Орлята

Мария Петрова

Орлята

– Проходите, кто там следующий!

Ника просунула голову в приоткрытую дверь кабинета. В свете люминесцентной лампы блеснули очки докторши, сидевшей за монитором компьютера. Пухлые ручки с аккуратно подстриженными ногтями непривычно лежали на клавиатуре, хотя рукописные медкарты давно заменили электронными. Неуверенные движения правой руки, державшей мышь, делали докторшу больше похожей на новенькую кладовщицу, чем на гинеколога.

– Вы у нас кто?

– Кравцова Вероника Игоревна, – с готовностью продиктовала Ника.

– Полных лет вам?..

– Тридцать четыре.

– Что же вы, Вероника Игоревна, так поздно на диспансеризацию приходите? Мы уже всех молодых девчонок отсмотрели.

– Простите. Сами понимаете: работа, то-се…

– То-се… – эхом повторила врач, и Веронике на секунду показалось, что она записывает в электронную карту ее неуклюжий ответ. Тусклый свет догорающего декабрьского дня едва проникал в кабинет через матовое оконное стекло, скрытое за тканевой ширмой.

– Проходите на кресло, брюки снимайте, – врач кивнула головой в сторону ширмы.

Замечание о брюках было сказано ровным тоном, но Вероника почувствовала легкое неодобрение во взгляде врача на ее старомодную одежду.

На стене за ширмой возле стула для переодевания висело овальное зеркало. Ника увидела свое бледное лицо, практически полностью состоявшее из огромных серых глаз. Она скользнула взглядом по своему отражению: по ту сторону стекла раздевалась еще молодая женщина, которую портили разве что легкая сутулость и небольшая рыхлость стройного, но не очень подтянутого тела. Бледные до синевы ноги в прохладном кабинете сразу покрылись гусиной кожей. Темные волосы были кое-как закручены в пучок, из которого выбивались отдельные пряди. Она даже не пыталась маскировать краской для волос серебряные ниточки, которых за минувший год стало неприлично много. Аккуратно сложив на стуле джинсы и запихав трусики в карман, Ника натянула на ноги принесенные с собой свежевыстиранные белые носки.

Ника забралась на кресло, покрытое одноразовой пеленкой. Закинув голени на холодные металлические подпорки для ног, она закрыла глаза и постаралась сделать вид, что ей вполне комфортно сидеть в такой беззащитной позе. Докторша появилась из-за ширмы, на ходу натягивая синие нитриловые перчатки.

– Детей нет, – без всякой вопросительной интонации констатировала врач, подбирая зеркало по размеру.

– Нет, – со вздохом согласилась Вероника.

– И такими темпами уже вряд ли будут.

– Извините?.. – начала было Вероника, но ее перебил хорошо поставленный баритон:

– Надежда Семеновна, дальше я сам, ваше дело – осмотр закончить.

За ширму зашел солидный мужчина лет сорока пяти, в сером костюме без галстука с папкой в руках. Ника вздрогнула и машинально приподнялась в кресле, вывела вперед левое плечо, безуспешно пытаясь заслониться от вошедшего человека. Носок ее левой ноги смотрел на мужчину, целясь в его ладно скроенный серый пиджак. Чуть тронутые сединой темные волосы незнакомца были аккуратно подстрижены. Серые глаза излучали дежурное участие. Врачиха подобострастно посмотрела на него и, поджав губы, вернулась к своему делу.

– Детей нет, семейное положение – шаткое. Муж за границей бегает от долга Родине, – продолжил незнакомец. – Сам уехал, а вас бросил, не дав выполнить свое материнское предназначение. А ведь вам в августе будет тридцать пять лет. – Мужчина выдержал паузу и спросил, – Что делать думаете, Вероника Игоревна?

Ника почувствовала, как от ужаса у нее холодеет спина. Она слышала болтовню о том, что все эти диспансеризации молодых бездетных женщин – неспроста. Но россказни о государственной программе по оплодотворению казались ей бреднями сумасшедших.

– А вам не кажется, что это мое дело? – постаралась придать своему голосу твердость Вероника. Спрашивая про «свое дело», Ника имела в виду сразу все: и детей, и его нахождение в кабинете во время осмотра. Мужчина, тем временем, пристально смотрел ей в глаза, как если бы его нисколько не смущала ни поза Вероники, ни врач, продолжавшая деловито копаться в ее гениталиях.

