информацию для критических насмешек.
– Итак, «что тебе снилось, крейсер „Аврора“ в час, когда утро встает над Невой?» – пропела Глафира. И, совсем не дожидаясь ответа на музыкальный вопрос, продолжила: «Крейсер „Аврора“ – это не фамилия и имя девушки. Я так, на всякий случай напоминаю. Для особо одаренных».
– Очень смешно. А «Невой» значит «не вой слишком громко, соседей распугаешь»? Ты это хотела сказать?
– Просто вспомнила старую песню. В школе на уроках музыки разучивали, и добрая половина класса была уверена, что это песня про девочку Аврору Крейсер. Вот тебе потерянное поколение девяностых – полное равнодушие к историческим объектам, несмотря на шаговую доступность.
– Я думаю, эта половина класса состояла из одних двоечников?
– Ну давай, отличница, колись, что на этот раз было интересненького?
– Давай ты первая, а то все я да я…
– А у меня все прозрачно, даже напрягаться не надо. Из того, что запомнила: стою на перекрестке, перекресток Т-образный, две дороги ровные, третья уходит за поворот – ее толком не видно. Я такая сначала в замешательстве, типа «куда податься бедному евр-рэю?», потом, естественно, почапала за поворот – любопытно же… Там ледяная гора. Огромная. Дальше никак не пройти, надо по ней карабкаться. Я, конечно же, ползу, цепляясь голыми руками за выступы, немного страшно. Вот рассказываю тебе, а в голове зазвучала песня:
«Не гляди назад, не гляди.
Просто имена переставь.
Спят в твоих глазах, спят дожди.
Ты не для меня их оставь…».
Фира начала напевать знакомую с боевой юности песню. Голос у нее был красивый, тембр низкий с расщеплением – утомительные уроки сольфеджио и диплом с отличием об окончании музыкальной школы обеспечивали точное попадание в ноты. Анна Освальдовна, учительница сольфеджио, безусловно, была бы довольна – не зря мучилась с «бесталанными балбесами». Глафира уже сделала вдох, чтобы продолжить куплет, но у Липы было не так много времени, поэтому она шутливо поторопила подругу: «Тебе же ясно сказано: „Не гляди на зад“. Там случайно не сказали, на чей зад не глядеть?».
– Нет. Не сказали. Короче, до вершины горы я добралась и съехала вниз быстро так: тр-р-р… Прямо к многоэтажному дому. Еду в лифте. Поднимаюсь на восьмой этаж. Лифт тесный, в нем куча народу, все какие-то хмурые, в длинных пальто, воротники подняты, не смотрят на меня. Где-то между седьмым и восьмым этажами лифт застревает. Двери открываются, а там пустота. Народ стоит спокойно, никто не делает никаких резких движений. Потом лифт снова закрывается, и какие-то рабочие подтягивают его наверх. Я выхожу и просыпаюсь. Все! – облегченно выдохнула Фира, как студент, который всю ночь учил и, наконец, «все, что знал, рассказал». – Ну, и что там говорит наш замечательный Антонио Менегетти?
– Ну да, ты права, ничего интересного. Все прозрачно. Перекресток – выбор решения, пошла за поворот – тоже понятно, ты по-другому не можешь, хлебом не корми, дай найти приключения на свою попу (точнее, на твой зад, который сегодня ты уже упоминала). Гора сама по себе – понятный образ, хочешь достичь каких-то высот, ищешь удовлетворения.
То, что гора ледяная – тут как раз не так все радужно. Лед – это всегда что-то застывшее, неподвижное и холодное, у Менегетти это страх смертушки, но ты его преодолеваешь, цепляешься за выступы, потом достигаешь цели и скатываешься вниз, чтобы идти дальше.
– Вот спасибо, утешила, – хмыкнула Фира.