– Вероника Игоревна, дети – это дело общенациональное. Или вы не согласны с постановлением правительства по поводу нового национального проекта?

– Вы, значит, один из них?

– Совершенно верно. Простите, не представился: Подольский Вадим Николаевич, руководитель проекта «Орлята» в столичном регионе.

Ситуация была настолько абсурдной, что вместо испуга Ника ощутила раздражение. Раздражала прилипшая к ягодицам пеленка. Раздражали холодные инструменты и вкрадчивый тон серого костюма, который прилип со своими национальными проектами, пока она сидит в позе умирающего осьминога на этом треклятом кресле. «Я свободный человек. Взрослая женщина. Что он мне сделает, в конце концов?» – подумала Ника. Набрав побольше воздуха, она отчеканила как можно строже:

– Я не позволю государству лезть ко мне в трусы.

– Тише-тише! Успокойтесь. Если вам угодно говорить в таких терминах, то «лезть вам в трусы» без вашего ведома никто и не собирался. Но вы сами пришли на диспансеризацию в рамках нацпроекта «Орленок». Простите, но через нижнее белье пока никто не научился проводить осмотры, – усмехнулся мужчина.

Нике стало нестерпимо душно, несмотря на морозный воздух, сквозивший от окна. Она пришла не потому, что ее так интересуют все эти «орлята» или «котята», а потому, что на работе велели. Угрожали лишить премии, если все женщины не дадут стопроцентную явку. Вероника оставалась последней и самой взрослой из контингента, обязанного пройти диспансеризацию: в августе, как правильно сказал этот государственный хлыщ, ей исполнялось тридцать пять.

– Вы ведь хотите стать мамой, Вероника Игоревна? – прервал ее мысли голос мужчины в костюме.

– Может, и хочу, – вскинулась Ника, – но вы мне в этом вряд ли поможете!

– Напрасно вы сомневаетесь. Более того, мы с вами друг другу поможем. Мы – вам, вы – нам.

– Вы совершенно не в моем вкусе, – огрызнулась Вероника.

– Иронизируете тоже зря. Для нацпроекта «Орлята» отбирается лучший генетический материал. Лучшие мужчины страны предоставляют свое семя. Мамы тоже выбираются лучшие. И вы вполне подходите, иначе вы не оказались бы в этой программе.

– А я уже где-то оказалась? – Ника снова инстинктивно дернулась, порываясь встать с кресла. И убежать так далеко, как видит.

– Разумеется, иначе бы меня здесь не было. У вас – несмотря на возраст – хорошие данные.

– Вам-то откуда знать?

– Статистика, Вероника Игоревна, статистика. Все диагностированные наследственные заболевания, зависимости, весь социально-демографический анамнез у нас как на ладони. Судя по данным вашей медкарты, у нас не должно быть проблем с тем, чтобы зачать и выносить здорового, крепкого ребенка.

Врач закончила осмотр, щелкнула снятыми перчатками и удалилась за ширму. «Узиста в четыреста восьмой» – скомандовала она по внутреннему телефону без всяких предисловий.

– А если я не хочу?

– Тогда можете быть свободны хоть сию минуту. Вернуться домой, в вашу уютную квартирку, где вас дожидается, – Подольский сделал вид, что смотрит в документ в папке, – ах, простите, никто не дожидается. Муж-то за границей и вас к себе уже не зовет. Обычное дело: завел себе на чужбине новую любовь. Так ведь, Вероника Игоревна?

Ника почувствовала, как шея и уши раскалились, а к горлу подступила тошнота. Этот хлыщ знал о ней такие подробности, которыми она не делилась даже с самыми близкими людьми.

– Пока ваши шансы высоки, но с каждым годом они падают – это даже я знаю, и Надежда Семеновна, думаю, подтвердит, – он кивнул головой в направлении ширмы, – Вы, возможно, еще надеетесь встретить подходящего человека. Или подумываете родить, что называется, «для себя», если вы, конечно, уверены, что справитесь в одиночку. У вас, Вероника Игоревна, сколько платеж по ипотеке?

– Если вы так хорошо осведомлены обо мне, то должны быть в курсе, – сказала Ника уже без прежнего яда. – Пятьдесят одна тысяча пятьсот рублей, – вздохнула она. Эту цифру она могла бы назвать без запинки, даже если бы ее разбудили среди ночи. Прожорливый зверь по имени «ипотека» съедал ежемесячно почти половину всей зарабатываемой суммы.

– Еще двенадцать лет, – снова без всякого вопроса констатировал человек в костюме. – Со своей зарплатой технолога пищевого производства вы даже сможете досрочно погасить задолженность. Лет в восемь уложитесь. И, если очень повезет, станете мамой, хотя по возрасту будете годиться ребенку в бабушки.

Ника почувствовала, как предательские слезы покатились по щекам, и принялась размазывать их холодными руками. Было стыдно и противно плакать при этом человеке, но взять себя в руки не получалось. Он безошибочно попал в самое больное место: ее маме было сорок три года, когда Ника появилась на свет. Отец был еще десятью годами старше. Они души не чаяли в своем единственном позднем ребенке, но длилось их общее счастье недолго: папа ушел из жизни, когда ей было тринадцать, мама – еще семь лет спустя. Называя ее наследственность хорошей, Подольский слегка погрешил против истины, горько усмехнулась про себя Ника. Нет у нее ни двенадцати, ни даже восьми лет на раздумья.

Дверь открылась, в кабинет вкатился мобильный аппарат УЗИ, который сухопарая молодая докторша начала деловито подключать у изголовья кресла, не обращая внимания на странную картину: тетка средних лет размазывает сопли, пока ее увещевает мужик в костюме.

– Сами подумайте, Вероника Игоревна, – продолжал Подольский, – С вашими вводными придется выбирать: дети или жилье. На мужа надежды нет, но есть наше дружеское плечо.

Как будто Ника сама не знала этого! Брак, начавшийся как сказочная история, развалился внезапно. Муж и до этого перебивался случайными заработками – и модное слово «фриланс» не могло изменить мнения Ники о его непрочном материальном положении. Впрочем, кого сейчас удивишь семьей, в которой она – деловая женщина, а он – домохозяин. Нормально жили. Ипотеку, в которой растворились все средства, вырученные от продажи родительской квартиры в глубинке, она взвалила на себя до встречи с мужем. Думали, еще пару годков покрутятся, поднапрягутся – и можно будет планировать ребенка.

Все полетело к чертям в тот день, когда объявили о всеобщей мобилизации. Мужчины, не желавшие вставать под ружье, метнулись в соседние государства, прихватив семейные сбережения и автомобили. Это временно, скоро все закончится – утешали себя жены. Но чем дальше, тем яснее становилось, что конца не видно. Ника осталась здесь, он был там. Исход закономерен. Все мечты о семье с детишками рухнули вместе с занавесом, который со скрипом опускался над границами. Последний гвоздь в крышку этого гроба вбила новость, что его пассия в другой стране беременна. «Сама понимаешь, нам бы теперь с ней расписаться». Антон не рискнул произнести эти слова вслух, вместо этого трусливо накорябал сообщение три дня назад.

– Доминантный фолликул в левом яичнике, 16 мм. Через два дня можно вводить, – сообщила УЗИстка, и в ответ на это за ширмой невидимые пальцы заклацали по клавиатуре компьютера.

Ника почувствовала, как теряет сознание. В сладких речах мужчины в костюме скрывалась очевидная фальшь. Государев человек, функционер, он по-хозяйски вламывается в кабинет. Раскоряченная на кресле, практически вывернутая наизнанку, она одновременно чувствовала, как датчик УЗИ покидает ее тело, и услышала будто сквозь вату слова Подольского, который продолжал разливаться:

– Ведомственные ясли, лучшие педагоги, медицинское обслуживание, летние спортивные лагеря, закрытая спецшкола, поступление в ВУЗ по квоте, карьерные перспективы – у «орлят» будет то, что недоступно другим ребятам. И уж тем более – детям матерей-одиночек.

Голос жужжал, гипнотизируя, у Ники не было ни сил, ни желания дискутировать с ним. Она даже не заметила, как УЗИстка собрала свой аппарат и вышла за дверь. Просто уткнулась лицом в ладони, не в силах выдерживать на себе пронзительный взгляд водянистых серых глаз этого функционера, который влез с ногами в ее жизнь, ковыряясь в ее страхах и ее отчаянии.

– Подумайте, Вероника Игоревна, хорошо подумайте, – закончил Подольский свой спич и помолчал минуту. Затем вынул визитную карточку и засунул ее в задний карман сложенных на стуле джинсов Ники. – Сегодня у нас среда? До встречи в пятницу.