– Ну, ты же знаешь, это всего лишь версия, и «иногда сигара – это просто сигара», а лед – это просто лед. Ну, дальше все вообще понятно. Подниматься на лифте – желание изменить ситуацию к лучшему, но за счет внешних обстоятельств. Застряла в лифте – испытываешь затруднения в текущей жизненной ситуации, куча народу – твои клиенты, их у тебя слишком много, и все они приходят к тебе с проблемами. То, что они не смотрят на тебя – тоже абсолютно понятная тема. Ты же мне сама постоянно говоришь, что твоя работа тебя достала, и ты бы с удовольствием ее поменяла, но «где еще тебе столько заплатят». Вот тебе и перекресток. Короче, твой сон – про твою фрустрацию и про желание поменять работу. И все у тебя получится, но для этого должны появиться какие-то люди, готовые прийти тебе на выручку. Главное, ты вышла из лифта и с горы съехала, значит, преодолела все трудности с криками «Ура!» или «Да пропади все пропадом!». Неважно. Расслабься и жди нужных людей. Это не я, это тебе маэстро Менегетти передает пламенный привет.
– Ну, в принципе, я с ним согласна. А у тебя что?
– Как всегда все запутано. На этот раз прямо интрига для меня. Люди, фразы, числа. Какая-то бабка-профессорша…
– Чья бабка?
– Да в том-то и дело, что моя. Там, во сне. И зовут ее Александра Николаевна. Прикольная такая бабенция, но в жизни-то все совсем не так. Не могу пока подобраться, но чувствую, что за этим что-то есть.
– А как же призыв «Ловите знаки судьбы!»?
– Да вот пока крокодил не ловится, не растет кокос.
– И все, что ли?
– Ну, нет, конечно, там еще про Марфу.
– Кстати, как вчера погуляли на новоселье у молодых?
– Да никак. Они, похоже, разбежались прямо на старте. Думаю, это хорошо, как бы парадоксально ни звучало: лучше в девятнадцать лет получить собственный опыт драматических расставаний, пока нет детей, ипотек и прочных связей со свекровью, которая остается «в подругах» на всю оставшуюся жизнь. В этом возрасте страсти бурные, но проходят они быстрее. Как девятый вал – накрывает с головой и кажется, что «сердце гибнет в огне-ды-ша-щей ла-ве любви, пара-ру-пару-рам!», – пропела Липа. – У нас с тобой сегодня прямо концерт бардов-семидесятников.
– Почему бы и нет, – рассмеялась Фира.
– А после бури, по законам жанра, всегда «луч солнца золотой», – подытожила удачную метафору Липа, – а солнце – это новая встреча, может быть, самая важная в жизни. Кстати, там у меня во сне было число с литерой: 19-А. Про девятнадцать я поняла сразу – Марфе как раз девятнадцать лет, и накануне мы с ней немного поискрили. Я ей пыталась внушить, что в девятнадцать лет еще рано играть в семейную жизнь, она, естественно, мне бурно возражала, чуть не поссорились. А вот сейчас рассказываю тебе и понимаю, что литера «А» – это как план «А». Типа, «мистер Фикс, у вас есть план?». Коне-е-ечно! И этот план «А» не сработал. Значит, скоро появится план «Б».
«Надо будет сказать Марфе при встрече, только так, аккуратненько…» – подумала про себя Липа и продолжила.
– Короче, считаю «драму с пистолем» в юном возрасте полезной штукой, и неважно, кто кого бросил – пережить и забыть, стать сильнее, мудрее и идти дальше. Все встречи и расставания не случайны, они нам для чего-то нужны. Но тебе, моя дорогая, этого не понять, ты у нас баловень судьбы!
– Ну да, что есть, то есть, – с чувством глубокого удовлетворения согласилась Фира.
В отличие от Олимпиады, Глафире очень нравилось свое имя, прямо с самого детства, и несмотря на все дразнилки дворовой ребятни, она всегда чувствовала себя единственной и неповторимой. Обидные реплики типа «Фира, дай кефира» никогда не достигали цели. Обычно она горделиво выпрямляла спину, медленно поворачивала голову в сторону обидчиков и презрительным тоном произносила: «Скучно, господа… Придумайте уже что-нибудь поумнее». «Господа» от такой наглости впадали в ступор и долго еще не могли найти «ответочки».
В семье Фира была любимым ребенком, ее родители уже были достаточно взрослыми, старшему сыну было двенадцать лет, когда родилась долгожданная девочка.
Большая разница в возрасте со старшим братом обеспечивала ей карт-бланш во всех братско-сестринских разборках. Бессрочная индульгенция, выданная ей при рождении, гласила: «Она же маленькая, да еще девочка!».