Он ушел, в кабинете воцарилась тишина, из-за ширмы не доносилось ни звука. Ника слезла с кресла, взяла из диспенсера бумажную салфетку, высморкалась, тыльной стороной рук вытерла насухо глаза. Из зеркала на нее смотрела распухшая физиономия с щелочками глаз, едва различимых под покрасневшими веками. Волосы были всклокочены, на щеках и скулах алели пятна. От разговора она устала так, будто он длился целую вечность, хотя часы показали, что прошло всего пятнадцать минут.

Ника оделась и вышла за дверь, не обнаружив никого в кабинете.

***

На следующий день Ника сказалась больной и не поехала на работу. Она вышла на кухню в халате поверх пижамы и налила себе чашку кофе. Первый же глоток обжег так сильно, что Ника языком сняла тонкую пленочку с неба. Она отставила чашку и вернулась в комнату. Подставив стул, Ника достала с верхней полки книжного шкафа стопку свадебных фотографий. За три года у нее так и не дошли руки оформить альбом, но и без обрамления эти снимки казались ей прекраснее всех картин на свете: молодые, хотя обоим уже перевалило за тридцать, влюбленные, бесшабашно счастливые. Щека к щеке она и Антон чуть пьяновато смотрели в объектив, вытянув перед собой правые руки с отставленным пальцем. На первый взгляд могло показаться, что молодожены показывают фотографу неприличный жест. Но если присмотреться, становится понятно, что на этом хулиганском кадре новоиспеченные супруги демонстрируют новенькие обручальные кольца, которыми только что обменялись в ЗАГСе. Тогда Нике казалось, что она вытянула счастливый билет.

Ника вернулась на кухню, достала кастрюлю, поставила ее на плиту, бросила пачку фотографий и чиркнула хозяйственной зажигалкой с длинным носиком. Плотная глянцевая бумага не хотела разгораться, кухня наполнилась едким дымом. Ника открыла окно, чтобы проветрить. Взгляд ее упал вниз. Со второго этажа двор был виден как на ладони: молодые мамочки стояли тесным кружком на детской площадке, припарковав коляски со спящими малышами и приглядывая вполглаза за карапузами, ковырявшимися в снегу. Закутанный в толстый комбинезон мальчишка держал через промокшую варежку сосульку размером с крупную морковку. Пока его мама самозабвенно сплетничала с подругами, он сосал эту ледышку, жмурясь от холода и удовольствия. На пухленьких щеках его горел румянец.

Ника захлопнула окно, несмотря на то, что кухня все еще была полна дыма. Открыла дверцу стиральной машины, достала брошенные туда накануне джинсы и вынула из заднего кармана визитку. Она набрала обозначенный на карточке номер и коротко произнесла:

– Алло, это Кравцова. Я согласна.

***

Какая-то часть сознания Ники втайне надеялась, что ничего не получится. В конце концов, только двадцать процентов инсеминаций заканчивается беременностью. Ника старалась не вспоминать, как снова вернулась в тот же кабинет, и группа похожих на ликвидаторов атомной аварии врачей вводила в нее семя, тихонько переговариваясь между собой и практически не обращаясь к ней. Как если бы Ника была не человеком, а машиной для создания новых людей.

Но все получилось. Нике было трудно поверить в это, ведь ни тошноты, ни других признаков она не ощущала. Но УЗИстка – та самая, что проводила исследование в день, который Ника силилась забыть, – показала ей пятнышко на мониторе и сказала, что это ее будущий ребенок. В своей карте Ника не обнаружила никакой специальной отметки, хотя изучила эту книжечку вдоль и поперек. Однако врач на каждом осмотре безошибочно угадывала, кто она, и приветствовала ее фразой «А вот и наша мама будущего орленка!».

Сидя в очереди перед плановым осмотром, Ника тайком разглядывала других беременных, пытаясь угадать «семейные» они или такие же, как она. Мамочки скролили ленту на своих телефонах или листали журналы с розовощекими карапузами на обложках. Женщины на больших сроках поглаживали животы и загадочно улыбались сами себе. Казалось, они знают какую-то тайну, в которую Нику пока никто не посвятил. Дома она становилась боком перед зеркалом, клала руку на живот, за первые три месяца нисколько не изменившийся в размере, и пыталась почувствовать таинственное биение жизни. Но пока единственной переменой, которую она ощутила, было желание ходить по-маленькому каждые полчаса.