Родители Фиры состояли на высоких должностях в системе советской торговли, в просторной квартире всегда веяло уютом и достатком. Лихие 90-е с тотальным дефицитом прошли мимо этой удачливой семьи, не задев даже по касательной, и вспоминались «картиной маслом», точнее, с маслом и с большим эмалированным ведром, что стояло в углу кухни и было доверху наполнено шоколадными конфетами «Мишка на Севере», «Белочка» и «Ну-ка, отними!». Доступ к этому ведру у Фиры был беспрепятственным в любое время дня и ночи. В семье считали, что этот плод будет слишком сладок в случае запрета, а свободный доступ к ведру обеспечит потерю Фириного интереса и, следовательно, предохранит ребенка от переедания. И в чем-то они оказались правы: Фира была равнодушна к конфетам, но обожала кофеек с хорошим шоколадом по утрам, особенно под легкую беседу с любимой подругой.
– Про девятый вал это интересно, думаю, ты права. Редкое явление. У меня такого не было, а у тебя, помнится мне, было…
– Было. Или не было… Это, что называется, «whom-how» или «кому как», если по-русски. Заболтались мы с тобой сегодня, так и опоздать можно. Ну что, по коням?
– Ага. Погнали наших городских! Обнимашки, пока-пока!
«Мне снилось…»
Утренний разговор, точнее, его завершение никак не выходили у Липы из головы. Девятый вал, было – не было… Они обе прекрасно понимали, о чем зашла речь. Ну как тут не вспомнить Блюму Вульфовну Зейгарник, простого смертного советского психолога, с ее «эффектом незавершенного действия»! Сейчас мало кто помнит, что именно она была первой, кто описал эту четкую закономерность: незавершенные действия мы помним лучше, чем завершенные. И сам Курт Левин назвал эту закономерность «эффектом Зейгарник». А вот поди ж ты, скажи кому-нибудь «эффект Зейгарник» – никто не поймет, а незакрытый гештальт – пожалуйста! А все потому, что модно.
Сейчас только ленивый не ввернет модное словечко: сидит так в кафе пара-тройка умников, общается между собой и демонстрирует широту своей эрудиции. Это у тебя, мол, незакрытый гештальт, надо бы его закрыть. Хорошо бы еще знали, как это работает.
«Та-ак, приступ менторства вот именно сейчас мне совсем ни к чему», – подумала Липа, заезжая на парковку. Выключив зажигание, она еще несколько минут не выходила из машины: давно забытые события всплывали одно за другим с пугающей детализацией. Вот вам и закрытый гештальт… Привет от Блюмы Вульфовны.
В кафе было не просто многолюдно – там был настоящий аншлаг. Обычно в это время дня там всегда полно свободных мест, но на этот раз все столики были заняты. За окном шел легкий осенний дождик, он-то и сыграл роль бесплатного зазывалы. Липа с Вадимом пристроились в самом центре зала – там нашлось два свободных места. Рядом с ними сидела молодая пара. Вадим не стал спрашивать у них разрешения, просто посадил Липу за стол, галантно отодвинув простой общепитовский стул, как будто это был стул из коллекции тещи Кисы Воробьянинова. Не глядя в меню и не спрашивая Липу, он резко бросил в сторону проходившей официантки: «Нам два кофе». Ответная реплика – «Я сейчас к вам подойду» – пролетела мимо ушей Вадима как что-то мелкое и ненужное. Сидевшая за тем же столом девушка вдруг перестала говорить со своим собеседником и с любопытством начала рассматривать Вадима. «Не отвлекайтесь, девушка», – интеллигентно послал ее к собеседнику Вадим. Та смутилась и отвела глаза. Вадим пристально посмотрел на Липу, затем взял со стола бумажную салфетку, достал из кармана ручку и начал быстро писать. «Это что? Стихи?» – не выдержала любопытная соседка. «Это не вам», – Вадим осадил ее таким тоном, что на этот раз она замолчала надолго. Закончив писать, он протянул салфетку Липе. «Это тебе. Прочтешь потом. Пошли отсюда». Они быстро вышли из кафе. На улице уже светило яркое солнце. Странная смесь замешательства и интереса не покидала Липу с той самой минуты, как она спрятала в карман плаща мятую, исписанную неровным почерком салфетку. Визг тормозов вернул ее в текущую реальность. «Вы что? Одурели совсем? Придурки!» – орал взбешенный водитель, проезжая перекресток. Вадим крепко сжал Липину руку: «Вот было бы здорово умереть сейчас вместе…».
«Ну уж нет! Мы так не договаривались», – пронеслось в Липиной голове. Только сейчас, пересекая оживленный перекресток на красный свет, она поняла, как близко они были к реализации дикого плана Вадима.
Они молча дошли до метро. «Ну, что… Пока!». – «Пока…».
Под монотонный стук подземки сердце пыталось унять бешеный ритм, рука сжимала в кармане мокрую салфетку. «Не сейчас. Не сейчас. Не сейчас. Дома. Дома. Дома».
И вот теперь неровные буквы с жестким нажимом складывались в слова, а слова – в строчки. Она прочитала. И перечитала. И еще раз.
Мне снилось…
Подражание Н. Гумилеву
Мне снилось: волос твоих мука
Сегодня немыслимо рядом.
И я не ошибся: разлука
Встает за теплеющим взглядом.
Но там, в глубине, сквозь ресницы,
Любови расставлены свечи,
И нежность самоубийцы
В последний нахлынувший вечер.
– Побудешь со мной до утра ты?
Ресницы ложатся на веки…
Любовь – ощущенье утраты,
Утраты на вечные веки.
И там, в пелене серых будней,
О, свет! Сквозь ресницы не брызни!
Мне снилось, что больше не будет
Нас прочь разлучающей жизни…
Мне снилось…
Волна вселенской грусти поглотила Липу целиком. И зачем только она позвонила Вадиму? В ее жизни все было ровно, может быть, слишком ровно, может быть, даже однообразно, но зато спокойно и комфортно.
Их история началась неожиданно и ничем не закончилась – как бы подвисла в воздухе.
– Кто ж тебе дал такое имя? Оно тебе совсем не идет. Какая ты Липа? Это для тебя простовато, что ли… У меня язык не повернется тебя так называть, – Вадим задумался, пристально разглядывая Липу, как будто видел ее в первый раз.
– Я буду звать тебя Анастасия, или Anastasia, – произнес он на английский манер. – Это просто, но в то же время изысканно. Тебе подходит.
Что-то магическое, волшебное и неземное исходило из всего облика Вадима. Надменный и чуть насмешливый взгляд, густая шевелюра и борода не портили внешности, скорее, служили неким заявлением типа «чихал я на вас на всех», но главной особенностью был его голос – густой завораживающий баритон. Вальяжная интонация завершала общее впечатление о нем как о человеке нестандартном, породистом и уверенном в себе. «Хотя… „Внешность обманчива“, – сказал ежик, слезая с сапожной щетки… Фу-у, это пошло», – оборвала поток своих мыслей Липа.
Вадим ворвался в ее жизнь как цунами. Ничто не предвещало развития бурных событий. Он появился в их группе в середине третьего курса. Откуда он взялся, Липа так и не поняла. Говорили, что он вылетел из универа из-за какой-то мутной истории, потом его забрали в армию, где он оттрубил от звонка до звонка, а после дембеля восстановился и попал к ним в группу. Слышала также, что дед его был профессором психиатрии, а бабка страдала шизофренией. Якобы дед посвятил изучению этого недуга всю свою профессорскую жизнь, так и не приблизившись к разгадке заболевания. Вся надежда у него была на внука – тот с первого курса занимался в студенческом научном обществе проблемами медицинской психологии и психотерапии. А еще этот замечательный внук с семнадцати лет был вхож в Союз писателей Санкт-Петербурга. Одним словом, феномен.
Рядом с ним всегда были какие-то девушки, симпатичные и не очень. Независимо от внешности, надолго они не задерживались.
Липа не поняла, по какой такой неведомой причине она оказалась рядом с Вадимом на одной остановке троллейбуса после очередного скучного семинара. «Ты до метро? Может, пройдем пешком? Всего две остановки». – «Почему бы и нет». В тот момент Липа не знала, что этот путь до метро приведет ее к серьезным испытаниям и поставит перед судьбоносным выбором. «Кто там из великих сказал, что правильно выбрать спутника жизни – это выиграть или проиграть жизнь? Не помню. Не важно…».
Два квартала пешком до метро пролетели за один миг. Им не хватило времени. В соседнем скверике недалеко от входа в метро нашлась свободная скамейка. Они говорили обо всем: о поэзии, о математике, о шахматах, о Марине Цветаевой, об импрессионистах и о Родене. Липе было безумно интересно. По сравнению с замечательным, но слишком земным Павлом, Вадим казался пришельцем с другой планеты, где мир наполнен яркими красками, где есть волны и ветер, музыка и стихи. Чем она была интересна Вадиму? «Не знаю. И это важно. Но я не знаю. До сих пор…» – Липа попыталась построить несколько версий и вдруг поняла, что ей совсем не хочется ничего раскапывать.
Тот бешеный месяц накрыл ее с головой, и она чуть все не испортила. В ее голове, в душе и во всем организме творилось что-то несусветное. Она не могла ни есть, ни спать в буквальном смысле. Казалось, ночь тянется изуверски медленно, мучая ее непосильным ожиданием новой встречи. В полусне мозг с настойчивостью маньяка прокручивал одни и те же сцены из прошедшего дня, где они были вместе.
Еда вообще не имела смысла. Завтраки, обеды и ужины были просто потерей времени: они отвлекали от единственной значимой цели – снова его увидеть и быть рядом. Сердце выскакивало из груди, требуя ответа на вопрос: когда-когда-когда? Ни днем, ни ночью колоссальное напряжение не оставляло ее ни на минуту. Друзья, родители, Павел – все потеряло смысл. Ей было все равно, что происходит с ними. Привычная жизнь не просто отошла на второй план, она исчезла за обозримым горизонтом. Совсем. «Что воля, что неволя – все равно…».
Сейчас, через много лет оценивая произошедшее, Липа понимала, что так это и работает: как наваждение, как болезнь. Именно так проявляется невротическая страсть. А что же это еще? Что такое влюбленность, она знала прекрасно по своим отношениям с Павлом. Ей было уютно и безопасно в его объятиях, с ним она чувствовала себя маленькой девочкой в надежных руках сильного мужчины. И это ей очень нравилось. Она с радостью и железобетонной уверенностью ждала новой встречи с Павлом и точно знала, что эта встреча состоится. Без всяких сомнений. С ним была тихая радость, с Вадимом – бешеная страсть. «Теперь понятно, отчего у Наташи Ростовой снесло крышу на фоне полного благополучия», – Липа мысленно улыбнулась своей догадке. К тому же ей было приятно осознавать, что не только она влипла по самое не хочу – похоже, великий писатель тоже испытал временное умопомешательство с фиксацией на одном человеке, иначе с чего бы он так подробно описывал невротические переживания своей героини.
В тот вечер Павел ждал ее на скамейке у дома до позднего вечера. Он всегда ее ждал. В последнее время их встречи становились все короче и короче.
– Ты что, влюбилась?
– С какой стати? – с искусственной небрежностью в голосе попыталась сделать удивленные глаза Липа.
– Ты сейчас где?
– В смысле?
– Ну, я же вижу, что ты сейчас где-то… Не знаю… Не здесь, не со мной.
Липа хмыкнула, но не стала ничего отвечать. Ей было все равно, что там думает Павел.
– И кто он?
– Не важно. Ты его не знаешь.
Легкая улыбка скользнула по Липиному лицу в тот момент, когда она подумала о Вадиме.
– Я знаю, тебе со мной неинтересно… – тоскливая безысходность в голосе Павла усилила прозвучавший приговор самому себе. – И ничего нельзя изменить… Пусть будет как будет, только знай, что я всегда буду ждать тебя здесь. На этой скамейке. Каждый вечер.
– Как хочешь, – Липа равнодушно пожала плечами. – Я домой. Уже поздно. Пока.
Липа открыла дверь парадной и с трудом поднялась на третий этаж видавшего виды сталинского дома: у нее тряслись ноги и кружилась голова. Она долго искала ключи в сумке, потом так же долго не могла попасть ключом в дверной замок, пытаясь унять дрожь во всем теле.
Дверь открыла бабушка. «Ты чего тут ковыряешься? И где так долго ходишь? Я уже начала волноваться».
– Да все нормально, – уставшим голосом пролепетала Липа.
– Ты что, со своим ухажёром поссорилась?
– Ничего не ссорилась, просто задержалась после занятий.
– Он тебя уже три часа ждет. Вон, цветы тебе принес.
Только тут Липа заметила на столике в прихожей вазу с букетом розовых роз.
